Лёд

Как ни стремились мы вперед, потребовался целый круг звезд, чтобы после бури мы пришли в себя и продолжили путь. Отставших ждали долго. Чтобы указать им место, Артафиндэ велел через равные промежутки времени пускать в воздух зажженные стрелы. И все равно, прошло около двух часов, прежде чем на ледовом поле собрался почти весь наш Дом. Почти — ибо некоторых мы так и не дождались. Те, что подходили, еле плелись, подавленные и измученные, в засыпанной снегом, обледеневшей одежде. Некоторые в придачу к грузу тащили на руках плачущих, дрожащих детей. Другие, напротив, шли без всякой ноши. Должно быть, ослабев, они бросили поклажу, чтобы спастись самим. Но, выходит, мы лишились части припасов… В каждом я выглядывала Ниэллина, но раньше заметила Айвенэн. Она брела, низко опустив голову. Сулиэль и Соронвэ, уцепившись за ее руки, ковыляли рядом. Дети спотыкались на каждом шагу, и даже плакать у них не было сил. У Айвенэн же слезы прочертили по щекам длинные дорожки. Я кинулась к ним, и она, выпустив детей, ухватилась за меня: — Тинвиэль, ты цела, хоть это радость! Ужас-то какой! Еле спаслись, сотню раз чуть под лед не провалились… А Элеммир? Ты видела? Бедный, бедный!.. Дети так его полюбили, а он… За что ему такая смерть?! Я не знала. Никто не заслуживает такой смерти, и меньше всех Элеммир! Он был добрее нас всех, он горько жалел, что сражался в Альквалондэ и сто раз искупил ту свою вину. Он погиб случайно, его убил лед… Или на нем исполнился наш рок, о котором говорил Владыка Мандос? Выходит, рок разит беспощадно, не выбирая, не считаясь с мерой вины. Как страшно думать об этом! — Не плачь, Айвенэн, — с трудом шевеля губами, выговорила я. — Лучше надейся. Пусть Владыка Мандос будет милостив к Элеммиру. — Да какая у Мандоса может быть милость!.. Меня дернули за рукав. Я обернулась — и встретила испуганный взгляд Соронвэ. — Т-тинвэ! Я так з-замерз! А где Элеммир? — пролепетал он. — Он п-пропал! Б-бросил нас! — расплакалась Сулиэль. Слезы, оттаяв, готовы были хлынуть у меня из глаз. Скрепившись, я снова загнала их внутрь. И сказала как могла твердо: — Элеммир вас не бросил, а спас. Он теперь в Чертогах Мандоса. Он хотел бы к нам вернуться, просто не может. — Как наш б-батюшка, д-да? — Нет! — воскликнула Айвенэн с жаром. — Никогда не говори такого! Сулиэль растерянно хлопала глазами. — Батюшка ждет вас на том берегу, — пообещала я. — Чтобы прийти к нему скорей, надо согреться и поесть. Пойдемте к Тиндалу. Айвенэн утерла слезы, мы кое-как отряхнули с одежды детей снег и отвели их в кособокую снежную хижину. Тиндал разжег там лампу и уже натопил воды. Зря я надеялась, что хлопоты хоть немного успокоят Тиндала! Вид у него был по-прежнему донельзя мрачным. Я осторожно позвала его по осанвэ — и чуть не отшатнулась от кипевшей в его душе бури из скорби, обиды, недоумения, злости… Он тут же закрылся, точно дверь захлопнул: не хотел делиться своим горем даже со мной. Мне ничего не оставалось, кроме как обнять его. А потом заняться едой. Может, ему полегчает, если он поговорит об Элеммире с Айвенэн? Но он молчал. В печали и тревоге ждала я Ниэллина и Алассарэ. Они явились последними. Вместе с Лальмионом и младшими братьями Артафиндэ они привели еще с дюжину отставших сородичей — вконец изнемогших, отчаявшихся, потерявших поклажу, замерзших до оцепенения. Те еле держались на ногах; двоих и вовсе везли, уложив на волокуши. Артафиндэ первым встретил их. По его распоряжению ослабевших путников увели в укрытия. Лальмион пошел с ними — да, тут нужна будет помощь целителя! Потом Артафиндэ спросил у братьев: — Это все? Айканаро кивнул: — Да. Мы подобрали всех, кого нашли. — Повезло еще, лед встал, — добавил Ангарато, — а то мы их бы не довели. Так вот почему они так задержались! Они искали и поднимали всех, кто, обессилев, не мог идти сам. Хорошо, что таких оказалось немного! — Благодарю, — с чувством сказал Артафиндэ. Он обнял обоих братьев, постоял так, а потом сказал громко, обращаясь к собравшимся вокруг: — Друзья мои! Ныне мы подверглись страшному испытанию — боюсь, первому из многих. Мы выдержали его благодаря Тиндалу, сыну Тиринхиля, который сумел найти путь через ледяную трясину. Честь ему и хвала! Хвала и вечная память Элеммиру из Первого Дома, который стал нам искренним другом — и не пожалел своей жизни ради друзей. И я более чем благодарен всем, кто не только сам одолел сегодняшний путь, но и помог другим пройти его. Он помолчал, затем продолжал: — Мы не дождались пока восемнадцати мужчин и пятерых женщин. Есть надежда, что они живы и лишь заплутали во льдах. Мы будем подавать знаки огнем еще полкруга — быть может, они выйдут к нам. Кроме того, я получил весть от Лорда Нолофинвэ. Второй Дом тоже прошел через зыбкий лед. Сейчас они направляются сюда. Прошу всех, кто передохнул и подкрепился, вместе со мной