"На синеве не вспененной волны..."

Ровно в десять утра Тимоти Тейлор перешагнул порог уже знакомой студии. Габриэль весьма сдержанно поприветствовал его и отправил переодеваться, а сам принялся яростно затачивать огрызок карандаша. Розалия, расположившаяся на своем месте в углу узкой кушетки, отчаянно стреляла в него глазами — ей так и не удалось разговорить Данте, и ее одолевало любопытство, удалось ли распутному сердцееду соблазнить свою новую модель. Но итальянец был непробиваем. Когда юноша вышел из-за ширмы, как и в прошлый раз смущенно комкая сомнительный костюм, Данте быстрым шагом подошел к окну и плотно прикрыл его. Тимоти облегченно вздохнул и благодарно улыбнулся художнику. — Так… — Габриэль с нарочитой серьезностью посмотрел на него, — мне нужно придать твоему телу… то есть тебе нужную позу… — Конечно, — кивнул юноша, подошел к кушетке и робко взглянул на притихшую девицу. Розалия почти незаметно подмигнула ему и тут же скромно потупила взгляд, едва сдерживая шкодливую улыбку. — Хорошо, — Россетти выдернул из букета подвявшую лилию, вложил ее в руку юноши, поправил его светлые волосы и провел ладонями по бокам, выравнивая края туники. Тимоти вздрогнул, когда руки художника коснулись его обнаженной кожи. Данте заметил это. — Прости, — прошептал он ему на ухо, — я нечаянно. Теплый, дразнящий ветерок дыхания Габриэля отозвался волной приятной дрожи в теле юноши, едва не сорвав с его губ тихий стон. Половину ночи он снова размышлял над тем, кто же такой на самом деле — Данте Габриэль Росстетти и вспоминал все слухи, слышанные им когда-либо о темпераментном итальянце. Вторую половину — он горестно вздыхал, невольно коря себя за то, что посмел сравнить художника с Чарльзом Воганом, а заодно и за свое недостойное, он бы сказал — истеричное — поведение. Первое потрясение прошло, злость и обида растаяли, осталась лишь неловкость. «Данте — художник, и кто, как не он имеет право свободно выражать свои мысли? — размышлял Тимоти. — Поэтому разве есть что-то грязное и дурное в том, что он искренне высказал их, не скрыл своих чувств и эмоций? Мне, наверное, стоило бы радоваться тому, что я вызываю в нем восхищение, а не обижаться на него. К тому же, он принес свои извинения. И, к тому же он остановился! Остановился сам, в отличие от Вогана…» Он не смог сдержать гримасу отвращения, отвернув голову и увернувшись от похотливых губ. Горячий язык скользнул по шее, и Тимоти не выдержал — с отчаянным стоном и изо всех оставшихся сил он оттолкнул профессора, метнулся в сторону и, запутавшись в собственных ногах, растянулся на полу. — Вы должны понимать, мистер Тейлор, что это, по меньшей мере, глупо, — в голосе преподавателя сквозила откровенная насмешка, — и бесполезно. — Нет… — прошептал Тимоти, сгребая с пола свою рубашку. — Не подходите ко мне… Мужчина рассмеялся, медленно наступая на него. — Я оказался прав, вы — невероятно искушающий экземпляр, и ваше сопротивление просто очаровательно! Юноша встряхнул головой, пытаясь разогнать туман, застилающий глаза. Мысленно дав себе зарок больше никогда не притрагиваться к джину, он попробовал встать, ухватившись за ножку высокого кованого подсвечника, но ослабевшие ноги не пожелали подчиниться. Снова осев на пол, Тимоти застонал, проклиная свою беспомощность. — Осторожно, мистер Тейлор. Вы можете устроить пожар, — усмехнулся Воган, неспешно развязывая пояс бархатной домашней куртки. Юноша поднял на него глаза. Пожар? — О, да, сэр… — прошептал он. Недолго думая, Тимоти толкнул подсвечник, опрокидывая его. Будь, что будет, но он не должен позволить надругаться над собой! Свечи покатились по полу, оставляя на нем замысловатые узоры из горячего воска и обиженно потрескивая маленькими язычками пламени. Потрясенный подобной дерзостью воспитанника, Воган округлил глаза, провожая взглядом