Лёд

Спать было так тепло и уютно! Но кто-то настойчиво тряс меня, теребил, и кокон сна мало-помалу истончался. Я постаралась погрузиться в него поглубже… и тут лоб и щеки обжег ледяной холод! Дернувшись, я открыла глаза. — О Элберет!.. — выдохнул Ниэллин. Он склонился надо мной с комком снега наготове; в полутьме виднелся свод норы. — Тинвэ! Как ты меня напугала! Он закашлялся. А я возмутилась: кто еще кого напугал! Хотела подскочить, высказать возмущение — и не смогла: тело затекло так, что я едва могла пошевелиться, горло пересохло, язык не ворочался. Я не тень, раз тело при мне! И Ниэллин, хоть изможден хуже мертвеца, явно не бесплотен. Да и тесная ледяная нора никак не Чертоги Мандоса!  — Как… ты себя… чувствуешь? — проскрипела я. — Плохо, — признался он. — А как иначе? Полкруга тебя добудиться не могу! Лежишь — не шевелишься. Осанвэ не слышишь, словно… А, ладно! Рукавом утерев лоб, он отбросил снежный комок, потом усадил меня и подал кружку с питьем. Это был все тот же ивовый отвар! Горечь снадобья взбодрила, и дар речи вернулся ко мне: — Ниэллин, разве сам не помнишь, как болел? Он привлек меня к себе, обнял, поцеловал шершавыми губами: — Что-то помню. Прости. Я дурак. Не злился бы попусту, так и не заболел бы. Когда почувствовал, я… сначала надеялся, что на ходу пройдет. Потом надеялся, что успеем с нашими встретиться, прежде чем… ну… Чтобы ты одна здесь не осталась. Как понял, что плохи дела, попробовал себя полечить. Еще хуже стало. А дальше… странное что-то… Ох, как же я рад, что ты очнулась! Зачем он просит прощения? Он ведь не нарочно. И вообще в его болезни я виновата больше! Я вцепилась в Ниэллина, и он крепко прижал меня к себе. Мы словно боялись, что, стоит хоть на мгновение разомкнуть объятия — и нас вновь затянет смертная ледяная тьма. Я ощущала жесткость его рук и тепло его тела, слышала ровное дыхание. Мы правда живы! Страшная хворь отступила! Это настоящее чудо! Ведь мы вступили уже на путь мертвых — и вернулись с него. Или мое видение было лишь сном? Я пересказала его Ниэллину. Помолчав, он заговорил тихо: — Мне мерещилось средоточие снежной бури. Ветер давил на грудь, сбивал с ног, тащил за собой. Снег душил и залеплял горло. Я пытался устоять, идти… хотя бы ползти… и не мог. Буря затмевала разум, исторгала душу, самую плоть обдирала с костей. Когда меня почти не осталось — явилась ты. Утишила ветер, отстранила снег. Взяла за руку и повела за собой. Нас осиял золотой свет, я смог вздохнуть… Это был не просто сон. Ты исцелила меня, Тинвэ. Не удивительно, что ты сама лишилась сил. — Глупости, — возразила я неуверенно. — Ты же знаешь, у меня нет целительского дара. — Не знаю. Знаю одно — без тебя я бы умер. Может, он прав, и я в самом деле помогла ему одолеть хворь? Но сдается мне, в этом больше заслуга моего упрямства, чем дара к исцелению! Долго ли блуждали наши души? Давно ли вернулся к жизни Ниэллин? Уступая моим расспросам, он рассказал, что очнулся несколько часов назад в холоде и кромешной тьме, задыхаясь от чада лампы, уже погасшей. Я лежала рядом тихо и неподвижно, и Ниэллин испугался, не угорела ли я. Однако быстро убедился, что я просто сплю. Тогда он попытался открыть вход, чтобы впустить свежий воздух и хотя бы лучик света, но ему хватило сил лишь чуть-чуть подвинуть волокушу: ее доверху завалило снегом. Пробив маленькую отдушину, Ниэллин долго возился, пока наощупь разжег светильник, натопил воды, настрогал мяса. Потом принялся будить меня, чтобы накормить. Звал меня вслух и по осанвэ, расталкивал, тряс — без толку: я лежала словно мертвая. — В жизни так не пугался, — голос Ниэллина дрогнул, и он еще теснее прижал меня к себе. — Не знал, что делать. Как тебя вернуть, если ты… не здесь? Хорошо, догадался снег тебе к лицу приложить. Помогло! — Зря боялся, — пробурчала я. — Что мне станется? Если уж ты вернулся из… — Тинвэ. Я люблю тебя. Прошу, будь моей женой. Нашел чем перебить мое бормотание! От неожиданности сердце зашлось, мысли смешались. Вскинув голову, я таращилась на Ниэллина, не в силах вымолвить ни слова. А он, видно, испугался, что я буду спорить, и торопливо продолжил: — Знаю, здесь не место и не время, я должен был дождаться берега… Нет, не так! Я должен был сказать это много