И только нам, только раз, Дадут начать все с начала, И небо будет за нас. Разве мало, мало, мало?
— Ну что, как там Москва? — Малиновский, странно оживленный, оглядел салон, по-хозяйски провел пальцем по приборной панели. Пыли на ней не было, так же как иконок, собачек, мотающих головой, и прочей пошлятины. — Стоит, — невозмутимо отозвался мужчина, сидевший за рулем, и Роман невольно сглотнул. Щёку незнакомца от скулы к подбородку пересекал грубый извитой шрам. — А куда мы едем? Я что-то не узнаю этих мест. — Часто бываете в Питере? — мужчина как-то странно усмехнулся и продолжил следить за дорогой. — Да нет. Обычно на уик-энды, или по работе, в командировках. Роман поудобнее устроился на пассажирском сидении, предвкушая скорое возвращение домой и такую долгожданную свободу. Но через каких-то пять-семь минут пути все пошло не так, как представлялось Роме. — Ты кто? Ты не от Андрея, — с ужасом произнес Малиновский. Его прошиб холодный пот, когда на запястье щелкнул металлический ледяной браслет от наручников. Вадим, жестом фокусника, пристегнул его кисть к ручке на двери авто. — Конь в пальто, блин, — мужчина добавил несколько непечатных выражений. — Вадим я. Но тебе эта информация вообще ни к чему, придурок. — За базаром следи. И вообще, останови. Я никуда с тобой не поеду, — Рома нес околесицу, с трудом соображая от страха. Контроль над ситуацией был потерян окончательно и бесповоротно, он, привыкший решать все сам, находился во власти незнакомого и не очень адекватного человека. — Ты мне не указывай, понял? Сиди лучше и не дергайся, пока мы не приедем. Сколько они ехали до пункта назначения, Малиновский не знал. Вадим остановился в каком-то сыром и грязном переулке, бесцеремонно вытащил его с пассажирского сидения и так же ловко отстегнул от дверной ручки. — И не думай свалить. А Роман и не думал о побеге, с похмелья на такие подвиги он был категорически не способен. Они прошли к металлической двери, рядом с которой красовалась вывеска «Ночной бар», Вадим ее открыл и буквально втолкнул внутрь Малиновского. Тот, не удержавшись на ногах, споткнулся на ступеньках и кулем свалился у подножья лестницы. — Не убился, сердешный? — Пошел нахер. — Я-то может и пойду, а вот ты без меня отсюда не выберешься, — усмехнулся Вадим, за шкирку поднимая Романа. Затем он протащил «заложника» в одно из помещений. Обстановка была бедноватой — просто деревянный стол, с облупившимся лаком на столешнице, два стула, в углу комнаты — диван. На стене — пару пустующих полок, в другом углу, у двери, крошечный холодильник. — Садись, — Вадим пихнул под Малиновского один из стульев, решив не пристегивать страдальца наручниками к ножке стола или стула. Рома выглядел настолько деморализованным и убитым, что бороться за свою свободу явно бы не стал. Это Вадим понял сразу, и не стал жестить без меры. Ему от Романа Дмитрича нужен был только честный простой разговор. А дальше Рома мог катиться на все четыре стороны. — Да кто ты такой вообще? Хочешь денег — я заплачу. — Каких денег, убогий? — Вадим демонстративно выложил на стол пистолет. — Тебе никогда столько бабла не заработать, сколько ты должен. Даже если я из тебя сейчас наркокурьера сделаю, долг ты не вернешь. — Какой долг? Я ничего не должен! — заверещал испуганный Рома и получил первую оплеуху. Вадим наслаждался своим преимуществом, ему был приятен страх Малиновского, его униженное состояние и паника в каждом жесте или слове. — Выслушай, а потом