Лёд

От ужаса у меня подогнулись ноги и потемнело в глазах. Я не выдержу, этот удар выше моих сил! Соронвэ спас меня от обморока, дернув за куртку: — Тинвэ, Тинвэ, медведь ушел? А где Алассарэ? Дети! Им нельзя видеть, что случилось с Алассарэ. Вдруг это снова подтолкнет их к отчаянию и к болезни? Пусть узнают позже! Я отшатнулась обратно за гряду и, не говоря ни слова, потащила Сулиэль и Соронвэ к лагерю. Обогнув еще один бугор, мы увидели Айвенэн. Дети бросились к матери, а я крикнула ей: — Идите со всеми! Мне надо Ниэллина подождать! И Тиндала. Голос у меня вдруг сел, и Айвенэн удержалась от расспросов. Но теперь Сулиэль спросила растерянно: — А Алассарэ? — Он тоже догонит. Потом. Пусть мне простится эта ложь! Я не могла сказать правды, да и сама не знала ее. Жив Алассарэ или мертв? Не в силах оставаться в неведении, я развернулась и помчалась обратно. Алассарэ лежал на том же месте. Темное пятно под ним расплылось. Ниэллин неподвижно сидел на коленях рядом с ним, склонив голову, спрятав руки под его меховой курткой. Вернее, под окровавленными, смятыми лохмотьями. Тиндал так и стоял столбом, не спуская с товарищей испуганных глаз. — Он жив? — шепнула я. — Да. Пока, — не поднимая головы, бесцветным голосом ответил Ниэллин. Я отважилась взглянуть Алассарэ в лицо — оно было мертвенно спокойно и совсем бело. Только из угла рта стекала струйка крови, черной в холодном свете звезд. Потом я заметила пар у его губ и разглядела, как грудь его приподнимается слабыми, короткими вдохами. Он жив! — Она его лапой ударила, повалила и давай зубами драть, — пробормотал Тиндал. — Ниэллин ледышку бросил, отвлек… А я копьем по носу задел. Она аж взревела. И к детенышу подалась — он убежал, скулил где-то тут неподалеку. Алассарэ бросила, а он… вот. Ниэллин поднял к нам бледное, потерянное лицо: — Я позвал отца. Один не смогу... За спиной кто-то сдавленно всхлипнул. Я обернулась — Арквенэн обеими руками зажимала себе рот. Глаза у неё распахнулись, словно блюдца. Да она сама сейчас рухнет без чувств! Я поддержала ее — она даже не заметила. — Что здесь?! К нам подбежали Айканаро, Ангарато и ещё несколько мужчин. Тиндал вполголоса повторил свой рассказ. — Не жилец, — горестно вздохнул кто-то. Другой предложил озабоченно: — Надо его перевязать скорей — и на волокушу. Все уже ушли, мы ждать не можем. — Алассарэ трогать нельзя, — глухо произнес Ниэллин. — Хребет сломан. Растрясем по дороге — обезножит или умрет. — Так он все равно... Хм. Он же так в снегу замерзнет! — Несите шатер, тот, старый, — распорядился Айканаро. — Прямо над ним поставим. — Мы что, остаемся?! Ангарато тихо сказал: — Брат, это невозможно. Мы должны идти со всеми. Разделяться нельзя. — Прикажешь бросить его? — зло спросил Айканаро. — Или тащить полумертвого? Лучше уж сразу добей! Ангарато промолчал. — Я буду с ним, — похоже, Ниэллин слышал все, хоть и казался целиком сосредоточенным на раненом. Тиндал взмолился, обращаясь к братьям Лорда: — Позвольте мне тоже остаться! Мы не задержимся надолго. Я проведу их, найду дорогу! Айканаро и Ангарато не отвечали, сверля друг друга взглядами. Они явно вели между собой мысленный спор. — Посторонись! Это Лальмион! Собравшиеся расступились. Лальмион пробежал между ними и, одним движением сбросив походный мешок, упал на колени рядом с Алассарэ. Пощупав жилку на его шее, он сказал Ниэллину: — Меняемся. Едва Ниэллин отнял руки, раненый дернулся, захрипел, лицо его исказилось страданием. Но Лальмион провел ладонью по его лбу, потом сам просунул руки под изодранную куртку — и Алассарэ вновь погрузился в бесчувственное забытье. Ощупывая его, Лальмион бормотал: — Кровь затворил, молодец. Два ребра сломаны… ничего. Хребет… срастется, если выживет. Нутро… да, тут