Тонкая дрожь внутри

До того, как потерять разум, до того, как впервые соприкоснуться с Аланом губами, до того, как вдвоём упасть в эту бездну, Тимми из салона машины заметил свет в своей гостиной, что был включен, несмотря на поздний час. А это означало только одно — родители его ждали. Подрагивающими руками омега открывал входную дверь, понимая, что не сможет изображать спокойствие, наверное. Однако, никто не вышел его встречать. Вот же хлопнула входная дверь, они не могли не услышать. «Может, уснули? Оно и к лучшему, я бы не смог сейчас делать вид, будто я в порядке» — подумал Тим, пытаясь повесить куртку, но не получалось — пальцы до сих пор «не слушались», петелька оборвалась, и всё упало на пол неопрятной кучей прямо в лужу из растаявшего грязного снега. Тимми тихо выругался и даже не стал поднимать вещи. Было всё равно, было на всё плевать. Ничего не хотелось. Уже поднявшись в свою комнату Тим упал на постель, не раздевшись, уткнулся в грудь гигантской плюшевой коалы, подаренной Ризом. Дома всё также стояла гробовая тишина, и лишь Тимми-младший копошился в своей клетке, доедая в ночи какое-то кроличье лакомство. «Ну зачем…как теперь делать вид, что ничего не произошло?» — Тим перевернулся на спину, зажмурившись от ярких ламп, — «мы испортили всё, стоило только запаху появиться, а я уже потёк от человека, который был мне почти как брат, я не мог контролировать себя, не мог. Это же просто какое-то безумие…»  — Но при этом…при этом…мне так это понравилось… — омега прошептал эти слова вслух, бессильно, отчаянно, признаваясь самому себе, — и я не знаю, что дальше делать. «Делать вид, что ничего не произошло? Замять всё? Или обсудить…а если обсудить, то что говорить? Как оправдать себя, и нужно ли это. Сказать, что это было ошибкой? Но ведь мне так понравилось, я сам к нему полез, какая же это ошибка…или же…сказать правду, сказать, что чувствую к нему нечто большее»… — от последней мысли Тим отпрянул, будто от поднесённого к лицу раскалённого ножа. Признается он, и что дальше? Тим знал из своего жизненного опыта три таких случая, когда близкие друзья становились парой, и потом эти люди, которые, будучи друзьями, на протяжении многих лет понимали друг друга лучше чем кто-либо, начинали вдруг ссориться в новом статусе парочки, будто он изменил их и всё вокруг. И закончились эти три истории до примитивного одинаково — люди расставались, теряя не только неудавшиеся отношения, но и дружбу. О других таких же, точно под копирку, историях Тимми слышал и от своих знакомых. И вот так же глупо потерять лучшего друга Тим не хотел. А если чувства не взаимны? Тогда будет ещё хуже, неловкость убьёт все надежды на то, что их отношения будут как раньше. «Но и молчать же тоже неправильно» — Тимми окончательно запутался в себе и своих мыслях. Он оказался в тупике без проблеска здравого смысла и без единого намёка на выбор верного решения. Жаль, что нельзя отмотать всё назад. Внезапно чередой в телефоне посыпались оповещения, и с дрогнувшим сердцем Тим открыл просмотр, ожидая увидеть объяснения от Алана, но нашёл лишь сообщения от Джека. «Что ему нужно?» — Тим не поверил своим глазам: Джек не писал ему никогда, особенно в такое время. Особенно тогда, когда их уже ничего не связывало. Тимми сел, скрестив ноги, и пробежал взглядом по длинному полотну, которое накатал омега, наверняка тщательно подобрав каждое слово. И уже начало не предвещало ничего хорошего. «Вот честно, как же ты затрахал уже вешаться на Алана, ну неужели ты не понимаешь, что не сдался ему? Я ведь знаю, что вы не встречаетесь, даже после того, как мы расстались. Ты избавился от меня, и тебе это не помогло. И ты даже запрыгнул на него в машине, чтобы хотя бы своим телом его к себе привлечь, но и после этого ты его не получил и не получишь…» У Тима потемнело в глазах. «Запрыгнул на него в машине…это ещё что? Откуда Джек знает о том, что было между нами с Аланом буквально двадцать минут назад? Откуда? Неужели он сам ему всё рассказал…по-другому не может быть, ведь он не мог больше знать об этом ниоткуда, кроме как от Алана. И написал