говори, Ромочка. Малиновскому хватило ума промолчать. — Так вот, полтора года назад ты пару раз переспал с девушкой Лесей. Имя, как я понимаю, тебе ничего не сказало. У тебя же таких — батальоны. Каждый день — новая баба в койке. Трахнул и выкинул за ненадобностью, нашел новую. Все легко и просто, что ни день, то приключение. Вот ее фото. Посмотри, может вспомнишь, — Вадим сунул под нос Малиновскому фотографию. Ее он носил во внутреннем кармане кожаной куртки как раз для такого случая. Рома всмотрелся в изящные черты, припоминая. Была такая девушка рядом с ним, действительно — всего два свидания, — и его завертело в ярком калейдоскопе клубов, тусовок и моделей, а там уж стало не до красавицы Леси. — И что ты от меня хочешь? Не говори только, что ты ее заботливый папашка, и хочешь всучить мне свою драгоценную дочь. Денег хочешь? У меня есть, много, я заплачу сколько скажешь, мы разойдемся по-хорошему. — Леся умерла, у нее был ВИЧ, организм не справился с последствиями болезни. А наградил ее, угадай, кто? — У нее… что? ВИЧ? Раз у нее… То и я сдохну? Из-за твоей Леси? Вадим, явно красуясь и упиваясь своим положением, приставил к виску Романа пистолет. То, что он не заряжен, ему было знать совершенно не обязательно. — Ты, Рома, будешь жить и помнить, что убил невинного человека. Она была чудесной, умной, доброй, красивой девушкой. У нее вся жизнь была впереди! А ты… — Это какая-то ошибка, этого не может быть. Я не могу быть… Нет! Это какая-то ошибка, — Малиновский уже натурально рыдал от ужаса и безысходности. Вадим смотрел на собеседника со смесью отвращения и гнева. Леся была дочерью его друга, он считал своим долгом проучить ее бойфренда, раз не смог спасти девчонку от таких трагических обстоятельств — болезни, полученной по незнанию и смерти в пустой квартире. — Ошибка — это ты, Рома. Никчемное пафосное зажравшееся ничтожество. — Ну стреляй, а, стреляй, раз я такой… — Роман пожал плечами. — Марать руки об тебя не собираюсь. — Но ты ответишь, меня уже ищут. Заявление о похищении человека, то есть меня, уже в милиции. Обо мне есть кому беспокоиться! — Да какое похищение, родной? Ты сам сел в машину и решил со мной прокатиться. — Я думал — ты от Андрея. Он сказал, что за мной приедут. — Мне вот интересно, каково это, быть тобой. Ты же красавчик, мажор. Все на блюдечке. Машины, шмотье эксклюзивное, девочки-красавицы… Думаешь, что можешь играть чужими жизнями. Только вот самого ценного и не видишь. — В Робин Гуда решил поиграть? Нравится быть мстителем? — Ошибаешься. Мне надо, чтобы ты узнал — умерла хорошая, умная девочка. По твоей вине в том числе. Я Леську любил, как родную дочь. Родителей у нее не стало несколько лет назад, а тут ты нарисовался — не сотрешь. Че я тут распинаюсь, ты же знать не знаешь, что это такое — любить. Заботиться. Переживать о ком-то. Ты же только себя любишь, Ромочка. Хотя, вру. Денежки тоже очень любишь. Власть любишь. Статус свой. Только вот куда ты, вичевой, пойдешь теперь? Кому ты будешь нужен? Друг твой от тебя отвернулся, женщины рядом тоже нет… С работы ушел. А куда тебя возьмут? То-то же. — Не твое дело. И жизнь моя, в том числе и свидания с Лесей, тебя не касается. — Дело как раз таки моё. — Ладно, я пытаюсь понять, зачем это всё? Убивать меня ты не станешь, денег не надо… Зачем тогда это всё? — Затем, чтобы ты сильно испугался, Рома. Сильно испугался, так, как никогда в жизни не боялся. Прочувствовал все до мелочей. — А кто сказал, что я тебя