Черт из Припяти.

      Я и сама не знала, зачем они мне. Сказать Илье, что подобрала их потому что они напомнили цвет глаз шамана я не решилась. Просто стояла и молчала, слушая его лекцию о здешних опасностях. Но сталкер воспринял это за обиду. — Вик, ну пойми, — виновато добавил он. — Не жалко мне их. И вообще ничего не жалко. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. Неважно какой. Ну чем тебе так приглянулись эти стекла? — Не знаю. Не спрашивай, – спустилась с подоконника и дотронулась до его руки. — Давай просто уйдем отсюда.       В подвале было темно и сыро. По полу тянуло холодным несвежим воздухом. Все казалось чужим и враждебным. Я невольно поежилась, кутаясь в тонкую куртку. — Может лучше вернемся? — покосился на меня Черт.       Только мотнула головой в ответ. Сталкер глубоко вздохнул, будто собирался что-то сказать, но промолчал. Занялся розжигом нашего суррогатного камина и приготовлением чая.       Около топчана, на котором ночевал в последние наши дни Моня, я остановилась, заметив лежавшую на нем выгоревшую камуфляжку. Его камуфляжку, которую он почему-то забыл. Машинально подняла ее и натянув на себя, укуталась в отсыревшую ткань.       Карман на груди топорщился не тяжелым, но плотным содержимым. Им оказалась потрепанная колода карт, на которой шаман гадал нам в дороге.       Машинально стала перебирать истертые временем толстые, разлохмаченные по краям листки с пометками, которые были понятны только Даньке. Не знаю, что я пыталась отыскать среди них. Какой ответ получить. Я была слишком увлечена своим занятием и не заметила, что сталкер давно оставил чайник и огонь, и сейчас стоит всего в шаге от меня и внимательно смотрит, как я снимаю с колоды лист за листом.       Когда я дошла до последней карты, он осторожно протянул руку к колоде. Я вздрогнула, не ожидая этого движения. Да и вообще того, что он окажется рядом. Одернула руку и часть карт разлетелась по полу. Илья наклонился собрать их, а я тупым изваянием стояла и смотрела на это, чувствуя промозглый холод сырого помещения и дрожь, которая все сильнее забирала меня в свои цепкие объятия.       Наконец Черт поднялся и начал аккуратно освобождать из моих пальцев остатки Мониной колоды. — Я обыскался их тут, — глухо сказал он. — Моня сказал, сжечь их. — З-зачем, — пальцы никак не хотели разжиматься и выпускать последнее связующее звено между мной и шаманом. — Так надо.       Пальцы упрямо пытались удержать последние карты. — Отпусти, — почти шепотом попросил Черт, но попытки вытащить карточные листы из моей ладони прекратил, видимо, побоявшись сделать мне больно. Остановился и поднял на меня воспаленные от недосыпа и вчерашнего своего алкотрипа глаза. — Данил, правда, просил сжечь их. Ты чего? — он вдруг заметил, что моя едва заметная поначалу дрожь сменилась настоящей трясучкой. Словно я влезла рукой в незакрытую электророзетку. Бросил собранные карты на топчан и обнял меня, крепко прижав, будто пытаясь согреть. — Ну ты чего? Не надо. Слышишь? Все нормально. Данька еще кучу всего нам оставил. И заданий на потом. Когда домой вернемся. И тебе, как ты просила. А это просто старые карты, — ладонь сталкера скользнула по моим волосам, плечам и замерла в районе поясницы. — Все хорошо. Ты ведь молодец у меня.       Я слушала беспокойный стук его сердца, негромкий, успокаивающий голос, отогревалась в теплых руках, словно заряжая, заполняя его энергией свой окончательно разрядившийся аккумулятор. Дрожь постепенно отступала, будто впитываясь и растворяясь в ладонях сталкера. Поймала себя на том, что уже сижу рядом с Чертом на топчане и внимательно слушаю внезапно начатый рассказ о карточном раскладе Мони для Ильи.       