встретить их, ибо им потребуется помощь. Те, кто лишился поклажи и еще не нашел себе приюта, пусть идут в шатер к Артанис. Там они смогут согреться и поесть. Мы должны также подсчитать, сколько у нас осталось топлива и еды. Поэтому пусть каждый, кто сберег припасы, после отдыха сообщит о них Артаресто. Как ни просты были эти распоряжения, они придали мне уверенности — благодаря спокойствию, с которым держался наш новый Лорд. Этим спокойствием он будто обещал управиться не только с нашей растерянностью, но и с буйством льда, и со снегопадом, и с прочими бедами нашего пути. Мы зашевелились. Одни направились к Артафиндэ, другие — к своим укрытиям, Ниэллин наконец-то шагнул ко мне… Тиндал заступил ему дорогу. — Ты! Ты искал пропавших! Вытащил их!.. — начал он дрожащим голосом. — А меня прогнал, не дал найти Элеммира! Может, я бы спас его. А так он погиб! Погиб… а я не помог ему! Даже не попытался!.. Так вот что мучило моего брата! Ниэллин удивленно смотрел на Тиндала. — Я видел, как это случилось, — ответил он устало. — Элеммир погиб сразу. Ты тоже мог бы уйти под лед. Но ты выжил сам и спас многих. — Тиндал, не дури, — поддержал Алассарэ. — Элеммира, беднягу, страшно жаль. Но чем бы ты помог ему, если бы тоже утонул? — Да уж! Вы правы, оба! Вы всегда правы! Ненавижу эту вашу правоту! — Тиндал!.. Но брат, махнув рукой, бегом кинулся прочь, и до меня донеслись его отрывистые, сдавленные рыдания. Ниэллин, остолбенев, смотрел ему вслед. Алассарэ сказал хмуро: — Бедняга. Ну ничего, потом поймет. — Поймет, — безжизненно согласился Ниэллин. Оба они как-то сникли, и я вдруг поняла, что они устали до изнеможения и замерзли, что они, как и все мы, напуганы внезапным бедствием и подавлены гибелью Элеммира… Просто, помогая другим, не позволяют себе заметить этого. Но это же не значит, что им самим не нужна помощь. Да только примут ли они ее? — Пойдемте к нам, — сказала я. — Мне так холодно… А в хижине чем больше народу, тем теплее. И я как раз замочила мясо. Надо есть скорей, пока не остыло. После таких слов Ниэллин и Алассарэ без возражений пошли со мною. Хижина наша была невелика. Мы набились в нее так тесно, что едва хватило места вытянуть ноги. Зато в ней и правда стало почти тепло, и меня разморило, едва я проглотила свою долю пищи. Все же я расслышала сквозь дремоту, как вернулся Тиндал и как он прерывающимся голосом просил у Ниэллина прощения. Значит, понял, что в гибели Элеммира винить некого… С этой мыслью я уснула. Я спала так крепко, что не слышала, как явился Второй Дом. Только поутру, выбравшись наружу, увидела, что лагерь наш разросся вдвое, и над одной из снежных хижин трепещет на ветру голубой с серебряным, в цвет льда и снега, стяг Нолофинвэ. От укрытия к укрытию ходил Турукано. Расспросив его, я узнала, что Второй Дом тоже понес потери во время вчерашнего бедствия, что Лорд Нолофинвэ уже совещается с нашим Лордом, а ему, Турукано, поручено подсчитать оставшиеся в их Доме припасы. Вскоре на совет к Лордам призвали мастеров — звездочетов и землеведов, а так же разведчиков, и в их числе — Алассарэ и Тиндала. За Ниэллином зашел отец и позвал его врачевать пострадавших от мороза. Мы с Арквенэн пошли с ними. Целителей пригласили в шатер Артанис, где ярко горели две жировые лампы, и было тепло. Вокруг шатра собралась изрядная толпа. Многие накануне промочили сапоги и рукавицы, отчего руки и ноги у них замерзли до онемения. Теперь же пальцы распухли, болели и зудели, будто обожженные. Оказывается, мороз ранит наподобие огня! Больше всех досталось тем двоим, кого вчера привезли на волокушах: лица у них покрылись струпьями, на кистях и стопах вздулись кровавые пузыри, кончики распухших пальцев почернели. Ниэллин осторожно ощупывал больные места. Судя по его озадаченному лицу, исцелить эти раны будет совсем не просто! Среди пострадавших было и трое детей. Как сокрушались их матери! Мне тоже страшно было смотреть на изуродованные болячками маленькие ручки и ножки. И ведь вина малышей только в том, что их родители отвергли призыв Мандоса и решились на неизведанный путь… Даже дети отныне во власти нашего рока! Лишь теперь я до конца поняла, о чем Лорд Арафинвэ предупреждал Ингора и Айвенэн. Сумеем ли мы уберечь Сулиэль и Соронвэ? Хоть бы они невредимыми одолели трудный путь! Лальмион не дал нам с Арквенэн праздно охать и ужасаться: вручил нам мешочек с сухой травяной смесью, велел истолочь ее и смешать с топленым жиром, а потом смазывать этой мазью обмороженные места. Да, без помощников лекарям уже не обойтись. Им не хватит ни времени, ни сил, чтобы врачевать каждого своими руками. Их дело — исцелять самые тяжелые раны… а заживить остальные поможет снадобье. Вскоре к нам присоединилась Артанис. Мы работали не покладая рук, но поток страждущих все не иссякал. Однако нам пришлось прерваться, когда вестник позвал