плохо. Порвано все. Так, — сказал он Ниэллину. — Твое дело — держать его. Заслони от боли и не дай уйти. Я займусь животом, остальное после. Кивнув, Ниэллин снегом обтер руки от крови, пересел раненому в изголовье и положил ладони ему на виски. Лальмион осторожно раздвинул лохмотья куртки… Я закрыла глаза. Смотреть на кровавое месиво, оставшееся от живота Алассарэ, было выше моих сил. Но долго прятаться не пришлось. Принесли старый, еще из Тириона, шатер из плотного шелка, растянули так, чтобы он прикрыл и раненого, и целителей. Тиндал разжег лампу и подсунул ее под полог. Теперь внутри будет светлее и не так холодно… Хоть бы Лальмион с Ниэллином сумели помочь Алассарэ! К тому времени вокруг собрался весь наш отряд, и кто-то напомнил с беспокойством: — Пора идти! Мы задержались, больше медлить нельзя. — Да, брат, — поддержал Ангарато. — Нам и так уже придется догонять. И… Как мы бросим здесь целителей? Они нужны всем. А Алассарэ… все равно… Смешавшись, он умолк. — Идите. Я остаюсь, — непререкаемым тоном заявил Айканаро. — Остаешься?! — Да. Пока… с Алассарэ не решится. Заодно за лекарями прослежу, чтобы не потерялись. — Да это безумие! Как вы пойдете одни? Что я скажу Артафиндэ? — Ногами пойдем, — буркнул Айканаро. — С Артафиндэ я сам объяснюсь. Осанвэ на что? Он поймет. Он ведь тоже целитель. Ангарато с мрачным видом покачал головой. Айканаро не сдавался: — Мы не задержимся надолго. Двинемся за вами, как только Алассарэ… можно будет везти. Маленький отряд пойдет быстрее, чем весь народ. Мы нагоним вас на первом же привале. Хмурясь, Ангарато молчал. В толпе воскликнули нетерпеливо: — Пойдемте уже! С нами дети, они бегом бежать не могут. Еще постоим — совсем отстанем! — Иди, брат, — подхватил Айканаро. — Не трать время на споры. Они правы, всем задерживаться нельзя. За нас не бойся. У нас есть снаряжение, и припасами мы не обижены. Не пропадем, вот увидишь. А без лекарей Артафиндэ как-нибудь обойдется пару дней. Второй Дом поможет, если что. Еще помолчав, Ангарато неохотно уступил: — Неправильно все это… Но как знаешь. До встречи, брат. Они крепко обнялись. Потом Ангарато пошел к тропе, где остались волокуши. Народ потянулся за ним. Многие с грустью и сожалением оглядывались на одинокий шатер. Но чем они помогут, даже если останутся здесь? Против движения к нам протолкалась заплаканная, растерянная Айвенэн: — Как же так? Алассарэ детей спас! А его бросают! — Не бросают, — решительно возразил Тиндал. — Мы же с ним. Догоним вас потом, никуда не денемся. — Ты думаешь, он не… он поправится? — Конечно! Мне бы его уверенность! Но Айвенэн уверенность в хорошем исходе нужна еще больше. Ведь ей придется рассказать Сулиэль и Соронвэ об участи их старшего друга и защитника. Айканаро поторопил: — Айвенэн, иди, пока дети тебя не хватились. Вам уж точно нельзя отставать. Тинвиэль, Арквенэн — а вы чего стоите? Не заставляйте других ждать! Он что — предлагает уйти? Бросить Алассарэ здесь, когда он при смерти?! А заодно бросить Тиндала и Ниэллина? — Мы тоже остаемся! — выпалила я. Арквенэн поспешно и мелко закивала головой, будто лишилась дара речи. Айканаро недовольно свел брови, собираясь возражать, но я добавила быстро: — Мы не будем обузой. А потом, ты сказал, что мы догоним всех через пару дней. Не о чем беспокоиться! Или ты солгал? Пойманный на слове, Айканаро тяжело вздохнул: — Ладно. Зря вы это делаете, ну да как хотите. Тогда, раз уж вы не обуза, пойдемте, волокуши сюда перетащим. Мы вернулись к тропе. Наши не успели еще отойти далеко; Ангарато, шедший последним, обернулся и на прощание помахал нам рукой. В придачу к нашим припасам, товарищи оставили мешок с мерзлым мясом и жиром морского зверя, несколько оленьих шкур, гарпун и запасной колчан, полный