Он даже достал откуда-то потрепанную, измятую бумажку с комментариями Шамана. — Вот, смотри. Это ведь ты мне посоветовала новые карты у Мони пойти тянуть, — сталкер придвинулся ближе и развернул лист. — Он как знал, что я приду. Ждал сидел. Хочешь, сама читай. Там ничего секретного нет, — листок тут же переместился мне в ладонь. “[Валет Червей] — Сердце. Очень хорошая карта. И одна и с другими рядом. Это любовь, дружба, ты будешь помнить до их конца жизни независимо от исхода. [Шестерка червей] — Звезды — союз определен свыше, родственные души встретились. Одна из лучших карт в колоде. Она счастливая и говорит о надежде, сулит успех, главное, не теряй голову и не желай того, что невозможно.”       Всего две карты, круто меняющие смысл всего расклада. Как такое возможно? Любовь и счастье впереди. Видимо, тот самый подарок зоны Черту все еще где-то его поджидает. И это точно не я. Потому что у меня ничего такого радостного в раскладе не было. Сплошные испытания и трудности.       Илья, тем временем, улучшив момент, собрал потрепанную колоду и, не дав мне сообразить что к чему, бросил ее в камин. Огонь затрещал, спешно пожирая старые листы. А до меня наконец дошло, что карт больше не существует. Они не были мне нужны. Но почему-то на душе стало так пусто, что я едва удержалась, чтобы не расплакаться. — Не грусти, — сталкер подобрал оставшуюся незамеченной последнюю карту с пола и протянул мне. — Мы же все равно в них ничего не понимаем. На вот, одна уцелела. Выглядит, как привет тебе от Мони.       Я перевернула лист картинкой вверх. На меня с нее из-под затертого до белой прорехи сердечка, обозначающего масть, с едва заметной улыбкой или, скорее, усмешкой смотрел червовый валет в большом красном берете.       Черт заглянул в мою ладонь. — Ну вот видишь, я же говорю, что все хорошо будет. Мне эта карта выпадала. — Ты ведь специально это сделал, — подняла голову и встретилась взглядом с совершенно серьезными глазами Ильи. — Ты все время пытаешься в чём-то меня уличить, — невесело усмехнулся он. — Можешь не верить мне. Но даже если бы я очень хотел, чтобы это предсказание касалось нас двоих, я ведь все равно ничего не решаю. Все там, — сталкер качнул головой, указывая в потолок. — Решается. А я так, просто хожу туда-сюда. — Илья, я не хотела тебя обидеть, — от его слов почему-то кинуло в жар и стало стыдно. — Я всех обидеть успела за эти пару дней. И тебя, и Диму и даже туриста этого, Игоря. Прости. Я не специально. Вот такой у меня дурацкий характер. Я знаю, что Пасха, и так нельзя. Но...       Черт не дал мне закончить эту покаянную речь, придвинулся, обнял и погладил словно брошенного котенка по голове. Чуть отстранился и приподнял мое лицо, осторожно придерживая обеими руками. Заглянул в глаза. — У нас у всех была очень тяжелая неделя. Но ты же знаешь, я не могу на тебя злиться. Я все понимаю, — тихо сказал он. — Каждый переживает трудные времена так, как может. На сколько хватает сил. Ты еще молодцом держишься. Спасибо тебе, что ты рядом. Для меня это много значит.       Червовый валет незаметно оказался у мужчины в руках и был немедленно отправлен в камин. Я и опомниться не успела, как от него совсем ничего не осталось. ***       После короткого обеда Илья уговорил меня на прогулку по городу. Занять себя было все равно нечем и я согласилась, поборов внутренний протест. Не хотелось снова обижать сталкера своим отказом. К тому же, по заверениям Черта, тут можно было бродить неделями и все равно не успеть посмотреть даже половину.       Он решил показать мне школу номер один. То самое, первое павшее в борьбе со временем здание, о котором говорил мне киевский журналист. Она представляла собой печальное зрелище. Огромная дыра, изувечившая постройку, словно в него попала бомба или ударили огромным шаром демонтажной машины, а потом внезапно передумали и бросили, отделила огромную часть его крыла от целого.       Обломки школьной мебели, куски бетонных перекрытий с торчащими прутьями ржавой арматуры. Стекла, куски битого кирпича. Провал высотой в четыре этажа, зияющий темными проемами уходящих вглубь коридоров. На верхнем этаже с края обвала свисали паронитовые плитки, когда-то устилавшие пол, а над ними возвышались каким-то чудом уцелевшие грязно-голубые железные парты и школьные стулья, стоящие рядом и нагроможденные сверху парт.       