***
У Рафа такое чувство, что всё самое интересное в их доме творится именно на кухне. Место какое-то тут необычное, волшебное? Аномальная зона, быть может? Владелец нунчак сидит напротив него и разглядывает ужожество, которое тут Донни в процессе своих размышлений начирикивал, внимательно так разглядывает, что-то своё отыскивает. – Ну? – темпераментный ниндзя склоняет голову набок. – Признавайся, чего ты там такое творишь, а? Майки вдруг теряет уверенность своих движений и даже ёрзать непоседливо перестаёт. Он раздумывает, не зная видимо, сказать или нет, после чего всё же робко светло улыбается и негромко произносит: – Стихотворение. В этот момент Раф даже жалеет, что Донни сумел спокойно заснуть не день, не два дня назад, а именно сейчас, когда истощён до невозможности и подслушать этого вот их разговора или просто стать случайным свидетелем не сможет. С другой стороны, пусть себе дрыхнет. Сюрпризы должны оставаться сюрпризами.Закон причинности
1 февраля 2016 г. в 22:05
У Донателло лицо посеревшее и осунувшееся, а синяки под глазами выглядят так, словно к коже давным-давно приросли и проходить не собираются. Он сидит за столом на кухне, наполовину сползая со стула, в каком-то определённом ритме стучит карандашом по столу и нещадно мнёт края лежащей перед ним тетради. Гений черепашьей команды кажется выпитым и выжатым, опустошённым, на части разваливающимся. Раф, тяжело опустившийся напротив него, сочувственно хмыкает и пододвигает к нему поближе кружку с каким-то тёплым приятно пахнущим напитком.
– Что? Я сегодня «не очень»? – не выдерживает наконец Дон, садясь прямо и вперив в обладателя алой повязки свой измученный больной взгляд.
– Как будто все выходные не просыхал, а когда вышел за минералочкой, тебя переехал каток.
Запрокинув голову назад, Донни нервно хрипловато смеётся, сотрясаясь всем телом. Смех его оказывается задушенным и коротким, больше похожим на простой смешок. Когда губы владельца шеста бо вновь превращаются в одну сплошную линию, он сухо произносит:
– Спасибо. Ты честен до безобразия, как и всегда.
Донни перестаёт долбить карандашом по столу, прекращает издавать эти странные раздражающие звуки, но Раф рано вздыхает от облегчения: брат тянется к другому концу стола, чуть наклоняясь корпусом. Два его пальца ложатся на участок тёмно-зелёной шеи сразу под челюстью, после чего карандаш начинает стучать уже с другой частотой.
– Что ты делаешь?
– Я отслеживаю твой пульс, – загадочно улыбается Донни, и саеносцу в этот момент становится откровенно не по себе.
– Для чего?
– Лишний раз убеждаюсь в том, что всё на свете подчинено своему ритму, - умник отстраняется, прислоняется панцирем к спинке стула и потирает переносицу, легонько поморщившись, – а всё последующее вытекает из предыдущего. На данный момент ты не испытываешь сильного страха, тревоги, ты не возбуждён и не чувствуешь злости, поэтому частота пульса соответствует норме. Злость появляется – частота увеличивается, злость – причина, учащение – последствие, всё логично и понятно.
– И? Дальше что? – Раф скрещивает руки на груди и мрачно хмурится; тень недовольства и обеспокоенности скользит по его грубоватому лицу, ранее никакого интереса и вообще ничего толком не выражающему. – Тебя в овощ такой превращает мысль о том, как в нашем мире всё правильно и последовательно?
– Наоборот. Меня поражает то, что далеко не всё подчиняется пусть своему оригинальному, но определённо сформировавшемуся порядку.
– О чём ты сейчас говоришь? – недовольство самого темпераментного из них никуда не уходит, только лишь возрастает. Его непрестанно отталкивает то, что иногда из Донни слова приходится клещами вытаскивать, он себя ощущает в такие моменты подопытным кроликом, над которым занесли скальпель, чтобы распороть мягкое нежное брюшко, ощущает себя частью или свидетелем какого-то странного жуткого эксперимента...