стрел. С этим можно продержаться и десяток кругов! Вчетвером мы перетащили ближе к шатру тяжелые волокуши мужчин и наши с Арквенэн сани. Айканаро и Тиндал принялись заново перекладывать и увязывать мешки, освобождая одну из волокуш, мы помогали… Но каждый из нас украдкой поглядывал на освещенный лампой шатёр. Что происходит там, внутри? Не слышно ни вздоха, ни стона. Неужели Алассарэ… Нет! Он не может умереть, раз за него взялись целители! Тут Лальмион крикнул изнутри: — Сумку мне! Мы с Арквенэн вдвоем схватили его мешок и торопливо влезли в шатер. Тиндал сунулся было следом, но Лальмион приказал: «Воды натопи», — и он тут же исчез. В шатре к привычному чаду лампы примешивался запах крови, обильно пропитавшей снег. Алассарэ, раздетый по пояс, по-прежнему мертвенно-белый и неподвижный, лежал на остатках своей куртки. На груди его багровели кровоподтеки и глубокие царапины, живот был разорван так, что кожа и мышцы разошлись, и в страшной ране поблескивали сизоватые внутренности. Ниэллин придерживал его голову у себя на коленях и сам сидел не шевелясь, прикрыв глаза. По лбу его струйками стекал пот. Не дав нам ни мгновения на ужас и дурноту, Лальмион распорядился отрывистым, глухим голосом: — Поможете мне. Внутри я слепил. Больше пока не могу. Будем шить. Арквенэн, ты посветишь. Тинвиэль, смотри сюда. Арквенэн рукавицами схватила лампу, подняла повыше. Лальмион вытряхнул из сумки деревянную шкатулку, достал оттуда пару тонких лекарских щипчиков и показал, как сводить края раны, чтобы удобнее было сшивать их. А потом вручил щипчики мне. Во мне все затряслось, будто студень, но я подавила противную дрожь. Не хватало только, чтобы моя слабость помешала спасению Алассарэ! Я крепко сжала щипцы. Жуткая работа была кропотливой, словно тонкое рукоделие. Я старалась так и думать о ней. Когда-то в прошлой жизни, дома, я для забавы сшила пестрое покрывало из обрезков цветных тканей. И теперь старалась забыть, что красно-белые лоскутья, которые я щипцами соединяю вместе, а Лальмион сшивает — это живая, истерзанная плоть. Пусть это будут просто куски плотного полотна. Я старалась забыть о боли, которую мы причиняем Алассарэ и о том, что Ниэллин разделяет ее. Пусть бы Алассарэ ничего не чувствовал в своем полумертвом забытьи! А вдруг Ниэллин не удержал его душу и она уже на пути в чертоги Мандоса? Вдруг душа Ниэллина отлетит следом?! Нет! Ниэллин справится. Не может быть, чтобы их с отцом старания пропали зря! Лальмион споро работал иглой, пальцы его так и мелькали. Однако, казалось, прошли часы, прежде чем он завязал последний узелок и кивнул мне: «Все». За все время, пока мы мучили Алассарэ, Ниэллин не шелохнулся и, похоже, сам пребывал в бесчувствии. Когда Лальмион осторожно приподнял голову раненого и отвел руки Ниэллина, тот мешком завалился на бок. В ужасе я склонилась над ним — но лицо его было спокойным, а дыхание медленным и глубоким. — Молодец, мальчик. Удержал, — Лальмион ласково провел рукой по волосам сына. — Ничего. Пусть поспит. Пальцы целителя дрожали — и я поняла, что сам он устал до крайности, до полного изнеможения. Чтобы поддержать жизнь в израненном теле Алассарэ, потребовались все его силы. Тяжело переведя дух, Лальмион спросил: — Где все? — Ушли. С нами еще Тиндал и Айканаро, — сказала я. Против воли голос мой дрогнул — страшно было вспомнить, что мы остались в ледяной пустыне одни! Однако Лальмион кивнул спокойно, как будто известие вовсе не тронуло его. Он велел нам с Арквенэн постелить несколько шкур одну на другую и согреть над лампой все плащи и одеяла, какие найдем. Потом крикнул Тиндалу, чтобы тот нес воду. Вдвоем они стащили с Алассарэ остатки одежды, омыли его от крови, уложили на приготовленную постель. Каким жалким было