Бильбо Бэггинс и Шеролин Тук, или туда и обратно

      Каково это - заживо умирать душой? Каково более всего желать уйти за грань тени вместе с тем, кто завладел сердцем, разжёг в нём неистовый огонь, который разрывает теперь немыслимой болью каждую клетку тела? Каково целовать покрытые запёкшейся кровью губы, касаться губами сомкнутых век?       Это мучительно, нестерпимо, невыносимо!       Каково это - прижиматься щекой к бороде и вдыхать дурманящий запах плоти? Каково это - терять самое важное, самое драгоценное создание в мире и понимать, что не в силах ничего изменить? Каково это, надеясь на чудо, пытаться зажать пальцами его рану?       Это рвёт внутренности на части, оставляя лишь кровавое месиво.       Каково это - в расцвете юности терять того, кто так легко, уверенно стал всем смыслом жизни? Без любви, без самого существования которого жизнь не имеет смысла и кажется слепком пустых горестных дней, пройти через которые не под силу?       Это страшнее, чем умереть самой.        Обняв любимого, спрятав лицо на его шее, я рыдала, не в силах вынести навалившейся боли. Как мне жить без тебя, Торин? Как дышать? Разве ты не видишь, что я не выдержу этого? Почему не поднимешься, не обнимешь меня? Жгучие спазмы разрывали грудь, тело сковал холод, от которого уже никогда не укрыться, сердце болело, с трудом совершая новые удары. Захлёбываясь от слёз, я теснее прижималась к гному, не понимая, как могла ещё час назад мечтать покинуть Эребор, если жить не могу без его Короля? Разве для того ты пришёл в мой дом, любимый, чтобы сейчас уйти? Разве для того целовал, в жёны звал? Как мне жить с этой болью? Разве я смогу? Слёзы душили, выворачивали наизнанку, заставляли давиться всхлипами, давиться невыносимым отчаянием. - Неужели ты так любишь его, дитя?       С трудом разомкнув опухшие от слёз веки, сквозь туманящую пелену солёной влаги я всмотрелась в склонившуюся над нами высокую фигуру. Даже сейчас, с покрытым брызгами чёрной вражеской крови лицом и растрёпанными ветром волосами, в местами изодранном в клочья плаще, эльфийский Король не потерял своего величия, а его пронзительный хрустально-голубой взгляд надменности. - Он ведь ещё жив, а ты душишь его своим горем.       Жив? С отчаянной надеждой я смотрела в лицо Трандуилу, пытаясь понять, говорит ли он правду, или это лишь пустая безнадёжная ложь. - Помогите, - только сдавленный осипший шёпот, это всё, что удалось выдавить из сорванного рыданиями горла.       В глазах Короля отразилось удивление, холодный взгляд, казалось, пронзал насквозь, и лишь в самой его глубине можно было различить сочувствие, жалость к глупой, нелепой, по его мнению, девчонке. - Я попытаюсь, но возможно, уже поздно, - опускаясь рядом с гномом на корточки и прижимая к его груди узкие, изящные ладони, наконец промолвил он. - Леголас, забери её.        Удивлённо оглянувшись, я увидела белокурого Принца, который как раз в этот момент пнул ногой тело поверженного Торином Азога, очевидно хотел убедиться в том, что белый орк мёртв. В несколько шагов преодолев разделяющее нас расстояние, эльф, наклонившись, молча разжал мои обнимающие плечи любимого руки и потянул на себя. Пришлось подняться, ноги совсем не держали, и, чтобы не упасть, я схватилась за предложенную им сильную ладонь. - Только гномы могли догадаться втянуть тебя в битву, - проворчал он, закутывая меня в свой плащ и отводя в сторону к плоским невысоким валунам.        Ничего не отвечая, лишь сильнее сжав его ладонь, я следила за действиями Мирквудского Владыки, который влил в рот Торина какую-то жидкость из маленького узкого серебряного сосуда, а затем начал шептать слова на незнакомом певучем языке, сжимая его рану руками, от которых исходило неяркое тёплое свечение. - Что это? - тем же севшим шёпотом спросила я у Леголаса, но, вместо того чтобы ответить, он указал на обагрённый кровавыми лучами заходящего солнца горизонт. - Смотри, малышка-хафлинг, орлы прилетели.       