Я разглядывала эту мрачную картину, школьную мебель, до боли напоминающую интернат, темные очертания классной доски позади нее, светло-голубые, облупившиеся стены, почерневшие от влаги потолки и останки ламп дневного света, ржавыми скелетами свисающие с них. — Говорят, что школу очень торопились сдать, выполнить план и потому строили с нарушениями, — Илья взял меня за руку. — Сейчас это уже ни доказать, ни опровергнуть невозможно. Но здесь наглядный пример того, что станет с городом в ближайшие десятилетия. Ты можешь не любить Припять, но тебе повезло увидеть город, пока он существует. Это обрушение год назад случилось. Хорошо, что там не оказалось сталкеров и никто не погиб. Но заходить в здания с тех пор нельзя. По умолчанию, они все считаются аварийными. — Дима собирался мне показать эту школу, — отозвалась я. — Как раз потому, что меня эти места не приводят в неописуемый восторг, как его туристов. Но я, правда, не понимаю, как здесь можно что-то полюбить. Когда здесь все в таком состоянии. Страшно и уныло. — Идем, покажу тебе уцелевшую часть, — предложил Черт. — Здесь есть безопасный проход. — Но ведь… — Не бойся, я не собираюсь рисковать твоей жизнью.       Аргумент оказался вполне весомым для того, чтобы моя давняя любовь к заброшкам пересилила. Мы сделали здоровенный крюк и, обогнув здание, вошли в его целое крыло. Пол был усыпан ставшим уже привычным в этих местах мусором. В полутемном коридоре то и дело попадались под ноги обломки от школьной мебели и книги. Пыльные, мятые, изодранные — они были повсюду. Просто в каком-то немыслимом количестве.       Коридор заканчивался просторной светлой рекреацией. Напротив распахнутых окон прямо из пола, едва не упираясь в потолок, росло несколько молодых деревьев. Квадраты непонятного цвета паронитовых плиток вздыбились и скрутились от влаги и перепадов температуры, обнажая серый бетон под ними. Куски голубой краски отвалившиеся со стен толстым слоем покрывали периметр помещения. Следы от срезанных батарей под окнами, куски битого кирпича, снова обломки мебели и изредка попадающиеся противогазы среди этого многообразия разрухи.       Заглянули в один из классов по пути. Бледно-голубые ободранные парты, стулья в тон им просто утопают в повсюду разбросанных книгах. Учебники заполняли собой все поверхности, словно здесь выпотрошили всю школьную библиотеку. Забыв об инструкции Ильи, подняла одну из книг — учебник английского языка за шестой класс с обложкой грязно-зеленого цвета. Сталкер из-за спины заглянул мне через плечо, откопал точно такую же книжку у себя под ногами и присел на край жалобно скрипнувшей парты. — Представляешь, у меня в детстве был точно такой же учебник английского, — он перелистывал пыльные страницы, останавливаясь на некоторых и что-то разглядывая. — Там были дурацкие тексты про семью Стоговых, но тогда это казалось нормальным и было обычным явлением, как пионерский галстук или октябрятская звездочка в школе, и никому не казались они странными или глупыми. Ты ведь наверное не застала время, когда принимали в пионеры?       Я оставила учебник на соседней парте и присела рядом с Ильей. — Я была маленькой и последних пионеров в интернате застала, когда училась в первом или втором классе. Это казалось чем-то интересным и взрослым. Но они просто внезапно исчезли вместе со всей атрибутикой, будто их никогда и не было.       Я их почти не помнила. Как и многое из того периода моей жизни. На смену беззаботному детству пришли лихие девяностые, а с ними вылазки за забор интерната. За его стенами оказалось тоже есть жизнь, но была она там совсем другая.       