Лёд

Хлопоты заняли изрядно времени: мы оказались не готовы к настоящему походу, к лишениям и жизни под открытым небом. Звезды на небе заметно сдвинулись, пока наши мужчины сделали очаг со слегой*, собрали у кого какие нашлись котелки и припасы. Из дробленого зерна с овощами мы сварили похлебку для детей и раненых. Остальные довольствовались кашицей из размокших лембасов — далеко не все уберегли свои сумки и мешки от дождя. Сухие дорожные хлебцы решили приберечь на будущее: мало ли, что ждет нас впереди… Пока мы ели, устроившись вокруг костра на поваленных стволах, на камнях или просто на земле, вернулся наш Лорд вместе с Артафиндэ и отцом Ниэллина. Лица всех троих были серыми от усталости. Неудивительно, если они все это время занимались целительством… и если им, как Ниэллину, каждый раз приходилось терпеть чужую боль. Мы поднялись, приветствуя Лорда Арафинвэ, но он лишь махнул рукой. Усевшись на бревно рядом со своими детьми, он принял из рук Артанис миску и начал есть. Раньше я нечасто виделась с ним. Он был склонен к уединению, любил размышления, музыку и умные беседы; забавы молодежи не прельщали его. Мудрость и отрешенное спокойствие окружали его невидимым, но осязаемым ореолом, отделяя от нас — быстрых в решениях, легкомысленных и смешливых. Но сейчас, в несчастье, он вдруг стал близок нам как никогда. Я видела, что он глубоко опечален случившимся. Опечален, но не лишен присутствия духа. Не сломлен. В нем будто проявился скрытый до поры стержень — опора не только ему, но и нам. Молча, изредка кивая, он выслушал рассказ Артаресто о том, как мы пережили бурю, потом справился, как чувствуют себя пострадавшие. По счастью, ни в битве, ни во время урагана никто из наших не получил тяжелых ран, однако некоторым не помешала бы помощь целителя. И всем требовался отдых — под проливным дождем мало кому удалось сомкнуть глаза. — Что ж, тогда мы останемся здесь на полный оборот звезд, — спокойно сказал Лорд. — Нолофинвэ решил так же — у него не все смогут сегодня продолжить путь. И, коль скоро у нас появилось время, стоит поразмыслить, куда идти. Мы переглянулись. Поразмыслить? О чем здесь думать? Надо идти к морю, чтобы встретиться там с Первым Домом. Ведь волнение скоро уляжется, и корабли смогут подойти к берегу. Правда, тут же я вспомнила, какой ценой корабли достались нам. Сердце у меня сжалось: страшно было представить, что придется ступить на политую кровью палубу. Но… Представить, что мы откажемся от похода и вернемся домой, было еще страшнее. Как мы расскажем родителям о случившемся в Альквалондэ? О сражении не с прислужниками Врага, а с друзьями и сородичами? С чем предстанем перед Владыками? Я содрогнулась, вспомнив крики, лязг железа, хрип умирающего, горячую жижу на своих руках… Получается, мы ушли из Тириона только затем, чтобы принести мореходам смерть? И наш поход запомнится этим деянием и свершением? Нет. Надо идти дальше. Надо исполнить что должно — победить Моргота, вернуть Сильмариллы. Что еще оправдает нас в собственных глазах? Лорд Арафинвэ не требовал немедленного ответа. Он отдал несколько простых, обыденных распоряжений. Младшим сыновьям велел собрать охотников, добыть нам пищу; Артанис направил к женщинам с детьми — помочь и проследить, чтобы у них ни в чем не было недостатка; Артафиндэ же велел отдыхать. Тот не возражал: он и правда клевал носом. Сам Лорд отправился обходить лагерь. А я попросила Лальмиона взглянуть на Тиндала. Мы рассказали, как было дело. Целитель похвалил меня и очень внимательно выслушал Ниэллина, который запинаясь объяснил, как ему удалось снять боль и усыпить раненого. — Понятно. А закрыться от его боли ты не смог, — утвердительно произнес Лальмион. — Что ж, пришла пора