одну из свечей. Она подкатилась к креслу и ткнулась в шелковый шарф, свисающий с подлокотника. Крошечное пламя с интересом лизнуло тонкую ткань и, удовлетворенное, с жадностью принялось за трапезу. Немое возмущение, застывшее на лице профессора мгновенно сменилось ужасом, он взвизгнул и ринулся на спасение любимого аксессуара, неизменно красующегося на его шее в виде пышного банта. Сбив пылающие остатки шарфа на пол, он с проклятиями затоптал огонь, погасил остальные свечи и, тяжело дыша, повернулся к юноше. Тимоти, успевший натянуть рубашку, отпрянул от его взгляда, наполненного безумным блеском. — Дерзкий мальчишка… — прошипел Воган и злобно ухмыльнулся. — Какая жалкая попытка! Ну что ж, зато теперь ты по праву заслужил наказание! Тимоти сдавленно охнул, когда пальцы профессора вцепились в его волосы и дернули вверх, вынуждая подняться на дрожащие ноги. — Будь уверен, этой беседы ты никогда не забудешь!.. Профессор занес руку, но громкий стук в дверь заставил его замереть, не успев наградить воспитанника смачной оплеухой. — Я занят! — прорычал Воган, задрожав от ярости. Как же он не желал прерывать такую захватывающую воспитательную беседу! — В чем дело?! — Мистер Воган! Сэр! Тейлора срочно вызывают к директору! Тимоти с облегчением выдохнул, едва сумев сдержать радостную улыбку — он узнал этот голос. Мужчина зло усмехнулся и покачал головой, сверля его подозрительным взглядом. — К директору? Надо же, как… не вовремя, — профессор направился к двери. Щелкнул замок и через мгновение на пороге показался запыхавшийся Сэм. — Прошу прощения за беспокойство, сэр, но Тейлора… — Я слышал, — оборвал его Чарльз. — Любопытно, за какой надобностью мистера Тейлора так срочно вызывают к преподобному Моссу? — ухмыляясь, поинтересовался он. — Не имею понятия, сэр, — ответил Пирси, вытягивая шею и встревоженным взглядом окидывая растрепанного Тимоти с ног до головы, — но преподобный уже обыскался его! Я сказал, что приведу Тейлора в течение десяти минут, так что прошу простить за вашу прерванную беседу, сэр. Чарльз кивнул и, отступив в сторону, небрежным жестом указал Тимоти на дверь. — Что ж, раз вызывает сам директор, то не смею вас задерживать. Юноша подхватил с пола камзол и на ватных ногах поспешил к выходу. — Но учтите, мистер Тейлор, — Воган уперся рукой в косяк, преграждая ему путь, — что наша беседа не окончена. И, — он перевел взгляд на Сэма, — надеюсь, вы, юноша, понимаете, какое наказание ожидает лжеца… Тимоти еле успевал перебирать заплетающимися ногами, то и дело норовя растянуться на холодном каменном полу. Когда он в очередной раз споткнулся, судорожно вцепившись в рукав друга, Пирси остановился и, развернувшись, прижал его к стене. Всмотревшись в лицо Тимоти, покрытое яркими пятнами румянца, Сэм повел носом и поморщился. — Что ты пил? — Воган заставил меня выпить джина, — срывающимся голосом ответил юноша, опустил глаза и вдруг всхлипнул, задрожав всем телом. — Сэм… — О, господи… — Пирси обнял его, прижав к груди, — я ведь не опоздал? Тимоти замотал головой. — Нет, нет… не опоздал, ты пришел как нельзя вовремя, но… — зашептал он, всхлипывая, и отстранился, — ты же солгал, да? Преподобный Мосс не вызывал меня… ты солгал, Сэм! Что же теперь будет?! — Ничего не будет, — ответил друг и усмехнулся, — Ну, выпорют меня — не впервой! На индивидуальную беседу Воган меня точно не вызовет — я внешностью не вышел, тут уж мне повезло. Не переживай. Вот только… — Пирси тяжело вздохнул, — мне кажется, что он от тебя так просто не отстанет. Сэм с сочувствием потрепал юношу по взъерошенным кудрям и снова прижал к себе. — Может мне сбежать? — шмыгнул носом Тимоти. Но ему не пришлось этого делать. Судьба по-своему разрешила непростую ситуацию — на следующее утро преподобный Мосс действительно вызвал его, чтобы сообщить прискорбное