Лёд

Едва мы вышли на прибрежный утес к северу от Гаваней, как увидели корабли. Подобно стае лебедей, они покачивались на волнах в широкой бухте. Их было около пяти десятков. Между кораблями и берегом, будто птенцы среди взрослых птиц, сновали легкие лодочки. Странно! Мне казалось, в Альквалондэ больше судов почти на треть. Где же остальные? А впрочем, даже если бы число кораблей утроилось, их не хватило бы разом переправить всех нас через Море. На берегу горели костры, народ толпился вокруг — Первый Дом ждал нас! Во главе нашего воинства взметнулись стяги Нолофинвэ и Арафинвэ. Шедшие впереди разразились криками радости. Сидевшие и стоявшие у костров встрепенулись, тоже стали кричать и махать руками, кто-то побежал нам навстречу. Мы торопливо спустились по крутому склону — и вот уже наши обмениваются приветствиями и рукопожатиями с нолдор Первого Дома. Тиндала вдруг со всей силы стиснул в объятиях высокий незнакомец в яркой, багряной с черным одежде: — Друг! Ты жив! Как же я рад встретить тебя!.. — А я не очень… — просипел Тиндал, тщетно пытаясь высвободиться из крепкой хватки незнакомца. Тот опомнился, выпустил моего брата и отступил на шаг: — Прости. Тиндал, схватившись за раненый бок, с трудом переводил дыхание. Незнакомец проговорил смущенно: — Мое имя Элеммир. Прими мою благодарность за то, что… остановил меня там, в Гавани. И мои сожаления за то, что ранил тебя. Я в долгу перед тобой. Он коротко, неловко поклонился. — Ты ничего мне не должен, раз уж не убил, — проворчал Тиндал. — Я не держу на тебя зла. Так вот кто был его противником! Я с возмущением уставилась на Элеммира. На месте брата вряд ли я сразу простила бы его! Но… стоит ли упрекать того, кто уже повинился? Впридачу я разглядела, что он едва ли старше Тиндала и что лицо у него мягкое и добродушное. Как только он отважился поднять оружие на сородичей? Ниэллин с Алассарэ тоже удержались от лишних слов, хоть и смотрели на нового знакомца без одобрения. Зато не смолчал стоявший поблизости нолдо с резкими, насмешливыми чертами: — Эй, Элеммир! У кого ты просишь прощения? У недотеп из Третьего Дома? Если кому из них досталось, сами виноваты — раз трусили биться за корабли, так не путались бы под ногами! — Да как ты смеешь?! — вскричала Арквенэн. — Раумо! — потрясенно воскликнул Элеммир. — Ты что, правда так думаешь? Раумо обернулся к нему: — Если б они не мешали нам, мы бы скорее управились с тэлери. Это из-за них столько наших погибло! — Вы же напали первыми! — вспылил Тиндал. — Сами начали резню! Помешали нашему Лорду договориться по-хорошему. А теперь ты обвиняешь нас. Что за чушь! — Ищешь ссоры, Раумо? Не хватило тебе той драки? — недоверчиво спросил Ниэллин. — В своем ли ты уме? Алассарэ быстро сбросил сумку, поддернул рукава и повел плечами: — Точно, ему не хватило. Иди сюда! Покажи мне свою храбрость! Раумо, осклабившись, взялся за рукоять меча и шагнул к Алассарэ. О нет! Только бы встреча с Первым Домом не обернулась новой битвой! Я кинулась между ними: — Не надо! — Глянь-ка! Воины Третьего Дома прячутся за девицами, — насмешливо заметил Раумо. Алассарэ задвинул меня за спину, сам тоже схватился за меч: — Тинвэ, посторонись, сделай милость. Я научу этого храбреца вежливости! — Прекратите, вы, оба! Мало вам крови?! — Ниэллин, подскочив к задирам, с силой толкнул обоих, так что они отшатнулись друг от друга. — Тогда уж начните с меня! — Не лезь! — Сам напросился! Раумо резко ударил Ниэллина кулаком в лицо. Тот успел подставить руку, замахнулся — и они сцепились в жестокой потасовке. Алассарэ аж поперхнулся от возмущения. Да что же это? Надо разнять их! На нас уже оглядываются. Сейчас сюда сбежится народ, и ссоры между Домами не избежать! Но первой к нам успела Айвенэн, волоча за собою хнычущих детей. — Элеммир! Алассарэ! Где мой муж?! — выпалила она. Охваченная нестерпимой тревогой, она будто и не заметила драчунов. А те оглянулись на нее —  и вдруг растеряли весь боевой задор. Выпустив друг друга, оба стали как вкопанные. Раумо, опустив глаза, пробормотал глухо: — Привет тебе, Айвенэн. Ингор… последний раз я видел его в Гаванях. Нам достались разные суда. А потом, во время шторма… корабли разметало во все стороны. Мы потеряли друг друга… Голос его стал совсем гнусавым, и он торопливо зажал распухший, кровоточащий нос. Айвенэн кусала губы. Лицо ее исказилось, казалось, она вот-вот заплачет навзрыд. — Погоди, не пугайся! Просто еще не все собрались, — стал объяснять Элеммир. — Мы сами приплыли недавно. Некоторых унесло еще дальше в море. Пойдем к нашему костру. Там Ингор скорее найдет тебя, когда сойдет с корабля. — Ма-а-тушка, я уста-а-ла, — дернув мать за руку, заныла Сулиэль. Соронвэ только жалобно всхлипывал. Элеммир подхватил девочку, усадил на плечи и двинулся к кострам. Айвенэн с Раумо пошли