тебе учиться. Таким даром надо пользоваться умеючи. Я позову тебя, когда снова пойду в лагерь Нолофинвэ. Ниэллин кивнул, хоть лицо его не выразило собой радости. Мне же стало совсем боязно и смутно на душе. Целитель уверен, что дар его сына пригодится нам. Наверное, он прав: если мы вступим в борьбу с Морготом, новые битвы и новые раны неизбежны… Нет! Я не буду сейчас думать о неслучившемся. Сначала надо залечить то, что уже есть. Тиндал дремал в шалаше. Лальмион осмотрел его при свете фонаря и остался доволен: крови на повязке было совсем немного, и, хоть швы я наложила вкривь и вкось, порез под ними уже схватился корочкой. Проведя рукой вдоль раны, целитель заключил: — Повезло. Легко отделался, могло быть куда хуже. Разнимать драки — дело неблагодарное. — Какое уж тут везение, — проворчал мой брат. Лальмион похлопал его по плечу: — Жив — вот тебе и везение. Через полкруга будешь на ногах, а кругов через пять и не вспомнишь о ране. Это все цветочки… Он наложил чистую повязку и вылез из шалаша. Заметно приободрившись, Тиндал упросил выпустить «на свет» и его — мол, терпения его больше нет валяться тут в темноте и одиночестве, он чувствует себя отлично и ему незачем ждать полкруга, чтобы встать на ноги. В самом деле, в шалаше было слишком уж темно и промозгло. Мы помогли Тиндалу одеться и отвели к костру. Правда, ноги у него заплетались, а на бревно он скорее упал, чем уселся. Только я, устроившись рядом с ним, разложила на коленях его куртку и рубаху — в них надо было зачинить прорехи — как меня окликнула Арквенэн: — Тинвэ! Иди сюда, поможешь мне! Я вскочила, решив, будто речь идет о чем-то серьезном. Но подруга отвела меня в сторону и с горечью сказала: — Посмотри на себя — на кого ты похожа? Лохматая, платье все в грязи, на носу сажа. И ведь я выгляжу ничуть не лучше. Если так пойдет дальше, мы распугаем чудищ Серединных Земель одним своим видом! Да уж, после ночевки на голой земле и возни у костра платья у нас измялись, на подолы налипла земля, зола и мелкий лесной мусор, растрепавшиеся волосы висели неопрятными космами. Это было слишком даже для похода. Мы нашли укромное местечко у реки, торопливо омылись в холодной воде, заплели друг другу косы, кое-как почистили одежду. Арквенэн озабоченно разглядывала запятнанную юбку: — При такой жизни ненадолго мне хватит платья! У меня всего-то два запасных! Повезло Артанис — ей кто-то из братьев одолжил штаны… Я пожала плечами. Мне было все равно, что носить. Штаны запачкаются, как и юбка. Но лесная грязь на одежде мало беспокоила меня — не появилось бы на ней новой крови… Когда мы вернулись на поляну, я заметила, что народу вокруг костра стало меньше. Младшие сыновья Лорда, с ними Алассарэ и еще несколько мужчин отправились на охоту. В здешних горах в изобилии водились и косули, и дикие бараны с огромными, круто изогнутыми рогами. Правда, подобраться к сторожким зверям на выстрел было непросто. Улыбнется ли охотникам удача в нынешних сумерках? Не грозит ли нам еще и голод? Но не это волновало собравшихся у огня. Подойдя ближе, я услышала: — … сами виноваты! Ольвэ мог бы ответить на просьбу Феанаро, поделиться с нами кораблями! — с жаром говорил незнакомый нолдо, судя по нарукавному знаку, из Второго Дома. — Но он оказался жаден и весь его народ поплатился за это! — О да! Отцу нашей матери неведома щедрость. То ли дело Феанаро! Как охотно он поделился с нами Светом Сильмариллов! — едко произнесла Артанис. — Феанаро не мог поделиться с нами Светом, раз Сильмариллы похитил Моргот! — воскликнула Арквенэн. — А мореходам стоило бы помочь нам! Ведь, чем скорее мы переплывем море, тем скорее вернем Свет! Артанис только возмущенно передернула плечами. Артаресто ласково сжал ей