Квартира 14

Чашка с горьким растворимым кофе со стуком приземляется на стол, неподалёку от подставки с микрофоном, а вторая кружка, до краёв наполненная кипятком и удерживаемая рукой Димы, отправляется немного дальше, держа курс к постели у стены. — Привстань, сейчас горячего выпьешь. Из-под вороха одеяла доносится сиплое и неразборчивое бормотание, однако внимания на него Куплинов не обращает, следя за тем, как бы не расплескать горяченный чай. Решив, что всё же перелил, он воровато отхлёбывает немного. — Давай, вылезай, — подходя к кровати и наклоняясь над взбитым в огромный кокон одеялом, мужчина терпеливо зависает в ожидании. Он еле удерживается от смешка, увидав, с каким выражением лицо Карпова высовывается из закромов постели, бросая на него полусонный и красноглазый взгляд. Поджимает губы и подсовывает кружку под нос парню. — Спасибо, — сипло благодарит тот, выуживает руки и самостоятельно хватается за чай. — Больно глотать? Поморщившись, юноша кивает, встряхивая волосами, но делает ещё один большой глоток, покуда Куплинов возвращается к своему кофе и не без удовольствия пригубливает к горячей чашке. Приятная горечь устремляется по горлу, обжигая, но согревая. Ночь прошла более чем странно, а нормально поспать брюнету не удалось, так что кофе более чем необходим. Его мучили кошмары, странные до того, что было невозможно уловить ни одной адекватной детали в целом кипише различных сновидений, схожих, разве что, в одном: с ним был кто-то, державший его за руку. Сначала ему казалось, что это успокаивает, делает сон не таким уж страшным, но вскоре, когда рука неизвестного начала тянуть его назад и одновременно вниз, он понял, что попал в самый натуральный кошмар без проблесков радости в нём. Действие всех снов было ограничено определёнными рамками, стенами и потолком, но всегда это были разные стены и потолки. Ощущалась постоянная тяжесть, будто он тащил на себе что-то, чего не мог отпустить. Волнение стало обыкновенным чувством — отвратительные вещи окружали, попадались на каждом повороте и прогрессировали в своей мерзотности с завидной скоростью. То неестественно длинные, костлявые руки потянутся к плечам, желая приобнять их и сцепить на них свои сморщенные пальцы с пожелтевшими ногтями, то чьи-то покрытые толстым слоем налёта зубы клацнут в опасной близости с головой, то ладони случайно коснуться чего-то мягкого, тёмно-смоляного, как шерсть собаки… Это были самые ужасные сны из всех, которые когда-либо снились Диме. Никогда раньше он не видел столь безумных, безвыходных видений, дьявольских, не поддающихся логике, и к нему приходила мысль, что здесь есть вина квартиры. Все его сны были немыми, как старое кино, но эта ворсистая тишина пугала хлеще любых голосов или звуков. Джес вытянул руку с кружкой. Дима, отставив кофе, подошёл и взял её. Руки Психа едва тёплые. — Тебя знобит? — не прибегает к промедлению спросить Дима, и прежде, чем подумать, что собирается делать, свободной рукой притрагивается ко лбу парня. Так он делал когда-то давным давно, когда приезжал в гости к тёте и дяде, у сына которых на руках была больная дочка. Пока родители с тётей да уставшим от ухаживания за девочкой пареньком пошли по городским достопримечательностям, ему пришлось самостоятельно сидеть с едва ли шестилетней малышкой — дядя был занят с рабочими чертежами, и не помогал. Девочка была милой и не капризной, принимала лекарства, как положено, занимала оторопевшего от навалившихся забот Диму рассказами про папу, про школу, подруг и книжки, которые взяла в школьной библиотеке, смешно спрашивала его о том, почему он такой тощий и почему так боится. Ему было около тринадцати лет, но он запомнил то время навсегда, отнеся эти воспоминания к одним из самых тёплых и жизнерадостных в детстве. — Нет, вроде… — покрасневшие глаза Психа встретились с его, глядя из-под полуприкрытых век. Сам он вздрагивает от прикосновения, но охотно прижимается к тронувшей его руке. — Надо снять повязки, они все сухие, — брюнет убирает ладонь. Утренний свет вклинивается через тонкую полосу меж шторами и падает на пол косым сероватым лучом. Дима знает, что погода сегодня не очень, и не жалеет, что вынужден сидеть дома. Относительно дома — квартиру четырнадцать вряд ли назовёшь местом, где чувствуешь себя уютно и безопасно. Серые облака перекрыли всякий доступ солнца к истосковавшемуся по витамину D городу ещё с шести часов утра — Куплинов как раз проснулся и по неволе взглянул на происходившее за бортом. Аккуратно взяв в руки запястье юноши, он развязывает нетугой узел. Парень кажется впавшим в транс, Дима думает, что он выглядит хрупким и ослабшим. Бинты постепенно открывают ветвящиеся под тонкой бледной кожей синеватые вены. «Такой худой…» — неожиданно отмечает мужчина и осекает свои мысли.