рядом. Соронвэ семенил, вцепившись в руку матери; он спотыкался. Мы долго молчали, глядя им вслед. Потом Тиндал пробормотал: — Не больно-то нам тут рады. Алассарэ хмыкнул: — Не скажи! Как раз тебе очень даже обрадовались. Небось, ребра до сих пор от той радости гудят? — Какая муха нас покусала? — с недоумением произнес Ниэллин, утирая кровь из ссадины на лбу. — Дался нам этот дурень. Если мы будем сцепляться с каждым болтуном, то передеремся с половиной Дома Феанаро! — Даже дурням нельзя позволить безнаказанно оскорблять наш Дом, — сказал Алассарэ твердо. — Пусть следят за своими языками! Арквенэн уже беспокоило другое: — В самом деле, где Ингор? Вдруг он утонул? Как же Айвенэн, бедняжка, будет без него? Пойдемте, пойдемте скорее! Пока мы препирались с Раумо, все собрались на широком галечном пляже. Наши Лорды уже встретились с Феанаро. Тот поджидал братьев на возвышении берега и, вопреки опасениям, с радостью приветствовал их. За шумом толпы я не слышала слов, но видела, как он, улыбаясь, по очереди обнял Нолофинвэ и Арафинвэ. Над братьями трепетали и переплетались на морском ветру стяги Трех Домов. Феанаро поднял руку, показывая, что хочет обратиться к нам с речью. Когда шум утих, он начал: — Нолдор, друзья мои! Я рад снова приветствовать вас, самых верных, храбрых и доблестных из моего народа. На деле вы доказали свою твердость! Не так давно начался наш поход, а мы уже подверглись тяжким испытаниям. Но мы выдержали их с честью! Нас не остановили тэлери, эти недалекие приспешники Владык — мы одолели их в честном бою. Нас не остановила посланная Владыками буря — мы справились с нею, сберегли корабли. Теперь нам открыт путь за Море. Путь к настоящей свободе! Он помолчал, давая нам время осмыслить сказанное. Потом голос его исполнился печали: — Увы, победы не обошлись без потерь. Много доблестных воинов погибло в сражении с тэлери, которые по глупости пытались препятствовать нам. Не все пережили шторм — несколько кораблей сгинули в безжалостной пучине, увлекая за собою наших товарищей. В глубинах Моря покоятся ныне их тела, и не дано нам облегчить скорбь должным прощанием. Почтим же молчанием память погибших героев. Над берегом воцарилась тишина, ее прерывал лишь слабый плеск волн и сдавленные рыдания женщин. У меня на глаза навернулись слезы. Память о недавнем погребении пронзала сердце. Но еще страшнее было думать о судьбе Ингора. Неужели он сгинул в пучине, и Айвенэн с детьми осиротела? Вдруг кто-то крикнул, оборвав мои мысли: — Лорд Феанаро, а ты не жалеешь о битве с тэлери? Ведь мы напали первыми, убили у них многих и многих! В толпе поднялся ропот. Феанаро свел брови, глаза его полыхнули яростным огнем: — Кто сказал это? Пусть выйдет и повторит открыто! Золотоволосый юноша пробрался сквозь толпу и поднялся на возвышение — это был Ангарато. Без страха глядя на Феанаро, он повторил уверенно и громко: — Тэлери не желали нам зла. Мы первыми начали битву, напав на них. Они лишь защищались. А мы силой отняли у них корабли. Гул в толпе усилился, я слышала возгласы: — Что за ерунда! Пусть замолчит! — Он прав! Пусть скажет еще! — Да это Третий Дом! Что они знают, они и не сражались толком! — Как он смеет говорить за всех?! Не дожидаясь, пока споры разгорятся, Феанаро снова воздел руку. Он уже совладал со своим гневом и произнес снисходительно: — Я прощаю твое недомыслие, сын моего брата. Юность судит поспешно, не зная всего и не думая о последствиях. Тэлери не желали нам зла, говоришь ты. Да, некогда наши народы были братьями. Мы во всем помогали им, беспомощным и неумелым, и они обещали нам всякое содействие. Но они нарушили обещание, отказав нам в час крайней нужды. Разве так желают добра сородичам? Хуже того! В ответ на просьбы и уговоры они подняли на нас оружие! Не мы — они виновны в битве! Ангарато раздраженно тряхнул головой. Лорд Арафинвэ тоже хотел возразить, но Феанаро, бросив на него суровый взгляд, повысил голос: — Я скорблю о жертвах среди тэлери! Но не сами ли они — творцы своего несчастья? Им следовало присоединиться к нам, вместе с нами двинуться в путь к великой цели! Наша цель — победа над Морготом ради блага всех эльдар. Препятствовать нам — глупость сродни преступлению! И преступно сеять среди нас раздор и смуту. Великой цели можно достичь лишь в единстве. Да не посмеет никто из нолдор нарушать его! Тем, кто колеблется и усомнился, не место среди нас. Пусть уходят сейчас — прежде, чем станут предателями или никчемной обузой! Феанаро обвел толпу острым взглядом. Ответом ему было взволнованное бормотание. — Он опять говорит неправду о тэлери! — вполголоса возмутилась я. — Мы же знаем, что было не так! Тиндал молча уставился в землю. Ниэллин отвел глаза, щеки его залил румянец. — Я не могу… против всех, как Ангарато и наш Лорд, — еле слышно прошептал