боюсь? — Да мне и говорить не надо, тебя трясет всего, морда лица перекошенная. Явно боишься. А вообще, Ромочка, можешь быть свободен. — Что? — Ты всегда такой тупой? Иди, говорю. — Вот еще. Я пойду, а ты в спину мне… — Не собирался. А сейчас вот захотелось. По себе не суди. Малиновский робко приподнялся со стула, чувствуя, как подкашиваются ватные ноги. — Тебе еще раз повторить? Вали. Выход знаешь где. Но только без глупостей, понял? Никаких ментов и прочего. — П-понял. А браслет снять? — Лови, — Вадим кинул в Романа ключом, после чего первым вышел из помещения. Оставаться в компании с Малиновским дольше положенного ему было противно.***
— Пушкарёва, ты с Антарктиды, что ли, пешком шла? — возмутился Зорькин, едва Катя переступила порог его кабинета с фирменным пакетом, источавшим божественные ароматы. — Будешь ворчать, вообще ничего не достанется. — Вот всегда знал, что любовь к ближнему — твоя отличительная черта. — Именно. Коля, это просто какая-то катастрофа… Понимаешь? Все вокруг разваливается, к чему я не прикоснусь, — Катерина отдала Коле пакет и устроилась поудобнее на диване. — Ты, во-первых, Пушкарица, не логична, а во-вторых, непоследовательна. — Я же говорила, мне нужны твои светлая голова и умение анализировать, а не твой вечный сарказм, Коля. — Так, отчёты подождут. Я голодный, как дикий лось в джунглях, поэтому я буду есть, ты излагай, — Зорькин убрал бумаги в сторону и занялся едой. Катя по-доброму усмехнулась. Её аппетит всегда оставлял желать лучшего, тем более, когда она нервничала, потребность в пище снижалась до минимума. Так было и сейчас. А вот могучий Колькин аппетит, похоже, не мог порушить ни один Апокалипсис. — В общем… Коль, мы с Юлианой разругались из-за того, что она считает, что Гоша не мог намеренно рассорить Андрея с отцом. По её версии, Георгий у нас чуть ли не ангел с крылышками, а я — просто придумываю лишнего. — А ты придумываешь? Факты, мне нужны факты. — Вот тебе факты. Андрей ссорится с отцом в том числе из-за того, что хочет признать своего сына. Павел Олегович сразу же после разговора попадает в больницу с инфарктом. Андрей чувствует себя виноватым, переживает. А тут появляется Маргарита и делится со мной информацией, что Павел на самом деле здоров. Я обещаю ей молчать. Наутро нас с Андреем встречает Гоша и заявляет Андрею, что тот может радоваться — их общий отец здоров, а всё это — просто манипуляторство. Мне кажется, что Георгий что-то задумал, он не может быть настолько идеальным, всё его поведение говорит о том, что он что-то скрывает… А Юлиана просит поверить ей на слово. И я… Я бы хотела, но не могу ей поверить. Получается, что я предам Андрея. Ведь когда любишь, всегда будешь на защите любимого человека. — Ты так начала хорошо, Пушкарёва, а скатилась в лирику, — Коля оторвался от поедания крабового салата и вздохнул. — Послушай, я понимаю чувства твоего Жданова, но и Павла могу понять… Представляешь, каково это — растить ребёнка в одиночестве. Я прекрасно понимаю, как это. — В смысле в одиночестве? — В прямом. Ты же сегодня есть, а завтра нет. — Коля, ты думай, что говоришь! Тебе салат, что ли, в голову ударил? Надо было попроще брать, без крабов. — Катюха, да ты не поняла меня. Я-то знаю, что у вас любовь до гроба, дураки оба. И ты это знаешь, и Жданов твой… Но родители-то его нет! Ты точно не бросишь ни Андрея, ни его сына… К слову, может получиться и так, что Павел соврал повторно. — В смысле? — Катя настолько не