Внезапная догадка скорым поездом проносится в сознании; Раф мотает головой и спешит исправиться:
– О ком ты сейчас говоришь?
– О Майки, о ком же ещё? Вот, смотри, – Донни слегка ёрзает на стуле, устраиваясь поудобнее и опираясь локтями на поверхность стола, – у каждого есть какие-то свои особенности. Если понаблюдать за Лео, можно заметить, что когда во время вечерней тренировки или патруля он действительно выматывается, то с утра задерживается в душе от десяти до пятнадцати минут. Взгляни на часы.
Лихорадочно поблёскивающие глаза собеседника действуют почти гипнотически, и обладатель алой повязки непроизвольно переводит взгляд на часы.
– С тех пор, как стукнуло ровно, прошло уже семь минут, он задерживается. Помнишь, как потрепали нас футы вчера? От десяти до пятнадцати, Раф. Семь уже есть.
– Ты так ничего определённого мне и не сказал, всё ходишь вокруг да около.
– Это только пример, благодаря которому можно лучше представить, о чём пойдёт речь, – Донни слегка пожимает плечами.
– Конечно, я ведь такой непонятливый, – язвит саеносец, скрещивая руки на груди.
Они молчат несколько минут, и такая вот тишина - не гнетущая, не напряжённая; Донни просто размышляет, обмозговывает, в себе самом разбирается, Раф - терпеливо ждёт.
– У Майки есть одна любопытная привычка: после каких-то ссор или неприятностей в семье он встаёт раньше, чем нас будит Лео, чтобы поваляться и послушать музыку в наушниках, причём валяться он может в любом уголке дома. В прошлый раз я нашёл его на матах в додзё, сегодня - на полу гостиной с пультом от выключенного телевизора. Во всём этом есть определённая закономерность. Майки расстраивается или грустит - встаёт раным-рано и слоняется по убежищу. Обычно я либо сам становлюсь свидетелем того, что мучает его, либо интересуюсь, чтобы узнать. Он рассказывает охотно и без всяких ломаний-кривляний, иногда сбивается или нечётко описывает свои чувства, словно их до того много, до того много в нём, что самому в них легко потеряться. Майки бывает крайне болтлив, но ему хватает ума быть болтливым не по делу, поэтому мне приятно такое его доверие, когда речь заходит о серьёзных вещах.
Измученное лицо Донателло неожиданно как-то меняется. То ли линия губ становится не до такой степени болезненно искривлённой, то ли взгляд оказывается более мечтательным… Раф спрашивает себя, что именно из всего сказанного принесло с собой такие перемены, а гений черепашьей команды тем временем продолжает:
– Но вот эти несколько дней, которые он прибывает в таком состоянии… Я не представляю, что служит тому причиной. У нас – у нас в семье – всё хорошо, не понимаю, что может быть не так. Я осторожно снимал наушники, спрашивал сначала мягко, потом пробовал шантажировать, выпытывать, уговаривать, пробовал всё, – Донни начинает на тетрадном листе чертить что-то непонятное, выводить уродливые узоры-закорючки. – Мои старания ни к чему не привели. Он продолжает улыбаться мне неуверенно и говорить, будто я зря волнуюсь, а сам утрами растекается безвольной жижей и продолжает не высыпаться, чтобы урвать порцию музыки и насладиться ей без посторонних шумов.
– Тебя нервирует, задевает то, что он врёт? Или просто неприятно? – закусив губу, Раф берёт в руки кружку, которую он принёс с собой, и выливает её содержимое в раковину. Он проявил слишком много наивности, полагая, что владелец шеста бо не догадается о подмешанном снотворном. Да, это довольно подлые и несвойственные самому темпераментному из них методы, но Раф уже усвоил: с вот этим вот чудиком по-другому нельзя, угробит себя ещё чего доброго.
