Бильбо Бэггинс и Шеролин Тук, или туда и обратно

      Боль, бесконечная боль и отчаяние затопили сердце, разрывая его в клочья, бросая алые ошмётки на белый снег, где они, замерзая, покрывались инеем. Никто из спутников их не видел, я же осязала и, кривясь от сдерживаемых слёз, старалась не закричать, не выдать этой невыносимой боли.       Первые дни было легче: казалось, что всё это - ошибка, нелепое недоразумение, и любимый вот-вот догонит нас, чтобы вернуть меня назад. Но вот Быстротечная влилась в Долгое Озеро, показался и остался позади чёрный остов сгоревшего Эсгарота, закончились временные постройки рыбаков на берегу, а Торин всё не появлялся, и стало ясно - уже не появится.       Дни были морозными и солнечными, снежинки срывались с неба лишь ранним утром. Эльфы ехали молча, а если и говорили, то чаще на незнакомом певучем языке. Мистер Бэггинс мог часами беседовать с Гэндальфом или втягивал в разговор кого-нибудь из воинов. Я же старалась находиться в хвосте процессии: слишком уж трудно было улыбаться на вопросы дядюшки и шутки волшебника, который порой словно заглядывал в душу своими мудрыми глазами, и, казалось, всё знал до мельчайших подробностей, но ничего не говорил, только пытался развеселить нехитрыми замечаниями и историями о былых приключениях. Но от этого становилось ещё горше, а в горле застревал мучительный ком. Лишь с Леголасом было легко, часто он ехал рядом, но ничего не говорил, просто поддерживал своим молчаливым присутствием.       Я не понимала, почему так произошло, почему Торин не объяснился; разве я не заслужила хотя бы этого после всего, что между нами было? Или всё было таким важным и ярким только для меня? Однажды, на кухне Барда, он рассмеялся, когда я сказала о любви, так может стоило ещё тогда насторожиться, задуматься, что же я для него значу, и скольких он прежде называл своими невестами? Быть может, просто в шутку? А может так легче и быстрее добиться расположения девушки, с которой можно позабавиться? Ведь гномы алчны, возможно, его расчёт как раз в том, что и объект игры тоже алчен и польстится на предложение подгорного наследника стать его женой? Но ведь я люблю его, искренне люблю! Только не нужна ему эта любовь, как и прошлогодняя пожухлая листва, лежащая у узловатых корней вязов. Поэтому он и отослал меня прочь, расплатившись отравленным драконьим золотом и эльфийскими камнями, сжигая всё, что произошло за время долгого пути к Одинокой Горе, словно ту самую листву. Наверное, стоит оценить его щедрость, только вот костер чадит, и, обжигая, душит горьким дымом.       Хотелось плакать взахлёб, закричать, обвинить его, но, возможно, я сама во всём виновата?        Слишком маленькая.       Слишком наивная.       Слишком глупая.       Слишком легко раскрылась и поверила в любовь гнома, отдала ему своё сердце.        Слишком легко прощала, когда нужно было бежать прочь, вырвать из сердца и забыть.        Слишком хотела тепла, ласки и новых поцелуев.       Слишком нуждалась в его объятиях.        Но разве я виновата, что так сильно полюбила гнома?        Чем же я заслужила его жестокость?       Возможно, всё вышло и впрямь слишком быстро; то, что даётся легко, не ценится, ему, наверное, стало скучно с такой нелепой девчонкой.       