**

Из комнаты они решают больше не выходить. За дверью подозрительно перешёптываются, щекотят порог, за окошками мутно и темно. Куплинов загипнотизированно всматривается в рябистые вставки, кусая губы и сжимая пальцы. Перед его сложенными ногами лежит тихонько кряхтящий ноутбук, ополовиненная и остывшая чашка поставлена у ножек кровати. Псих молчаливо посапывает из своего угла, отключившись совсем недавно. Это успокаивает Диму — мирное дыхание, тишина… И нечто непонятное в коридоре. На ум почему-то приходят мысли об апокалипсисе — такая же атмосфера страха, выживания, и при этом — о детской игре в прятки. Сердце бодро частит о рёбра, проснувшийся мозг на удивление быстро соображает и автоматически угадывает операции. Таблицы, цифры, договора… Не раздражают его, он даже думает, что это прекрасно занимает его сознание от пугающих догадок и раздумий. Светло-голубое мигание флешки, нагревшийся процессор, щёлканье мышки, стук клавиш на клавиатуре. Псих ворочается. Дима поднимает глаза. Темноволосая макушка скрывается под одеялом, взгляд Куплинова вновь утыкается в монитор. Так приятно просто молчать…

**

Жизнь Дмитрия Куплинова всегда проходила размеренно и спокойно. Утром он или шёл на работу, или принимался за обыденные, холостятские дела: уборка, стирка, посуда, перестановка. Всё это он, как правило, делал прямиком с утра, так как не любил бездельничать и откладывать на потом, а позднее, когда домашние хлопоты исчерпывали себя и в квартире вновь становилось приятно и возможно находиться, Фрося расхаживала вычесанная и в целом ухоженная, он с умиротворённым вздохом позволял себе устроиться на постели с ноутбуком. Кошка приходила и вальяжно растягивалась неподалёку, временами кося на него жёлтым глазом, а он, выуживая из пачки сигарету, включал что-нибудь интересное. Ни минуты он не не делал ничего. Даже если тело бездействовало, мозг получал информацию, иначе — никак. Заполняя комнату сигаретным дымом, он усмехался над глупостями героев, а потом перекочёвывал на кухню, где под аккомпанемент сериала готовил продовольствие на последующие рабочие дни. Так было каждые выходные, и подобным раскладом он был доволен. Как в его тихую, умиротворённую жизнь могла вклиниться подобная хренотень?! В коридоре неожиданно раздаётся звонок телефона: громкий, убивающий спокойствие вконец, переливающийся, искусственный. Мужчина едва не подрывается с постели, заслышав его, и замирает, превращаясь в слух. Пульс подскакивает, и без того разгонённый кофе, и стучит где-то в районе горла, отдаваясь в виски. Надежда подсознательно бросается на Карпова, однако тот спит, глубоко и долгожданно впав в сновидения. Будить его Куплинову не позволяет совесть. — Чёрт… — он окидывает взором комнату: небольшую, начавшую давить на рассудок, полутёмную, чуждую… Так, он, вроде, запирал дверь на замок… Или нет? Страх и паника овладевают им, заставляя перетряхиваться в мучительном ожидании. Звонок обрывается. Пальцы выбивают неровный ритм, начинает пугать даже бурчание компьютера. Дмитрий сам не понимает, зачем так долго и неотрывно смотрит на дверную ручку. Ждёт, что она сейчас опустится? Любопытствует? Странное любопытство, нездоровое. Угнетение нарастает, звуки становятся едва ли не самым важнейшим источником информации о происходящем. Кто там? Что там? Призраки? Мужчине кажется, будто за дверью нечто большее, нежели завывающие панихиду фантомы, более материальное, способное на физический контакт. Не зря создаётся ощущение, что кто-то думает, царапнуть по двери или нет… Дима надеется, что сейчас не повторится случая с его походом в душ. От воспоминания сердце заходится чаще, а лоб покрывается ледяной испариной. И тишина беснуется вокруг него… От стен исходит старый, кисловатый запах старья. Неразборчивый скрип кровати под ворочающимся во сне парнем и приглушённое дыхание мужчины врезаются в гипнотизирующую тишину. «Затишье» — так выразился бы Дима, если кто-нибудь спросит его о его личном восприятии происходящего. На ум лезут воспоминания из детства и раннего юношества, в котором он был тем ещё наивным дурачком, что верил в потусторонний мир, любил страшные рассказы и с любопытством слушал сказки, нарывался с друзьями на неприятности в огороженных от городских обывателей заброшках, лесах и взахлёб запоминал кровавые истории старших на так называемых вылазках за город. Ему было легко впарить и про призраков, и про леших, и про кого заблагорассудится, настолько открыто было молодое сознание для подобной дичи. И вот сейчас, когда ему долбанных двадцать восемь, он торопливо вбивает в поисковик первое, что пришло в голову: «мифические существа». Закусывает нижнюю губу до боли, чтобы не чихнуть: пыль пробралась в нос, а издавать каких-либо звуков он отчаянно не хочет. Как не постыдно, он боится. До дрожи. До нервного тика. Итогом его поисков становится стандартная страница Википедии, где по полочкам разложены всевозможные виды обитателей потустороннего мира: и тебе великаны, и ведьмы, и демоны, и… И домовые. Куплинов неосознанно пододвигается к монитору. Давно он слышал про старичков с бородой, охраняющих дом от нечисти и всего подобного. Кажется, им надо ставить тарелку с манной кашей, чтобы задобрить их существо и сделать дружелюбными к хозяевам… «Что за бред?» — осуждает сам себя он, но всё же клацает по ссылке на «домовых».