известие, а потом он переехал в Лондон… «Прикосновения Данте — они другие, — подумал Тимоти, медленно выдыхая и пытаясь унять сладкую дрожь, бегущую по телу. — Теперь мне кажется, что я испугался вовсе не его поступка, так ясно напомнившего действия Вогана, я испугался своего собственного желания — коснуться его губ. О, Боже…» — Ничего страшного, — пролепетал он, повернул голову и, встретившись глазами с итальянцем, отчаянно залился краской. Данте медленно опустил ресницы, скользнув взглядом по чувственному изгибу чуть приоткрытых губ. О, как бы он хотел узнать их вкус! Но не сейчас, не сегодня. Он не желал вспугнуть вновь доверившегося юношу… — Когда устанешь, прошу, не стесняйся, скажи, — произнес он. — Да, мистер Россетти. — Друг мой, не заставляй меня чувствовать себя стариком, — улыбнулся Данте. — Прошу, окажи честь — обращайся ко мне по имени. Тимоти тяжело сглотнул, не в силах отвести взгляд от пронзительных раскосых глаз. — Хорошо… Габриэль. — Спасибо. Подавив тяжелый вздох, итальянец повернулся к Розалии. Негромко похихикав с девушкой и закончив приготовления, Габриэль бросил на Тимоти взгляд, от которого у юноши замерло сердце, и вернулся к мольберту. Так и повелось: каждое утро в течение недели художник и две его модели встречались в просторной светлой студии, занимали свои места и работали. Больше никаких недостойных намеков, а тем более поползновений со стороны Россетти не было. Он продолжал вести себя вежливо и учтиво. Работа над картиной неизбежно близилась к завершению и, по большому счету, Габриэлю уже не нужны были натурщики. Но он хотел потянуть момент расставания с одним из них как можно дольше. «Впрочем, почему мы должны непременно расстаться? — размышлял он, нанося легкие мазки, идеально прописывая золотистые локоны. — Я могу предложить стать ему моим постоянным натурщиком, моей Музой. Как Эффи для Миллеса или Энни для Маньяка. Тем более, у меня есть несколько идей, и все они связаны с ним. Например — „Сон Данте“, который давно созрел у меня в голове, но так и не был реализован из-за отсутствия подходящей на роль ангела модели. — Он оторвался от холста и задумчиво посмотрел на стройную спину юноши. — А Тимоти… он действительно вдохновляет меня своей ангельской красотой и невинным образом. Полагаю, Рёскин, известный ценитель чистоты и непорочности, будет без ума от него. О, да! Работа с ним сулит мне успех, я это чувствую! Следует убедить его позировать мне и дальше, а если он отвергнет мое предложение, то на этот случай я могу прибегнуть к помощи его дяди. Я пообещаю мистеру Тейлору щедро оплатить „страдания“ племянника, и он сумеет надавить на него. Вот только, где же взять деньги? — Данте покусал кончик кисти и хитро улыбнулся. — Ну, конечно! Фрэд, мой преданный друг и спонсор, не сможет отказать предводителю Братства, он не позволит мне лишиться моей музы». Решение было принято, и кошелек журналиста ожидал бессовестный грабеж. Однако не только возможность добиться определенного успеха и благосклонности покровителя привлекала итальянца к Тимоти. Желание обладать этим юным, хрупким с виду телом становилось сильнее с каждой встречей, и Габриэлю все тяжелее давались напускные спокойствие и сдержанность. Он совершенно не был привычен к такой долгой осаде, которую и осадой-то нельзя было назвать: лишь переглядывания и улыбки, и сосредоточенная работа, и никаких шагов навстречу друг другу. «Держи себя в руках, иначе лишишься его», — убеждал он себя, отводя взгляд от ширмы, где юноша переодевался, шурша одеждой. Однажды он почти нечаянно заглянул в узкую щелочку между стыками плотной ткани и огромным усилием воли подавил искушение откинуть цветную преграду в сторону, заключить юношу в объятия, покрыть его жаркими поцелуями, подарить наслаждение, которого тот не ведал, но — Данте больше в этом не сомневался — страстно желал. Габриэль был опытным соблазнителем, безошибочно угадывающим чужие желания, и он мог поклясться, что не раз замечал мелькающие в глазах этого невинного мальчишки отнюдь не благочестивые мысли. Но снова совершить ошибку художнику не хотелось, потому, как он ясно помнил испуг, застывший в голубых глазах. Неожиданно для себя, Габриэль осознал, что согласен еще немного потерпеть. Да что уж там, он будет терпеть до тех пор, пока Тимоти сам не определится и не решит, какая чаша весов должна перевесить — страх или желания. Но, пожалуй, он сойдет до этого времени с ума, так что не мешало бы ускорить процесс определения, а заодно спустить накопившийся пар.

***

Отдышавшись, Розалия откинула легкое одеяло, сладко потянулась и, приподнявшись на локотке, с интересом заглянула в задумчивые темно-ореховые глаза. Еще ни разу Габриэль не любил ее столь страстно как сегодня. Безусловно, он был великолепным любовником, виртуозно владеющим искусством плотских утех, но в этот раз он превзошел самого себя, заставив ее воспарить к вершинам наслаждения не единожды. В этот раз он не только брал ее тело, он сам полностью отдавал себя, любя ее то с невероятной, не свойственной ему нежностью, то со звериной страстью и… с плотно сомкнутыми веками. Данте не смотрел на нее, что было для него немного странно: обычно он не упускал возможности лицезреть ее наслаждение, упиваясь им с самодовольной улыбкой. Но не сегодня. Розалия провела тонким пальчиком по припухшим губам художника и слегка нахмурилась. В момент страстной близости он был вовсе не с ней. Он был с иным человеком. — Так ты уже соблазнил этого мальчика? — невинно поинтересовалась она, заранее зная ответ. То, что Россетти попросил ее остаться, не потрудившись скрыть намек и понизить тон, чтобы юноша не услышал его пикантную просьбу, сказало ей о том, что у прекрасного распутника до сих пор не получилось взять эту неприступную крепость, и он избрал другую тактику: решив поиграть на чувствах милого и невинного «Гавриила». Данте вздрогнул, удивленно взглянув на нее, но тут же рассмеялся. — Мадонна! Твой вопрос не просто неуместен, он — смешон! Я работаю, дорогая! И заметь, не над соблазнением мальчиков, а над спасением своей карьеры! — Габриэль поправил подушку и скептически приподнял бровь. — К тому же, с чего ты взяла, что я все еще хочу его? Розалия покачала головой. «Потому что сегодня ты был не со мной. Ты был с ним, я это чувствую, дорогой Габриэль». — Я может не сильно умна, но уж точно не слепа… Будь осторожен, Габриэль. Я — шлюха и совершеннолетняя, этот мальчик — ни то, ни другое… — Ему семнадцать лет, Розалия. Не такой уж он и мальчик. — Тебе не жаль его? Россетти хмуро посмотрел на нее. — Я не понимаю, о чем ты. — Соблазнив Тимоти, ты не просто лишишь его невинности, ты — разобьешь ему сердце. — О! — итальянец нервно рассмеялся. — Розалия, любовь моя, а ты не думала, что его невинный образ может быть напускным? Кто знает, какие черти скрываются за этим ясным взором? — Ты знаешь, что я права и он чист, как младенец! — возразила девушка. — В таком случае, ему бы не помешало немного повзрослеть и познать не только духовные наслаждения, но и физические, — произнес он и подмигнул. — Да, я его провоцирую и не вижу в этом ничего дурного… — Ты разобьешь ему сердце, — повторила Розалия. Данте фыркнул и отвернулся. — Я больше не желаю об этом говорить, — прошептал он, глядя на огонек свечи. Усмехнувшись, девушка поднялась и молча начала одеваться. Данте отстраненно наблюдал за ней сквозь ресницы, вновь вернувшись мыслями к белокурому юноше. Уже в дверях, Розалия обернулась к нему и тихо повторила: — Будь осторожен. Ты должен понимать, чем все может закончиться. Он рассеянно кивнул и, как только закрылась дверь, упал лицом в подушку. Тимоти не желал покидать его мысли.