нас выслушать обращение Лордов. Всей толпой мы собрались на краю лагеря, вокруг ледяного бугра, на который поднялись Нолофинвэ и Артафиндэ. Первым говорил Нолофинвэ. Начал он с потерь, которые мы понесли из-за внезапного натиска стихии: во время бедствия в зыбких льдах пропало больше полусотни путников. Лишь трое заблудившихся, обмороженные и еле живые, сумели выйти к лагерю ночью. Сейчас ими занимаются целители Второго Дома, но неизвестно, смогут ли те идти дальше на своих ногах. — А остальные?! — перебил кто-то. — Лорд Нолофинвэ, надо найти их! — Нет, — стылым голосом ответил тот. — Это слишком опасно. — Мы что, бросим их?! Другой воззвал: — Лорд Артафиндэ! Среди пропавших есть и наши! Не ты ли поклялся беречь наш Дом? — Я должен уберечь живых. Мертвых беречь поздно, — сказал Артафиндэ мрачно. — С чего вы взяли, что они мертвы?! Народ зашумел. Нолофинвэ повысил голос: — Кто верит, что они живы? Шум притих. Над толпой нерешительно поднялось несколько рук. Нолофинвэ продолжал жестко: — Ни один из пропавших не ответил на осанвэ. Ни мне, ни Лорду Артафиндэ, ни своим друзьям и родичам. Где вы собираетесь искать их? Все молчали. Позади остались лиги и лиги искореженного льда, и метель уже замела наши следы. Найти в ледяном хаосе сородича, живого или мертвого, сложнее, чем отыскать иголку в траве. И что, если во время поисков льды снова придут в движение? Как бы спасатели не пропали там сами! Я понимала, что Лорды не могут рисковать живыми ради тех, кто, скорее всего, уже мертв. И все равно на совесть мою легла новая тяжесть. В первый раз мы бросаем сородичей, не убедившись в их гибели. В первый раз — но в последний ли? — Нам нельзя тратить время и силы на бесплодные поиски, — говорил между тем Нолофинвэ. — Мы не только лишились товарищей — потеряна четверть припасов. Прошли же мы едва ли шестую часть пути. Если мы будем медлить, топливо и пища закончатся раньше, чем мы достигнем берега. Тогда мы все останемся во льдах навечно. — Мы обречены! — в ужасе вскричала Айвенэн. — Нет, если мы будем действовать разумно, — возразил Артафиндэ. Он рассказал, что именно считает разумным. Чтобы сократить задержки и беспорядок, неизбежный при движении всей толпы народа, он предложил нам разделиться на несколько отрядов. Первыми, как и раньше, пойдут разведчики, которые будут меняться каждый переход. Среди них обязательно будут те, кто умеет чувствовать лед. Кроме Тиндала, таких нашлось четверо, и их задача — следить за надежностью льда. Прочие отряды возглавят самые крепкие мужчины. Женщины с детьми и те, кто ослабел от лишений, пойдут в середине, чтобы не отстать и не потеряться. За этим проследят замыкающие. При внезапных подвижках льда разведчики будут указывать путь, с равными промежутками выпуская зажженные стрелы. Две подряд стрелы — знак того, что передовой отряд достиг безопасного места и останавливается на привал. Знак будут повторять, пока все не соберутся вместе. Кроме того, раз запасы наши уменьшились, нам придется определить, сколько из них мы можем тратить ежедневно. По примерным подсчетам, если уменьшить долю каждого на треть, мы растянем припасы еще на шесть-семь десятков кругов. Тогда у нас есть надежда дойти до цели. Артафиндэ умолк, но тут же раздались голоса: — Хорошие придумки! Да только от судьбы не уйдешь! Что, если опять начнется метель? Что, если на нас снова двинутся льды? — Неизвестно, сколько еще нам идти! Вдруг мы задержимся? Тогда припасов так и так не хватит, мы погибнем от голода и холода! — Надо возвращаться! Дойдем до равнины, подготовимся получше, а потом выступим снова! Толпа зашумела, где одобрительно, где возмущенно. — Я не вернусь! — отрезал Нолофинвэ. — Я дал клятву и исполню ее. — Мы сами отказались от возвращения домой и от жизни в Амане, — напомнил Артафиндэ. — Мы знали, что идем наудачу. Что изменилось теперь? — Удача от нас отвернулась! — Мы не знали, как опасен путь! Льды убьют всех! Артанис вскричала, шагнув вперед: — Брат! Неужели ты послушаешь малодушных? Тогда удача и впрямь отвернется от нас. Лишь смелым благоволит она! Остановив ее жестом, Артафиндэ сказал спокойно: — Возвращаться столь же опасно, как идти вперед. Даже опаснее — ведь, если не оставаться на берегу, придется дважды проделать тот путь. И дорога на восток не станет короче. — О чем тут думать? Путь назад — путь в никуда! — воскликнул Финдекано горячо. — Или вы забыли? Мы изгнаны, в Амане нас никто не ждет! — Нас и на том берегу никто не ждет! Айвенэн возмутилась: — Неправда! Там мой муж, отец моих детей. Он ждет нас. Мы идем к нему! Несколько женщин из Первого Дома, которые, как Айвенэн, расстались с мужьями из-за предательства Феанаро, поддержали ее. Это заставило малодушных умолкнуть. Стыдно стало мужчинам призывать к возвращению, когда женщины готовы были идти вперед! Шум в толпе стих. Лорды смогли