Иногда слёзы всё же непослушно бежали по щекам, и не было сил их остановить, слишком больно, всё слишком, всё с избытком. Кто я такая? Обычная девчонка с удельских холмов, которая волей случая и детского своеволия затесалась в идущий на север гномий караван. Что со мной случилось за эти полгода? Ничего и слишком много. Пленение гоблинами, полёт на орлах, неволя в эльфийском дворце и любовь к Эреборскому Королю. Я познала его нежность и величайшую жестокость, а теперь возвращаюсь домой. И нет в сердце ничего кроме боли и отчаяния, они истончают, как мороз хрупкий стебелёк на ветру. Они давят обидой и горькими сожалениями, тоской по тому, что уже не вернуть, во что безоговорочно верила, но что, звеня, разбилось, рассыпалось, словно стекло от брошенного мальчишкой камня.       Мне не оставалось ничего, кроме как распрямлять плечи и украдкой утирать жгучие слёзы, чтобы никто не заметил, как я несчастна, как мне плохо, как хочется спрыгнуть с пони, убежать в холмы и там забиться в щель, исчезнуть, чтобы про меня все забыли, словно и не было никогда доверчивой глупой девчонки. Но мистер Бэггинс, радуясь возвращению в Шир, был уверен, что я разделяю его чувства, и нужно было через силу улыбаться, а Гэндальф следил за каждым шагом, и, не имея возможности скрыться от его взора, приходилось держать спину ровнее и делать вид, что ничего не случилось, что всё в порядке, что это вовсе не меня любимый втоптал в грязь и отшвырнул, словно ненужную, надоевшую безделушку.        Но труднее всего было укрыться от проницательного взгляда шедшего с нами Беорна. Он не был знающим все тайны, как у волшебника, но всё же, казалось, человек-оборотень ощущает мою боль и словно безмолвно произносит: "Я ведь предупреждал тебя, я предлагал тебе остаться в моём доме, а ты отказалась". Я не забыла его летнего предупреждения, и теперь оно словно огнём, словно раскалённым металлом клейма жгло душу: "Никогда и ни в чём нельзя доверять гномам, особенно, если тебе кажется, что вас связывает дружба или что-то другое. Он наиграется и оставит тебя, не знаю только, как это случится - предаст, бросит, отвернётся, - но это случится, он раздавит тебя, и поверь, ему будет плевать на то, как ты истекаешь кровью." Что ж, Беорн оказался мудр, пророчество его сбылось с удивительной точностью. Наигравшись в своё удовольствие, Торин и впрямь бросил меня, предал мои чувства, отвернулся, остался править своим Подгорным Королевством, и ему плевать на то, как я истекаю кровью, как от нанесённых им ран разрывается сердце, а невыносимая боль заставляет захлёбываться сдерживаемыми рыданиями.       В один из дней мы достигли опушки Чёрного Леса. Здесь нам пришлось сделать привал и попрощаться с эльфами, так как Гэндальф и дядюшка не хотели пересекать границ Чернолесья и, несмотря на все уговоры Трандуила погостить, отказались от подобного приглашения наотрез. Мне и самой не хотелось входить под полог голых искривленных ветвей огромных старых буков, а единственный, с кем было грустно расставаться - это эльфийский принц. Он стал для меня другом, хотя сам, смеясь, называл себя несколько по-другому - нянькой для малышки-хафлинг. Белокурый эльф, заразительно улыбаясь, рассказывал о том, что скоро весна, скоро сойдут снега, расцветут первые пролески, и на деревьях набухнут смолянистые почки, затем они распустятся молодой листвой, а птицы, свив гнёзда в густых ветвях болотного кустарника, наполнят воздух своими звонкими заливистыми трелями. Воины вторили ему, все они так ждали весны, так радовались её приближению, что, казалось, не замечали мороза и заснеженных лугов, как впрочем и того, что зима только вступила в свои права, и до марта ещё почти три месяца холодов, буранов и вьюг. - Прощай же, Король эльфов! - с мягкой улыбкой промолвил Гэндальф. - Да прибудут веселье и радость в вашем зелёном Лесу, а песни наполнят его до макушек самых высоких деревьев, мир ещё достаточно молод! Пусть твой народ смеётся и веселится! - Прощай, Митрандир! - чуть