раньше! Ведь я давно люблю тебя, любил еще до похода, еще до проклятия! Но… казалось, у нас есть время… Прости, лишь там, за краем я понял, что времени нет. Кто знает, что будет с нами через неделю, через круг, через час? Вдруг я опять не успею? Сам Мандос не простит мне такой глупости! Тинвэ, любимая, дай ответ! Он набрал в грудь воздуха, чтобы уговаривать дальше, но я наконец совладала с голосом: — Да. — Да? Ты… Ты согласна?! Я кивнула. К чему лукавить? Я тоже хочу, чтобы Ниэллин стал моим мужем, сколько бы ни продлилось наше супружество. И ведь уже давно — в день смерти Лальмиона! — мы обещали друг другу всегда быть вместе. Обет утвердит это обещание, свяжет нас неразрывно! Вот только… — Ниэллин… Раньше, дома, просили благословения Владык… Но теперь они не услышат нас, не будут нам свидетелями! А без них обретет ли силу наш обет? — Конечно! — горячо ответил Ниэллин и продолжал уверенно, как о чем-то давно решенном: — Мы принесем обет перед Единым. Он не отрекался от нас. Он услышит. А Владыки… Мы живы, и мы вместе. Думаешь, в этом нет их благословения? А ведь правда! Чудо нашего возвращения к жизни не могло случиться против воли Владык! Выходит, на деле они не так строги к нам, как обещали на словах? И… Если Феанаро посмел перед Единым принести страшную клятву ненависти — неужели мы с Ниэллином не решимся дать обет любви? Мы решились. Вслух призвав Эру Вседержителя быть нам Свидетелем, мы обещали любить и беречь друг друга в час беды и в дни благополучия, обещали сорадоваться в счастье, быть опорой в скорби, хранить память при расставании. По давнему обычаю мы обратились к Элберет с молитвой о путеводной звезде, к Манвэ — с просьбой о попутном ветре. Вне обычая просили Намо Мандоса не разлучать нас, если мы придем в его Чертоги. Мы не ждали от Владык прямого ответа. Но в сердцах наших жили надежда и доверие. Кружка с горьким отваром стала нам венчальной чашей. Волокнистая строганина — свадебным хлебом. Поцелуй, скрепивший обет, не мог бы быть горячее и слаще даже на самом изобильном пиру! Душа моя звенела струной, пела в лад с душой Ниэллина и, окрыленная, возносилась над миром. Не стало занесенной снегами хижины, льдов, тусклого огонька лампы… Мы взлетали выше и выше в небеса, в средоточие сияния, парили в нем, сами стали переливчатыми сполохами… «Тинвэ!!!» Мысленный зов — нет! — отчаянный вопль ворвался в песню! Тиндал! Объятая страхом, я рухнула с небес на землю: «Что с тобой?!» В брате ключом вскипела дикая смесь: радость, гнев, изумление, облегчение… Бурлящая волна накрыла меня, затопила, и я едва разбирала сквозь нее возмущенную речь: «Нет, что с тобой! С вами! Где вы?! Дозваться не могу! Круг напролет вас ищем, едва метель улеглась! Все разводье облазили, каждый сугроб разрыли. Арквенэн рыдает без остановки… А вы… молчите!» Я схватилась за голову. Конечно, друзья не нашли нас, ведь следы замело, нору тоже, и ее не отличишь от тысяч других сугробов. И конечно, очнувшись, нам нужно было первым делом послать им весть. Но, занятые собой, мы и думать об этом забыли! «Тиндал, прости! Ниэллин болел… а потом я спала. Мы только недавно…» «Засоня! — перебил Тиндал и тут же осекся: — Как болел?! Почему не сказала?» «Не до того было… Сейчас все хорошо!» Ниэллин смотрел на меня вопросительно и тревожно: он мог только гадать о разговоре, ведь наша с ним связь распалась, едва в осанвэ ворвался Тиндал. Я помотала головой — мол, потом, — ожидая от брата новых вопросов. Но брат молчал. Буря в нем утихла, сменившись пустой, выгоревшей усталостью. Даже осанвэ его будто ослабело, и я с трудом расслышала: «Я тебя звал в последний раз. Мы решили уйти, если опять не дозовемся. Мы вас… живых… чуть не бросили!» Мне показалось, он плачет. Он тут же закрылся, и я не успела ободрить его. Когда я передала разговор Ниэллину, он пробормотал с сочувствием: — Да, досталась им, беднягам. Где хоть они? Этого-то я и не знала. Тогда Ниэллин, сосредоточившись, позвал Айканаро. Тот ответил быстро, и его бурная радость отразилась на лице Ниэллина. Их беседа была дольше и явно спокойнее. Закончив, Ниэллин пересказал ее мне. Оказалось, что друзья прочесали всю восточную сторону разводья, преодолели завалы в конце и немного прошли по западному краю. Они