говорить дальше. Они объявили, что возглавят передовые отряды своих Домов, назвали имена предводителей других отрядов и разведчиков, в том числе Алассарэ и Тиндала. Самый последний, замыкающий отряд нашего Дома и всего нашего воинства Артафиндэ поручил Айканаро и Ангарато. Лица у них омрачились — понятно, они бы предпочли бы идти впереди всех, прокладывать путь. Но возразить было нечего. Кому, как не братьям Лорда, заботиться о том, чтобы никто из нашего народа не сгинул во льдах? Лальмион велел Ниэллину присоединиться к ним, на случай, если в пути кто-то занеможет и потребуется срочная помощь целителя. Сам Лальмион собрался идти в передовом отряде, чтобы при необходимости заняться врачеванием сразу по приходу на место. Наверное, Ниэллину тоже не очень-то хотелось плестись в самом хвосте. Но, если на это согласились братья Лорда, ему тем более не годилось противиться. Алассарэ и Тиндал пообещали, что в свободные от смен переходы будут идти вместе с ним. Конечно, мы с Арквенэн не собирались расставаться с друзьями, и Айвенэн тоже не желала себе и детям другой компании. Так мы все вместе оказались среди замыкающих. Собрание на этом закончилось, но мы не могли еще выдвинуться в путь. Предстояло долечить обмороженных, заново распределить припасы, проверить и починить волокуши — пока мы тащили их по тяжелому льду, во многих треснули прутья каркаса или продырявились шкуры. Скрепя сердце, мы решили пустить на ремешки, обмотки и заплатки одну из шкур-подстилок. Нам и тут приходилось быть бережливыми — новые шкуры взять негде, а на голом снегу спать не слишком-то приятно… До вечера мы с Арквенэн помогали лекарям. Потом они отпустили нас, а сами остались с теми, кто обморозился сильнее всех — им все не становилось лучше. Нам хотелось отдохнуть, но не получилось: Тиндал и Алассарэ успели перебрать и заново скрепить каркасы волокуш, и теперь изнемогали в борьбе с мерзлыми шкурами, пытаясь пришить заплаты. Конечно, мы тоже вступили в эту битву, а после еще намучились, натягивая зачиненные шкуры обратно на каркасы. После всех хлопот мы устали и проголодались, как после долгого перехода. На ужин нам досталось по несколько тощих ломтиков вяленого мяса и по десятку сухих ягод. Эта пища едва утолила голод. Все же я заставила себя отложить лишний кусочек мяса для Ниэллина — у него ведь полно работы, а целительство отнимает сил не меньше, чем обычный труд. Но я так и не дождалась его: уснула раньше, чем он вернулся, и только смутно ощутила сквозь сон, как он возится, укладываясь рядом. Хорошо, что мы выступаем последними, ему хоть будет время поспать подольше… Мы продолжили путь при ясной, студеной погоде. Звезды над нами сияли так ярко и близко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой. В их лучах снег искрился и переливался серебром, внутри льдин мерцали зеленовато-синие отсветы. По временам в небесах, затмевая звезды, разгоралось волшебное сияние. Над нами волновались белые, золотые, пурпурные стяги, вздымались пламенные столпы, играли огненные змеи — сплетались, боролись, а потом взрывались фонтанами искр… Тогда по всей равнине, сколько хватало глаз, струились разноцветные сполохи, все блистало и переливалось. Мы словно оказывались внутри наполненного светом фиала! Сияние это радовало и возвышало душу, хоть мы не испытывали уже прежнего восторга. И, увы, чудесный свет не согревал. Промерзший, колючий снег хрустел и скрипел под ногами, визгливые звуки далеко разносились над ледяной равниной. Пар от дыхания густым инеем оседал на оторочке капюшона, на бровях и ресницах; моргнув, я иногда с трудом разлепляла глаза. Стоило задуть встречному ветру, как мне отчаянно защипало нос и щеки. Занятая борьбой с волокушей, я не обратила на это внимания. Через некоторое время пощипывание стихло. И вдруг Ниэллин, оглянувшись на меня, схватил комок снега и принялся тереть мне лицо! — Отстань! Что ты делаешь! — возмущалась я, отбиваясь. Но он не прекращал, пока кожу не стало щипать и жечь вдвое против прежнего, и лишь потом выпустил меня: — Прости. Но ты же не хочешь остаться без носа? В ужасе я прикрыла нос руками. Только этого не хватало! Ниэллин отвел мои руки и, склонившись, вдруг быстро коснулся губами носа и щек. Дыхание его показалось мне жарким, словно огонь. Или это кровь так прилила к лицу? — Теперь все хорошо, — улыбнулся он. — Мороз покусать не успел. Береги красоту, Тинвэ! Он объяснил, что заметил, как нос и щеки у меня совсем побелели. Еще чуть-чуть — и они обморозились бы всерьез. А раны от мороза не больно-то поддаются его целительским умениям. Я содрогнулась. Хороша бы я была с болячкой вместо носа! Повезло мне, что Ниэллин быстро сообразил, как спасти мою красоту. Интересно, поцелуй тоже был ради врачевания? Тогда Ниэллин зря наговаривает на себя — он может защитить от мороза не хуже костра! Все же