склонив голову набок, отвечал ему Трандуил. - Надеюсь, ты и впредь будешь сваливаться, как снег на голову тем, кто нуждается в твоей помощи и советах. Будь почаще гостем в моём дворце, это великая радость для меня. - Прошу вас, примите мой скромный подарок, - немного смущаясь, промолвил мистер Бэггинс, протягивая Владыке серебряное с жемчугом ожерелье, которое было вложено в его ларец с монетами. - Чем же я заслужил такой дар, смелый хоббит? - удивлённо спросил у него Король. - В некоторой степени я обязан вам за гостеприимство. Будучи Взломщиком, я выпил немало вашего вина и съел хлеба, а Взломщикам свойственно чувство благодарности. К тому же, ваш сын в своё время позаботился о моей племяннице, и за это я тоже очень признателен. - Я принимаю твой дар, - ответил Трандуил. - Причисляю тебя к друзьям эльфов и благословляю эту дружбу. Да удлинятся твои дни, и пусть будут полны они благополучия. Прощай! - Постарайся не грустить и стать счастливой, - тихо промолвил в это время Леголас, помогая мне сесть в седло. - И обязательно приезжай в гости. - Если только меня отпустят в такую даль, - силясь улыбнуться, я ответила на его бережное пожатие руки. - Я ведь нахожусь здесь без разрешения родителей, и дома меня, наверняка, ждёт нешуточный нагоняй от них. - Всё будет хорошо. Ты главное верь в это, - напутствовал эльф прежде чем хлопнуть по крупу моего пони, который послушно пошёл вслед за лошадью волшебника. - Прощай, малышка-хафлинг!       Эльфы повернули к Лесу, мы же тронулись в долгий обратный путь. Обогнуть Чернолесье было решено с севера, пройдя пустынной местностью, лежащей между Лесом и Серыми Горами. Дорога предстояла долгая, но теперь без гоблинов она казалась менее опасной, тем более, что с нами шёл Беорн, который и пешком порой обгонял лошадь Гэндальфа и наших пони.       Боль в душе не уменьшилась и не притупилась, она превратилась в кусок льда, острые грани которого порой ранили, обагряясь кровью. Но всё же я была рада этой перемене, она позволила чуть свободнее дышать и не бояться разрыдаться на глазах у спутников. Веки всё так же щипало, но уже не от слёз, а от горечи глубокой обиды на Торина. Но не было возможности высказать эту обиду, упрекнуть гнома за бессердечие, жестокость и обман, поэтому оставалось лишь одно - стремиться поскорее вернуться в родной Шир, чтобы там постараться забыть обо всём, как о страшном сне. Окунуться в домашние хлопоты, помогать матери с младшими сёстрами и братьями, готовить на уютной маленькой кухне, полоть сорняки в огороде, обрезать розы в саду, ходить на речку и за грибами. Просто хотя бы попытаться вернуть тот покой, который был прежде в душе. Одно я знала точно: никто и никогда не заставит меня выйти замуж, обзавестись семьёй, родить маленьких хоббитят. Эта рана в моём сердце не зарубцуется никогда, и если уж не суждено стать женой любимого, то лучше не быть ни чьей.       Не смотря на трудность пути, волчий вой по ночам и порой труднопроходимые снежные заносы, к середине зимы мы всё же добрались до владений Беорна и оказались в огороженной высоким частоколом усадьбе, широкий двор которой был полон хозяйственных построек и больших, утеплённых на зиму ульев. Нас встречали всё те же лошадки, среди которых я с удивлением узнала Строптивого, и, взглянув на добродушно улыбающегося хозяина дома, поняла, что он не поленился отправиться за коньком в Туманные Горы и привести его сюда. Порой мне казалось, что Беорн ценит животных даже больше, чем людей, и это было лишь ещё одним тому подтверждением.       