вдруг впервые за столько времени именно сейчас». «…мне всё известно, так что можешь не отрицать. Знаешь, я тебя терпеть не могу и имею на это право, но даже мне уже тебя жаль, Тим. Ты как дворовая собачонка — готов выслуживаться как угодно, лишь бы на тебя обратили внимание хоть на секунду и погладили по головке. Готов уже быть хоть подстилкой, притом зная, что у него есть я. В общем, это я к чему: мы хотим возобновить наши отношения после перерыва, поэтому даже не думай опять лезть к Алану, хоть виноват в случившемся по большей части он, без тебя бы ничего не случилось, поэтому не спеши жаловаться ему на меня. А свои проблемы мы потом ещё раз обсудим между собой. И ещё…угомони свою течную задницу уже наконец с кем-нибудь другим. Ни жалостью, ни раздвиганием ног ты Алана не добьёшься. Всего хорошего, бессовестный ты сучёныш». С экрана телефона Джек победно улыбался на новых фотографиях с тематического фотосета. И Тим вдруг почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу, а на место бессилия приходит жгучая злоба на Джека, который оскорблял его как последнее ничтожество, злоба на Алана, который втоптал его в грязь, рассказав зачем-то бывшему омеге (бывшему ли теперь?) о том, что касалось лишь их двоих, об их личном, сокровенном, выставив его, Тима, хрупкое сердце на обозрение толпе, будто уродца в цирке. Почувствовал Тим и горечь, что подкралась к нему с ружьём на перевес, горечь и обиду за все оскорбления и весь тот мусор, которыми облил Джек в своём послании. А надменный омега всё продолжал улыбаться на фотографии, точно молчаливый свидетель беспомощности Тима, глотающего слёзы. Но больше всего Тиму было противно от того, что даже сейчас после всего его одолевала какая-то праведная ревность и разочарование. Джек выглядит, будто сошёл с подиума, а Тим — как хорошенький мальчик по соседству. Смешно, просто смешно то, что он мог думать о каких-то чувствах со стороны Алана. И то, что произошло между ними сегодня, наверное, он, Тимми, слишком много себе накрутил. «…отношения между друзьями…господи, я такой идиот, что я там напридумывал. Какие ещё отношения, наверное, это просто физиология и мой аромат…и отсутствие у Алана омеги и секса» — добавил про себя Тим, швыряя в сторону телефон, чувствуя себя использованным. Как глупо, как паршиво на душе. Слёзы лились почти градом, а затем засыхали на щеках, и кожа от этого жутко чесалась. Омега подошёл сначала к зеркалу, оглянув свои припухшие веки и красный нос, а затем на слабых ногах подошёл к клетке и достал кролика, прижав к себе, пытаясь успокоиться.  — Твой хозяин просто дурак, Тимми, просто неудачник… — Тимми-младший смотрел своими огромными тёмными глазами-бусинками, словно понимал всё, что происходит с его омегой-хозяином, — неудачник, которому надо взять себя в руки и перестать ныть, как дитя, — Тим вздохнул, спина подрагивала от плача, и пушистая шёрстка кролика щекотала и без того воспалённый нос. Омега поглаживал животное, внутренняя истерика постепенно сошла на нет, оставив после себя лишь чувство непримиримой тоски, горечи и стыда, будто он сидит абсолютно обнажённый и растоптанный под взором тысячи людей. Теперь Тим с трудом мог представить себе разговор с Аланом, слишком зол он был на него в эту минуту. Из этого подвешенного состояния омегу вывели только звуки приближающихся к двери шагов. Их Тимми узнал бы из тысячи — тяжёлые, но спокойные и размеренные. Это был отец. В комнату он вошёл без стука, на полушаге оставшись стоять в дверном проёме. На первый взгляд всё было как обычно: всё та же домашняя одежда, те же часы на запястье, которые он часто забывал снять дома, всё та же особая, свойственная одному лишь ему, осанка. Всё как обычно, но Тиму хватило лишь одного взгляда, чтобы понять — что-то не так. Он не спал, но не вышел встречать. Он смотрел на Тимми, но во взгляде не было больше ни привычного света, ни тепла, ни любви. Его взгляд был пустым, как у пластмассовой куклы. В этом взгляде не было страха, но было что-то куда более пугающее.  — Па? — сердце Тима вдруг застучало с такой скоростью, с которой человеку, наверное, невозможно было бы выжить. Омега выпустил кролика и в томящем всё существо страхе ожидал хоть каких-то слов от отца. В памяти стёрлось вдруг всё — и Джек, и его сообщение, и Алан, и их непростые отношения. Всё.  — Ничего ужасного не случилось, Тимми, сынок. Все живы и здоровы, не пугайся так, просто…ты прости нас с папой, но мы разводимся, — альфа с какой-то растерянностью оглядел комнату сына, будто находится тут в первый раз. Или же, наоборот, в последний.  — То есть как? Как разводитесь? Почему? Пап? — Тимми сорвался с постели и в каком-то оцепенении остановился в метре от отца. «Это же не правда, это не реальность, это просто шутка? Это всё не со мной, быть не может. Вчера. Ещё только вчера мы с Аланом смеялись без остановки над всем подряд, вчера я думал, что счастливее меня нет человека на свете, ведь ещё вчера папа писал, как сильно они ждут моего возвращения» — Тимми дотронулся до руки отца и взглянул на его лицо. И оно было больше вовсе не его. Это было лицо человека, который знает на собственной шкуре, как выглядит отчаяние.  — Ну вот так, Тимми. Твой папа полюбил другого человека, так вышло, так бывает, это просто жизнь. Рано утром приедет дедушка и заберёт тебя к себе, так что собирай вещи, которые тебе понадобятся на неделю, пока мы с папой будем разбираться тут с делами, касающимися развода и того, как мы поступим пока с…этим местом, — подбирая слова, сказал Вал, потерянно глядя куда-то в стену, как робот. И пока он нездорово-спокойным тоном бормотал о рутинных делах, Тим с ужасом понял, что же так сильно пугало его во взгляде отца. Там не было ни злости, ни борьбы, ни страха. Там было…бессилие и…смирение? Абсолютное смирение и принятие своей участи. И это означало лишь то, что надежды нет, и этот развод — не минутный каприз повздоривших супругов, которые решили пригрозить друг другу страшным словом в пылу скандала. О, нет. Это был не каприз. И не сон. Это решение. Это неисправимый и свершившийся факт.  — Зачем…зачем мне уезжать? Я не маленький, я хочу поддержать тебя, сделать всё, чтобы тебе было легче. Как же я смогу сделать это, если уеду. — Если ты правда хочешь, чтобы мне было легче, то поезжай к дедушке, как я прошу. Всё, чего я хочу на данный момент, это чтобы всё прошло максимально безболезненно для тебя, — после небольшой паузы сказал Вал, погладив руку сына.  — Не мучай себя, делая вид, будто с тобой всё в порядке, это совсем не тот случай, когда нужно храбриться, — прошептал Тим, хватаясь своим маленьким кулачком за ладонь отца. Он пытался быть опорой, сохранять спокойствие ради Вала, но внутри целый мир просто рушился, погребая под обломками прошлую жизнь. Точно в том же месте, где Вал Харрисон похоронил и свою.  — А я и не делаю вид, что всё в порядке, Тимми, мне плохо, очень плохо. Как никогда ещё не было больно. Но это не повод для заламывания рук и трагических рыданий взахлёб. Мы просто должны это пережить, а я должен думать о своём ребёнке и будущем. Всё, иди спать, в половину шестого приедет дедушка. И…Тимми…прости нас, всё будет хорошо, — альфа попятился назад, всё также потерянно смотря на прощание, и вышел из комнаты сына. Тим слышал, как Вал, сделав три шага, остановился и просто четыре минуты стоял в коридоре, не двигаясь больше. Ровно четыре минуты, 240 секунд протикали старые настенные часы — Тимми на слух считал каждое движение секундной стрелки, сам не зная зачем. Блуждая по комнате взглядом, Тимми и не знал, что со стороны выглядит таким же невыносимо пугающим, как и отец, со стеклянными глазами и выпотрошенной, точно рыба, наружу душой. Тим не помнил, как выключил свет на автомате и как уснул прямо в одежде, не загнав Тимми-младшего обратно в клетку. Омега слышал, как кролик грызёт ножки кровати, но было плевать, сгрызи он её хоть в щепки вместе с самим Тимом и целым домом. В пять двадцать утра элегантный мужчина в годах, являющийся отцом Вилсона, уже ждал Тима у машины. Еще чуть позже омега пересёк границу города, в котором осталось всё, что он любит. Но самое страшное было то, что он не знал, куда теперь вернётся.