ожидала такого поворота, что выпустила из рук сумочку, ремешок от которой крутила в данный момент. Зорькин закатил глаза, поражаясь такому непониманию и с видом бывалого принялся объяснять свою странную гипотезу. — Смотри. Ему действительно могло стать плохо после скандала с Андреем, все-таки немолодой уже. Он поступил в больницу, а там у него обнаружили что-нибудь совсем гадкое и он, как настоящий нормальный мужик решил никого не беспокоить. Заплатил врачам, чтобы те врали что угодно, а лучше вообще молчали. — Тогда зачем Маргарита сказала мне, что он здоров? — Чтобы ты не гнала волну со своей заботой. Они же тебе уже как родители почти… — Нет, Колька. Я думаю, что тут что-то не так. И надо бы собрать на Георгия побольше информации… Если Андрей этого уже не сделал. — Жданов? Собирает информацию? Да не смешите мои кеды, он умеет только пить, как алкоголик со стажем и кулаками махать. — Коля, ты злой и недобрый. Злопамятный. Это было сто тыщ лет мильёнов назад, а ты помнишь до сих пор. — Я, Пушкарёва, сама доброта. И могу дать тебе отличный, прекрасный совет. — Давай, — Катя выставила руки, сложенные лодочкой, перед собой. — Надеюсь, я его унесу. — Не доверяй никому и ничему, пока не убедишься сама. Поговори с Павлом, что может быть невиннее — навестить больного человека в больнице? И Гошу так же припрешь к стенке. Он в компании часто бывает, выцепишь его, и допросишь с пристрастием. — Скажешь тоже… — И скажу. Скажу, что ты, Катюха, умная, но такая дура. — Я? Дура? — Катя поперхнулась стыренным с Колькиной тарелки кусочком огурца. — Самая натуральная. У тебя такая подруга есть, Юлиана, а ты раскидываешься. — Я не раскидываюсь. — Со стороны это кажется именно так. Знаешь, я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся. — Ну? — Никаких манер. Ты никогда не имела подруг. Нечего было и начинать, тем более, что ты кроме Жданова своего ничего вокруг и не видишь. Тебя не хватает на другие отношения. — Спасибо, Коля. Умеешь ты поддержать. — Я искренне хочу тебе добра. Да и кто скажет правду, если не верный оруженосец Николай Зорькин? — Ты прав, никто. У меня и правда подружек никогда не было… Ты — был. Девочки потом появились из женсовета. Но Юлиана — это совсем-совсем другое. — И ты ее не ценишь. — Коля, ты случайно не основатель клуба «Защитим умницу Юлиану Виноградову от Катерины Пушкарёвой»? — Нет. Но я хочу, чтобы ты не рубила с плеча. Вполне может статься, что Гоша этот — чистый ангел в белых кедах. — Я не права, может быть, не спорю, да. Но мне надо узнать правду, докопаться до истины. Кто нам всё-таки врёт. И Юлиана… Не злюсь на неё, мне просто неприятно… Мы всегда друг друга поддерживали. Её тоже можно понять. Она устала, у неё масса забот помимо «Зималетто», а тут я, такая вся недоверчивая, собираюсь копать под её любимого мужчину. Может она правда влюбилась. О том, кого любишь, не хочется слышать ничего дурного. — Она? Пушкарица, ты — наивное неразумное дитя. Там расчёт и ничего кроме расчёта. — Коля, а когда ты успел стать экспертом в отношениях? — Недавно. С Викой пожил под одной крышей и понял, — Коля грустно улыбнулся. — Там тоже один расчёт. Но я верю, что однажды она сможет почувствовать ко мне нечто большее, чем просто благодарность. — Коля… Извини, я влезла… — Забей, Пушкарёва. Я в порядке. А ты вот что-то бледненькая какая-то. Давай, поешь вместе со мной. На брудершафт можно слопать вот этот обалденный шашлычок с курицей. — Я не хочу, — Катя мотнула