Домовой (кутный бог)  — у славянских народов домашний дух, мифологический хозяин и покровитель дома, обеспечивающий нормальную жизнь семьи, плодородие, здоровье людей, животных. Обычно домовым считался умерший член семьи, первопредок рода (в.-слав.); умерший член семьи, который за грехи назначен Богом в услужение живым домочадцам (рус.); умерший без покаяния мужчина (рус). Иногда полагали, что домового сотворил Бог (в.-укр.), что он даётся Богом каждому дому (бел., в.-укр.) …

Умерший член семьи, значит. Дима тотчас вспоминает об Анне Николавне. Что, если вся эта чертовщина, творящаяся в квартире, дело неживых рук её умершего, к примеру, мужа? Или брата? Или сестры? Кого угодно, главное — застрявшего меж тем и этим светом! «Мда… — мужчина утопает подбородком в ладонях. — Докатились.» Его глаза спускаются ниже по печатному тексту, вычитывая основное и являющее суть.

…Если домовой полюбил домашних, то он предупреждает о несчастье, караулит дом и двор; в противном же случае он бьёт и колотит посуду, кричит, топает и пр. Тому, кого любит, завивает волосы и бороды в косы, а кого не любит, того ночью щиплет до синяков. По этим синякам судят о какой-нибудь неприятности, особенно если синяк сильно болит. Также наваливается во время ночи на спящего и давит его, так что в это время нельзя ни пошевелиться, ни сказать ни слова (см. Сонный паралич).

«Это больше походит на то, что происходит здесь, — рассуждает Дима. — Только вот Псих сказал, что оно не может пробраться через закрытые двери, а домовой сможет. Наверное…» Он с внутренним содроганием воскрешает в памяти образ Карпова этой ночью: бледный до ужаса, не понимающий ровным счётом ничего, перепуганный, внушающий неподдельный страх, будто сам является частью всего потустороннего в квартире. На тему домовых ничего дельного больше не находится, и брюнет возвращается назад, к «меню». Драконы, духи… Духи. Среди информации о домовых духах он находит парочку интересных фактов — мифов, автор премного извиняется за оплошность в рассказе — о некоторых из них: злыднях и шишигах. Имена их сами собой вызывают в нём неприязнь — как к тому, что они означают, так и к себе, за то, что он такое ищет.

Злыдни — в мифологии украинцев и белорусов демонические существа, враждебные человеку, его недоля, беда. Они невидимы и обитают в доме или сидят на плечах человека. Белорусы представляли Злыдню в образе невидимой женщиной, у которой нет языка, глаз и ушей, прежде она была змеёй. В иных местах злыдни имели вид худых облезлых животных, живущих в доме за печкой.

«Невидимая женщина, которая сидит у меня на плечах. Что ж в этом страшного?» — внезапно пошловато усмехается Дима.

Шишига, шишок (муж. шиш, шишиган)  — нечистая сила, живущая за печкой; сатана, бес. В ивановских говорах шишигой называют разных «представителей» нечистой силы, а также знающихся с нечистой силой; в переносном смысле — несобранного, нерасторопного, медлительного человека.

«Шишига!» — взгляд Куплинова насмешливо наводится на спящего юношу. Однако он понимает, что веселье, неожиданно напавшее на него, является ничем иным как следствием нервозности. Позже надо разбудить парня: померить температуру, глянуть горло, принять чего-нибудь, в конце-то концов…

**

После нескольких десятков открытых вкладок с самыми различными описаниями разнообразных существ и их предназначения, способов изгнать нерадивых подселенцев или польстить им, голова Куплинова начинает неумолимо наливаться болью, а руки так и чешутся взять сигарету да зажигалку. Холодный противный кофе уходит в один момент — ему стало жарко от потока новых познаний. Мужчина всего полминуты бездумно смотрит в экран, и тут же наскоро выключает ноутбук, захлопывает крышку и снимает его с коленей. Его руки перетряхиваются, в мыслях стоит невообразимая путаница, и кажется даже, что из коридора до него доносится презрительный хохот. Он понимает, что ничего из прочитанного не являет истинной сути живущего в стенах квартиры четырнадцать…