"На синеве не вспененной волны..."

Тимоти отрешённо наблюдал за тем, как Габриэль разжигает камин. Охватившая тело и разум сладкая истома мягко покачивала его на своих волнах, даря ощущение блаженного спокойствия и счастья. В распахнутое окно влетал тёплый ветерок, овевая его разгорячённую кожу, а солнечные лучи играли на ней в салочки с резной тенью старого клёна, сверкая и переливаясь яркими искорками в проступивших капельках пота. Юноша прикрыл глаза и провёл языком по опухшим покрасневшим губам — темпераментный итальянец не щадил их, до сладкой боли терзая страстными поцелуями. Глубоко вдохнув, Тимоти улыбнулся, взглянул на возящегося у камина обнажённого художника и в полголоса произнёс: − Их поцелуй прервался, боль сладка. Дождь перестал, и в сумраке слышны Слабеющие трели тишины, Утолена сердечная тоска. Тела расстались, словно два цветка, Повисшие по обе стороны Надломленного стебля: всё нежны, Просили губы губ издалека…* − Ты запомнил? — «изумился» польщённый Габриэль, подвешивая над очагом закопчённый чайник. − Конечно… Габриэль написал эти строки в день их прогулки в Сент-Джеймс, по прошествии нескольких упоительных часов любовной лихорадки, охватившей обоих, стоило им только переступить порог студии. Они лежали на разворошённой постели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихий шелест дождя, который внезапным серебристым пологом накрыл пригревшийся на солнышке Лондон, и совершенно позабыв об обещании, данном мистеру Рёскину не разбрасываться впустую временем. Критик случайно повстречался им по дороге домой и, с вежливой улыбкой выразив своё одобрение по поводу согласия юноши продолжить сотрудничество с художником, пообещал заглянуть на днях, дабы проследить за ходом работы. Однако следующие два дня молодые люди провели в полной праздности, наслаждаясь друг другом, гуляя и беседуя, и, если бы не Тимоти − увлечённый и страстный Данте не скоро бы вспомнил слова патрона. На третий день, вернувшись в студию с очередной прогулки, итальянец без предисловий смял в объятиях подозрительно серьёзного юношу, но получил неожиданный отпор: − Ты так никогда до холста не доберёшься, Габриэль! − Твоё тело − мой холст, − жарко зашептал Данте, − и я жажду покрыть его яркими красками поцелуев, расписать узорами своих прикосновений… − Нет, я не хочу стать причиной гибели твоей карьеры. Тебе нужно работать, − возразил Тимоти и вырвался из объятий. Заметив недоумение на распалённом страстью лице художника и воспользовавшись его замешательством, он сорвал с кудрявой головы шляпу, быстро отошёл на безопасное расстояние и хитро улыбнулся. − Это будет тебе наградой… − Что? — не понял обескураженный отказом художник. − Я, − юноша надел шляпу и лукаво сверкнул глазами из-под широких полей. − Но сначала — картина. Хотя бы начни над ней работу. Тимоти взглянул на мольберт: несколько приколотых эскизов с его профилем гротескным орнаментом окружали уже вполне определившийся сюжет будущей картины − «Сон Данте». Габриэль умел работать быстро. Когда было ради чего. Юноша сладко потянулся. Как же хорошо. И как хорошо, что больше нет глупого стыда и ненужных сомнений, снова возникших в день памятной прогулки в Сент-Джеймс… Это было неподвластное никаким суровым запретам и страхам желание дарить: поцелуи, бесстыдные ласки, жаркие объятия, стоны и крики. Всего себя, полностью. Окунуться с головой в сладкий омут любви. Памятуя прошлый вечер, наполненный нежностью и страстью, юноша старался возместить Габриэлю все то, чем художник одарил его. Разумеется, его ласки были неумелыми и неловкими. Сперва. Как талантливый ученик и талантливый учитель — они нашли друг друга. И вот уже Тимоти, а не Данте упивался благодарными стонами, с восторгом исследуя, лаская и дразня. И бесстыдно вторя этим стонам. Он с наслаждением испил горячий вязкий сок, познав вкус своего любимого, распалённого до предела и потерявшего голову от неожиданно смелых