нам с Арквенэн не хотелось больше рисковать, и мы замотали лица тряпками. Однако тряпки были слабой защитой от нового врага. Жестокая стужа проникала даже сквозь меховые куртки. А увязывать поклажу или поправлять что-то в одежде голыми руками и вовсе было мучительно: пальцы быстро замерзали до боли, и болели еще сильнее, когда оттаивали в тепле рукавиц. Боль эта была благом. Куда хуже, если руки или ноги потеряют чувствительность — тут-то и жди беды. Заледенев, плоть мертвеет, а даже самый искусный лекарь не умеет делать мертвое живым. Ни Лальмиону с Ниэллином, ни Артафиндэ, ни целителям Второго Дома не удалось вылечить тех, кто сильно обморозился во время снежной бури. Идти сами они не могли; завернув в шкуры, их везли на волокушах. После двух дней мучений им пришлось отнять почерневшие пальцы. Давно я не видела Ниэллина таким удрученным, как в тот вечер, когда лекари сделали это! Когда омертвевшую плоть убрали, раны мало-помалу затянулись, и бедняги наконец оправились. Но каково было им остаться калеками? Если бы могли просить о чуде исцеления Владык! Однако мы отвергли их покровительство, их советы — и их милость. Для нас закрыт путь в волшебные Сады Отдохновения, где врачуется тело и оживает душа. Мы сами обрекли себя на невозвратные потери, проложив свой путь по безжизненным льдам, сквозь мертвящую стужу... Вне укрытий спастись от мороза можно было лишь движением. Ходьба согревала тем лучше, чем быстрее мы шагали. Предложенный Лордами порядок помогал в этом: отряды выступали с промежутками один после другого, зато потом шли почти без промедлений. А нам, замыкающим, доставалась натоптанная дорога, идти по которой было не слишком трудно. Айканаро и Ангарато ворчали: мол, брат напрасно сослал их в самый хвост. Какая тут от них польза? Лучше бы они потрудились в разведчиках! А здесь и помогать некому… разве что детишек пасти! Однако и в этом не было большой нужды: из детей с нами были только Сулиэль и Соронвэ. Да и те стали непривычно тихими, после гибели Элеммира утратив тягу к играм и озорству. Лучше бы дети озорничали по-прежнему! За шалостями они меньше уставали, без труда поспевали за всеми и даже помогали взрослым. Теперь же они, закутанные поверх шубок в разномастные тряпки, уныло плелись за Айвенэн. Та несла только свою заплечную сумку, другой поклажи у них не осталось. Мы с Арквенэн шли следом, то и дело поторапливая их. Нам было жаль бедняжек, но усадить их на свои сани мы боялись — вдруг без движения они отморозят руки и ноги? Соронвэ терпел ходьбу молча, только часто шмыгал носом под прикрывавшим лицо платком. Сулиэль цеплялась за руку матери, хныкала, всхлипывала и волочила ноги так, что то и дело спотыкалась и падала. Когда мы с Айвенэн после очередного падения отряхивали ее от снега, она вдруг спросила: — Матушка, а в Чертогах… ну, там, где Элеммир… тоже мороз? И он мерзнет, как мы? Мы опешили. Потом я неуверенно проговорила: — Вряд ли… Наверное, Элеммир уже не мерзнет. Чертоги в Валиноре, а там тепло. Про себя я подумала, что, должно быть, бесплотные души вовсе не чувствуют ни холода, ни голода, ни иных мучений. Но что там Владыка Мандос говорил о тоске? — Хочу туда, — заявила Сулиэль. — Нет, нет, дитя мое! — Айвенэн порывисто прижала дочь к себе. — Не говори так! Ты не понимаешь… Нам не надо в Чертоги! — Почему? — Батюшка вас там не найдет, — подойдя к нам, легко объяснила Арквенэн. — Давай-ка, помогай. Догоним твоего братца, пока он от нас не убежал! Птичка-птенчик, не ленись, крылышками размахнись, поскорей летать учись! В ответ на потешку для малышей Сулиэль робко улыбнулась. Арквенэн вручила ей боковую постромку от нашей волокуши, а сама бодро потащила сани вперед. Но во взгляде, который она бросила на нас, было куда больше тревоги, чем веселья. Беспокоясь о детях, во время краткой передышки Айвенэн спросила совета у Ниэллина. Тот ласково поговорил с ребятишками, потрогал им лбы, подержал за руки, а потом отпустил, дав по кусочку лембаса. — Телом они здоровы, — сказал он. — Это все тоска. Очень уж они горюют по Элеммиру. И по Ингору соскучились сильно. Их бы расшевелить как-нибудь, да поскорее... Мы и старались расшевелить их, как умели — пели им песенки, загадывали загадки, а Айвенэн на ходу пустилась рассказывать сказку о зайце, обхитрившем лису. Сулиэль и Соронвэ всегда любили эту сказку, и я помнила, как они взахлеб хохотали над проделками зайца-хитреца! Но сейчас они слушали без внимания и по-прежнему плелись скучные и хмурые. Дело пошло веселее, когда Тиндала и Алассарэ сменили другие разведчики, и они вернулись к нам. Шутками, прибаутками, необидными дразнилками Алассарэ заставил-таки Сулиэль и Соронвэ засмеяться, а потом побежал от них вперед по тропе, бросив волокушу на Тиндала. Тот призвал детей на помощь — ведь один на один с волокушей ему не догнать напарника-лентяя! Втроем