он. — Не могу. — Все равно бесполезно, — мрачно добавил Алассарэ. — Тинвэ, что с тобой? Ты будто хочешь затеять новую свару, — укорила меня Арквенэн. — Сама-то ты не видела, как все началось. Да и незачем ворошить то, что уже нельзя изменить. Лорд Феанаро прав — если мы начнем сейчас препираться и искать виноватых, то никогда никуда не дойдем! Да. Проще не искать виноватых, не ворошить прошлое, гнать прочь сомнения и угрызения совести. Если мы хотим и дальше идти со всеми, нам ни к чему слава предателей и никчемной обузы. И мы промолчали. Убедившись, что никто больше не решается спорить с ним, Феанаро объявил о дальнейших своих намерениях. Он собирался вести нас всех на север, туда, где наш берег отклонялся к востоку, приближаясь к Серединным Землям. Путь через море был там короче, судам требовалось меньше времени, чтобы одолеть его. Все разом не поместятся на кораблях, потому корабельщики будут переправлять народ по очереди. Плавание через море и обратно займет около недели, переправить всех можно будет за три-четыре раза. Значит, с учетом дороги до переправы, через месяц-другой мы водворимся в Серединных Землях… и там наконец исполним свой долг! Сейчас же нам следовало встать лагерем, чтобы в течение одного круга звезд отдохнуть и подождать отставшие корабли. Феанаро надеялся, что не все они погибли, и хотя бы еще несколько вернутся к нам из бескрайних просторов открытого моря. Вскоре лагерь на берегу разросся. Сегодня не страшно было оставаться под открытым небом — оно сияло и переливалось звездными огнями, серебряными искрами отражаясь в безмятежной водной глади. Море колыхалось покойно, будто грудь спящего; неторопливые валы едва приподнимали его атласную поверхность и набегали на берег ласковыми, хрустально-прозрачными волнами. У самой кромки воды, забыв об усталости, резвились дети. Они играли в догонялки с прибоем, собирали мелкие ракушки и самоцветные окатыши, состязались, кто дальше запустит по воде плоский камень… Айвенэн я тоже нашла у воды. Но она не забавлялась с детьми — стояла неподвижно, вперив в морскую даль жадный, напряженный взор. Она не замечала, что волны лижут ей башмаки, а подол платья намок почти до колен. Напрасно я уговаривала ее пойти к огню, обогреться, поесть, выпить укрепляющего отвара. Она только молча качала головой. Я напомнила ей о детях, но она лишь досадливо отмахнулась. Уж не повредилась ли она рассудком от неизвестности и тревоги? Тогда мне тем более нельзя в бездействии предаваться беспокойству! Я поймала Сулиэль и Соронвэ, отвела их к костру, разула и вылила воду из сапожек, накормила. Заставить их обсушиться мне не удалось — поев, они тут же натянули мокрую обувку и снова помчались к воде. Я проводила их взглядом и вдруг вдалеке, у самого края окоема, заметила на мерцающей глади моря темную точку. Точка постепенно приближалась, росла… Это парусник! Айвенэн тоже заметила его. Едва дыша, судорожно сцепив руки, она следила за кораблем. Вскоре стало видно, как сильно он потрепан бурей — снасти оборваны, рея болтается кое-как, паруса повисли клочьями. Но и на веслах он легко и гордо, словно лебедь, скользил по воде. Вот на носу появился знакомый нолдо. Наклонился, всматриваясь. Айвенэн со слабым вскриком простерла к нему руки… Кормчий повернул корабль вдоль берега, к остальным судам. Ингор не стал ждать, пока бросят якорь и спустят лодку — он прыгнул за борт. Айвенэн кинулась ему навстречу прямо в волны. Стоя по пояс в воде, они обнялись, жарко поцеловались, а потом Ингор на руках вынес жену на берег. Тут же прибежали дети, принялись с радостными визгами скакать и носиться вокруг родителей. Мешать им не стоило. С легким сердцем я вернулась к нашему костру. Ингор жив и воссоединился с семьей — разве это не хороший знак? Быть может, вопреки недоброму началу и дурным предчувствиям, дела наши мало-помалу пойдут на лад? К нашей радости, до завершения круга звезд в бухту вошли еще три корабля. К нашему горю — только три. Но все же возвращение товарищей, которых считали погибшими, ободрило и укрепило нас. Только память об Альквалондэ терзала по-прежнему. В наших душах битва оставила болезненный, кровоточащий, подобный ране след. Страшно было касаться его. Мы не говорили о битве вслух и старались лишний раз не думать о ней. Она поистине стала черной страницей нашей истории. Быть может, если мы заполним чистые листы повестью о славных и достойных деяниях, наша память смягчится? С этой надеждой мы выступили на север. Большая часть народа — Второй и Третий Дома — шли по берегу. Первый Дом двигался по морю на кораблях — то на веслах, то под парусами. Переход занимал половину звездного круга. Потом корабли приставали в какой-нибудь бухте, бросали якорь, Первый Дом сходил на берег. Пешие путники подтягивались туда же. Пока одни обустраивали