головой. — Ага, до вечера еще жить и жить, ты приедешь на вашу с Ждановым квартиру и как начнешь готовить, ага… Ешь давай. У меня по этому поводу даже тост есть. — Какой? — заинтересовавшись Катерина подсела к столу. — Бери шпажку, вот так, — Зорькин показал, как нужно красиво взять шпажку с куриным шашлыком. — В общем, за успех нашего безнадёжного предприятия! — Откуда ты это взял? — Катя не смогла не улыбнуться в ответ. — Хорошие слова, разве нет. — Хорошие, не переживай. — А то ешь. Потом скажут ещё, что я угробил надежду «Зималетто», не покормив вовремя. — Коля, ты прям как мама моя. Всё время ворчит насчёт еды. — Кстати, ты позвонила бы ей. Как у тебя дела и всё такое. — А что? — Ничего. Просто их взрослая дочь уехала из дома и они, наверное, сильно по тебе скучают. — Так, кто тебя просил мне это сказать? — А я, по-твоему, такой дурак глубокий, что сам не могу до этого додуматься? Вот ты заставляешь меня пойти на крайние меры. — На какие? — Не поделюсь с тобой пирожком. — Какая трагедия, Коля! — С вишней. — Я не знаю, как это пережить. — Он мягкий, сочный, тесто слоёное… — Ешь молча, вредина. — Ага. Когда я ем, я глух и нем, — пробубнил Коля с набитым ртом и оглядел расставленные на столе пустые тарелочки. Он был сыт и нежно любил весь окружающий мир. Даже тех, кого в голодном состоянии совершенно не выносил. — Спасибо, что выслушал. Мне даже легче стало. — Не за что. Обращайся, я же тут не как финдир сижу, а как твой друг, в первую очередь. — Ладно, пойду работать. А ты тут прибери, пожалуйста. — Пришли мне уборщицу, — лениво отозвался Зорькин, развалившийся в кресле. — Балбес ты, Колька, — Катя показала другу и коллеге кулак. — Всё, я ушла, веди себя хорошо и доделай уже отчёт. — Слушаюсь и повинуюсь, — отвесив шутливый поклон, Коля закинул ноги на столешницу. — Детский сад, штаны на лямках. — Бе-бе-бе! — отозвался на прощание финансовый директор, прежде чем за Катериной закрылась дверь.***
— Катя… Где мы можем поговорить? — Тропинкина заглянула в президентский кабинет и Катя невольно настроилась на еще одно выяснение отношений. В последнее время их общение сводилось к распоряжениям с ее стороны и общим фразам со стороны женсовета. Они конечно бунта не устраивали, но и в восторге от такого начальства не были, не давая себе труда подумать, что возможно Катя права и ее требования взялись не на ровном месте. — Маша, у меня очень много работы, это не может подождать? — Нет, — Маша мотнула головой. — Кать, пять минуточек, и мы все пойдем работать, честно-честно. — Ну, что случилось-то? — Катерина отложила документы в сторону. Но тут же зазвонил мобильный. Рассмотрев лаконичное «Юлиана», Катя сбросила вызов и вернулась к разговору. Разговаривать с подругой не было ни желания, ни сил — вчерашний разговор оставил после себя тяжелый неприятный осадок и чувство вины. Ей требовалось время для того, чтобы разобраться в себе. — Мы тут подумали… В общем, — Маша, получив поддержку от просочившегося в кабинет женсовета в лице Тани, Светы и Амуры, продолжила, — у Шуры день рождения и она тебя приглашает. Вот. Тропинкина подошла к столу и вручила яркую открытку-приглашение. — Правда у них с Романом как-то не клеится… Мы решили, что Шурупа надо отвлечь. Девичник для этого — самое то, — взяла слово Амура, — и ведь мы, Кать, несмотря на разногласия по работе, все равно остаемся подругами. Правда? — Девочки, спасибо, я обязательно приду. День рождения — не повод вспоминать старые обиды и