***

Задумчивый взор Тимоти был обращен в окно, за которым покачивал резными листьями старый клен. Юноша смотрел, но ничего не видел, погруженный в свои мысли. Ему было над чем поразмышлять. Например, над причиной, заставившей неожиданно вспомнить о небольшом сонете Петрарки, который он когда-то тщетно старался перевести на свой лад, о котором забыл, недовольный результатом перевода, и который несколько мгновений назад ясно сложился у него в уме. Несмотря на все мучения и неудачи, терзающие его ранее, в голове вдруг щелкнул волшебный механизм, поставив каждую драгоценную деталь на свое место. Данте — вот была причина, что вдохновила его. Данте, который накануне причинил ему неожиданно острую боль, без тени смущения попросив Розалию остаться. Эта боль возникла где-то в груди, за мерно вздымающимися ребрами и поднялась выше, заполняя его своим ядом, вспенившись в уголках глаз, нестерпимо защипав их слезами глупой обиды. Но он сумел не показать своих истинных чувств и, с улыбкой попрощавшись с воркующей парочкой, ушел, высоко подняв голову. Россетти имеет право быть с кем хочет, а он… Наверное, он так и будет до конца жизни терзаться своей невыносимой робостью, обрекая себя на горькое одиночество. Снова была бессонная ночь, наполненная бесплодными размышлениями, обидой и укорами самому себе. Но стоило ему утром войти в студию, как все душевные терзания развеялись, уничтоженные горящими карими глазами и солнечной улыбкой, и Тимоти ничего не оставалось, как признать — он готов простить обладателю этих сокровищ абсолютно все. За одну улыбку, за один взгляд. О, эти глаза!.. Они оказались приговором его страхам и живительным эликсиром для его мечтаний и надежд. — Габриэль… — позвал он, ощущая острую необходимость срочнейшим образом записать результат своего вдохновения, — мы можем сделать небольшой перерыв? Итальянец вскинул на него удивленный взгляд — не далее, как полчаса назад они отдыхали, попивая освежающий лимонный напиток и слушая милую трескотню Розалии, которая беззастенчиво делилась пикантными подробностями отношений с новым престарелым кавалером, заставляя Тимоти не только безбожно смущаться, но и невольно посмеиваться. — Что-нибудь случилось? Ты нехорошо себя чувствуешь? — поинтересовался Россетти, наблюдая, как расцветают ярким румянцем щеки юноши. — Можем закончить на сегодня… — он глянул на холст и вздохнул, — вообще-то, мы уже закончили. Остались мелочи, и ваше присутствие вовсе необязательно… Габриэль почувствовал, как к горлу подкатил горький комок. Он, бунтарь, красавец и сердцеед не узнавал сам себя. Что с ним? Что он делает?! — Нет-нет! — воскликнул Тимоти. — Это ненадолго. Мне нужно кое-что сделать… срочно. Данте пожал плечами и кивнул, с легким недоумением проводив взглядом