лагерь, другие отправлялись на охоту — дорожные хлебцы и корабельные припасы мы берегли для долгого морского путешествия. Потом готовили пищу, ели и спали… С началом нового звездного круга начинался новый переход. Такой уклад быстро разделил наше время на «день» и «ночь». Поначалу поход казался тяжелым. На гористом побережье то и дело приходилось карабкаться на кручи или пробираться под скалами вдоль воды по крупным, неровным камням. Ниэллин и Алассарэ разделили поклажу Тиндала, но даже налегке он с трудом поспевал за ними. Другие раненые тоже еще не восстановили силы, и некоторых приходилось нести. Воинство наше продвигалось медленно. Но к концу перехода плечи у меня ломило от тяжелой сумки, ноги деревенели от непрерывной ходьбы вверх-вниз. Мы с Арквенэн уставали так, что нам не хотелось ни есть, ни пить, ни шевелиться. Тиндал чувствовал себя не лучше, Ниэллин на каждой стоянке был занят с тяжелоранеными, и Алассарэ приходилось одному хлопотать, устраивая ночлег, да еще и нас обихаживать. Другое дело Сулиэль и Соронвэ! В дороге они не забывали хныкать, жаловаться и при первой возможности залезали на плечи к мужчинам. Но, едва мы останавливались, дети принимались шалить и резвиться, затевали игры с камушками и щепочками, с огнем или водою. Права была Айвенэн, когда говорила, что ее ребятишкам никакой поход не страшен! Ингор думал иначе. Желая облегчить семье путешествие, на второй переход он взял жену и детей на корабль. Как назло, ветер снова засвежел, море пестрело белыми барашками пены. Чтобы не налететь на рифы, корабли под парусами удалились от берега. Они вернулись, когда мы уже стояли лагерем. Сулиэль и Соронвэ, мокрые насквозь, с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами, прибежали к костру и затараторили наперебой, рассказывая, как весело было на корабле. — Он так здорово качается! Как большие качели — вверх-вниз, вверх-вниз. И мне было ни капельки не страшно! — похвасталась Сулиэль. — Только батюшка не разрешил нам влезть на мачту. И трогать снасти. И править кораблем, — вздохнул Соронвэ. — А потом взял и привязал меня на веревку… Нечестно! — Очень даже честно! Он хотел поймать рыбку и чуть не упал в море! — тут же наябедничала его сестренка. Жену Ингор принес на руках — идти сама она не могла. Бледная до синевы, Айвенэн сначала только отмахивалась от наших расспросов, потом слабым голосом вымолвила: — Ноги моей не будет на этой посудине… То взлетает, то падает. Кренится, будто уже тонем. И никуда не денешься! Ох, как мне плохо… а тут еще дети. Лезут всюду, никак за ними не уследишь… — Но, милая, к качке можно привыкнуть, — мягко сказал Ингор. — Только не мне. — Как же ты поплывешь через море? — Не знаю. Перетерплю как-нибудь. Но сейчас, умоляю, не мучай меня... не мучай!.. Ингор отступился. Сам он не мог оставить корабль — он умел обращаться с парусом и кормилом, а таких в Первом Доме было немного. Айвенэн же с детьми продолжила путь по суше, невзирая на бурное огорчение Сулиэль и Соронвэ. Через несколько кругов звезд походная жизнь стала как будто легче. Мы привыкли к долгой ходьбе и уставали гораздо меньше. Рана Тиндала совсем затянулась, он окреп, больше не отставал от нас и забрал обратно свою сумку и оружие. Остальные пострадавшие тоже оправились — все, кроме нолдо из Второго Дома, которого ударили ножом в живот. Целители не отходили от него, пытаясь облегчить его страдания. Но на третью ночь путешествия он умер, и Лальмион с Ниэллином были при этом. Ниэллин вернулся к нашему костру, когда кроме меня все уже спали. Я окликнула его, но он только пробормотал: «Тинвэ, не могу…» — и, рухнув на свое одеяло, сразу провалился в забытье. Во сне он то и дело вздрагивал, стонал и метался, а я не находила себе места от щемящей жалости и беспокойства. Он все еще не научился отделять от себя чужую боль. Что, если он сам захворает от этого? Лальмион слишком жесток с ним, даром, что отец, а не просто наставник! Не зная, чем помочь, я села рядом, взяла спящего за руку. Постепенно он успокоился, дыхание стало ровнее, холодные пальцы согрелись в моих ладонях. Отпустить его было страшно, и я сидела так, пока меня саму не одолел сон. Друзья пожалели нас — разбудили перед самым выступлением. Ниэллин очнулся вполне здоровым, только был мрачнее и молчаливее обычного. Он не заговаривал о вчерашнем, а я не расспрашивала его. Я уже знала, что некоторые раны лучше не бередить… Умершего погребли на холме в неглубокой выемке, заложив тело камнями. А потом пошли дальше, надеясь, что на нашем пути это была последняя могила. Звезды ходили над нами кругами, один за другим, мы же постепенно продвигались на север, навстречу неподвижной звездочке, вокруг которой вращался небесный купол. Она все выше поднималась над горизонтом. На берегу поросшие соснами утесы сменились