Безумный Макс: пыль юмора на Дороге Ярости

      – Осталась только география, – мисс Гидди стёрла с доски формулы и обернулась к сидящим в ряд девушкам. – Напомните, на чём мы в прошлый раз остановились?       Ангхарад сосредоточенно перекладывала на коленях странички конспекта, когда снаружи загрохотали барабаны. И тут же, словно аккомпанемент им – скрипучее лязганье подъёмных цепей, глухой, ещё скрывающийся в гротах рёв моторов.       – Опять на разбой собрались, ироды! – пробормотала мисс Гидди, поморщившись в ту сторону, откуда доносился шум. Затем, вернув лицу привычно спокойное выражение, опустилась на стул. – Не отвлекаемся!       – Можно перерыв? – спросила чуть сипло Даг. – Небольшой перерыв?       – О нет, только не это, – Тост закатила глаза. – Я устала, давайте закончим быстрее!       – Пожалуйста! – жалобно протянула Даг, а Кэйпабл взяла Тост за руку, выразительно взглянув при этом.       – Ладно, барышни, у вас есть пять минут, – улыбнулась Гидди.       Даг бросилась к окну, силясь сквозь запылённое стекло рассмотреть, что происходит у подножия Цитадели.       На этот раз рейд не был срочным – обычный выезд; собирались без спешки. Агитфургон уже съехал с платформы и стоял поодаль с заглушённым двигателем. Отстучав короткий стандартный марш, барабанщики застыли в ожидании, пока гантраки заправлялись, прогревались, наполнялись своими экипажами.       Кома настраивал гитару – склонившись, сгорбившись над ней. Он крутил что-то на грифе, потом слегка задевал струны пальцами, прислушивался, снова задевал. Постепенно звуки сливались в мелодию, и когда ритм её стал повторяться настолько, что прекратил казаться случайным перебором, Кома запел.       Сначала это пение было таким тихим, что не помогал даже микрофон – гитарист почти мычал, будто сам себе. Но с каждым аккордом всё отчётливее, всё яснее различались рифмованные строки. Голос Комы нельзя было назвать нежным, зато он был красивым, мелодичным; это так контрастировало с его внешностью, что все вокруг тут же замирали, словно в трансе.       – Вот, нашла, – Ангхарад держала рукописный листок.       – Прекрасно, – оживилась мисс Гидди. – Продолжаем.       – Ещё минуточку! – Даг умоляюще смотрела кристальными глазами, обернувшись.       – Он сегодня будет петь? – лицо Чидо выглядело совсем по-детски восторженным.       – Уже, уже поёт! Мисс Гидди, ну пожалуйста! – Даг опять прильнула к окну.       – Хотим музыкальную паузу! – бунтарски захлопала Кейпабл, Ангхарад со вздохом отложила конспект, а Тост сползла по спинке стула ещё больше и теперь почти лежала, спрятавшись под капюшоном, с вечным своим прутиком во рту.       Чем громче и увереннее пел Кома, тем плотнее обступали люди Агитфургон. Только боязнь огрести от немилосердных охранников останавливала их от того, чтобы тянуться к нему руками.       Наконец, в какой-то момент Кома взрычал до хрипоты, одновременно ударив по струнам, вырвав из них металлический скрёжет. И барабанщики, о которых уже все забыли, вдруг поддержали его с тыла размеренным тактом ударов – только пыль полетела с дрожащих сабвуферов.       Толпа ревела, выла и раскачивалась, будто драйв из колонок порождал в их равномерно ободранной массе эти пульсирующие волны.       – Он поёт, что ты смотришь на него сверху! Ты слышишь?! – взвизгнула Чидо, обнимая Даг, которая едва дышала взволнованно открытым ртом.       – Я слышу, я слышу! Я всегда его слышу и вижу, он это знает!.. – она приложила ладонь к нагретому солнцем стеклу.       – Вы доиграетесь, – ворчала Ангхарад. – Джо не дурак, он скоро поймёт, в чём смысл этих песен.       – Лёгок на помине, – недовольно бросила Кейпабл, отворачиваясь от окна – на платформе опускали Гигалошадь.       Несмертный не одобрял этих концертов перед рейдами; он предпочёл бы, чтобы Кома изливался своей лирикой в стенах Цитадели, а не будоражил всякий раз убогий сброд. Но Кома был его любимчиком, талисманом Армады, и Джо относился к его пению снисходительно, понимая, что у творческой души свои потребности.       – Ты доиграешься, – криво усмехнулся водитель фургона, взбираясь на подножку. – Осторожно, не то прогневишь кой-кого! Причём, зазря: думаешь, она слышит?       – Она меня слышит и видит, – обижено выдохнул Кома, покрепче ухватываясь за стропы. – Я это чувствую!..       Так и летели однообразные, как песчинки бури, дни. Так он и пел для неё снизу, а она смотрела на него сверху. А по ночам они оба молились Любому-Кто-Услышит, чтобы однажды встретиться.       Хоть на миг.