ласк. Опьянённый произошедшим, он мгновенно достиг вершины блаженства вслед за ним даже не притронувшись к себе, удивлённо выдохнул и взглянул в затуманенные карие глаза. − Прости… − тяжело дыша, извинился итальянец, стирая с подбородка юноши белёсую капельку. − Ты вкусный, − улыбнулся Тимоти и приник к его груди, смущённо спрятав лицо в темных завитках. — Я испачкал твою постель… Габриэль тихо рассмеялся, обнимая его за плечи. − Какие пустяки… и не мою, а нашу постель, − он оставил нежный поцелуй на золотистом виске и отстранился, услыхав тяжёлый вздох. — Любовь моя, не стоит так вздыхать из-за этого. − Я не из-за этого вздыхаю, − сдавленно ответил Тимоти, с неохотой позволяя Данте приподнять свой подбородок и заглянуть в глаза. — Я так страшусь твоего разоч… Он не успел договорить — итальянец запечатал его рот поцелуем. Мягко опрокинув юношу на спину, Габриэль навис над ним и, разорвав поцелуй, прошептал: − Кажется, я понимаю, в чём кроется суть твоих опасений, но уверяю: они напрасны, любовь моя… Не дай надежде обмануться, Там путь блаженством заверши, Где Истина − не мысль и чувство, Где плоть − союзница души.** Союзница, Тимоти, понимаешь? Нет ничего дурного в том, чтобы дарить плотское наслаждение друг другу. Любовь и плоть неразделимы. Испытанное в любви блаженство не грязно, оно — чисто и прекрасно. − Прекрасно… − согласился юноша. Как оказалось, огонь любовной лихорадки до этого момента лишь слабо тлел… Тимоти даже близко не подозревал о том, на что способен и тайно недоумевал, откуда взялось в нем столько смелости и раскрепощённости. «Я порочен в сути своей», − мелькнула сумасшедшая мысль и тут же исчезла, сметённая долгим томным стоном итальянца, пронзённая взглядом горящих темных глаз. Белокурый ангел, оседлавший прекрасного демона, он забился в сладких судорогах, впившись ногтями в смуглую грудь любовника, заливая его живот своим семенем. Иссякнув, он обессиленно упал на него и долго лежал без движения, слушая постепенно успокаивающийся ритм его сердца. − Ты невероятен, − прошептал Данте, вновь обретя способность говорить. − Я и представить не мог, какая необузданная страсть скрывается под этим пологом чистоты и невинности, − он медленно провёл ладонями по стройному телу юноши и заглянул в его глаза. − Какую бурю таит в себе эта не вспененная синева… Тимоти вздохнул и опустил ресницы, стыдливо пряча взгляд. − Как бы ты меня не успокаивал, но меня уже нельзя назвать ни чистым, ни невинным… я порочен, Габриэль, и грешен… Он соскользнул с художника и сел, отвернувшись к нему спиной. − Я ужасен… − О, нет. Ты не прав, − Данте настойчиво развернул его к себе и страстно зашептал, глядя в печальные голубые глаза: − Что ужасного в слиянии тел двух влюблённых? В их искреннем и бескорыстном желании дарить друг другу наслаждение? Любовь моя, пускай ты познал огонь любовной страсти, но разве ты осквернился этим? Нет. Ты, твоё тело — прекрасный храм, которому лишь возданы заслуженный восторг и внимание. Не стоит терзаться ненужными мыслями, мой ангел. Ты не можешь стать порочным, даря искреннюю любовь и наслаждение. Да, ты больше не невинен, но это касается лишь плоти, потому что твоя душа и твоё сердце — чисты, как и прежде. − Габриэль привлёк его к груди и, перебирая светлые волны спутанных кудрей, тихо закончил: − Ты уникален, Тимоти. Я никогда не встречал подобных тебе. Когда хотел, итальянец умел быть очень убедительным. Когда было ради чего… Данте смочил полотенце и, обтеревшись им, повернулся к юноше. Улыбка тронула его губы — глупые мысли о порочности волшебным образом (и к его облегчению) оставили белокурую голову − расслабленно раскинувшись на смятой постели и прикрыв глаза, Тимоти все ещё едва заметно вздрагивал, нисколько не смущаясь своего, несомненно, порочного вида. Художник закусил губу, с восторгом рассматривая молодого любовника. Заметив сквозь полуопущенные ресницы пристальное внимание, юноша медленно