плоской степью, покрытой сухой жесткой травой. Длинными песчаными косами, коварными отмелями степь вторгалась в море, и кораблям приходилось далеко обходить опасные места. В этих бесприютных местах мы впервые испытали лишения. Не хватало воды — родники были редки. Не хватало и пищи. На травянистой равнине во множестве паслись изящные, легкие, похожие на ланей звери с тонкими, красиво изогнутыми рогами. Мы часто видели их издалека. Но они были столь пугливы и быстроноги, что охотникам редко когда удавалось подстрелить хотя бы одного. На кораблях пытались ловить рыбу. Однако нолдор Первого Дома не владели нужной сноровкой, улов был невелик, а из-за мелей суда не везде могли подойти к берегу, чтобы поделиться с нами. Даже если удавалось добыть дичь или рыбу, приготовление пищи превращалось в тяжелый труд. Мы могли развести огонь только из сухой травы, а та прогорала очень быстро. Приходилось собирать ее чуть ли не стогами; скоро руки у нас покрылись царапинами и стерлись до волдырей. Готовую еду делили так, чтобы досыта накормить детей. Взрослые же все сильнее затягивали пояса и от голода сделались раздражительны и сварливы. Мне все чаще приходилось сдерживаться, чтобы не разругаться с друзьями из-за сущих пустяков. И, не желая передавать другим свой дурной настрой, я совсем перестала пользоваться осанвэ. Феанаро по-прежнему предводительствовал Первым Домом. Знамя его развевалось на корабле, однако на стоянках он обычно сходил на берег. Наши Лорды, их дочери и сыновья шли вместе с нами. Они терпели те же лишения, что и мы: так же уставали от ходьбы по бездорожью, страдали от голода и жажды, наравне со всеми охотились в степи, разыскивали источники, собирали топливо для костров… После тяжелых дневных переходов Лорды втроем обходили лагерь. Они не могли помочь нам ничем, кроме слов ободрения. Но уверенный, гордый вид Феанаро, спокойствие Нолофинвэ, теплые шутки Арафинвэ прогоняли уныние и внушали надежду на будущее. Торопясь миновать неприветливую степь, мы до предела сократили стоянки, старались идти быстрее и уже выбивались из сил, когда завидели поднявшиеся над морем холмы. Как они были прекрасны! Глаз отдыхал на них после скучной, плоской местности. А когда мы подошли ближе, то увидели, что всюду в холмах кипит жизнь. На прибрежных скалах галдели и ссорились тысячи морских птиц; завидев сверху рыбу, они стаями бросались в воду, а потом дрались в воздухе из-за трепещущей добычи. Внизу, на галечных осыпях, толкались, ревели, визжали несметные стада удивительных водяных зверей. Их большие, толстые туши опирались на смешные лапы-плавники; по земле они передвигались ползком или неуклюжими короткими скачками. Но, едва они бросались в воду, как становились верткими и ловкими, словно рыбы — легко скользили в глубине, затевали игры и танцы, выпрыгивали и кувыркались в воздухе, поднимая фонтаны мерцающих брызг… Мы же, как завороженные, наблюдали за их забавами. По травянистым склонам бежали полноводные ручьи, срывались в море звонкими водопадами. Дальше от берега становилось тише; там холмы поросли дубравами и хвойными борами, где изобиловала дичь, густо разрослась малина и дикая смородина, благоухали пряные травы… Должно быть, сами Владыки предназначили эти угодья для отдыха после трудной дороги! Два круга звезд мы стояли на месте, отъедаясь и отсыпаясь. Когда даже самые слабые окрепли, а самые недовольные повеселели, мы снова двинулись в путь. Теплая, тихая погода благоприятствовала пешеходам. Корабельщики же ворчали: им приходилось вести суда на веслах. Зато Ингор уговорил жену снова хотя бы на день взойти на корабль. Сулиэль и Соронвэ прыгали от радости, когда узнали, что им снова выпал случай покачаться на «качелях»! Сейчас не было нужды на ночь прятать корабли в бухтах от волн и ветра. Для стоянок мы выбирали широкие, ровные отлогие луговины и пляжи, где свободно помещался весь народ, где можно было собраться вокруг большого костра и, как в прежней жизни, слушать музыкантов и сказителей или всем вместе петь древние многоголосые напевы, сложенные еще нашими праотцами из Серединных Земель. Второй и Третий Дома смешивались все больше. Первый же по-прежнему держался особняком и на ночлег располагался чуть в стороне от основного лагеря. Мы почти не встречались с Раумо, а если такое случалось, он отворачивался, делая вид, что не замечает и не узнает нас. Элеммир, напротив, часто приходил к нам вместе с Ингором. Бывший обидчик моего брата на поверку оказался благодушным, веселым парнем, совсем не похожим на своего заносчивого приятеля. Его родители, как и наши, остались в Тирионе с младшими дочерьми. Видно было, что Элеммир сильно скучает по сестричкам. Он с удовольствием играл с детьми Ингора, охотно делал для них игрушки — вырезал зверей и птиц из обломков дерева или