– Нет, дело не во вранье, – на минуту перестав чирикать, Донни медленно качает головой, сосредоточенно глядя на брата. – Меня больше интересует то, для чего он обманывает, если обманывает. Я не стал бы удивляться этому, будь Майки по природе своей скрытен и замкнут, но я прекрасно знаю, что он не такой, именно поэтому не по себе становится и хочется узнать всё больше.
– А если он всё же говорит правду?
м А если всё же говорит правду, – на этот раз Дон начинает стучать карандашом уже более медленно и как-то вдумчиво, – если он говорит правду, то, получается, Майки изменил своему порядку, порядку, который он сам для себя устанавливал. Такое не происходит просто так, особенности и привычки за минуту не отстают, не отлипают, да и для подобных изменений тоже должна быть своя причина.
Раф щурится, его глаза превращаются в две узкие ярко-зелёные полоски. Он опирается локтями на стол и чуть наклоняется вперёд, тяжело выдыхая.
– Да я смотрю, ты себя затрахал. Серьёзно, прекращай это. Майки, тот самый Майки, о котором ты отзываешься как об искреннем и открытом, говорит тебе, что всё в порядке, а ты доводишь себя до такого состояния непонятно из-за чего. Вот умный вроде, нас всех умнее, а в бытовых ситуациях дурак дураком.
Вновь откинувшись на спинку стула, саеносец замечает лёгкую пристыженность Донни. Обладатель фиолетовой повязки хочет открыть было рот, чтобы сказать «каждый из нас умён в своей области деятельности», но в этот самый момент на кухню врывается запыхавшийся и растрёпанный Микеланджело, едва не запнувшись о порог. Судя по всему, до кухни он нёсся со скоростью света, причём нёсся с целью попить, так что кружка из-за его жуткой спешки чуть не оказывается разбитой.
Стоит только младшему взглянуть на Донни, он заметно вздрагивает и неопределённо поводит плечом. Майки вдруг приближается, резко подаваясь вперёд, и Рафу почему-то кажется, что тот впечатается в губы Дона крепким чувственным поцелуем, но нет, этого не происходит. Майки прислоняется губами ко лбу брата, придерживая его за затылок и тем самым несколько секунд не давая отстраниться (Донни и не пытается этого сделать, он оказывается слишком растерян). Отпустив его, Майки выдыхает возмущённо и смотрит ошарашенно на потирающего кулаком слипающиеся глаза владельца шеста бо.
– Донни, божечки ты мой, Донни. Да ты ненормальный. Что ты тут забыл и почему ты до сих пор не валяешься и кровати и не лечишься? – говоря всё это, младший привстаёт на носочки и начинает рыться в шкафчиках, тогда как Раф кидает какой-то странный взгляд на Донни. Этот странный взгляд смещается на Майки, который бросает коробку с медикаментами на стол.
Они переглядываются между собой и Донни чувствует, что эти переглядывания не приведут к чему-то хорошему, но реагирует всё равно недостаточно быстро.
Через несколько минут он уже лежит в постели, насильно туда поваленный и заботливо укрытый так, что одеяло выполняет ещё и роль ловушки, не дающей сдвинуться с места без чьего-либо ведома. Ему дали лекарство, напоили молоком с мёдом и теперь тепло, а ещё голова кружится меньше, мыслей в ней дурных и прогнивших не так много. Майки сидит на краю кровати и рассказывает о том, как он провёл своё утро, в красках описывая сначала неравный бой с Кланком, затем - догонялки с Лео.
Майки говорит быстро, но при этом не тараторит, и это ещё одна мелочь, которая Донни так нравится в нём.
Гений черепашьей команды засыпает крепко, но спит беспокойно. Его всё ещё смутно тревожит то ли неизвестность, то ли факт того, что он в чём-то ошибался, но разговор с Рафом, возможность высказаться кому-то, а ещё и то, что младший ведёт себя как ни в чём не бывало делают своё дело.