Оглянувшись, я увидела в закатном небе огромные силуэты орлов, которые раз за разом стремительно опускались к земле, хватали в лапы орков, гоблинов и варгов и, взмывая вверх, бросали их на острые уступы скал. Это было последнее, что я увидела в тот ужасный день: в следующую секунду сознание, погружая во мрак, покинуло измученное, обессилевшее тело.       О том, что произошло, вечером того нескончаемого дня, мне потом рассказал Бомбур, когда на следующий день мы с ним готовили еду для раненых. К сожалению, даже выспаться было невозможно: в разбитых в долине шатрах было столько тех, кто нуждался в помощи, что каждая пара рук была на счету. Едва утром я проснулась в непонятном сооружении из ярких полотнищ, которое оказалось палаткой Леголаса, куда эльф отнёс меня, не зная, чем ещё может помочь упавшей в обморок девице, как явился Бомбур и со своей коронной фразой: "Харчеваться пора", не слушая моих сонных возражений, потащил к одному из больших серо-зелёных шатров. Там пара незнакомых мне гномов пыталась состряпать что-нибудь у небольшой походной печки. Завидев нас, они с облегчением заулыбались и тут же поспешили откланяться, заявив, что им нужно помогать в поиске раненых на поле боя и в холмах. - Орлы прилетели вовремя, без них и Беорна мы вряд ли бы смогли одолеть этих проклятых орков, - рассказывал толстяк, пока я замешивала тесто для кукурузных лепёшек. Именно сюда были снесены припасы, которые в заплечных котомках принесли гномы Дейна, и теперь к моей радости было хоть какое-то разнообразие продуктов, и можно было включить фантазию. - Ума не приложу, с чего эти уроды сбежались такой оравой, вроде пира никто организовывать не собирался, да и приглашений им на него не рассылали. Ещё мыши проклятущие налетели, эти уж точно пожрать. Что они с ранеными творили, и описать страшно. Но орлы их, словно мух, пощёлкали, тоже, стало быть, подкрепились. Видела бы ты, какого варга я копьём забил. Правда, пришлось побегать за ним изрядно, видно, остолоп решил, что я из него рагу сготовить собираюсь, носился, как полоумный бешеный боров.       Тело болело, как после памятного заплыва в бочках, сердце тоже ныло так, словно кто-то невидимый в него булавок навтыкал, и всё же я невольно рассмеялась, представив описываемую им сцену. Похоже, Бомбур задался целью заставить меня улыбаться, и у него это неплохо получалось. То ли он чувствовал моё подавленное состояние и пытался так подбодрить, то ли считал, что смех поддерживает лучше любых скорбных речей, но про ссадины на лице не спрашивал, очевидно понимал, что всем вчера с лихвой досталось.       Сама бы я не решилась спросить его о Торине. И дело было не в том, что боялась проявлять интерес, чтобы не выдать тайну наших отношений, а потому что, если бы просто попыталась произнести имя любимого, то наверняка разрыдалась бы от отчаяния и боли, которые мучительным сгустком запёкшейся крови скопились в истерзанной душе. Слишком больно думать, слишком больно дышать, слишком больно делать каждое движение! Казалось, если заговорю, если спрошу, если узнаю, что у Лесного Короля ничего не получилось, что нет того, ради кого, несмотря на саднящую боль в груди, делаю сейчас каждый вдох, то я просто не выдержу этого, умру, рассыплюсь, захлебнусь от горя. И проще было жарить на широкой сковороде толстые румяные лепёшки, переворачивая их с боку на бок, лишь молча слушая гнома, нарезающего тонкими пластами солонину для будущего рагу. - Орлы сбрасывали орков и гоблинов в пропасть, а мы бились с теми, которые остались на земле, не жалея сил. Их было невероятно много, даже шустрым, закалённым эльфам туго