***

Тимми смутно, но помнил некоторые виды этого города, в котором жил его дедушка Элиас, потому что, когда Тимми исполнилось три года, его семья переехала почти на другой конец страны по новому месту работы Вала, и большая часть общения с дедушкой происходила по телефону и в интернете. Конечно, Элиас прилетал навестить их иногда, но сам Тимми не приезжал в город, в котором родился, кажется, уже лет девять. Сам город был довольно приятным и уютным, хоть и навевал какую-то необъяснимую грусть. Она усиливалась и усиливалась с каждым новым метром, что приближал Тима к дому дедушки. К дому, в котором вырос Вилсон, в котором ещё совсем юный Вал сделал когда-то ему предложение. В котором когда-то Вилсон сказал «да»… Тим незаметно смахнул две одиноких слезы, что сами собой норовились обжечь его лицо от разного рода мыслей, когда машина остановилась, и дедушка жестом подал сигнал о том, что можно выходить. Это была первая поездка, когда Тим совсем не спал в дороге. Неизбежность и реальность происходящего с ним подкрадывалось вплотную, но верить не хотелось до сих пор. И сейчас, когда Тим отнёс свои вещи в комнату Вилсона, в которой ему теперь предстояло жить неопределённое количество дней, увидев на прикроватной тумбе их семейное фото в рамке десятилетней давности, руки совсем опустились. Тим кинул сумки на пол рядом с кроватью и поочерёдно рассматривал лица улыбающихся родителей. Вал и Вилсон никогда не были образцовыми супругами, сколько Тим себя помнит, они ссорились постоянно из-за взрывного нрава Вилсона, и даже разбитая кружка в период плохого настроения омеги могла стать поводом для трёхчасового скандала на повышенных тонах. Но скандалы затем утихали столь же внезапно, как и начинались, и в их доме вновь воцарялся мир. Сколько бы они не спорили и не кричали, Тим был уверен хотя бы в одном — они любят друг друга, пусть не так, как все другие, пускай не так сладко, со своими причудами и тараканами, но они вместе. И стервозный Вилсон любит своего мужа, и Вал, что готов вытерпеть любые упрёки ради любимого своенравного омеги, любит не меньше в ответ. А теперь? «Полюбил другого человека» — вспомнил Тимми, кладя на место старую рамку, предпочитая не видеть больше лица Вилсона. В груди всколыхнула вновь какая-то ярость и злоба на папу. «Предатель» — мелькнуло в сознании Тимми. Вдруг дверь распахнулась, и вошёл Элиас с кружкой, по запаху Тим понял сразу — ромашка.  — На-ка выпей, на тебе лица нет, — дедушка аккуратно присел на кровать рядом с внуком, передал чашку, заправил ему взмокшую чёлку за ухо и улыбнулся.  — Спасибо, — пролепетал Тимми, с благодарностью принимая заботу. Они не виделись в живую полтора года, и вечно не стареющий Элиас выглядел всё так же элегантно и моложаво, но серьёзно нахмуренные брови выдавали, что за лёгкой улыбкой тоже скрываются тяжкие мысли.  — До чего ты стал хорошенький, но только не могу понять, чем пахнешь, — сказал Элиас, осматривая своего внука, с какой-то светлой печалью в голосе; Тимми был так похож на юного Вилсона. Сидя здесь, в его старой комнате, где ничего не менялось с тех самых пор, как он махнул на прощание рукой, уходя во взрослую жизнь, Элиасу казалось, будто он перенёсся во времени на двадцать лет, и сидит с Вилсоном в окружении его бесчисленных мягких игрушек. Будто и не было этой пропасти, будто и не поседела ещё полностью копна его, Элиаса, вьющихся волос.  — Я и сам пока не понял, — Тимми едва заметно улыбнулся, совсем не наигранно, просто ему правда стало легче от присутствия этого мудрого человека рядом и от действия ромашки, наверное. Они с дедушкой впервые остались наедине друг с другом. Было комфортно, хоть и эта ностальгия и тоска никуда не делись.  — Ну вот, ты уже улыбаешься, хоть немного ожил, — Элиас подбадривающе погладил Тимми по спине, — поэтому я правильно сделал, что забронировал нам билеты в театр.  — Театр? — чуть не поперхнулся Тим, — деда, мне как-то, если честно, совсем не хочется смотреть спектакли, когда вся моя жизнь сама сейчас похожа на один большой спектакль.  — А мы пойдём на балет. У тебя есть четыре часа для сборов, и мы будем развевать твою тоску. Развод — не похороны, так что мы всё переживём, мой хороший. Тем более скучать в моей компании ещё никому не приходилось — мужчина подмигнул и, забрав пустую посуду, вышел из комнаты. Элиас мог огорошить порою своими странными решениями, но Тимми подумал, что идея выбраться куда-то впервые вдвоём с дедушкой и поговорить по душам не так уж плоха. Да и делать больше было нечего: в этом городе у него нет знакомых, в интернете сидеть не хотелось, к тому же телефон разрядился полностью, а в том состоянии, в котором рано утром Тим покидал свой дом, он совсем забыл про зарядку и про корм для кролика тоже. Поэтому на обратном пути заодно можно зайти с дедушкой в зоомагазин. Грусть грустью, а кролика всё равно надо кормить. И просто хотелось плыть по течению, предоставив всего себя в надёжные руки родного человека. За обедом Элиас включил старую запись. Это был тоже какой-то балет, и когда на сцену вышел ведущий танцор, Тим с неподдельным восторгом ахнул, когда узнал в премьере своего блистательного дедушку. Тимми знал, что Элиас был танцовщиком, но никогда не видел записей его выступлений.  — Ох, как давно это было! Вот и покажу сегодня тебе сцену, на которой танцевал так много лет, — улыбнулся мужчина, радуясь про себя тому, что внук наконец-то начал проявлять хоть какие-то человеческие эмоции. Тим не любил театр. Спектакли, балеты, оперы всегда казались ему скучными и неинтересными, но сегодня он с замиранием сердца смотрел на происходящее на сцене, на каждую деталь здания, на работников, которые почтенно протягивали руки, здороваясь с Элиасом. Дедушка рассказывал смешные истории из своей прошлой гастрольной жизни, рассказывал, как его муж, рано умерший отец Вилсона, влюбился без памяти в него, рокового красавца Элиаса, после того, как только впервые увидел на сцене. Тиму никогда раньше не удавалось так пообщаться по душам с дедом: редкие встречи и разговоры по телефону как-то не настраивают на подобный интимный разговор. А сейчас они были вдвоём в таком родном и в то же время чужом для Тимми городе. Элиас не успокоился и после постановки потащил внука в небольшой парк, в котором Тимми обожал гулять тогда, когда ещё только научился ходить на собственных ногах. Было приятно и грустно слушать истории из прошлого, даже несмотря на то, что здесь прошлое было счастливым. Они вернулись домой в семь часов, и перед ужином в дверь внезапно постучали — гостем оказался лучший друг Элиаса, импозантный дедуля с сетью очаровательных морщинок под глазами, которые говорили о том, что человек, носящий их на лице, обожает посмеяться. Так оно и оказалось: несмотря на огромную разницу в возрасте, Тим от души веселился, наблюдая за тем, как двое уже пожилых мужчин, точно подростки, рассказывали какие-то «свои» шутки, которым, быть может, лет уже больше, чем самому Тиму. Наверное, если бы они с Аланом вдруг состарились лет на сорок пять, то были бы примерно такими дедулями. И Алан непременно подарил бы ему чайный сервиз, как он как-то однажды в шутку пообещал в детстве. Алан… Тим вдруг вспомнил, что забыл купить зарядку для телефона, и альфа, наверное, не знает, куда делся Тимми. «Если он, конечно, пытался меня искать» — про себя добавил омежка. За целый день он впервые вспомнил об Алане, даже когда недавно звонил отцу, чтобы узнать, как тот себя чувствует, Тимми совсем забыл спросить, не приходил ли альфа. Хотя, наверное, загружать отца своими проблемами и вопросами тоже было не лучшей идеей. Противоположные чувства вновь начали бороться друг с другом — с одной стороны, Тим всё ещё бы жутко зол на альфу за подлый поступок, с другой стороны, он очень хотел увидеться с ним. Он скучал, будто прошла вечность. И пока мужчины обсуждали какой-то чудный горнолыжный курорт, куда им непременно нужно слетать ещё раз, Тим почувствовал навалившуюся внезапно усталость. Он понял, как сильно нуждается в отдыхе, и как сильно он устал за прошедшие сутки не только физически, но и морально. Омежка с извиняющейся улыбкой удалился в комнату Вилсона, но до позднего вечера так и не смог сомкнуть глаз. Все эти призраки прошлого не давали ему уснуть. И в двенадцать часов ночи дверь его комнаты распахнулась, пропустив внутрь тонкую полоску света.