его тощее, исцарапанное, изуродованное грубыми швами тело! Зато я убедилась, что он еще дышит. Только бы не задохнулся под грудой покровов, которую мы навалили на него! — Иначе замерзнет, — пояснил Лальмион и приказал: — Лампу не гасите. Если что, будите сразу. Он вытянулся на дне шатра и мигом уснул. Айканаро один топтался у входа снаружи и наконец, потеряв терпение, заглянул в шатер: — Как он? Тиндал пожал плечами. Айканаро оглядел спящих, лицо у него вытянулось. — Понятно. Лекари тоже не ходоки, — озабоченно сказал он. — Ладно, главное — Алассарэ жив. Будем ждать. Очнутся же они когда-нибудь. Мы подвинулись, чтобы дать ему место. Он пролез между нами, уселся, протянул к лампе замерзшие руки. Но бездействие в тесноте шатра тяготило его: он хмурился, вздыхал и то и дело менял положение, как будто не мог удобно устроить ноги. Вскоре он, переглянувшись с Тиндалом, сказал: — Так сидеть без толку. Мы пойдем, по окрестностям пробежимся. Посмотрим, что впереди за дорога. — Только медведю не попадитесь! — встревожилась я. — Мы осторожно, — заверил Тиндал. Оба торопливо вылезли из шатра. Некоторое время мы с Арквенэн сидели молча, прислушиваясь к дыханию спящих. Потом Арквенэн, всхлипнув, сказала: — В-вот негодяй. Приставал… Смешил… Злил, аж побить хотелось! А теперь лежит полумертвый — жалей его. Меня бы пожалел! Я… я же умру, если он… Не договорив, она разрыдалась. — Арквенэн, ты что? — растерялась я. — Что за глупости… Он же не нарочно. Конечно, он выживет. Не сомневайся! — А в-вдруг нет? Я не смогу… б-без него… Кто бы мог подумать, что бесконечные нападки Алассарэ пробудят в Арквенэн нежные чувства! Но чем же утешить ее? Обняв подругу, я вполголоса запела колыбельную. Когда-то ее пела матушка, утешая нас с Тиндалом после ссор, разбитых коленок или неудач в учении. Какими смешными видятся отсюда давние детские горести! Но песенка, как в детстве, ласкала слух, утешала и успокаивала. Арквенэн притихла, задремала у меня на плече. Я сама начала клевать носом… И вдруг услышала хриплый, прерывистый, какой-то клацающий стон. Мигом проснувшись, мы с Арквенэн бросились к Алассарэ. Его трясло так, что зубы стучали и одеяла над ним ходили ходуном. Он не очнулся, но явно страдал от боли: лицо его было мучительно искажено, из зажмуренных глаз текли слезы. — Надо Лальмиона будить! — вскрикнула Арквенэн. Я взглянула на целителей. Оба спали беспробудным сном и выглядели немногим лучше Алассарэ. Должно быть, они все еще без сил, раз не проснулись от шума. Не разболеются ли и они, если, вконец изнуренные, снова возьмутся за врачевание? Может, самой попробовать снять боль? Ниэллин говорил, это не сложно… Надо при помощи осанвэ заслонить разум Алассарэ от страдания тела. Вдруг получится? Раненый снова застонал, и я решилась. Села рядом, как делал Ниэллин, положила руки ему на горячие виски, сосредоточилась… В забытьи Алассарэ был открыт для осанвэ. Душа его метнулась навстречу — и на меня обрушился черный смерч. В животе взорвался огонь, спину пробрал ледяной озноб, грудь сдавило — не вдохнуть, не крикнуть! Я скорчилась, пытаясь превозмочь муку. Пытаясь вспомнить, что тело мое невредимо, что это всего лишь чужая боль — боль, которую я должна изгнать из чувств Алассарэ. Тщетно! Боль стучала в голове, раздирала нутро, едкой кислятиной подкатила к горлу. В глазах сгустилась тьма… Вскрикнула Арквенэн, и вдруг все кончилось: связь с Алассарэ разорвалась, боль исчезла. Облегчение накрыло меня гулкой волной. Сквозь гул донесся голос Ниэллина, испуганный и сердитый: — Никогда так не делай! Чернота перед глазами просветлела. Я поняла, что лежу на дне шатра, под тряпичной стенкой. Ниэллин, сосредоточенный и напряженный, сидел рядом, положив руку на лоб Алассарэ. Не очень-то