пришлось, но на нашей стороне бился Беорн. Не знаю, как он здесь оказался, да и в обличии медведя увидел его в первый раз, а вот варги, похоже, не в первый, потому как разбегались с воем, только лапы сверкали. Вот с его появлением в битве и пошёл перевес в нашу пользу. Многие орки были убиты, их предводителя Больга прикончил эльфийский Принц, и те, что остались в живых, бросились наутёк. У нас в лагере сейчас только тяжело раненые, все остальные вместе с орлами и Беорном организовали погоню, чтоб уж добить чёрных тварей до конца. Из наших ранены Кили и Нори, с ними, кстати, и твой дядюшка лежит. Его какая-то вражина шибко по голове приложила, еле очухался, бедолага. Ещё вчера эльфы Лесного Величества принесли Торина, как раз, значит, когда их Принц тебя принёс. - Его зовут Леголас, - тихо подсказала я, перекладывая горячие лепёшки со сковороды на серебряное блюдо, боясь даже дышать, так страшно было услышать следующие слова Бомбура. - Ну, так стало быть Леголас. Имя-то какое странное, и не выговоришь сразу. Вот он и рассказал о том, что Торин поверг Азога, но и тот нанёс ему смертельное ранение. Они, говорит, исцелили рану, но дух нашего Короля отошёл далеко, и теперь нужно ждать, пока он назад вернётся. Я, конечно, мало в эльфийской медицине смыслю, по мне, так наш Торин просто без сознания. Хотя, конечно, всё странно и чудно. Мы с Балином уложили его в отдельном шатре, так пока осматривали и устраивали на кровати, я чуть не поседел: доспехи пробиты насквозь, вся одежда в кровище, а от раны глубокий красный рубец да и только. Надеюсь, эльфы, пока его лечили, мозги не вышибли. Теперь только время покажет, каково оно будет. И ведь не спросишь с них - тоже в погоню за вражиной отправились вместе со своим Королём. С нами тут только люди и остались, да и то лишь те, которые совсем запыхались, да по старости немощные. Они помогают целителям с раненными и тела погибших от орочьего сброда на поле оттаскивают.       Следующие несколько дней слились в бесконечные часы готовки и перевязки раненых. Ещё приходилось слушать беспрестанные жалобы Кили и дядюшки. Один хотел немедленно отправляться домой, но вместо этого был вынужден поправлять здоровье, второй постоянно сетовал на рану в бедре, из-за которой не смог вместе с Фили, Двалином и остальными гномами отправиться в погоню за орками. Принося им обед и выслушивая очередные взрывы недовольства, я лишь с улыбкой кивала, не желая спорить и напоминать, что дорога ни одному из них сейчас не под силу. Лишь Нори был спокойнее и благодушнее них, его терпение поражало: ведь с раной в боку было далеко не уйти, и гному приходилось выслушивать жалобы этих двоих круглые сутки. Удивил меня и мой неизменный помощник по кухне Бомбур. Несмотря на всю свою любовь к еде, он не садился за стол, пока голод не утоляли раненые и те, кто расчищал поле боя - убирали оружие и сор, выносили и хоронили убитых. И даже когда в лагерь стали возвращаться эльфы, гномы и люди, которые участвовали в погоне за врагом, он не изменил этому новому порядку и лишь больше шутил и подбадривал меня и нескольких пожилых женщин из Эсгарота, которые помогали нам готовить. Все мы жили сейчас одним дружным, сплочённым народом, не было мыслей о распрях, ссорах и спорах, была одна цель - помочь друг другу выжить. Это было близко и понятно для меня - почти по-ширски, почти по-хоббитянски, именно так и должно быть.       