они ринулись в погоню, вынудив и нас ускорить шаг. Когда же мы настигли их, они ловили Алассарэ, желая запрячь его в сани. Тот уворачивался от «загонщиков» и позволил поймать себя, лишь когда увидел, что дети запыхались. От этой возни Сулиэль и Соронвэ не только развеселились, но и согрелись. Алассарэ с Тиндалом немного прокатили их на санях, а дальше дети пошли сами, уже не отставая и не жалуясь. Да и все мы приободрились, тем более, что шли по ровным полям, лишь изредка пересеченным ледовыми грядами. Но трудности наши не закончились. Через несколько кругов звезд дала о себе знать нехватка пищи. Треть, на которую уменьшилась доля каждого, оказалась разницей между сытостью и голодом. При тяжелой работе, которую мы выполняли изо дня в день, оскудевшие трапезы почти не насыщали нас. Еда больше не казалась грубой и безвкусной! Я с удовольствием жевала продымленные сушеные ягоды и подолгу гоняла во рту жесткие волокна мяса. Теперь его черствость была приятна — можно было подольше растянуть удовольствие от еды… Но голод возвращался, едва я проглатывала последний кусок. Мысли о еде преследовали меня и наяву, и во сне. Против воли я вспоминала матушкины пироги и печенье, землянику и вишни из нашего сада, жареную на костре рыбу и дичь, которую мы часто ели во время нашего похода. Я глотала слюну, когда Ниэллин и Алассарэ затягивали бодрую песню — ведь такие песни мы пели на праздниках, а какой праздник без застолья? Ночи напролет мне снились домашние трапезы, праздничные пиры, охотничьи перекусы… Увы! Просыпалась я столь же голодной, как и засыпала. Еще хуже было, что от недоедания мы сильнее мерзли и быстрее теряли силы. Сберегая топливо, мы гасили лампу, едва закипала вода в котелке. Хижина быстро выстужалась. Во сне мы дрожали от холода, даром, что спали не раздеваясь и, зарывшись под плащи и одеяла, жались друг к другу тесно, как горошины в стручке. Голодный, холодный сон не приносил бодрости. Поутру мучительно было шевелиться, расправлять окостеневшие руки и ноги, вставать… Огонь лампы, горячее питье и еда худо-бедно возвращали нас к жизни. Но как не хотелось разбирать укрытия и снаряжать волокуши! Все же мы вылезали на колючий от мороза воздух, проверяли каркас саней, непослушными руками разминали заледенелые ремни упряжи, увязывали поклажу. А потом впрягались в сани и шагали вперед, пусть даже каждая мышца, каждое сочленение, каждая жилка сопротивлялась движению. Постепенно тело разогревалось, привыкало к ходьбе, и по ровному месту мы с Арквенэн тащили волокушу без чрезмерных усилий. Но на препятствиях она сразу тяжелела — оттягивала плечи, норовила вырваться из рук и, когда мы поднимали ее на очередной гребень, у нас от напряжения ломило спину и дрожали колени. Мужчины помогали нам. Однако им самим приходилось туго, ведь их поклажа была тяжелее, а голод донимал сильнее нашего. Несколько раз они обходили окрестности в поисках морского зверя, и иногда им попадались отпечатки огромных лап, похожие на медвежьи. Охотники были готовы схватиться и с медведем, но никого не нашли — как будто всякая жизнь покинула бесконечные ледовые поля. Пришла пора распечатать последние домашние припасы: лембасы и сушеные фрукты. Как восхитительно было их благоухание — запахи муки, масла и пряностей, аромат персиков и яблок! Ароматом мы, взрослые, и довольствовались, подкармливая вкусностями детей. Хоть бы им подольше хватило сил и бодрости духа! Переходы казались неимоверно длинными. К концу их я уставала до одури, до темноты в глазах. Меня поддерживала лишь мечта об огне и горячей пище. Ради этого стоило еще потрудиться: дойти до места привала, снять с волокуши мешки и, пока мужчины строят укрытие, разжечь лампу и подвесить над ней набитый снегом котелок. Наконец наступал самый сладостный миг отдыха! Сгрудившись в хижине вокруг горящей лампы, мы разливали по кружкам кипяток и брали свою долю еды. Я старалась выбирать куски поменьше, подсовывая крупные Тиндалу и Ниэллину. Ведь они трудились больше моего. Тиндал каждый третий переход с другими разведчиками прокладывал нам путь, а Ниэллин на привалах допоздна врачевал обмороженных. Правда, у меня не хватало духу отказаться от лишнего кусочка, если они замечали мои хитрости и заново делили еду «по-честному»… Приглушив голод, мы готовились ко сну — стелили на снежном полу шкуры, выбивали из рукавиц и сапог льдинки и оттаявшую влагу, снимали отсыревшие чулки и вместе с рукавицами подсовывали себе под одежду, чтобы высушить их за ночь собственным теплом. Не больно-то приятно укладываться спать с холодной примочкой на животе! Но тот, кто в походе ленился держать руки и ноги в сухости, рисковал и вовсе лишиться их. Мы ложились, чтобы опять ночь напролет мерзнуть и смотреть сны о еде. А назавтра нас ждал новый долгий, утомительный переход. От голода, холода, непосильной