я сберегла его отдых… Раненый перестал дрожать, дыхание его выровнялось. Тогда Ниэллин, обернувшись ко мне, сказал с укоризной: — Мало нам беды с Алассарэ! А если бы тебя скрутило по-настоящему? С двоими сразу я не справлюсь. Упрек был обиден. Я ведь хотела как лучше! — Не скрутило бы, — буркнула я, садясь. — Ты же все время снимаешь боль, и ничего. — Я привык. Без привычки за такое браться нельзя. То-то сам он начинал без всякой привычки! Но спорить не хотелось. По сути Ниэллин прав. Чтобы вытерпеть чужую боль да еще снять ее, надо обладать настоящим целительским даром. А у меня такого дара нет. Теперь это яснее ясного. Ладно. Буду делать что умею — до упада тащить сани, готовить пищу и зашивать прорехи. Кстати… где одежда Алассарэ? Арквенэн, утирая слезы, уже разбирала окровавленные лохмотья. — Безнадежно, — сказала она уныло. — Все в клочья порвано, все слиплось. А отмыть-то негде. Да уж. Из одежды на Алассарэ уцелели только рукавицы и запятнанные кровью штаны. Рубаха, нижняя суконная куртка и верхняя меховая были совсем испорчены. Воды для стирки нет, с меха запекшуюся кровь не счистишь. Во что оденется Алассарэ, если… когда! когда встанет на ноги! Увы, рано было думать об этом. Алассарэ все не приходил в себя. Едва Ниэллин отлучился, как он снова начал стонать и метаться. Тут уже проснулся Лальмион, подсел к нему и застыл, просунув руки под укрывавшие его одеяла — должно быть, снова взялся врачевать страшные раны и сломанные кости. Бледный, с торчащими скулами и ввалившимися глазами, целитель сам выглядел изможденным, почти больным. Ниэллин поглядывал на него с тревогой и вскоре предложил сменить его. Но Лальмион наотрез отказался: — Нет, сын. Ты свое дело сделал. А я займусь своим. Ты же не хочешь, чтобы у бедняги все нутро развалилось, как у того несчастного… после Альквалондэ. Вовремя Лальмион напомнил о судьбе раненого из Второго Дома, в муках умершего через несколько дней после битвы! — Ты же научил меня сращивать плоть, — с недоумением сказал Ниэллин. — Я могу и сам! — Можешь. Но лучше я. Не мешай. Лальмион прикрыл глаза и полностью отрешился от окружающего. Ниэллин пробормотал с досадой: — Вечно так. Всегда за самое тяжелое хватается. Зачем тогда учил, если все равно не доверяет? — Он просто тебя бережет, — сказала я. — Не хочет лишний раз подставлять под чужую боль. — Лучше бы сам поберегся, — мрачно возразил Ниэллин. По мне, он досадовал зря: что-то не замечала я, чтобы отец оставлял его без работы. Да и сейчас, пока Алассарэ полегчает, мучений хватит обоим. Узнав на себе, каково приходится целителям, я жалела их немногим меньше раненого. Неужели нет другого способа облегчить страдание, погрузить больного в спасительное бесчувствие? В ответ на мой вопрос Ниэллин пожал плечами: — Есть сонное зелье. Оно усыпляет, дает отдых. И тем помогает телу исцелиться. Но у нас мало его было, кончилось давно… Еще есть снадобья от боли и жара. Из них только ивовая кора осталась, ее можно кипятком заварить. Да Алассарэ пить нельзя, пока нутро не подживет, — добавил он с сожалением. Час от часу не легче! Значит, целителям и дальше придется врачевать его только за счет собственных сил. Хватит ли их? Сколько времени займет такое врачевание? Наши наверняка уйдут далеко вперед. Сможем ли мы догнать их? А если нет… Сможем ли мы всемером выжить в ледяной пустыне?! Я постаралась отогнать себялюбивый страх. Сейчас главное, чтобы выжил Алассарэ. А там уж как-нибудь… Хорошо, мы с Арквенэн нашли, чем заняться — придумали сшить из плаща нижнюю куртку для Алассарэ. Но и за работой боязнь не отпустила меня. Я чуть не порезалась, пока кроила, а потом то и дело колола пальцы иглой — так дрожали у меня руки. Быть может, мне стало бы спокойнее, решись я высказать