Дом был протоплен, и, приготовив нехитрый обед, мы устроились отдыхать у потрескивающего дровами очага. Гэндальф, дядюшка и Беорн завели бесконечный разговор о битве у Одинокой Горы и о том, можно ли было избежать таких больших потерь, если бы Трандуил и Бард вовремя поверили предупреждениям волшебника о приближении армии орков и гоблинов, я же, разомлев от тепла и сытной еды, быстро уснула.        Проснулась я на следующий день лишь поздним утром и, выглянув в окно, увидела, что снега за ночь навалило с мой рост. В тот же день Беорн пригласил нас остаться гостить у него до весны, и, несмотря на то, что дядя очень хотел поскорее попасть домой, мы с благодарностью приняли это радушное предложение.       И потекли долгие, согретые ароматными вишнёвыми поленьями, дни. Наш хозяин большую часть времени пропадал в хлевах со своей скотиной, с усмешкой отнекиваясь, когда мы предлагали ему свою помощь, мистер Бэггинс и Гэндальф заводили всё новые беседы о старинных сказаньях и былых временах. Я же возилась, готовя на большой кухне Беорна, или садилась рядом с ними и, слушая тихие беседы, словно забывалась, то мечтая поскорее попасть домой, то вспоминая нежные, крепкие объятия Торина, когда всё ещё было совсем по-другому, и он так уверенно называл меня своей. Я скучала по гному, безмерно скучала, и от бессилия, от понимания, что не нужна ему, мучилась ещё сильней, до боли в животе, до головокружения и тошноты, но ничего нельзя было уже вернуть, изменить. Да и могла ли я что-то изменить? Оставалось лишь смириться и научиться жить с этой болью.       Весна наступила ранняя, стремительная, звенящая капелями и полнящаяся радостными трелями птиц, как и предсказывал Леголас. Голубое небо было лазурным и безоблачным, тёплые солнечные лучи в считанные дни растопили сугробы, заставив их талой водой уйти в разбухшую, чёрную землю и, торопясь, убежать в бурлящие реки.       На деревьях, наполняя воздух непередаваемым ароматом сладкой смолы, лопались почки, а у их корней расцветали подснежники и пролески. Именно тогда мистер Бэггинс и Гэндальф засобирались в дальнейший путь. Мне и самой не терпелось домой, казалось, там среди родных холмов, полей и лугов, среди цветущих садов и колышущихся на ветру нив боль притупится, и можно будет вновь рассмеяться, наблюдая за шустрыми зайцами в ореховой роще, и учить маленьких братьев бросать камушки по воде, чтобы они, отталкиваясь от неё, подпрыгивали и летели дальше вместо того, чтобы сразу тонуть. Там обнимет мама, папа расскажет, как опять поспорил с мельником из-за качества помола зерна, и жизнь снова станет прежней, светлой и чистой, а минувшее останется позади и будет лишь напоминать о совершённых ошибках.       Но у каждой ошибки есть своя цена. Порой она непомерно велика, но платить её придётся в любом случае, даже, если расплатившись, ты окажешься нищим бродягой на жизненном перепутье. Лишь в ночь перед отъездом я поняла, что не могу вернуться в Шир. Стоя на веранде, на которой Торин летом так пылко учил меня целоваться, я поняла это так неожиданно, что подкосились ноги. Едва успев схватиться за резные деревянные перила, я сквозь слёзы всматривалась в яркие звёзды, озаряющие чёрный небосклон, и сама не верила своей догадке. Слёзы переросли в рыдания, и, не выдержав, опустившись на дощатый пол, я обхватила руками колени, утыкаясь в них лбом, силясь хоть как-то заглушить громкие отчаянные всхлипы. Почему? Почему я раньше этого не поняла? Что же теперь делать? Паника давила с неимоверной силой, задыхаясь от слёз, я старалась не закричать в голос, не завыть, как смертельно раненый зверь.       