провёл рукой по впалому, залитому семенем животу и запрокинул голову, издав почти неслышный стон. — Стоп! Не двигайся! — воскликнул Габриэль, отбрасывая полотенце и хватая со столика лист картона и карандаш. Тимоти застыл, поднеся перепачканные пальцы к губам и хитро улыбнулся. — Хочешь зарисовать меня в таком развратном виде? — спросил он, медленно проводя языком по ладони и пробуя себя на вкус. — Хм… — он приподнял бровь, — я на вкус такой же, как и ты… — Маленький развратник, — довольно усмехнулся Данте, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. — Да-а… хочу запечатлеть тебя таким — ещё не остывшим и безумно соблазнительным. Тимоти фыркнул. — Ну, хорошо. — Он бросил на итальянца озорной взгляд. — Признайся, ты станешь любоваться наброском, когда меня не будет рядом? — И не только любоваться… — пробормотал Данте, быстро водя карандашом по бумаге. — О!.. — воскликнул юноша и рассмеялся. — Испортишь! — Лишь придам оттенок натуральности, — парировал художник, довольно усмехаясь. — Не двигайся, пожалуйста. Тимоти согласно кивнул и застыл, задумчиво глядя на него своими невозможно чистыми и яркими, словно небеса глазами. — Габриэль… — М-м?.. — итальянец вопросительно приподнял бровь, продолжая наносить лёгкие штрихи. — Я люблю тебя. Карандаш замер, подрагивая в тонких пальцах. − Я люблю тебя, − тихо повторил юноша, не отрывая взволнованного взгляда от лица художника. Нахмурив брови, Габриэль отложил набросок и поднялся. − Я… я кое-что забыл, − пробормотал он, подошёл к комоду и достал из него небольшой свёрток. — У меня есть для тебя подарок… — художник протянул свёрток юноше и смущённо улыбнулся, решившись, наконец, взглянуть в его глаза. — Я не знаю, подойдёт ли, но мне кажется, что… В общем, тебе лучше это примерить. Тимоти растерянно моргнул, удивлённый странным ответом на своё признание. Он не ожидал такой реакции от темпераментного итальянца, всем сердцем надеясь услышать в ответ те же слова. — Габриэль, зачем? Не стоило, — он проглотил горький ком, отчаянно пытаясь скрыть своё разочарование и сжимая в руках подарок, перевязанный простой бечёвкой, − это совсем лишнее… — Пожалуйста, раскрой и примерь, прошу тебя, — нетерпеливо тряхнул смоляными кудрями Данте. Юноша развязал бечёвку и достал из свёртка невесомую белоснежную рубаху из тончайшего шелка. Развернув её, он восторженно выдохнул, любуясь ажурным искрящимся кружевом, украшающим воротник и манжеты рубахи. — Как красиво… Но это наверняка невероятно дорого… — пролепетал он, бережно расправляя кружево, с трепетом поглаживая лёгкую ткань, и перевёл взгляд на художника. — Я… я не могу принять это… — Даже не обсуждается, — возразил Россетти. — Возможно, ты позабыл о том, что завтра нас ждёт небольшой выход в свет. Я хочу, чтобы мой прекрасный Гавриил блистал. Тимоти горько усмехнулся, покосившись на свою старую штопаную рубаху, брошенную рядом с кроватью. Габриэля стеснял его вечный серый вид, это было очевидно и оказалось неожиданно больно. Он застыл, глотая рвущиеся наружу слезы и комкая в руках нежную ткань. − Тимоти, − Данте присел рядом с ним, − для меня ты прекрасен в любом наряде, но… − он склонился к юноше и мягко провёл рукой по золотистым волосам, − я хочу, чтобы тобой восхищались. — Итальянец хитро улыбнулся. — Я не рискнул приобрести камзол или сюртук без тебя, но завтра перед выставкой мы обязательно заглянем в один чудесный магазин мужского платья. Юноша открыл рот, чтобы возразить, но Данте приложил к его губам палец и покачал головой. − Прошу, не спорь. Ты заслуживаешь достойной оправы, любовь моя. Тимоти вскинул на него взгляд. Сколько раз Габриэль произносил эти слова? Какой смысл он в них вкладывал? Глядя в тёмные омуты прекрасных глаз, как же ему хотелось верить в искренность этих слов…