свои тревоги. Но Арквенэн и Ниэллину и так хватает забот, им ни к чему мои страхи. И уж точно нельзя отвлекать Лальмиона от врачевания! Целитель так и сидел с раненым, погрузив его в забытье и сам пребывая в оцепенении. Он не открывал глаз, не шевелился и, кажется, почти не дышал. Лицо его совсем лишилось красок, превратилось в мраморную маску, сработанную неумелым ваятелем — такие острые и резкие были у нее черты. Не смея нарушить запрет отца и вмешаться, Ниэллин не знал, куда деть себя. Он перетряхнул все сумки в поисках подходящей для Алассарэ одежды, все раскидал, потом навел в шатре порядок, перебрал и вычистил лекарские инструменты… На этом терпение у него иссякло. Он подсел к отцу, встряхнул за плечи, убрал его руки от тела раненого: — Хватит. Не изнуряй себя, ему уже легче. — А? Да… уже легче… — заморгав, пробормотал Лальмион. Он совсем ослабел — безропотно позволил уложить себя и укутать одеялом, снятым с укрывавшей Алассарэ груды. А тому и впрямь полегчало: он больше не корчился от боли, дышал глубже и выглядел теперь просто спящим. Ниэллин проворчал: — Больше не пущу отца. Совсем меры не знает. Разве так можно? — Ладно тебе, не ругайся, — вступилась Арквенэн. Страх за жизнь Алассарэ отпустил ее, и она заметно приободрилась. — Ты сам ничем не лучше. В кои-то веки Лальмион тебя пожалел — знал, наверное, что делал. — Надеюсь, — только и сказал Ниэллин. Я тоже надеялась, что сон и еда восстановят силы Лальмиона. За время похода он исцелил многие десятки, если не сотни больных. Не мог же он надорваться на одном Алассарэ! Хоть бы они оба поправились побыстрее! Но даже Ниэллин не в силах был поторопить их выздоровление. Что уж говорить о нас с Арквенэн! Нам оставалось только ждать исхода, вовсе не умея повлиять на него. Тягостным было это ожидание! Ни шитье, ни стряпня, ни безвкусная трапеза на троих не скрасили его, а беспокойство сделало и вовсе мучительным. Куда запропастились Тиндал с Айканаро? Им давно пора вернуться. Снаружи все сильнее завывает ветер, теребит и трясет шатер. Может начаться метель — а они ходят невесть где! Я послала им обоим зов. От обоих не получила ответа — и страх пополам с раздражением обуял меня с удесятеренной силой. Что за беспечность — бродить по льдам вдвоем, закрыв осанвэ! А если с ними случилось несчастье? Вдруг провалились под лед? Ушли далеко и заблудились? Попались медведю?! Тщетно я твердила себе, что Тиндал и Айканаро не малые дети, а разведчики и первопроходцы, что опыта во льдах им не занимать, что они не допустят глупых случайностей… Стоило взглянуть на бесчувственного Алассарэ, как доводы эти рассыпались в пыль. Заслышав наконец голоса и скрип снега, я испытала одновременно облегчение и новый прилив злости. Теперь-то я скажу все, что думаю об их беспечности! Бросив шитье, я скорей выбралась наружу. Ледяной ветер обжег лицо. Щурясь, я огляделась. Тиндал и Айканаро нашлись с подветренной стороны шатра — возились там, отвязывая с волокуши белую косматую шкуру. Так вот чем они занимались! Охотились на медведя — вопреки запрету Лордов! Вопреки опасности, которой подвергали себя и нас! Что бы мы делали, если бы медведь расправился с ними?! Все волнения этого дня, все напряжение и страх разрядились во мне дикой вспышкой. Я бы закричала, если бы от гнева у меня не перехватило горло! — Вы!.. Я же просила! Мы одни… А вы… за медведем! Злые слезы хлынули у меня из глаз. Обернувшись, Тиндал в ужасе выронил из рук волосяную веревку: — Тинвэ, что случилось? Алассарэ?.. — Он жив? — быстро спросил Айканаро. — Да! Но вы... медведь… Кто вам разрешил?! Айканаро заявил хладнокровно: — Здесь я за Лорда, я и разрешил. Уймись, Тинвиэль. Могла бы сказать спасибо. Мясо хорошее, да и шкура пригодится. Будет чем укрыть