работы круг за кругом усталость копилась в теле и в душе. И проявилась в полной мере, когда путь вновь привел нас на искореженный вечным движением, смятый лед. Между непролазными грудами здесь скрывались участки ненадежных, растрескавшихся льдин. Со всем старанием проводники тропили дорогу в обход опасных мест. Стараясь поскорее миновать буераки, мы еще удлинили переходы, но шли теперь медленнее и порой надолго останавливались, дожидаясь, пока разведчики найдут путь. Изнуренные трудным походом, многие пользовались этими остановками, чтобы передохнуть — садились или ложились на свои волокуши, а то и просто падали в снег. В первый миг неподвижность казалось сладостной, но вскоре начинал чувствоваться холод, тело пробирала дрожь, руки и ноги немели… Тут нужно было встать и двигаться, хотя бы топтаться на месте. Но некоторые, обессилев, не могли заставить себя шевелиться и быстро впадали в сонное оцепенение. Поначалу мы не знали, как опасен этот сон. Когда двоих мужчин из нашего отряда не удалось разбудить сразу, товарищи поплотнее завернули их в плащи и шкуры и повезли на волокушах, как раньше везли обмороженных. Каков же был наш ужас, когда, подойдя проведать их, Ниэллин обнаружил, что они мертвы! Во время бесчувственного сна жизнь покинула их вместе с теплом, тихо и незаметно. Мы не оставили бы живых, но не могли тратить оскудевшие силы на мертвых. Их погребли прямо у тропы, в расщелине ледяного бугра. Жуткое чувство обреченности охватило меня. Я знала: на нашем пути эта могила не последняя. Прав был Лорд Арафинвэ, когда говорил, что и немногих погибших хватит для скорби! А мы — скольких мы уже схоронили? Кого еще опустим под лед? Долго ли будет умножаться наша скорбь? Нет, мы не желали смириться со студеной смертью. Но не могли мы и вернуться. У нас не было иного пути, кроме как все дальше и дальше пробиваться сквозь ледовые дебри. И мы пробивались — брели по перепаханным, вздыбленным льдинам, перелезали через гребни, петляя, обходили участки тонкого льда. Теперь ясно стало, что Артафиндэ поступил разумно, назначив замыкающими своих младших братьев. Сам он вместе с Артанис и Артаресто возглавлял наш Дом, показывая пример выносливости и стойкости. И они, и предводители других отрядов поддерживали ослабевших, поднимали на ноги упавших, расталкивали оцепеневших — делали все, чтобы никто в пути не отстал. И все же в каждый переход у кого-то рвались постромки или ломались волокуши, кто-то едва плелся из-за боли в сбитых, обмороженных ногах, а некоторые, отчаявшись, уходили с тропы и ложились в снег: смерть от холода представлялась им лучшей участью, чем продолжение мучительного похода. Товарищи брали их на волокуши, везли с собой, если могли… А бывало, что и оставляли, не в силах ни тащить, ни заставить идти самих. Весь народ не мог останавливаться из-за таких. Мы должны были идти вперед во что бы то ни стало. Ослабевших и отчаявшихся подбирал наш отряд. Поняв, что за дело предстоит, Айканаро и Ангарато подготовились как следует: собрали под своим началом два десятка своих приятелей — парней крепких, выносливых и упорных, а еще освободили несколько волокуш, передав поклажу с них другим. На запасные волокуши укладывали когда груз со сломанных саней, а когда и обессилевших путников, и пустовали они редко. Ниэллин запасся лекарственной мазью, мягкими тряпицами — остатками наших с Арквенэн юбок — и приспособился врачевать пострадавших чуть ли не на ходу. Еще он обнаружил, что дорожные хлебцы не только питают, но и обладают целебными свойствами: однажды он дал кусочек лембаса истощенной, сильно обморозившейся женщине, чтобы хоть немного приободрить ее. К нашему удивлению, она ободрилась настолько, что встала на ноги и большую часть пути прошла сама, да и раны от мороза у нее зажили куда быстрее, чем ждал Ниэллин. С тех пор мы стали давать кусочки лембасов не только детям, но и тем, у кого совсем иссякли силы. Жаль только, что запас хлебцев уменьшался все быстрее. И что помочь они успевали не всегда. Все чаще нам приходилось искать расщелины среди ледовых глыб или рыть ямы в снегу, чтобы похоронить замерзших. Какой же страшной и угнетающей была эта работа! Все чаще в душе моей вместе с горем шевелилось осуждение: как они могли поддаться слабости? как позволили себе просто лечь и умереть? как посмели бросить друзей и родичей, отказаться от них?! Я понимала, сколь неразумны эти мысли, но не могла избавиться от них, пока мы вновь не попали в зыбкий лед. На сей раз подвижки не застали нас врасплох: разведчики были начеку, да и Тиндал в тот переход шел с нами и вовремя почуял неладное. Погода была ветреной, но ясной, в небесах подолгу полыхало яркое сияние, и мы хотя бы видели, куда идти. Однако волнение льдов захватило обширное пространство, и нам никак не удавалось выбраться из него. Под треск, рев, стоны льда