грустить. Устроим Шуре хороший счастливый день. А с подарком как? Скидываемся на общий или каждый принесет что-то свое? — Мы еще не решили, — Таня вздохнула. В их коллективе в последнее время с взаимопониманием было трудновато. — Значит решим, время еще есть. Пойдемте, девочки, надо работать, — поторопила всех Светлана. — Света, попросите Николая Антоновича зайти, — распорядилась Катя, снова погружаясь в рабочие дела. — Хорошо. Женсоветчицы ушли, но Катя успела подслушать — дверь они закрыли не сразу, — то, что не предназначалось для ее ушей. — Вот, а вы говорили. Катюха — наш человек, — произнесла Амура. — Но она не обрадовалась, — заспорила Таня. — Спорим, что посидит пять минут и сбежит. Мы ей не ровня. — Пончита, ты параноишь, — шикнула Амура на подружку и все затихло. «Вот, значит, как… Ладно, девочки, с объяснениями к вам я не пойду. Считайте, как хотите, доказывать ничего не буду. И вообще, рано или поздно это должно было произойти. Я пришла в компанию именно работать, да и дружить с девочками никогда не умела… Колька правильно сказал. А они горой друг за друга. Счастливые», — вздохнув, Катя глянула на страницы раскрытого ежедневника и сверилась с часами. Через час у нее была назначена встреча с представителями «ХоумБанка», и она планировала успеть доделать бумажную работу до переговоров.***
Вечером, так и не дозвонившись до Андрея, Катерина стала собираться домой. Их новое совместное жилье радовало своей доступностью, теперь ей не надо было ехать через половину города, тратя достаточно много времени. Искренне надеясь на то, что Жданов не нашел новых проблем на свою голову, она вышла из офиса. Приятный прохладный ветер слегка освежил и взбодрил, давая сил на марш-бросок до дома. Внутри все сжималось от тревоги за Андрея, но звонить ему каждые полчаса-час Катя не стала. Во-первых, потому что не хотела быть похожей на Киру. Она очень хорошо помнила то самое его выражение лица, с каким он отвечал на звонки Воропаевой. А во-вторых, прекрасно зная, что раз Андрей не берёт трубку, значит на то у него есть веские причины. Добравшись до квартиры, Пушкарёва миновала вахтёршу, поднялась на лифте на нужный этаж, мечтая только об одном — принять душ и поскорее оказаться в постели. Но её простым планам не суждено было сбыться. У дверей их квартиры стояла Валерия Изотова собственной персоной. В руках она держала переноску, в которой спал их с Андреем сын. — Катя, вы должны меня выслушать! — начала без предисловий Валерия. — Заберите его, пожалуйста. Я совсем не могу присматривать за малышом, у меня контракт и этой ночью я улетаю в Нью-Йорк. Катя переводила взгляд с женщины на переноску и обратно, понимая, что ситуация вышла из-под контроля там, где она не ожидала. И решение придётся принимать ей самой, раз уж Андрей вне зоны доступа. И эта ответственность по-настоящему испугала. — Давайте зайдём в квартиру, не тут же… — Если можно, было бы неплохо, — Валерия чуть улыбнулась. — Я знала, что мы с вами друг друга поймём, Катя. — Сомневаюсь, — Пушкарёва пропустила гостью вперёд. — Проходите, гостиная — направо. На долю секунды Катя почувствовала себя настолько опустошённой и одинокой, что захотелось усесться прямо тут, на полу, и заплакать, обхватив себя за коленки. Но тут же отодвинула это малодушное желание подальше. Ей надо было быть сильной, не только для себя или Андрея. Но и для маленького человечка, мать которого оказалась совершенно неготовой к тому, чтобы его воспитывать.