руку и сказал, ни к кому особо не обращаясь: — Нелегко помогать тем, кто требует помощи с оружием в руках и недобрыми словами на языке. — Глупо не помогать тем, кто требует помощи с оружием в руках, — возразил кто-то из мужчин. — Неужели мореходы не видели, что им не выстоять против наших Домов? — Они не думали, что мы обратим оружие против них. Они не ждали кровопролития,— тихо проговорил Ниэллин. Он сидел на моем месте рядом с Тиндалом, так что тот мог опереться на его плечо. — Надо было уступить нам сразу, как только начался бой! — высказался гость из Второго Дома. — Тогда бы кровопролития не случилось. А ведь и наших там полегло немало! — Посмотрел бы я, как ты уступишь, когда кто-то придет силой отнять твое достояние, — проворчал Тиндал. Гость покосился на него, но ничего не ответил. — Это Владыки запретили тэлери помогать нам, — услышала я полный обиды голос Айвенэн. — А может, и вовсе велели мореходам нас задержать! — Это невозможно, — в наступившей тишине твердо молвил Артаресто. — Ты же слышала, что сказал посланец Манвэ: Владыки обещали не препятствовать нашему походу. А они никогда не лгали нам. Но его слова не убедили Арквенэн: — Ваш отец и весь ваш Дом слишком доверяет Владыкам! Это они мешают нам! Иначе мы были бы уже на том берегу! — Если бы они захотели помешать нам, мы и шагу не сделали бы из Тириона, — в освещенный круг вступил Артафиндэ. Ему, как видно, не спалось, и он вернулся к костру. — Но Владыки слишком уважают нашу волю, чтобы взять над нами власть. А ведь он прав! Мощь Владык велика. Ополчись они на нас — сможем ли мы устоять перед Стихиями? Одолеть ураган или потоп? Нет. Владыки никогда не пытались подчинить нас силой или внушить нам повиновение — подавить нашу волю. Даже тогда, когда им нужны были Сильмариллы Феанаро. Даже сейчас, когда столкновение нашей воли с волей тэлери закончилось братоубийством. — То, что сделано — сделано нами. Нам нет причин обвинять Владык, — добавил Артафиндэ. — Ну так и мы не виноваты! — вскинулся нолдо из Второго Дома. — Всему виной — упрямство и жадность тэлери! — Да. Они вдруг стали так жадны до наших мечей, что сами напоролись на них, — тихо, но внятно пробормотала Артанис. Нолдо из Второго Дома резко повернулся к ней. Щеки его вспыхнули, он открыл было рот… И вдруг раздался пронзительный детский визг. Все подскочили. Айвенэн с круглыми от страха глазами бросилась на крик, я побежала за ней… Конечно! Кто бы сомневался, что тут не обошлось без Соронвэ? Мальчишка подбил на шалость пару своих приятелей. Они вычернили углем лица и теперь пугали девчонок: прятались за деревьями и камнями, и как только жертва приближалась, выпрыгивали, вытаращив глаза и оскалив зубы. Когда передо мной выскочило такое страшилище, я сама едва не взвизгнула! Соронвэ вдобавок поймал ужа и теперь подсовывал девочкам под нос, наслаждаясь их испугом. От такой игры бедный змей совсем обессилел и висел безжизненной веревкой. — Как тебе не стыдно! — возмутилась я. — Вот если бы тебя схватили и таскали бы туда-сюда, болтали бы в воздухе, трясли и раскачивали — тебе бы понравилось? — Он сам меня просил! Ему скучно все время ползать, он хотел посмотреть на землю сверху. И еще он замерз, а у меня руки теплые! Соронвэ оправдывался с самым честным видом. Однако, едва я отобрала и отпустила ужа, тот сразу ожил и мигом исчез в щели между камнями. Айвенэн отчитывала сына за другое: — Соронвэ, нехорошо сейчас шуметь и шалить! У нас случилась беда, несчастье… Столько народу погибло! И еще эта буря! А тебе бы все резвиться! Когда я даже не знаю, жив ли твой батюшка… Она вдруг расплакалась. Дети пока не почувствовали и не осознали горе взрослых. Наверное, Соронвэ не понял увиденного в Альквалондэ; для