мастерил кораблики из щепок. Я просто диву давалась: как такого добродушного и ласкового юношу угораздило отправиться в поход Феанаро, да еще и сразиться в жестокой битве? Однажды я не выдержала и спросила его об этом. Элеммир пожал плечами: — Друзья пошли, ну и я с ними. Интересно же новые места посмотреть! А битва…. Сам не пойму. Все побежали, я тоже. А там уж, как драка началась, выбирать не приходилось — или тебя убьют, или ты… ударишь. Лицо его омрачилось, он отложил недоделанную деревянную фигурку: — Я как обезумел. Кажется, ранил… кого-то из тэлери. Нескольких. Опомнился, только когда Тиндал на меня выскочил. Я… будто в зеркало взглянул. Хотел удар сдержать, да не получилось… Нахмурившись, он добавил совсем тихо: — Знаю, я виноват перед тэлери… и перед ним. Пожалуйста, Тинвиэль, не спрашивай больше. Я не хочу… помнить. Я кивнула, жалея, что начала разговор. Мне незачем было знать меру вины Элеммира. И у меня не было права наказывать его воспоминаниями. Путешествие наше продолжалось. Мы двигались все дальше на север, любуясь холмами и водопадами, быстрокрылыми птицами, узорами пены в прибое, звездными бликами на морской ряби… Казалось, все несчастья и препоны остались позади. Берег постепенно отклонялся к востоку, так, что наша путеводная звезда смещалась влево. Мы начали прикидывать, когда наконец взойдем на корабли и достигнем таинственных, манящих Серединных Земель. Однако нас снова задержала буря. В тот день мы шли по прямому, высокому, обрывистому берегу, лишенному бухт и заливов. Приближение непогоды выдала внезапная духота, и корабли успели уйти в открытое море. Мы, пешие путники, встретили бурю на голом месте — едва устояли под натиском ветра, вымокли до нитки, продрогли до костей. Когда шквал прошел, а мы смогли осмотреться, не досчитались пятерых из нашего Дома. Они остановились слишком близко от края обрыва. Ливень и тяжелые волны подмыли берег, он обрушился, и несчастные упали в воду… Тщетно мы вглядывались в перебаламученное, пестрое от пены море, тщетно выкрикивали их имена — больше мы не видали своих товарищей. Подавленные, изнуренные борьбой со стихией, мы брели еще полдня, пока не достигли глубокой, хорошо защищенной бухты. Здесь мы встали лагерем, поджидая корабли. Айвенэн снова металась вдоль воды, изнемогая от тревоги за мужа. Слов утешения она не хотела ни понимать, ни слышать. Пытаясь хоть как-то достучаться до нее, я открылась для осанвэ, позвала — но вместо ее ответа меня коснулся еле различимый нежный оклик. Матушка! Она дотянулась до меня через разделившую нас даль! Радость вспыхнула во мне — и сменилась тут же смятением и стыдом. Что я скажу ей?.. Я сосредоточилась изо всех сил, оставив на поверхности разума только счастье, что слышу ее, только мысль: «Мы с Тиндалом живы и целы. У нас все хорошо». Уловила ответную радость матушки, смешанную с тревогой и любопытством — и тут же закрылась. Я и лицо закрыла руками — до того мне стало муторно и тоскливо. Осанвэ обнажает мысли и чувства и потому не лжет. Но как рассказать матушке о наших бедах? Об Альквалондэ и ране Тиндала? О недавней буре? О несогласии в народе и нашем трусливом молчании? Такая повесть не добавит родителям спокойствия. Уж лучше пусть они остаются в неведении! Невозможность поговорить с матушкой по душам так опечалила меня, что я кинулась за утешением к брату. Но, когда я нашла его, он сидел, сжав руками голову, неподвижно уставившись перед собой. Я догадывалась, что с ним случилось, а он подтвердил мою догадку: — Меня звал отец. И матушка. А я не ответил, не посмел. Что я им скажу?.. Растерянные, удрученные, мы смотрели друг на друга. Впервые мы не могли довериться родителям. Молчание разделило нас с ними вернее, чем долгий, далекий путь. Наступит ли время, когда мы встретимся и расскажем о себе все без утайки? Но пока до этого было далеко — так же, как до цели похода. Мы с нетерпением ждали корабли — ведь мы не попадем на восточный берег моря, если разминемся с ними. Опасаясь, чтобы этого не случилось, мы разожгли на прибрежном утесе яркий огонь. Вскоре в бухту вошло первое судно. Корабельщики от души благодарили нас за заботу — без маяка им трудно было бы найти вход в бухту. Следующим пришел корабль Ингора, и Айвенэн с облегчением разрыдалась у мужа на груди. После этой бури страх ее усилился; она умоляла Ингора бросить корабль, идти дальше вместе с нею и с детьми по берегу. А он убеждал жену довериться его умениям кормчего и несравненной прочности судна. Они спорили долго, но толком так ни до чего и не договорились. Большая часть кораблей вернулась в течение этого звездного круга. Еще два круга мы поджидали отставших… но так и не дождались шести судов. Они стали новыми жертвами безжалостного моря. Перед тем, как выступить в путь, мы опять молчанием почтили память