Алассарэ, если его придется везти. — Зря ругаешься, — добавил Тиндал. — Мы нечаянно. Он сам к нам вышел. Ну… мы его и застрелили. Издалека. Неправда! Чтобы наповал уложить такого зверя, надо подобраться к нему поближе. А если бы они не попали?! Рыдания душили меня, я лишь махнула рукой. Спорить с мужчинами бесполезно! Из шатра вылез встревоженный Ниэллин — и при виде товарищей с облегчением перевел дух. А потом обнял меня, загородив от ветра: — Тинвэ, милая, сейчас-то о чем плачешь? Я уж испугался, думал, опять что стряслось… Ух ты, какая шкура! И он туда же! Но в его объятиях дурная злость отступила, и я начала успокаиваться. — Как Алассарэ? — спросил Айканаро у Ниэллина. — Жив. Исчерпывающий ответ! Айканаро продолжал вопросительно смотреть на целителя. — Сегодня его трогать с места нельзя, — помолчав, добавил Ниэллин. — Не выдержит. Завтра… а лучше, через круг… надеюсь, будет можно. Вряд ли мы пойдем быстро. Надо предупредить Артафиндэ, что мы надолго его бросили. — Уже, — хмыкнул Айканаро невесело. — Я дозвался, предупредил. И Ангарато наверняка от себя добавил. — И что Лорд? — Сказал, что сердит… будет. Если мы пропадем во льдах. Значит, постараемся не навлечь на себя его гнев. — Не знаю, как это получится, если вас с Тиндалом так и тянет на подвиги, — проворчала я. Брат аж взвился: — Ты опять! Мы же для вас трудились! А ты… Хуже отца, честное слово! Отвернувшись, он вновь склонился над волокушей и стал в раздражении дергать крепивший шкуру ремень. Ох, зря я не сдержалась! Но не извиняться же за правдивые слова? Айканаро заломил бровь и явно собрался сказать что-то неодобрительное… В шатре вскрикнула Арквенэн: — Сюда! Алассарэ… Мы ринулись внутрь, едва не столкнувшись лбами. Лальмион все еще спал, с головой завернувшись в одеяло. Арквенэн с растерянным и радостным видом склонилась над Алассарэ… Он очнулся! Открыл глаза и затуманенным взором смотрел на содрогающийся от ветра полог шатра. Потом перевел взгляд на нас, с трудом разлепил губы: — Галдите… спать… мешаете… Голос его был чуть громче шороха поземки, а сил не хватило даже приподняться. Поерзав под одеялами, он поморщился: — Больно как… что… со мной? — Лежи тихо! — переполошилась Арквенэн. — Тебя медведица подрала, помнишь? — Дети!.. Алассарэ снова дернулся привстать, но Ниэллин удержал его, положив руку ему на грудь. — Т-ш-ш, спокойно. Дети целы. Они вместе со всеми ушли. А мы здесь остались, с тобой. Некоторое время Алассарэ молчал, пытаясь отдышаться, затем прошептал: — Не сожрал меня… медведь. Так и знал… что… Он вновь умолк. — Что? Что ты знал? — потеребила его Арквенэн. — Что я… невкусный… Смех наш, неуместный и громкий, разбудил Лальмиона. Он резко сел, потряс головой и воззрился на нас с недоверием, как будто сомневался, в здравом ли мы уме. Но мы не сразу остановились, так велико было наше облегчение. Алассарэ шутит — значит, точно передумал умирать! С ожившим, с ним стало едва ли не больше хлопот, чем с умирающим. Лальмион первым делом хотел осмотреть его. Но Алассарэ, скривившись от усилия, вцепился в свои одеяла: — Не хочу при них… Пусть уйдут. — Кто?! — Арквенэн… и Тинвэ. Не могу такой… голый… ободранный... — Что за ерунда! Да мы… — начала было Арквенэн, но я схватила ее за руку и выволокла из шатра. Щеки у меня горели. Вот о чем мы вовсе не подумали, когда напрашивались в компанию к мужчинам! Мало того, что Алассарэ неприятно показаться нам, он ведь не может встать даже ради естественной надобности. Каково ему, бедному, не иметь возможности уединиться? — Нашел чего стыдиться, — ворчала между тем Арквенэн. — Волей-неволей мы на него насмотрелись, пока Лальмиону помогали. Хорошо, что тогда мы не знали о его великой скромности! — Представь себя на его месте, — сказала