***

Ближе к вечеру следующего дня Тимоти Тейлор стоял рядом с «Благовещением», представленном на самом видном месте центральной выставочной залы Академии. Покинутый взволнованным итальянцем, которому вдруг срочно потребовалось переговорить с одним из приятелей, Тимоти обмирал, совершенно смущённый вниманием собравшихся гостей, то и дело заставляя свои руки оставить в покое яркий шарф, заботливо и весьма художественно повязанный Габриэлем вокруг его шеи. Заинтересованные взгляды великосветских поклонниц искусства и надменные, но не менее любопытные взгляды их спутников вынуждали покрываться юношу испариной и отчаянно краснеть. − Ах, какой прелестный юноша, этот Гавриил!.. Он просто очарователен!.. Да, весьма милый юноша, как и модель, представляющая Марию… Дорогой, здесь можно поспорить, но я, пожалуй, воздержусь… Интересно, он нагим позировал или это всего лишь воображение художника?.. Дорогая, по-моему, твой интерес к этому вопросу выходит за рамки приличия… Это было уже слишком. Одёрнув новенький цвета морской волны сюртук, весьма выгодно подчеркнувший его фигуру, Тимоти нервно выдохнул и с мольбой взглянул на Розалию. Девушка, явно не испытывающая смущения в кругу высокородных и надменных гостей, ободряюще улыбнулась и подошла к нему. − Не стоит так краснеть, Тимоти, − прошептала она, поправляя на юноше шарф и придирчиво оглядывая, − ты и впрямь чудесно выглядишь. Обновка? − Да, Габриэль решил сменить весь мой гардероб перед сегодняшним вечером, − так же шёпотом ответил Тимоти. − О, − Розалия многозначительно приподняла брови, − не обижайся, но Габриэль правильно сделал. Кстати, куда он запропастился? − Отлучился поговорить с другом, Уильямом Моррисом, кажется… − Нашёл время! — возмутилась Розалия, оглянувшись по сторонам в поисках Габриэля и едва удержавшись от озорного желания показать язык почтенному господину, весьма активно строящему ей глазки. − Габриэль полон решимости уговорить Морриса позволить его невесте, Джейн, позировать для образа Беатриче, − пояснил Фрэд, неслышно подошедший к паре. − Вот как? — усмехнулась девушка, почувствовав лёгкий укол ревности от того, что Данте больше не вдохновлялся ею. — Но, похоже, он уговаривает саму мисс Джейн, где-нибудь в укромном уголке, потому как Уильям Моррис мило беседует с Хантом и Миллесом, − пробормотал Фрэд и указал на молодых людей, обсуждающих что-то в стороне. — Дьявол, он неисправим… Услыхав едва слышный вздох, больше похожий на стон, Розалия повернулась к юноше и сама едва не застонала в голос: боль, промелькнувшая в голубых глазах, заставила её сердце облиться кровью. Мальчишка был, бесспорно, влюблён и сорвавшиеся с губ журналиста слова без сомнения ранили его. − Ты наверняка ошибаешься, Фрэд… − быстро сказала Розалия, нежно погладила юношу по плечу, виновато улыбнулась и шепнула в самое ухо: − Он сказал глупость, солнышко, прости его. Я знаю, что Габриэль с тобой, и он счастлив. Я никогда прежде не видела его таким… Тимоти растерянно кивнул и перевёл взгляд на юркого молодого человека, стоящего неподалёку от них, держащего в руках блокнот и карандаш и явно ждущего подходящего момента, чтобы подойти. Заметив его взгляд, молодой человек откашлялся и, представившись журналистом, попросил моделей, вдохновивших художника на бесспорный шедевр, назвать свои имена, чтобы упомянуть их в своей заметке. − Розалия Барнетт, − с готовностью представилась девушка, кокетливо улыбнулась и указала на хранящего гробовое молчание Тимоти. — Этого неразговорчивого юношу зовут Тимоти Тейлор. Услыхав его имя, журналист удивлённо вскинул брови. − Тимоти Тейлор? Позвольте уточнить, не вы ли тот самый мистер Тейлор − автор перевода одного из сонетов великого Петрарки, напечатанного в сегодняшнем выпуске «Иллюстрированных лондонских новостей»? − Что?.. — юноша поражённо округлил глаза. — К-какого перевода?.. — он повернулся к Фрэду. Молодой человек мягко улыбнулся ему и кивнул, признавая свое участие в публикации. — Но как? Откуда?.. − Габриэль передал мне твой сонет «На жизнь Мадонны Лауры» и просил при первой же возможности