Мистер Бэггинс был уверен, что, поскольку мест для тёплого ночлега было мало, то я продолжаю ночевать в палатке Лесного Принца, но это было совсем не так. Когда на долину Дейла опускалась ночь, и люди, эльфы и гномы, поужинав, отправлялись спать или беседовать у костров, я прокрадывалась в королевский гномий шатёр. Там, следя за огнём в маленькой походной печке и потеплее укутывая в одеяло Торина, я оставалась до утра. Он до сих пор так и не пришёл в себя, хотя осмотревший его целитель не находил объяснений тому, почему этого не происходит. Сидя на краю широкой постели, я смотрела на бледное лицо, на мерно вздымающуюся, словно в глубоком сне, широкую грудь гнома, и на глаза наворачивались слёзы. Хотелось, чтобы он поскорее очнулся от этого странного состояния, но в тоже время было страшно встретиться с бездонным сапфировым взглядом. Я ещё не отошла от того, что случилось в Тронной Зале, и из-за этого почти не могла спать. Вместе со сном приходили кошмар и мой поражённый драконьим недугом любимый. Он снова кусал, снова сжимал в сильных руках и рвал платье. Это не давало отдохнуть, лишь выматывало ещё больше. И даже если за день я уставала так, что к ночи ноги подкашивались от изнеможения, кошмар не менялся.        Приглаживая пальцами волосы Торина, я могла сидеть так часами, в эти долгие минуты на душе было спокойно и почти тепло, словно гном не был болен, и я всего лишь охраняла его отдых. Порой за этим занятием меня заставал Балин, но он не спрашивал, что я здесь делаю, а лишь проверял состояние своего Короля и уходил. Больше по ночам никто не тревожил этого зыбкого покоя, и я могла молча сидеть рядом с любимым, наслаждаясь его безмолвной близостью и просто радуясь тому, что он жив.       В тот вечер я смогла прийти в шатёр очень поздно. Кили заявил, что от долгого лежания у него задница скоро пролежнями покроется, и нам с Фили пришлось долго водить ворчуна под руки по палатке и вокруг неё, а мистер Бэггинс ходил вслед за нами и радостно рассказывал мне, что завтра в Чернолесье отбывает вместе со своей армией эльфийский Король, а вместе с ним уезжаем и мы с Гэндальфом, и дядюшка уже собрал наши вещи и позаботился о провизии. На душе было муторно, я не знала, как сказать дяде, что никуда с ним не поеду, и, низко склоняя голову, не смела взглянуть в его сияющее от радости лицо. Как я могу объяснить ему, что являюсь невестой Торина и не могу его оставить, если гном до сих пор не пришёл в себя и не мог подтвердить моих слов? Я не могу оставить его не только потому, что, не смотря на ужас всего случившегося, безмерно люблю, но и потому, что в тот день Торин фактически сделал меня своей женой: боюсь, он может прийти в ярость, если, очнувшись, не обнаружит меня рядом, и вряд ли станет слушать какие-либо объяснения по этому поводу, а его ярости и гнева я теперь ужасно боялась. Он ведь не поленится догнать, и страшно подумать, какие тогда посыпятся обвинения в мой адрес. Но это глупые мысли, в любом случае я не смогу его оставить и никуда не поеду, да только как объявить об этом во всеуслышание? Что обо мне подумают? Что скажут? Наверняка решат, что бедная девочка совсем рассудка лишилась, или заподозрят в меркантильности. Ну почему Торин не попросил у Бильбо моей руки раньше? Зачем мы тянули, и что мне теперь делать?        В шатре было темно, только от печи падал красноватый отсвет. Подкинув в неё небольшое полено и повесив на спинку невысокого стула волглый от сыплющих снаружи снежинок плащ, я, не зажигая свечу, направилась к кровати Торина; на душе было и так скверно, поэтому никакого света не хотелось вовсе. Привычным жестом оправив его одеяло, я присела рядом и, не в силах больше сдерживаться, прижавшись щекой к плечу гнома, разрыдалась. Как горько, как безнадёжно, что же мне делать? Почему мистер Бэггинс так торопится уехать? - Тише, Шеролин, тише.       