мы то шаг за шагом пробирались по шевелящимся буграм, то, напрягая все силы, бежали по льдинам, перепрыгивали трещины, перетаскивали волокуши, каждый миг ожидая, что под нами разверзнется морская бездна. Иногда скрежет и грохот стихал, шевеление льда прекращалось. Но, стоило понадеяться на отдых, как разведчики вновь поднимали тревогу. Рев и стоны ломающихся льдин настигали нас, опора под ногами вздрагивала — и нам приходилось хватать детей, снова впрягаться в сани и бросаться вперед. Мы никак не могли встать лагерем и за полный круг звезд передохнули едва ли пару часов. К концу этого круга у меня не осталось ни сил, ни мыслей. Ноги мои были словно неподъемные колоды, плечи отваливались под тяжестью постромок волокуши. Арквенэн толкала сани сзади. Они то застревали, то проскакивали и подбивали меня под ноги. А у меня даже не получалось злиться. От очередного толчка я свалилась, попыталась подняться — и не смогла. Тело отказалось повиноваться мне. Я не испугалась: лежать было так приятно! Незачем надрываться, куда-то идти… лучше уснуть и спать... спать в теплой снежной постели… Сквозь оцепенение я почувствовала, как меня трясут, поднимают. Я вяло попыталась освободиться. И тут меня пребольно хлестнули по щеке, дернули за уши, и в придачу по шее за шиворотом растекся ледяной мокрый холод! Я открыла глаза. Кто-то поддерживал меня сзади, Ниэллин замахнулся для нового удара, а Алассарэ склонился надо мной с пригоршней снега наготове. — Отстаньте… — пробормотала я. — Хочешь прохладиться? — спросил Алассарэ. — Еще снежку? Снова встряхнув меня, Ниэллин зло просипел: — Не смей! Только засни — убью! Вместе со словами меня настиг его зов, полный отчаянной, испуганной тревоги и нежности. Все вместе было до того странным, что я совсем очнулась. — Если заснет, тебе трудиться не придется, — озабоченно пробормотала Арквенэн. Это она держала меня. Я открыла рот сказать, что не сплю — и Ниэллин тут же сунул мне кусочек лембаса. Мне оставалось только прожевать и проглотить. Удивительное дело! Дома хлебцы были обычной дорожной едой. Этот же кусочек показался мне вкуснее матушкиного праздничного печенья, а по жилам побежало настоящее тепло. Он как будто напитал меня чудесной, животворной силой! Наверное, так и есть: лембасы хранят в себе благодать Валинора, ведь зерно для них взрастили еще при Свете Дерев… Это снадобье поистине драгоценно, его надо беречь! А на меня уже потратили частицу, ведь я оказалась ничем не лучше несчастных, которых осуждала за слабость. И потратят еще, если я так и буду рассиживаться в снегу. Я ухватилась за Ниэллина. Он поднял меня на ноги и, прижав к себе, прошептал на ухо: — Тинвэ, не поддавайся, не смей. Не хочу искать тебя в Чертогах Мандоса. — Тебе нельзя, — пробурчала я. — Ты же целитель. Ты не можешь бросить всех. — Вот и не искушай меня, ладно? Он легко коснулся губами моих губ, но отпрянул и отпустил меня прежде, чем я сообразила, как ответить ему. От мертвящего холода во мне не осталось и следа, лицо пылало. Все-таки зря Ниэллин истратил на меня кусочек хлебца! Мог бы просто обойтись поцелуем… Силы вернулись ко мне очень вовремя: нас снова настиг вал мнущегося льда, и снова пришлось бежать ради спасения жизни… Вернее, ковылять, падать, ползти, мертвой хваткой вцепившись в ремни волокуш. Подвижки льда продолжались еще полкруга. От того перехода в памяти остались обрывки: мрачное, темное после сияния небо, боль в натруженных мышцах, тычки саней, бесконечные падения лицом в снег, вой ветра, плач Сулиэль, проклятия, которые посылал льдам Тиндал… А потом мы остановились, уткнувшись в спины тех, кто шел перед нами. Стало гораздо тише: лед успокоился, треск и скрежет его прекратились. Смолкли и наши стоны, проклятия и ругань. Лишь ветер свистел среди ледовых нагромождений — гнал нам навстречу клочья тумана, тут же изморозью оседавшего на одежде и поклаже, на вывороченных, расколотых льдинах. Впереди, совсем недалеко, в небо взлетели две стрелы. Я вздохнула с облегчением. Как хорошо, что Нолофинвэ решил устроить привал прямо здесь, не велел искать место поровнее! Я ведь и шагу больше не могу ступить… Мы стали озираться, прикидывая, где устроить укрытия. Тиндал с озабоченным, недовольным видом влез на ближайшую груду льда, огляделся… Лицо его помертвело. — Что там? — крикнула я. Он молчал. Я с трудом вскарабкалась к нему — он указал рукой. Впереди, в четверти лиги от нас, над искореженным льдом висел плотный, колышущийся туман. Он простирался поперек нашего пути, сколько хватало глаз. Второй Дом разбрелся у края завесы, не углубляясь в нее. Вдруг сильный порыв ветра в клочья разорвал и разметал белесую кисею. За нею курилась паром черная вода. Туман скрывал длинную, широкую полынью, расколовшую лед, словно река — каменную равнину. Ледовый панцирь моря разрушился. Наш путь завел нас в тупик.