него поход все еще оставался веселым приключением. Но отчаяние матери напугало его, и он бросился обниматься и целоваться, пачкая Айвенэн в саже. У Сулиэль, прибежавшей, едва мы поймали ее братца, личико вдруг вытянулось, глаза наполнились слезами. Дрожащим голоском она принялась спрашивать, где батюшка и когда он придет за ними. Я присела перед ней и утерла ей слезы: — Не плачь. Твой батюшка на корабле. Ты слышала, какой сильный был ветер? Он унес корабли далеко-далеко в море. Сейчас ветер утих. Корабли скоро вернутся, и мы встретимся с твоим батюшкой на берегу. Сулиэль послушно кивала, шмыгая носиком. Айвенэн тоже успокоилась: ей как будто не хватало именно этих слов, чтобы вернуть присутствие духа. Вдвоем мы отловили остальных шалунов и отвели детей к реке. Потребовалось немало времени и сил, чтобы отмыть их дочиста и в то же время не дать им вымокнуть с ног до головы! Между тем лес вокруг нас пробуждался после бури. В ветвях возились, перепархивали, осторожно посвистывали, пробуя голоса, птицы. По стволу скользнула белка и затрещала, затеяв ссору с соседкой; издали донеслась дробь дятла… Мягко, успокоительно журчала вода в реке. Забывшись, можно было представить, что мы на безмятежной прогулке в приморских горах… Но, едва с моря долетал порыв ветра, вместо криков чаек мне слышались в нем рыдания и стоны. Я вновь вспоминала вчерашнее побоище... и вновь с усилием заталкивала страшные картины в глубь памяти. С тоской бороться легче, если дать работу рукам. Оставив Айвенэн с детьми, я вернулась к костру и занялась одеждой брата. Тщательно, стежок за стежком, я зашила его рубаху и куртку — той же иглой и нитью, что и его рану. Нет, мне никак не удавалось отвлечься от мыслей о беде. Если бы она оставила по себе только дыры в платье! За хлопотами я почти не смотрела на небо. Но движение звезд не прекратилось, и время текло своим чередом. Тиндала одолела слабость, но лечь в шалаше он отказался и, завернувшись в плащ, уснул прямо под ближайшей сосной; Лальмион с Ниэллином ушли в лагерь Второго дома, врачевать тамошних раненых. Вскоре после того к костру прибежали дети. Мы развлекали их игрой в слова и сказками, пока не вернулись охотники с добычей — косулей и дюжиной рябчиков. Разделывать и готовить мясо на огне всегда было занятием мужчин, но и нам досталось работа — пришлось ощипать и выпотрошить птицу. Потом мы снова варили похлебку, кормили детей, мыли в реке посуду… Когда мужчины изжарили мясо, мы опять собрались у костра в тесный круг. Раньше я любила охотничьи трапезы. Набегавшись за день, мы с удовольствием рассаживались у огня, со вкусом вгрызались в сочные куски, запивали еду вином, от которого согревалось тело и радовалась душа. Ловкие охотники наперебой хвастались своими подвигами. Потом кто-нибудь брал в руки лютню и мы пели песни, одну другой веселее и громче; а не то загадывали загадки или состязались, кто смешней изобразит птицу или зверя… Сейчас было по-другому. Мы утоляли голод молча. Каждого тяготили невеселые думы, и разговоры затихали, не успев начаться. Я пристала было к Алассарэ с расспросами об охоте, но он, обычно любитель поболтать, только буркнул: «Охота и охота. Загнали, подстрелили, да и дело с концом». Я насытилась сама, разбудила и заставила поесть брата, когда к костру подошли Лальмион с Ниэллином. У целителя вид был уставший, но и только; Ниэллин же, жуткого серо-белого цвета, с темными кругами под глазами, выглядел вконец изнуренным. Тяжело опустившись на землю, он с жадностью припал к фляге с водой, а когда я спросила, голоден ли он — уставился на меня бессмысленным взглядом, будто не понимая, о чем речь. Я протянула ему кусок мяса. Он вдруг поменялся в лице, вскочил и бросился прочь