Захлебнувшись слезами и очередным всхлипом, я едва не завизжала с перепугу, когда любимый, сев в кровати, крепко прижал меня к своей груди. Сглотнув, я, словно испуганный кролик, сжалась в его руках. Было невыносимо страшно. Ну почему я не зажгла свечу? Слёзы с новой силой хлынули из глаз; уткнувшись лбом в его шею, я сама не могла понять, что испытываю. Одновременно это была и радость, облегчение от того, что он, наконец, вернулся, освободился от этого ужасного сна-оцепенения, и в тоже время паника от прикосновений - похоже, я ещё не была готова к ним. - Не плачь, не плачь, пожалуйста, моя девочка, - шептал Торин, ласково гладя мои плечи и касаясь губами волос. - Всё уже прошло, закончилось. - Ты наверное есть хочешь? - пытаясь унять всхлипы, я отчаянно искала повод освободиться от его рук, ускользнуть из шатра. - Я сейчас принесу. - Я уже поел, не переживай, - мягко усмехнулся он в мои волосы, лишь крепче сжимая в объятиях. - Балин принёс мне ужин. - Но почему тогда он никому не сказал, что ты очнулся? Это ведь такая радостная весть. - Я взял с него слово молчать об этом до завтрашнего утра. - Но зачем? - Хотел проверить, действительно ли ты сидела со мной по ночам, или мне это только мерещилось. - Конечно сидела, - кивнула я, испуганно вздрогнув, когда он коснулся губами щеки. - Ты боишься меня, - тяжело вздохнул гном, ослабляя объятия, но не отпуская совсем. - Нет-нет! - тут же замотала я головой, прижимаясь к его плечу. - Это вовсе не так. - Не стоит отрицать, я сам во всём виноват. Валялся тут, словно бревно, вместо того, чтобы вымаливать твоё прощение, - голос Торина стал стальным и каким-то раздражённым, что заставило меня втянуть голову в плечи. - Тебе не за что извиняться, это всё драконий недуг: Балин говорил, что он подавляет разум, подчиняет себе. - Бессмысленно оправдывать мой отвратительный поступок выдуманными болезнями. Я один виноват, и оправдания мне нет, - нахмурился гном и, словно стремясь предупредить возражения, коснулся пальцами моей влажной от слёз щёки. - Что-то случилось? - Дядя сказал, что завтра мы уезжаем вместе с Гэндальфом и Владыкой Трандуилом. Я не знаю, как объяснить ему, что никуда не поеду, ведь ты... - залившись новыми слезами, я не смогла договорить. - Я сам завтра поговорю с Бильбо и всё улажу, - пообещал Торин. - Не тревожься из-за этого.       Вновь крепко прижимая к груди, он, качая, утешал меня, словно малое дитя, и от слов его стало удивительно тепло, а темнота показалось необычайно уютной. Опустив голову на грудь гнома, вслушиваясь в гулкие удары его сердца, я была счастлива от этих нежных касаний, от тихого шёпота и тёплого дыхания на макушке, когда он касался губами моих волос. Эти губы, они медленно скользили по волосам, ласково, почти по-отечески, касались лба, и это завораживало, притягивало. Сердце колотилось от счастья: он рядом, и он так бережен, что на глаза наворачиваются новые слёзы. Тихо вздохнув от удовольствия, я немного развернулась в его руках, подставляя для поцелуев щеки. И Торин целовал, целовал так, словно рассветную росу на цветке, словно снежинку, словно боялся, что растаю от прикосновения. Вот горячие губы коснулись виска, борода чуть уколола скулу - никогда бы не подумала, что это так приятно, что мне так сильно захочется его прикосновений. Вырывая из груди вздох, пальцы прошли по спине, по позвонкам, массируя, надавливая так легко и невесомо, что возникло сомнение - не показалось ли? Вдыхая такой родной кленовый запах кожи, я в ответ коснулась губами его щеки. Громко выдохнув, Торин приник губами к моему рту, сжимая зубами верхнюю губу, медленно лаская её языком. Вздрогнув, я напряглась в его руках, страх вихрем пронёсся по телу, и, словно почувствовав его, любимый ослабил объятия, почти отпустил, но поцелуя не прервал, напротив, он углубил его, проникая языком в мой рот, словно впервые, словно изучая, удивительно осторожно и в тоже время пылко. Забыв о страхе, я сама обняла его за шею, притягивая ближе, желая, чтобы он не останавливался никогда. - Только чувствуй, - шепнул он через минуту в мои волосы, которые успел ловко расплести, неизвестно куда подевав заколки, которые одолжил мне Дори. - Обещаю, я не причиню тебе боли и не сделаю ничего, что было бы неприятно. Ты можешь остановить меня в любой момент, просто доверься.        