метнувшегося за ширму юношу. Еще больше недоумения отразилось у него на лице, когда Тимоти вернулся, сжимая в руке маленькую тетрадь, и робко попросил у него карандаш. Габриэль протянул ему остро заточенный карандаш и с улыбкой поинтересовался: — Может, ты предпочитаешь писать пером? У меня есть и перо, и чернила. Тимоти отрицательно покачал головой, не заметив веселой иронии, прозвучавшей в бархатном голосе. — Благодарю, но все еще может претерпеть изменения, — он очаровательно улыбнулся, сверкая яркими глазами человека, которого посетило озарение. — Пером я запишу, когда буду уверен… — Как пожелаешь… — пробормотал заинтригованный Данте, переглянувшись с Розалией. Тимоти занял место на широком подоконнике низкого распахнутого настежь окна в другом конце студии. Пребывая в неудержимом творческом порыве, он совершенно позабыл о поведении своего коварного облачения — легкий шелк тут же затрепетал, подхваченный теплым ветром, предоставляя художнику возможность беззастенчиво рассматривать юное нагое тело. Но Тимоти уже ни на что не обращал внимания, всецело поглощенный вдохновением. Быстро записав переведенный сонет, он пробежал глазами по строчкам и счастливо улыбнулся. Пожалуй, можно было принять предложение Данте и воспользоваться пером. Откинувшись к прохладному стеклу, Тимоти прикрыл глаза и, подставив лицо легкому ветру, беззвучно зашевелил губами: «Есть существа, которые глядят На солнце прямо, глаз не закрывая; Другие, только к ночи оживая, От света дня оберегают взгляд. И есть еще такие, что летят В огонь, от блеска обезумевая: Несчастных страсть погубит роковая; Себя недаром ставлю с ними в ряд»* Мысленно повторив последние две строки, юноша тяжело вздохнул и, закусив губу, осторожно покосился на художника — Габриэль, невероятным усилием воли заставив себя оторваться от соблазнительного зрелища, с задумчивым видом сидел в кресле, изредка поднося к ярким губам кубок с водой, делая небольшие глотки и едва заметно улыбаясь. И вдруг метнул в него обжигающий взгляд. Тимоти быстро отвернулся, чувствуя, как оглушительно застучало сердце, вновь настойчиво приливая кровь к его щекам. Улыбка Габриэля стала чуть шире. — Ты в порядке, солнышко? — услышал юноша голосок Розалии, беззвучно подошедшей к нему, и едва заметно кивнул, захлопнув тетрадь и сомкнув ресницы. Нет, он был совсем не в порядке. «Вообще-то, мы уже закончили. Остались мелочи, и ваше присутствие вовсе необязательно» Тимоти в отчаянии сжал карандаш. Нет! Почему так скоро? Почему сейчас, когда ему стало казаться, что он готов сделать шаг и переступить запретную черту, рискнуть всем, поддаться роковой страсти? Он обвел тоскливым взглядом студию, ставшую родной за неделю, вдохнул ее ни с чем несравнимый запах и тяжело вздохнул.