мертвых. Волны бились о берег с печальным шумом, порывы ветра обдавали нас холодными горько-солеными брызгами, проникали под одежду, леденили тело. И душа моя будто озябла от холодной, горькой мысли: мы начинаем привыкать. Гибель товарищей не ужасает нас так, как раньше. Мы смирились с тем, что за нашу затею приходится платить жизнями… Хоть бы нынешняя расплата была последней! Несмотря на все беды, мы упорно шли дальше, и все заметнее становились перемены в мире вокруг нас. Похолодало. С севера то и дело налетал ветер, натягивал тучи, из которых сеялся ледяной дождь. Мы почти не снимали куртки и плащи, в которых прежде не было нужды. Продвижение наше замедлилось: пологие холмы сменились каменистыми, обрывистыми кручами, скользкими от дождей и частых туманов. Карабкаться по склонам было тем труднее, что в пасмурную погоду звездный свет едва пробивался сквозь тучи. Местами приходилось пробираться по густому лесу или продираться сквозь колючий хвойный стланник. Отлогие поляны попадались редко. Иногда поиски подходящего места для привала занимали не один час, и к концу перехода мы едва не падали от усталости. Зато как хорошо было наконец сбросить с себя сумку, устроившись у жаркого огня, вытянуть гудящие ноги! По счастью, у нас не было недостатка ни в топливе, ни в пище — в лесах и на вересковых пустошах хватало пернатой дичи, опушки и поляны ковром устилали ягодники, а прибрежные воды изобиловали рыбой. Тиндал пристрастился к рыбной ловле. Он сделал крючки из мелких сучков и птичьих косточек; выпросив у меня прядь волос, сплел леску, прицепил ее на длинный прут. Теперь на каждом привале он собирал у воды мелкую живность, а потом, устроившись на камнях, раз за разом закидывал свою удочку. Ловля шла по-разному: иногда он за вечер добывал только пару-тройку плоских пучеглазых страшилищ, иногда одну за другой таскал из воды крупных, с локоть, серебристых рыб в гладкой чешуе, а однажды после долгой борьбы вытащил длинное пятнистое чудовище, пасть которого была в несколько рядов усажена мелкими, острыми как иглы зубами. Мы отважились зажарить его на костре, и мясо у него оказалось белое и очень нежное. Глядя на Тиндала, Алассарэ тоже наладил себе снасть. Вдвоем они предавались рыбалке с таким увлечением, что иногда с их улова кормился весь лагерь. Вот только заставить удачливых рыболовов чистить свою рыбу было не слишком-то легко! Ниэллин не участвовал в развлечении приятелей: у лекарей опять прибавилось забот. Путь был труден и утомителен, не все оказались готовы к нему. Чуть не каждый день кто-нибудь сбивал ноги в кровь, или подворачивал лодыжку, или срывался со склона, обдираясь и ушибаясь о камни. Однажды мальчишка-подросток, желая показать свою ловкость, влез высоко на прибрежную скалу, но упал, сильно разбил голову и сломал руку. А как-то один из малышей на стоянке опрокинул на себя котелок с кипятком. Хорошо, что мать догадалась тут же облить его холодной водой! Ожоги его были не опасны, но мучительны. Снимая боль, Ниэллин просидел с ним ночь напролет. Не знаю, за кого я боялась больше — за ребенка или за лекаря. Однако Ниэллин уже умел защищаться от чужих страданий, целительство больше не приносило ему явного вреда. За время похода он выучился и лечить руками. Я узнала это, когда, счищая с рыбы жесткую чешую, по неловкости глубоко разрезала себе ладонь. Он взял мою руку, кончиком пальца легонько провел вдоль пореза, сосредоточился… Боль исчезла тут же. Через несколько мгновений остановилась кровь, а потом ладонь у меня защекотало — ранка затягивалась на глазах! На лбу у Ниэллина выступил пот — как видно, такое лечение требовало от него изрядного напряжения. Стоит ли этого пустяковая царапина? Я попыталась убрать руку — он не отпустил. Напротив, сжал мою кисть чуть сильнее и вскинул взгляд. Я замерла. Глаза у Ниэллина были обыкновенные — серые, как у меня, как у большинства из нашего народа. Но в тот миг они будто вобрали в себя звездный свет — такими они стали яркими и ясными. От его взгляда я согрелась изнутри. К щекам прилила кровь, сердце забилось сильно и часто… хотелось, чтобы он и дальше так смотрел на меня. Но вдруг меня охватило смущение. Осторожно высвободив руку, я пробормотала: — Благодарю тебя, Ниэллин. Стало гораздо лучше, почти зажило. — Конечно, Тинвэ. Пожалуйста, — опустив глаза, со вздохом ответил он. В тот вечер странная неловкость облаком витала между нами. Мы занимались обычными хлопотами — варили похлебку, обустраивали место для ночлега, играли с Сулиэль и Соронвэ, которые прибежали показать нам новые поделки Элеммира. Но я заметила, что Ниэллин то и дело поглядывает на меня — когда думает, что я не вижу этого. Новое, незнакомое волнение поднималось во мне; его взгляды будоражили и смущали… и внезапно я ловила себя на том, что и сама украдкой