Торин просил о доверии, способна ли я была на него? Не знаю, но ведь я не передумала стать его женой, а значит иначе нельзя. Кивнув, я позволила ему уложить себя на кровать. Склонившись, гном прильнул к моим губам в новом успокаивающим поцелуе, в то время как ладони его скользнули от плеч к локтям и обратно вверх, поглаживая, но не сжимая, не смыкая объятий. - Я знаю лишь один способ загладить свою вину за ту боль, которую причинил, - поднеся мою ладонь к губам, он нежно поцеловал запястье. - Позволь мне показать его.       Словно завороженная, я следила за тем, как он поочерёдно ласкает мои пальцы языком, а затем покрывает поцелуями ладонь. Это было приятно, любимый словно успокаивал и разжигал искры внизу живота одновременно. Я потянулась к нему, желая получить поцелуй, но заставив лежать на месте, он коснулся губами второй ладони. Ласка языка одновременно щекотала и заставляла желать больше, ощутить его ближе, целовать самой. - Ты должна знать: всё, что сейчас происходит, находится только в твоей власти, - промолвил Торин, и, склонившись, словно только теперь заметив моё нетерпение, подарил такой долгожданный, крепкий, пьянящий поцелуй. Я растворялась в нём, скользила, словно лепестки розы на ветру, хотелось большего, но ветер был слишком мягок, чтобы можно было это испытать.       Отвечая на поцелуй, стремясь ответить Торину такой же нежностью, я не заметила, когда он начал расстёгивать рубашку, и испугалась, лишь когда она была распахнута, и покрывшейся мурашками кожи коснулся чуть прохладный воздух. - Всё в порядке, - хрипло шепнул гном и бережно, почти невесомо огладив округлость груди и впадинку на плоском животе, быстро расшнуровал брюки.        Стянув с меня, он отбросил их прочь, и едва я попыталась испуганно сжаться, чтобы скрыть наготу, перевернул на живот. - Расслабься, - густой голос, проникая в сознание, завораживал, заставлял подчиниться, поверить, принять происходящее.       Сильные пальцы массировали спину, не пропуская ни одной мышцы, ни одной точки, которая ждала их прикосновения. По их следу, оставляя влажные дорожки, к коже, целуя, приникали губы, словно стремясь коснуться каждого миллиметра плоти, почувствовать на вкус, ласкать. Ощущая, как по венам разбегаются искры, я выгибалась от удовольствия в его руках, из груди вырвался тихий стон. - Ничего не смущайся, ты прекрасна от ресниц до пальчиков на ногах, а здесь особенно, - уверил гном, касаясь губами ягодиц, и удерживая широкими ладонями, когда я застенчиво вздрогнула и попыталась уйти от непривычной ласки. - Я никогда не встречал никого прекраснее тебя.       Дойдя поцелуями до ямок под коленями, он быстро перевернул меня обратно на спину, и, поднявшись вверх, прильнул губами к губам. С облегчением и радостью я обняла его за шею, отвечая на жаркий поцелуй и прижимаясь теснее к его голой груди. Когда он успел снять рубашку, я не знала, но от соприкосновения с его кожей, от её крепкого кленового запаха кружилась голова, хотелось коснуться языком, попробовать на вкус, что я и сделала, припав губами к его шее. Глухо застонав, приподнявшись, Торин внимательно заглянул в мои глаза. - Моя храбрая девочка, - коснувшись губами моей ключицы, он провёл по ней языком, а потом, осыпая лёгкими, словно прикосновение бабочки, поцелуями, стал спускаться к груди. - Торин, пожалуйста! - выдохнула я, чувствуя, как от нетерпения кровь закипает в венах, а внизу живота всё ноет и словно повторяет биение пульса. - Знаю, потерпи немного, - улыбнувшись, он втянул в рот затвердевшую горошину соска, даря ей горячую влажную ласку языка.        