напечатать его, − пояснил Фрэд, полез в карман и вложил в его руку аккуратно сложенный листок. — Что ж, теперь я его возвращаю с чувством исполненного долга, гордости и трепета. − Но я же просил не делать этого… − растерянно прошептал Тимоти, комкая злосчастный листок. — Просил… − О, ваша скромность делает вам честь, мистер Тейлор. Однако мы все должны благодарить мистера Россетти и мистера Уолтерза за предоставленную возможность познакомиться со столь чудесной интерпретацией известного сонета, − возразил журналист. — «На что ропщу, коль сам вступил в сей круг? Коль им пленён, напрасны стоны. То же, что в жизни смерть − любовь. На боль похоже блаженство. „Страсть“, „страданье“ − тот же звук»…*** — расплывшись в восхищённой улыбке, начал цитировать журналист, но его оборвал ехидный смешок. − Так-так! Вот, значит, кто автор сего шедевра? А я все утро ломал голову над тем, кто же такой − этот неизвестный Тимоти Тейлор? Тимоти испуганно вздрогнул: отодвинув любопытного журналиста в сторону, на него с высокомерной усмешкой взирал ни кто иной, как сам Чарльз Диккенс. Юноша был в курсе — великий писатель, неизвестно по какой причине, был ярым ненавистником Братства и считал особым удовольствием при любой возможности оскорбить или посмеяться над его членами. Тимоти беспомощно огляделся, ища глазами Габриэля — несмотря на злость, закипающую в сердце, с ним он почувствовал бы себя сейчас гораздо спокойней и уверенней, но итальянец как сквозь землю провалился. − Невероятно! — провозгласил великий писатель и сложил руки на груди, с любопытством разглядывая белокурого юношу. — Выходит, мы должны благодарить за сей перевод вас − скромного натурщика? Тимоти нерешительно взглянул в прищуренные насмешливые глаза. − Да, сэр, − смог выдавить он, желая только одного — умереть на месте. − Позвольте полюбопытствовать, молодой человек, чем же вам пришлись не по душе «отцы английского сонета» − Уайетт и Суррей, подарившие миру превосходные переводы Петрарки, в частности, того же «На жизнь Мадонны Лауры»? Вы решили их затмить? Тимоти тяжело сглотнул, чувствуя, как яростно заливается краской, и покачал головой. − Ни в коем случае, сэр. Я лишь хотел попробовать сам… − пролепетал он и запнулся. Почувствовав тонкие пальчики Розалии, коснувшиеся его дрожащей руки, он благодарно сжал их, отчаянно ища поддержки. − Потрясающе! — воскликнул Диккенс и вскинул руки. — Просто потрясающая наглость! Впрочем, ничего удивительного, ведь вы попали под дурное влияние, − доверительно сообщил он юноше. − Потому что так называемое «Братство прерафаэлитов» — это не что иное, как сборище незрелых, самоуверенных выскочек, мечтающих о славе. Хотел бы я сказать, что искренне сочувствую вам, желторотому птенцу, попавшему в силки сомнительной компании, но, пожалуй, воздержусь. На мой взгляд, вы затмили своей наглостью всех членов Братства, вместе взятых. Господа! — обратился писатель к обступившей их публике, − Позвольте представить вам этого юношу с ошеломляюще очаровательной внешностью и с не менее ошеломляющей наглостью. Мистер Тимоти Тейлор — обычный натурщик, по совместительству − великий переводчик. Великий — в своей дерзости, но не в мастерстве. − Малолетний выскочка, возомнивший себя светочем языкознания и поэзии, − вставил слово мистер Стоун — куратор выставки − с довольной усмешкой слушающий оскорбительную речь Диккенса. Он ненавидел Братство ничуть не меньше писателя. Тимоти отшатнулся, словно ему влепили пощёчину. − Не смейте так говорить! Зачем вы оскорбляете его?! Звонкий голосок Розалии прозвучал в его ушах словно сквозь толщу воды. «Пожалуйста… я хочу уйти, просто хочу уйти отсюда. Уйти!» − О, мисс Барнетт! — рассмеялся писатель, переключив своё внимание на девушку. — Очаровательная мисс Барнетт, ставшая прототипом Девы Марии… Милочка, даже при всех стараниях Россетти скрыть распутство в ваших глазах, увы, ему это не удалось. Только взгляните, − он ткнул в