Воцарившуюся внезапно тишину нарушил сталкер. — А я был и октябренком. И пионером потом, — Черт улыбнулся своим воспоминаниям. — Не могу сказать, что примерным. Я ведь был обычным дворовым пацаном. Но тогда было здорово. Весело и интересно. Однажды мы с другом пробрались на стройку. Я жил в одном из крайних домов микрорайона. За домами был огромный пустырь, и как раз по его границе с домами проходила линия ожесточенных боев в войну. Район начали активно застраивать, а мы лазили по котлованам и у каждого были полные карманы мальчишеских сокровищ: гильз, пороха, медальонов солдатских, ржавых обломков оружия. До сих пор удивляюсь, как никого из нас тогда не убило и не покалечило. Мы ведь и покрупнее находки встречали. И вот в тот день мы вместо уроков отправились к здоровенному котловану в предвкушении настоящего клада. Пролезли в дыру в заборе. За ним был сам котлован. Огромный. С ровными отвесными стенами. По которым можно было изучать историю этих мест от сотворения мира. Грунт разных цветов чередовался слоями и от этого стены казались полосатыми. И как раз с противоположной стороны мы сразу увидели его! Он был хорошо заметен и поблескивал на солнце. Тот самый заветный клад! Это сейчас я понимаю, что нужно было вызвать пожарных, спасателей, ментов, любых взрослых — да кого угодно, чтобы все оцепили и обезвредили. Я ведь правда, мог бы сейчас не сидеть здесь и не рассказывать тебе эту историю по вполне понятным причинам. Но сколько ума было у нас 10-12-летних? Поэтому мы полезли прямо туда. В каком-то кино я видел, как обезвреживают мину. И вот таким образом, откапывая аккуратно руками со всех сторон, сантиметр за сантиметром, мы извлекли из толщи земли настоящую немецкую авиабомбу. Хорошо, что она была пустая. Иначе бы точно рванула, и не сидеть мне тут, — Черт осторожно захлопнул книгу и положил рядом с собой, выдерживая паузу. — А дальше? — не вытерпела я. — Дальше? — почему-то переспросил Илья. — Мы вытащили её из ямы. И решили тащить во двор. Не знаю зачем. Она была тяжёлой, а идти до дома было около километра. Вроде не далеко, но с такой дурой… Представляешь глаза случайных прохожих и пассажиров трамваев, которые видели двух шкетов, волокущих по проспекту за закрылки огромную авиационную бомбу. Тем более кроме нас никто даже не догадывался о том, что она пустая. И почему-то никто не остановил нас. Так мы и доперли ее до самого двора. Но там стало понятно, что сокровище наше нам деть решительно некуда. Домой такое не принести. Родители сразу прибьют. Идея которая пришла нам в голову была простой и гениальной. Мы решили оттащить ее в школу и подарить нашему военруку. НВПшник у нас был солидный толстый военный в отставке. У него была личная коллекция таких отголосков войны. На удивление, когда мы толкнули дверь его кабинета, он оказался на месте. Но увидев нас, он вдруг издал какой-то нечеловеческий вопль и сиганул на штору, — Илья не удержался и рассмеялся. — Я никогда не думал, что немолодой уже человек солидной комплекции способен на такие маневры. Чуть придя в себя, он не своим голосом начал орать, чтобы мы убрали подальше этот ужас. Большая часть его речи, конечно же, была не цензурной. Но общий посыл мы поняли. Кое как удалось объяснить ему, что бомба пустая. Такие немцы бросали, чтобы запугать население. Элемент психической атаки. В ней была специальная полость, которая при полете издавала жуткий воющий звук. Военрук наконец успокоился и снова стал суровым военным дядькой, слез с подоконника и великодушно разрешил оставить этот подарок ему. Но напугали мы его тогда знатно. И то, что он на окошко прыгнул, вряд ли его спасло бы, если бомба была бы заряжена. При взрыве такой массы не только класс бы разнесло, от всей школы осталась бы гигантская воронка... Потом нам конечно досталось за такие подарки. К директору вызывали. И родителей в школу. Дома стало про наши прогулы известно… А английский я не любил. Поэтому сбегал с уроков. Здесь всегда так неожиданно что-то вспоминается. Илья слез с парты и протянул мне ладонь. — Ну что, идем дальше?