***

— Я закончил, — тихо объявил Россетти, отходя от мольберта. Обе модели подошли к нему и стали по сторонам, любуясь завершенной картиной. — Это прекрасно, — прошептал Тимоти, подступив ближе и с восхищением рассматривая каждый мазок на холсте. — Прекрасно, — повторил он и повернулся к художнику. — Прости, я не критик и не имею права судить, но, по-моему, эта работа достойна того, чтобы быть представленной в Академии. Уверен, мистер Рёскин останется доволен. — Будем надеяться, — скромно улыбнулся итальянец. — Это дело непременно нужно отметить! — воскликнула Розалия, захлопав в ладоши. — Я знаю, у тебя есть отличное вино, Габриэль! Подбежав к покосившемуся буфету, девушка без лишних церемоний достала оплетенную соломкой бутыль и три бокала. Пока она занималась их наполнением, молодые люди скрестили взгляды в немой борьбе, отчаянно всматриваясь, вопрошая, тщетно пытаясь прочесть в этих взглядах мысли друг друга. «Ты — мое вдохновение. Я должен тебя удержать» «Ты — моя любовь. Я не хочу расставаться» Не отрываясь от бездонных прекрасных глаз, Тимоти покорно принял из рук девушки наполненный бокал. — За твой новый шедевр, Габриэль! Надеюсь, ты сможешь выгодно продать его! — весело провозгласила Розалия, чокнувшись с художником. — За твой успех, Данте… — тихо произнес юноша. — За вас, мои прекрасные модели. Я безгранично благодарен вам обоим, — склонил голову Россетти и, разорвав незримую нить, связывающую их взгляды, залпом осушил бокал и отвернулся. Тимоти вздохнул и хмуро посмотрел на вино. «Это же вино, не джин», — рассудил он и последовал примеру художника. Вернув Розалии опустевший бокал, юноша прошел к закрытому окну и замер, отстраненно глядя на покачивающиеся ветви клена. «Вот и все. Все закончилось. Осталось только попрощаться», — с тоской подумал он, часто моргая глазами, чтобы укротить набежавшие слезы. — Святая Дева Мария! Почему вы оба такие мрачные? Самое время немного отдохнуть и повеселиться! — воскликнула Розалия, нарушив звенящую тишину, воцарившуюся в студии. Легко подбежав к Тимоти, девушка игриво дернула его за тунику, вызвав приглушенный вопль протеста, и звонко рассмеялась. — Я расшевелю вас, несносные зануды! — объявила она, обвила тонкими руками шею юноши и оставила на его губах нежный поцелуй, а на лице — выражение полной растерянности, которое вызвало у нее очередной приступ мелодичного смеха. — Ты просто прелесть, Тимоти! — Розалия… — подал голос Россетти, с мрачным видом наблюдая за ними из кресла, — прекрати это неуместное веселье. — А, по-моему, оно очень даже уместно! — заявила девушка, оставила в покое осоловевшего от вина и поцелуя Тимоти и перепорхнула к комоду, на котором красовался огромный букет полевых цветов. Вытащив из вазы несколько веточек тысячелистника и ромашки, Розалия закружилась по комнате, напевая какую-то песенку, отрывая пальчиками мелкие цветки и разбрасывая их. Снова подбежав к Тимоти, она осыпала золотистые кудри соцветиями и схватила его за руку, вытягивая на середину комнаты. Юноша едва успел подхватить взметнувшуюся легкую ткань, мгновенно залившись краской, но вдруг рассмеялся, позволив Розалии закружить его. Вино все быстрее разливалось по его телу, будоража кровь, делая его смелее и отчаянней. Оставив попытки придержать коварное облачение, Тимоти бросил на Данте сияющий хмельной взгляд, улыбнулся и, не заметив наступил на полу туники. Взмахнув руками, он упал, увлекая за собой Розалию. Оказавшись на полу, оба зашлись хохотом, пытаясь выпутаться из сбившегося шелка. Габриэль словно во сне поднялся из кресла. Медленно подойдя к веселящейся парочке, он присел рядом и протянул руку к светлым кудрям, в которых застряло несколько цветков. Смех юноши оборвался, оставив после себя лишь робкую улыбку. Данте всмотрелся в сияющие голубые глаза, пытаясь обнаружить в них признаки испуга, но, так и не увидев их, запустил пальцы в мягкие волны золотистых волос. — Так свеж ручей, но ты милее втрое, — прошептал он. — С твоих густых волос я снял покров, и вижу робкий блеск лесных цветов, запутанных в их золотистом рое.** Тимоти опустил глаза и, судорожно выдохнув, прильнул к его руке. Притихшая Розалия осторожно отодвинулась от них, поднялась с пола и ретировалась за ширму. Быстро переодевшись, она неслышно покинула студию.