от костра. Оторопев, я сунула миску в руки Тиндалу и кинулась за ним. Ниэллин убежал недалеко. Я нашла его в паре десятков шагов, за большой сосной. Ухватившись за ствол, он корчился в приступе неудержимой рвоты. — Что с тобой?! — Уйди… не смотри… Его прямо-таки выворачивало наизнанку. От острой жалости у меня у самой в животе все свело. Как его можно оставить? Я сбегала к костру и вернулась с кружкой воды: — Что они с тобой сделали? Ниэллин с трудом выпрямился, цепляясь за дерево. — Я не могу… — прошептал он. — Я чувствую… Это мнимая боль, но… там был один… его ударили ножом… в живот. Его снова скрутил рвотный позыв. Я подождала, пока он пройдет, дала Ниэллину напиться, а остаток воды слила на руки, чтобы он умылся и скорее пришел в себя. Убедившись, что ему полегчало, я отправилась к Лальмиону. Все во мне клокотало от жаркого сочувствия и от возмущения: чего ради лекарь мучает сына?! Неужто он не может справиться без помощника? — Не расстраивайся так, девочка моя, — отвечал Лальмион, когда я налетела на него с упреками. — Да, первые пару раз тяжело. Но Ниэллину это не принесет вреда. Так он скорее научится изгонять чужую боль, не принимая ее за свою. Неужели все лекари такие безжалостные? — У нас ведь есть целители кроме тебя, зачем еще и Ниэллин?! — Запас суму не тянет. Поверь мне, девочка, в Серединных Землях ни один лекарь не окажется лишним. Пусть Ниэллин учится сейчас. Потом ему может попросту не хватить времени. Его слова не сильно ободрили меня. Опять он предлагает ждать от будущего несчастий — да каких! Однако… раз Ниэллин согласился с таким решением отца… Наверное, мне не стоит отговаривать друга от благого дела? Он, действительно, вскоре оправился и вернулся к костру. Взгляд его прояснился, лицо вновь обрело живые краски. Но поесть он так и не решился, только вдоволь напился травяного отвара, который приготовил ему Лальмион. Лекарям — как и всем нам — стоило бы отдохнуть и как следует выспаться перед дорогой. Но мы медлили, не желая расходиться, удаляться от тепла и света огня. Всем нам словно было боязно оказаться наедине с темнотой и собственными мыслями. Ниэллин взял лютню. Пальцы его перебирали струны, создавая печальные, резковатые созвучия. Сначала разрозненные и спутанные, они становились богаче и напевнее, соединялись друг с другом. Вот-вот под руками музыканта из беспорядка родится мелодия… Я замерла в ожидании этого мига… и вдруг сквозь музыку послышались торопливые шаги и чье-то неровное, шумное дыхание. Я резко обернулась, но возглас Ангарато опередил меня: — Что там, брат?! — Тэлери… Они… у ворот, — невнятно вымолвил Айканаро. Оказывается, это он со всех ног примчался к нам. — Ой! Они напали!.. — вскрикнула Арквенэн в испуге. Айканаро покачал головой: — Нет. Они... выносят наших мертвых. Узнав такое, разве можно было остаться на месте? Очень скоро мы вперемешку со Вторым Домом столпились у дороги, не решаясь подойти к воротам вплотную — потрясенные, растерянные, оцепеневшие от нового ужаса и горя. Врата Альквалондэ были распахнуты настежь. На плащах и грубых носилках тэлери выносили убитых и укладывали их на землю, одного за другим. Они не смотрели в нашу сторону, но помнили о нас: под стеной и на стене стояли лучники с наложенными на тетивы стрелами. Мореходы не собирались снова впускать в город живых врагов. И отказали в упокоении мертвым. Мы стояли неподвижно и тихо. Немыслимо было вмешаться — прервать страшную работу мореходов, устроить над убитыми свару, а может, и новое сражение. Лишь когда последнее тело легло на землю и ворота с лязгом затворились, мы отважились подойти. Погибших было не меньше сотни. Я никогда не видала столько мертвых тел. Я вообще не видала мертвых так близко — кроме тэлеро, которого зарубили на моих глазах. Теперь я не могла отвести взгляд от пустых, застывших лиц. Все это были нолдор Первого и Второго дома; со многими я была знакома раньше, но сейчас едва узнавала их — до того чужд и непривычен стал их облик. Лица некоторых изуродовали раны; другие лежали, будто живые, с открытыми глазами — но зрачки их потускнели и помутнели. Страдание, гнев, страх изгладились из них — и нестерпимой жутью веяло от этого безразличного спокойствия. Вокруг поднялся плач, Арквенэн разрыдалась в голос. Я же не могла издать ни звука. Горе, приглушенное будничной суетой, вдруг затопило меня, ослепило, сжало горло, ледяными тисками сдавило сердце… Если бы горе убивало, я, наверное, тут же упала бы мертвой. Но нет. Спустя миг дурнота прошла, дыхание вернулось, только зрение и слух мне будто застлал вязкий, густой туман, от которого картины потускнели, а звуки стали неясными и зыбкими. Голоса и стоны вокруг слились в неразборчивый гул. Я видела смутно, как идут вдоль длинного ряда тел Лорды, склоняются над лежащими, касаются их лиц… Как заламывают руки над погибшими их родичи… Как Арафинвэ шевелит губами — наверное, говорит что-то… Но я расслышала лишь: «…упокоить во чреве земли». Я никак не могла сообразить, что это значит. Тут мужчины Второго Дома стали по двое поднимать убитых и уносить куда-то за деревья. Я побрела следом, спотыкаясь на каждом шагу. Ниэллин нагнал меня, крепко взял за локоть — да так и вел весь медленный, печальный путь через сосновый бор, потом вдоль скалистого основания горы до глубокого черного грота. Туда, во чрево земли, отнесли всех погибших. Каждого я провожала взглядом. Они ушли из Тириона, чтобы следовать своим путем, чтобы обрести новый дом в новых землях. Быстро окончился их путь, темным и тесным оказалось жилище! Кто из нас ждал такого, выступая в поход под громкие речи и пение труб? Вход в пещеру заложили камнями, чтобы покой мертвых не потревожили ни зверь, ни птица. Погребение завершилось, постепенно затихли рыдания. Но мы не расходились, в молчании ожидая слов наших Лордов. Они стояли у самой скалы, плечом к плечу — Арафинвэ, печально склонивший голову, и Нолофинвэ, прямой как струна, с жестким, окаменевшим лицом. Он заговорил первым, и голос его был сух и тверд, словно камень, а слова отрывисты и резки: — Нолдор, друзья мои! Ныне мы прощаемся с нашими братьями. Расстаемся с ними навеки, оставляем их, ибо мертвые не могут сопутствовать живым. Страшен этот час, тяжела наша скорбь. Тем горше, что причина ее не в сражении с Врагом, но в жестокой битве с сородичами. Никогда прежде не случалось между эльдар такой усобицы. Наши отцы и праотцы не поднимали оружия друг на друга даже в Затененных Землях. И сейчас не злой умысел, а чудовищная ошибка столкнула в бою нас и тэлери. Эту ошибку не исправить словами. Не утишить словами скорбь, не вернуть мертвым жизнь. Слова пусты. Делами следует нам почтить память убитых. Значит, дела наши должны быть достойны их памяти. Он помолчал, оглядывая нас пристально, как будто хотел заглянуть в глаза каждому, потом продолжал: — Будем ли мы мстить за погибших? Нет! Месть повлечет за собой новое братоубийство. Нам не будет прощения, если такое случится вновь, и случится по нашему произволу. Продолжим ли мы путь? Да! Только борьба с Врагом оправдает нас. Нам не будет прощения, если мы откажемся от цели. Так не сделаем же напрасной великую жертву, что принесли наши братья! Согласны ли вы со мной, друзья мои? — Да! Согласны! — загудела толпа. Нолофинвэ кивнул. Тогда Лорд Арафинвэ поднял руку, призывая к вниманию, и шагнул вперед. — Помните ли вы слова посланца Манвэ? — спросил он как всегда негромко и мягко. — Они сбылись. Наш путь только