Хрипло застонав, не узнавая своего голоса, я выгнулась ему навстречу, желая большего, требуя продолжения. Сжав влажный от слюны сосок между пальцами, он втянул в рот второй, вырывая страстной лаской новый протяжный стон. Зарывшись пальцами в его волосы, я стремилась ближе прижать его к груди, сильнее ощутить эти упоительные касания губ, зубов и языка. Было уже всё равно, что он делает, лишь бы не остановился, лишь бы не прекратил.       Уверено отстранив мои ладони, он стал спускаться ниже, покрывая поцелуями живот, скользнув языком в пупок и чуть прикусывая разгорячённую кожу. Всхлипнув, не понимая откуда берётся в венах этот сжигающий огонь, я выгнулась в его руках, и в этот момент гном, спустившись ниже, раздвинул мои бёдра и прильнул губами к самому сокровенному, тайному месту. Вскрикнув, ощущая его ласкающий складочки язык, я попыталась вырваться, но Торин, удерживая бёдра, не позволил этого сделать, лишь углубил ласку, проникая языком в самое лоно, опаляя жаром и без того пульсирующую в мучительном зареве искр плоть. В следующую секунду я почувствовала, как он проникает туда пальцем, поглаживая и лаская изнутри, а губы находят маленький комочек плоти, который казался средоточием сводящего с ума неведомого доселе желания. Ощущения были столь острыми и невыносимо желанными, что, теряя последние остатки сознания, я выгнулась навстречу его рту, вскрикнув, когда он, начиная увереннее двигать пальцем, скользнул языком по воспаленной плоти, лаская её и ещё больше распаляя. Внезапно по телу прошла огненная судорога, забившись от нахлынувшего невероятного наслаждения, я даже не смогла застонать, а гном всё продолжал свои ласки, делая эти ощущения нестерпимыми, показывая, чего же я так желаю. - Нет, - испуганно шепнула я, когда он, освобождая от жара властных своевольных губ, наконец приподнялся. Но боялась я теперь только того, что он уберёт руку, казалось, я задохнусь, погибну без этого глубокого касания. - Моя сладкая, - хрипло шепнул гном, касаясь в лёгком поцелуе моих губ и, несмотря на недовольный всхлип, всё же отстраняя ладонь.       Быстро стянув брюки, он лёг в постель, накрывая меня своим сильным телом. В этот миг стало опять страшно, и всё же огонь разожженного им желания был столь велик, что вместо того, чтобы попытаться вырваться, я подалась навстречу и лишь закусила губу, когда раздвинув мои бёдра, он уверенно вошёл горячей твёрдой плотью в жаждущее ласки тело. Ожидание боли было велико и сковало тело оцепенением; но не двигаясь, позволяя привыкнуть к ощущениям, Торин с нежностью прильнул в поцелуе к моим губам, словно пытался успокоить, умолял довериться. И я доверилась, разведя ноги, позволила проникнуть глубже и внезапно ощутила, как невероятно приятно это его проникновение. Он растягивал изнутри, заполнял до отказа, но боли не было, лишь желание ощутить его ещё глубже, ещё сильнее. Словно зная, что мой страх ушёл, растворился, Торин совершил первый толчок, и, выгнувшись навстречу, я, наконец, ответила на его поцелуй.        С каждым движением он становился всё увереннее и нетерпеливее, входя и почти покидая моё тело, двигался всё быстрее, всё настойчивее. Прижимая мои бёдра к своим, любимый заставлял двигаться ему навстречу, и от этого внизу живота вновь родился огненный ураган желания, который очень быстро побежал по венам новыми волнами наслаждения. Застонав, Торин почти до боли стиснул меня в объятиях, проникнув в последнем глубоком толчке, изливаясь, он конвульсивно содрогнулся и, перекатываясь на бок, прижал меня к груди. - Ты чудеснее всех звёзд на небе, - шепнул гном, укрывая нас обоих одеялом. Сонно поцеловав его, я приникла к влажной от пота, родной широкой груди.       В ту ночь, в кольце сильных рук Торина, спалось невероятно сладко и спокойно.