я. — Вот уж не хочется! — живо воскликнула она. Но спорить перестала. Без дела топтаться на пронзительном ветру было скучно и очень холодно. Мы взялись за медвежью шкуру. В плотном, густом меху утопали руки. Вот бы укрыться ею! Но шкура уже подмерзла и одеревенела; мы с трудом стащили ее с волокуши, расправили на снегу и принялись соскребать с изнанки остатки сала и жил. Работа кое-как согрела нас. А вскоре к нам присоединились Тиндал и Айканаро. — Сил нет на Алассарэ смотреть, — пожаловался Тиндал. — Конечно, вы живот ему собрали, а все равно… — его передернуло. — Не очень-то зажило пока. И лекари наши переругались. Ниэллин уперся, Лальмиона врачевать не пускает, даром, что тот избурчался весь. В самом деле, из шатра сквозь свист ветра доносился раздраженный полушепот спорщиков. — Правильно не пускает, — отрезал Айканаро. — Иначе у нас вместо одного двое калек будет. А двоих нам не утащить. Мы дали лекарям на препирательства столько времени, сколько смогли: скребли и разминали шкуру, пока она не стала совсем чистой и мягкой, а мы не окоченели на ветру. Лишь тогда мы вернулись в шатер, в придачу к шкуре прихватив кусок медвежатины. К тому времени целители кое-как примирились друг с другом. Ниэллин отстоял свое право на врачевание и теперь сидел с Алассарэ, снова закутанным в одеяла по подбородок Лальмион кипятил в котелке темный отвар с горьким и терпким запахом — ту самую ивовую кору. Судя по мрачному, изможденному виду лекаря, ему самому не повредило бы целебное снадобье. Но его было немного, и все до капли предназначалось Алассарэ. Надо было видеть, как он кривился, глотая отвар, который Арквенэн с нежной заботливостью выпаивала ему с ложки! Вскоре он уснул настоящим спокойным сном. Целители тоже наконец расслабились и перестали следить за каждым его движением и вздохом. С лица Лальмиона исчезла угрюмая озабоченность; Ниэллин с живым интересом стал расспрашивать Тиндала и Айканаро о медвежьей охоте. Сразу воодушевившись, Тиндал пустился в подробный рассказ. С его слов получалось, что они с Айканаро чуть ли не нос к носу столкнулись с медведем среди ледовых гряд. Им хватило ума отступить, спрятаться за большим бугром и скорее наладить луки. Ну а дальше выручила ловкость и меткость: они выскочили из-за бугра и выстрелили одновременно, шагов с тридцати. Бедолага медведь рявкнуть не успел, как упал мертвым! Айканаро попал ему в глаз, а стрела Тиндала пронзила горло. Недаром дома они не жалели времени, упражняясь в стрельбе! Давно мой брат не болтал так много и так беззаботно! Я больше не могла сердиться на него, и остальные слушали с удовольствием. Даже Лальмион улыбнулся его похвальбе! Потом мы отужинали похлебкой из медвежатины — она и правда была вкуснее мяса морского зверя. Ветер все не унимался: завывал снаружи, выдувал тепло и гарь лампы, сквозь мельчайшие прорехи заталкивал колючую снежную пыль. Ночевка обещала быть холодной. Мы разобрали свои одеяла, а Алассарэ укрыли медвежьей шкурой. Теперь мороз никак не сумеет повредить ему! Круг звезд подходил к концу. Полный тревог, он завершался далеко не так печально, как обещал поутру. Алассарэ жив и будет жить! Это радовало, как ничто иное, согревало вернее медвежьей шубы. Умом я понимала, что он все еще очень слаб и болен, что мы чем дальше, тем вернее оторваны от народа, что нас ожидает тяжелый путь и исход его по-прежнему неизвестен. Но в сердце моем набирала силу упрямая надежда. Нам удалось невозможное — вырвать добычу из когтей смерти. И нет ничего невозможного в том, чтобы дальше идти по льдам, даже если нас всего семеро. Исцеление Алассарэ и наше воссоединение с сородичами — всего лишь вопрос времени… если только удача не отвернется от нас. Пусть только удача от нас не отвернется!