холст, − сколько похоти в этом якобы невинном и испуганном взгляде, направленном не на лицо юного архангела, а гораздо южнее! О чем вы думали, милочка, когда позировали? О том, как бы забраться под тунику этого юноши? − Богохульство в форме живописи! — возмутился мистер Стоун. − Совершенно верно. Да, господа, поразительная беспечность этого с позволения сказать «художника» при выборе моделей не оставляет камня на камне от столь благочестивой идеи и заставляет ещё раз крепко задуматься над его собственной нравственностью, − подытожил Диккенс. − Над своей бы задумались! — огрызнулась Розалия, выпустив руку Тимоти и подбоченившись. — То-то я вас частенько вижу в Садах! Скажете, что заглядываете туда, чтобы читать мораль девушкам и распространять листовки о своём приюте, якобы созданном для спасения душ блудниц? Знаю я вас! И не позволю издеваться над милым, чудесным юношей, который совершенно этого не заслуживает! Писатель вытаращил глаза и расхохотался. − Браво! Вы очаровательны, мисс! Только о ком вы говорите? Я не вижу никакого юноши, − фыркнул он и отвернулся, посчитав разговор исчерпанным. Розалия опешила. Круто развернувшись и не обнаружив рядом с собой Тимоти, она вопросительно посмотрела на Фрэда. − Он ушёл… − Не стоило заедаться с Диккенсом, − робко произнёс Миллес, нервно сжимая поля цилиндра. — Мы для него и так вечный повод для насмешек и оскорблений, а теперь ещё и этот юноша со своим переводом. Теперь Габриэля непременно разгромят в рецензиях, мало не покажется… Хант промолчал, лишь сжав челюсти в тихой ярости. − Габриэля? А как же Тимоти? Ведь… ведь… Какие же вы друзья?.. — с болью пролепетала девушка, обводя взглядом каждого члена Братства. — Эх, вы…

***

Тимоти беззвучно вышел в галерею, прикрыл за собой дверь выставочной залы и, прислонившись к ней спиной, запрокинул голову, чтобы укротить набежавшие слезы. Как же больно! Какое унижение! Заслуженное? Едва ли… Пусть он был лишён какого бы то ни было тщеславия, но он знал, что его переводы — достойны похвалы. Габриэль искренне восхищался ими, а в этом вопросе Тимоти доверял ему гораздо больше, чем самому себе. Но самым болезненным было то, что в момент его публичного осмеяния Россетти не было рядом. Некому было заступиться за него, кроме чудесной Розалии. Но Розалия была всего лишь другом, тогда как Габриэль… Проглотив так и не выбежавшие слезы и прокляв день, когда он оставил у Данте злополучную тетрадь, не принёсшую ему ничего, кроме страданий и унижения, юноша горько усмехнулся. Здесь ему нечего делать. Тяжело вздохнув, он отлепился от двери, намереваясь сейчас же покинуть Академию, но донёсшийся из глубины безлюдной галереи тихий смех пригвоздил его к месту. Он не мог не узнать этот смех... Тимоти обернулся и обомлел, увидав Габриэля, нежно сжимающего ручку прекрасной темноволосой девушки, статью напоминающей древнюю царицу. "Царица" без особого рвения пыталась высвободиться из тонких пальцев художника. Нахмурив брови, юноша прижался к статуе рыцаря в тускло мерцающих доспехах, стоящего на страже у входа в выставочную залу и прислушался. − Я уговорил вас? — услышал Тимоти бархатный голос. − Вы чересчур нетерпеливы, Габриэль. Сперва мне следует посоветоваться с Уильямом. Знаете, он не в меру ревнив… − Ох, эти ревнивцы, − рассмеялся Данте, нежно сжимая пальчики красавицы. — Позвольте мне ещё раз поговорить с вашим женихом. Думаю, я смогу убедить его, − он коснулся лёгким поцелуем руки Джейн и вопросительно изогнул чёрную бровь. Девушка подняла голову и задумчиво посмотрела на прекрасного искусителя. − Пожалуй, у вас это получится. − Не сомневайтесь. Но вы сами? Вы согласны? Вы хотели бы стать моей Музой, моим Вдохновением, Джейн? − Вашим — да… Данте склонился к лицу девушки. − Отныне я буду жить и дышать лишь надеждой на милость вашего жениха… Тимоти с такой силой сжал старый доспех на ноге несчастного рыцаря, что тот, оглушительно скрежетнув, отломился.