начался, а мы уже испытали скорби, которые нам не дано было провидеть. Нас постигло ужасное несчастье, о котором мы не забудем до конца времен. Горько сознавать, что отчасти виной ему – наша спешка. Она исказила наш взгляд, затмила разум, толкнула на дела, воистину достойные сожаления. Потому я прошу — не будьте опрометчивы и поспешны сейчас, когда мы снова выбираем путь. Кто знает, что ждет нас впереди? Как еще будет испытана наша стойкость? Наше терпение? Наша совесть? Мы принимаем общее решение. Но перед совестью каждый ответит сам. Спросите себя — готовы ли вы отвечать за свои решения и поступки? Готовы ли принять их следствия как свою, а не навязанную кем-то участь? Нолофинвэ с изумлением глянул на нашего Лорда. — О чем ты, брат? — резко спросил он. — Скажи прямо! Ты сомневаешься в нашей стойкости? Или в нашем выборе? — Мы не знаем пределов нашей стойкости. И не всегда делаем правильный выбор. Но отныне мы знаем, что цена ошибки – жизнь, и не только собственная. Готовы ли мы платить чужими жизнями за наши ошибки? Чем дальше мы зайдем по этому пути, тем труднее будет вернуться. И потому, если кто-то сомневается, стоит ли ему идти вперед — пусть примет иное решение. Толпа зашумела: слова Лорда Арафинвэ не понравились нам. — Ты напрасно пугаешь нас, Лорд! Мы не повторим своих ошибок! — слышала я со всех сторон. — Слова посланца Манвэ исполнились — значит, худшее уже случилось! Дальше путь станет легче! Нолофинвэ вздернул подбородок: — Уж не трусость ли говорит в тебе, брат?! Не ее ли шепот ты принимаешь за голос мудрости?! Он обвел глазами притихшее собрание, и я вдруг заметила, что он похож на Феанаро не меньше, чем на своего младшего брата. — Я дал клятву, — помолчав, сказал он жестко. — Я исполню ее. Но Арафинвэ прав — сомнения и слабость воистину гибельны в тяжелом пути. Пусть со мною идут те, кто сохранил храбрость, стойкость и верность. Тот, кто напуган и усомнился, пусть возвращается в Тирион. Лорд Арафинвэ не дрогнув встретил недовольные, презрительные взгляды, что бросали на него многие, и молвил только: — Я приму любое решение моего народа. Увы, если он думал уговорить нас вернуться домой, он напрасно потратил слова. Все как один решили идти дальше. Разве можно было отступить — и тем признаться в сомнениях и трусости? — Зачем только наш Лорд начал этот разговор? — с досадливым недоумением спросил Тиндал, когда мы шли обратно в лагерь. — Зачем намекал, что лучше бы нам вернуться? Теперь Второй Дом будет держать его — а заодно и всех нас — за слабаков и трусов! — Лорд не трус, — произнес Ниэллин задумчиво. — Я бы побоялся говорить перед всеми так, как говорил он. — Это точно. Нужна смелость, чтобы напомнить Нолофинвэ, что и он может ошибаться, — хмыкнул Алассарэ. — А по-моему, дело не в Нолофинвэ, — сказала я. — Лорд хотел напомнить нам, что каждый должен сам принять свое решение. Потому что отвечать за него тоже придется самому. — Ну, не знаю. О чем тут думать? Как все, так и я, — заявила Арквенэн. — Разве единство — это не важно? Если сделать, как говорит наш Лорд, мы, чего доброго, разбредемся в разные стороны, и наш поход закончится тут же! Нет, этого пока опасаться не приходилось. Вернувшись, мы сразу занялись сборами. Не хотелось ни на час задерживаться в месте, отмеченном неизбывной скорбью, тем более что время, назначенное Лордами для стоянки, почти истекло. Большинство пострадавших оправилось; для тех, кто еще не мог идти сам, сделали носилки. Мы разобрали шатры и палатки, распихали по сумкам вещи, загасили костры… Вскоре длинная вереница путников потянулась между деревьями. Далеко обходя Альквалондэ, мы спускались к морю, где нас наверняка уже ждал Первый Дом на захваченных у тэлери кораблях.