Дверь на веранду негромко скрипнула, и, испуганно вздрогнув, я взглянула на вышедшего из дома Беорна. - Не плачь, нельзя так надрываться, - тихо пожурил он, садясь на пол рядом со мной. - Надорвешься, а толку не будет.       Лишь всхлипнув в ответ, я крепче обняла колени; ему не понять моего отчаяния, а объяснить я никогда не решусь. - Перестань, - положив широкую ладонь на мою спину, Беорн удивительно ласково провёл ею по плечам. - Даже если так сильно ненавидишь младенца, которого оставил в тебе гном, не причиняй ему боли слезами, он пока очень мал и ни в чём не виноват. - Откуда?.. - это всё, что я смогла прошептать, подняв голову и изумлённо глядя на него. - Я уже давно чувствую запах тяжёлой самки. Твой запах. Не убивайся так, ведь нельзя ненавидеть своё дитя. - Моё дитя, - моя рука опустилась на пока ещё плоский живот, силясь представить маленького, затаившегося там гномика, я лишь отрицательно покачала головой. - Я не ненавижу его. Я так глупа, что лишь несколько минут назад поняла, что жду его. Но я не настолько глупа, что бы не понимать, что не смогу теперь ехать домой. Нет у меня больше дома, и ему дать нечего. Даже если я смогу продать Строптивого, этих денег не хватит, чтобы оплатить угол, а не то что дом для него. - Думаешь, родители не смогут понять, не примут тебя? - спросил Беорн, не убирая ладони с моего плеча. - Мои родители самые лучшие на свете, - поток новых слёз едва позволял выговаривать слова. - Но у меня есть младшие сёстры, никто и никогда не возьмёт их в жёны, если я вернусь домой незамужняя и тяжелая. Это навлечёт позор на мою семью, я не могу вернуться домой. Мне некуда идти. - Ну что ж, - поднявшись, оборотень направился к ступеням, ведущим в сад, и там, у самой верхней остановился. - Тогда оставайся у меня. Ни ты, ни твой ребёнок, не будете для меня помехой. Оставайся.       Уже второй раз Беорн предлагал мне остаться в его доме, и в этот раз отвергнуть его предложение я не могла: идти мне действительно было некуда, и оставалось лишь благодарить его за доброту и сострадание. - Но что я скажу дяде? Как объясню, что никуда не еду? - Завтра утром напиши письмо родителям, скажи в нём, что остаёшься жить у друзей, что тебе понравился край по эту сторону Мглистых Гор, и ты не хочешь покидать его. Бильбо скажешь то же самое.       Но принять такое решение оказалось легче, чем его осуществить. Утром мистер Бэггинс закатил несвойственный ему скандал с обещанием взяться за хворостину, если я не оставлю своей безрассудной идеи обосноваться в землях Бьёрненгов. Лишь спокойные увещевания Беорна и клятвенное обещание Гэндальфа, для которого отчего-то моё решение не стало неожиданностью, лично поговорить с моими родителями и объяснить им, что я захотела жить в другом краю, смогли отчасти успокоить его. Но лишь отчасти. Несколько раз перед отъездом он пытался затеять разговор по душам, и приходилось старательно отводить глаза, чтобы скрыть от его пытливого взгляда, как мне самой трудно в эти минуты.        Когда дядюшка и Гэндальф уехали, на сердце стало ещё тяжелее, последняя связывающая с домом нить была обрублена, будущее казалось туманным и зыбким, а настоящее горчило и сжимало горло от новых рыданий, но плакать больше не было сил. Беорн, покинув дом, ушёл на конюшни, я же, достав из своей торбы кожаную сумочку для шитья, вышла на веранду и устало присела там на широкую скамейку. Вынув сияющий в ярких солнечных лучах сапфир, я вгляделась в его холодные отточенные синие грани, а затем, сжав в кулаке, положила вторую ладонь на живот, вновь пытаясь почувствовать зародившуюся там жизнь. Мой маленький мальчик, ты всё, что есть у меня на белом свете. Ты бесценнее всех сокровищ земли. Я назову тебя Аркенстон.