подсматриваю за ним. Чтобы скрыть свой непокой, я уселась у огня с шитьем. За долгий поход наша одежда поизносилась, и мне не раз уже приходилось подрубать истрепанный подол платья или заделывать прорехи в штанах и рубахах брата. Вот и сейчас я прилежно взялась за работу, стараясь не поднимать глаз от рукоделия. Ниэллин устроился чуть поодаль, где свет костра едва достигал его. Впервые за долгое время он взял в руки лютню, тронул струны, запел… Я и забыла, как глубок и мягок его голос! Он не сочинил еще сказаний о наших подвигах и свершениях. Сейчас в его устах оживали старые песни — песни покинутого дома, сложенные еще до наступления Тьмы. Он пел о золотом и серебряном Свете Дерев, о звоне колоколов Валмара, о белокаменном Тирионе, о снегах на неприступных вершинах Пелори, о просторах полей и светлых рощах… И все, о чем он пел, живо вставало перед глазами. Удивительное дело! Картины эти не ввергали в тоску по утраченному, а, напротив, согревали и укрепляли сердце. Мы будто заново вспомнили, что у нас есть хранимый дом. Вспомнили наш край во всем сиянии красоты и славы. Сейчас сияние померкло… но, быть может, победив Моргота, мы вернем нашей стране прежнюю благодать? Быть может, сумеем привнести благодать и в Серединные Земли? Вокруг нашего костра собрались многие, пришел даже Лорд Арафинвэ. Ниэллин пустил лютню по кругу; сыграть и спеть мог каждый, кто захочет. Лучшие наши музыканты — Артафиндэ и Артанис — не остались в стороне. Их голоса растекались серебряными и золотыми струями, плели волшебные узоры, завораживали… Мы забыли о времени и внимали им допоздна — пока наш Лорд не отобрал у дочери лютню и не спел сам шуточную песенку о родителях, которым вовсе не просто загнать своих неслухов в кровати! Своей песенкой он напомнил, что пора уже расходиться на отдых — ведь завтра нас ждет новый нелегкий день. Во сне я снова слышала голос Ниэллина, смотрела ему в глаза. Меня опять охватывали странные, смятенные чувства — радость пополам с тревогой, веселье вместе со щемящей грустью, влечение и смущение… Во сне я знала имя этому смятению. Но не смела назвать его. Проснувшись, я опомнилась. Что на меня нашло? Не иначе, меня взбудоражила музыка! Между мною и Ниэллином нет ничего, кроме давней дружбы. Вчера он просто залечил мне руку, а заодно похвастался новыми умениями. И что странного в том, что ему захотелось спеть? Дома он не выпускал лютни из рук, а в походе все время занят. Вот он и ухватился за редкий случай, когда ему не пришлось весь вечер возиться с болезными. От этого рассуждения мне почему-то стало грустно, хоть суета сборов и приглушила грусть. Ниэллин тоже выглядел понурым и как будто избегал встречаться со мной глазами. Правда, подавая мне сумку, он помедлил, прежде чем помочь надеть ее, а потом очень старательно расправил лямки у меня на плечах. Но, когда я обернулась поблагодарить его, он уже помогал Арквенэн. Нет, мне показалось, что он относится ко мне по-особенному. Тогда бы он сказал мне об этом… В тот день переход оказался особенно трудным. Гористый берег был весь изрезан оврагами, расщелинами, заливами, которые приходилось подолгу обходить. Вдобавок нас упорно поливал дождь, на осыпях камни выворачивались из-под ног, а заросли стланника были особенно цепкими и колючими. Наши мужчины как всегда помогали нам — оберегали на опасных склонах, поддерживали на спусках, подсаживали на подъемах. И все равно мы с Арквенэн измучились, как в первые дни похода. Звезды прошли уже полкруга, когда мы вышли на край высокого обрыва. Под ним в сушу далеко вдавался узкий залив. На той стороне его расстилались пологие, чуть всхолмленные, окутанные туманом вересковые пустоши. Путь наш лежал туда, и хорошо — место казалось подходящим для ночлега, а в заливе могли укрыться корабли. Правда, они были далеко от берега, и нам пришлось двинуться в обход пешком. Прошло изрядно времени, прежде чем я почувствовала, как в запах моря вплелся медовый аромат вереска, а камни под ногами сменились мягким, пружинистым растительным ковром. Корабли тоже вошли в залив, некоторые из Первого Дома уже высадились на берег. Наконец можно было остановиться, сбросить поклажу, разжечь огонь. Я стала озираться, прикидывая, где бы собрать хвороста для костра… Вдруг сквозь меня словно прошла мощная, плотная волна. Воздух дрогнул от неслышного грома. Раздались возгласы испуга и изумления — и тут же смолкли. Угас даже шелест ветра, даже вечный плеск волн. Наступила мертвая тишина. Я медленно обернулась. По ту сторону залива, на утесе, с которого мы недавно спустились, воздвигся исполин в тяжелых ниспадающих одеждах. От него исходила безмерная, бесстрастная сила. Тучи над ним разошлись, звездный свет упал на суровые черты — и глаза его засияли, как холодное серебро. Тогда я узнала его. Это был Владыка Мандос.