раскапывали каждый сугроб, мало-мальски похожий на укрытие, мысленно звали нас вместе и по очереди, кричали в голос, пускали горящие стрелы. Но все призывы, все знаки остались без ответа, и друзья не надеялись уже найти нас живыми. Однако поиски не бросали. — Рылись в снегу, пока хватало сил, — говорил Ниэллин. — Когда с ног начали падать, Айканаро велел встать на привал… и решил после отдыха уходить на восток. Хотя бы тех, кто остался, сберечь. Да Тиндал смиряться не хотел, едва дух перевел, тебе крикнул — и докричался наконец! Я закрыла лицо руками. Бедный, бедный брат! Какого страха он натерпелся, пока впустую выкликал меня! Какого отчаяния! А остальные? Каково им было метаться среди сугробов и трещин, искать — и не находить, надеяться — и раз за разом терять надежду? Им пришлось хуже, чем нам с Ниэллином! Ниэллин отвел мои руки, улыбнулся ласково и так весело, как не улыбался очень давно: — Тинвэ, любимая, теперь-то о чем грустишь? Наши все целы, неподалеку, знают, что мы живы. Мы обязательно их найдем. Надо ведь рассказать им об обете! Он с нежностью поцеловал меня, а я совсем смешалась. Тиндал так ошарашил меня своими криками, что я забыла сказать ему главное! Однако Ниэллин прав: такую новость лучше объявить вслух, воочию представ перед сородичами… Но пока мы не торопили встречу. Друзьям требовался отдых от долгих поисков и страха. Да и мы с Ниэллином, как ни бодрились, еще не оправились толком от путешествия за грань: ноги не держали ни меня, ни его. Приходилось ждать, пока силы наши хоть немного восстановятся. Надо ли говорить, что теперь уединение совсем не тяготило нас? Мы больше не смущались близости, не боялись задеть друг друга непрошеной лаской. Не боялись разделить с любимым свое тепло. Мы снова улеглись на медвежью шкуру, под одеяла и ворох снятых одежд. Ниэллин привлек меня к себе, я положила голову ему на плечо. Сердце его билось в лад с моим — часто и сильно, дыхание согревало лицо… Жар желания разгорался в нас, одолевая телесную слабость. Мы не хотели — да и могли ли? — противиться ему. Во мраке тесного убежища, затерянные среди бесконечных, бесстрастных, безжалостных льдов, мы целовали и ласкали друг друга сначала робко, а потом все смелее, узнавая на языке плоти, как узнавали раньше на языке слов и мыслей. На языке плоти закрепили мы принадлежность не себе, но любимому. На языке плоти снова и снова повторяли: «Ты — моя жизнь». Иные слова были не нужны. Мы открылись до конца, и наши души соединились в золотом сиянии, что становилось ярче с каждым нежным касанием, с каждым поцелуем. Свет был един для нас — как единой стала наша плоть. И единение это было столь же естественным и простым, столь же легким и сладостным, как смешение Света Дерев в Благом Краю. Казалось, насытиться друг другом невозможно! Однако постепенно нами овладела усталость — не безнадежное изнурение, как после болезни или тяжелого пути, а ласковая, уютная истома. Мы уснули, и сон был покоен и сладок, как дома. А когда пробудились, почувствовали, что силы вернулись к нам — будто мы и впрямь почерпнули их в чудесном сиянии любви. Навалившись вдвоем, мы оттолкнули от входа засыпанную снегом волокушу. Выползли наружу, поднялись на ноги… И сердце у меня захолонуло от раскинувшейся перед нами красоты. Льды были обыкновенными, такими, как всегда бывают после метели: глубокий снег стелился мягкими волнами, кое-где из-под него виднелись острые углы и пики ледовых гряд. Но никогда еще не искрился снег так ярко, не была столь прозрачной глубокая синева неба, не блистали столь ясно мириады звезд! Серебристый свет разливался в воздухе, омывал нас, отражался в лице и глазах Ниэллина. Он глубоко, полной грудью вдохнул… и вдруг схватил меня, сильно закружил — и, смеясь, вместе со мной повалился в глубокий сугроб! — Что ты делаешь! Глупый! — возмутилась я, отплевываясь от снега. — Пусти, вставай сейчас же! Опять заболеешь! Ниэллин помотал головой: — Рядом с тобой — никогда! Разве ты позволишь? Я барахталась, пытаясь освободиться. Он, не выпуская меня из рук, губами собирал с моего лица снежинки. Как было сердиться, если меня разбирал смех! Пытаясь скрыть его, я чихнула — и тут уж Ниэллин вскочил, вытащил меня из сугроба, старательно отряхнул, заглянул в лицо: — Не холодно?  — Рядом с тобой — никогда, — сказала я… и скорей поцеловала его, чтобы проверить, так ли хорошо, как раньше, согревают поцелуи? Согревали даже лучше! И греться так было куда как приятно! Все же мы вскоре оторвались друг от друга: не годилось нежиться вдвоем, зная, что товарищи извелись от беспокойства. Нам самим хотелось скорее встретиться с ними, чтобы поделиться радостью и вместе продолжить путь к берегу. Чем быстрее мы дойдем, тем вернее сохраним наше счастье. Ведь здесь оно продлится, лишь пока льды не потребуют себе новой жертвы. Ждать друзей, прячась в засыпанной снегом норе, казалось неразумным: найти ее не просто, а в ненастье и вовсе невозможно. Чтобы заметить друг друга, мы должны быть снаружи. А тогда лучше уж двигаться, чем топтаться на месте. Мы решили идти к южному окончанию разводья — возвращаясь, друзья не минуют его. Конечно, потеряться легко и там, особенно если вновь повалит снег или поползет лед. Тем важнее шевелиться, пока погода ясная, а лед спокоен! Мы принялись за сборы: вытаскивали пожитки из темной норы и увязывали на волокушу. Схватив за лямку, я вытянула наружу одну из сумок — и застыла. Это была сумка Лальмиона. Щемящее сожаление пронзило меня, сожаление и стыд за наше с Ниэллином внезапное счастье, за недавнее веселье и смех. Как быстро мы забыли страшную жертву Лальмиона! Как быстро изменили скорби по нему! Ниэллин, склонившийся было над волокушей, поднял голову: — Тинвэ?.. Я показала ему находку. Подойдя, Ниэллин молча взял сумку, обнял. Мы немного постояли так, потом он сказал:  — Отец любил тебя как дочь. Он не желал бы тебе вечного горя и слез. И был бы рад за нас… Будет рад, когда узнает. — Узнает? Откуда?! Он ведь… — Да. Он умер. Но не исчез. Я понял, смерть не равна небытию! Пусть отец в Чертогах, я верю, он помнит о нас, как мы помним о нем. Когда-нибудь мы встретимся, так или иначе, и все расскажем друг другу. — Встретимся, конечно, если сами угодим в Чертоги, — пробурчала я сквозь подступившие слезы. — Как иначе? Намо обещал, что души погибших будут томиться там вечно… — Не вечно! — живо возразил Ниэллин. — Намо сказал «долго». Но долго — это не навсегда, долгий срок когда-нибудь да закончится. Вдруг отец… и другие… вернутся в жизнь? Я с сомнением покачала головой. Представить это было сложно. Вряд ли Владыка Мандос тратил слова впустую, для того лишь, чтобы напугать нас! — Да, звучит невероятно, — сказал Ниэллин смущенно. — Но… Мне теперь хочется верить в чудеса. После всего, после смерти отца… я ведь думал, что больше не узнаю радости, что и мне судьба сгинуть во льдах, что все мы обречены. А ты спасла меня. Выходит, я ошибся — или ты изменила мою судьбу. Я понял, мы никогда не знаем своей участи наперед, даже если уверены в ней. Значит, всегда можно надеяться на лучшее! Неожиданный вывод! Но, пожалуй, верный. Мы привыкли ждать от будущего бед, но ведь в неизвестности грядущего таятся и радости. Жаль только, зачастую беды с радостями сплетены так прочно, что одно не отделишь от другого… Размышления мои оборвал настойчивый зов Тиндала. Брат отоспался, успокоился и вновь обрел ясность мысли. Узнав, что мы собрались идти к ним навстречу, он предложил прежде всего найти их след. «Мы как медведи натоптали, тропу разрыли в сажень шириной. Снегопада с тех пор не было, лед стоит — не потеряетесь, даже если захотите! А мы по ней вернемся. Как раз встретимся!» Ниэллин сам хотел сделать так, как предложил Тиндал, и сразу отправился на поиски тропы. Я тщательно привязала сумку Лальмиона, собрала оставшиеся вещи, проверила узлы ремней. А потом ждала его, любуясь вновь открывшейся мне красотой льдов. Одиночество среди ледяной равнины больше не пугало. Вернее, я не чувствовала себя одинокой. Знала так же верно, как если бы видела воочию, что брат и наши друзья спешат к нам, что на востоке Лорды и весь народ продолжают путь к берегу. И я чувствовала, что Ниэллин неподалеку — ощущала его тепло, как будто он был на расстоянии вытянутой руки. Вскоре он вернулся: широкая тропа отыскалась всего-то в паре сотен шагов от нас. Когда мы пошли по ней, то увидели, что по обе стороны у каждого сугроба снег истоптан, а кое-где глубоко разрыт. Страшно представить, сколько сил наши товарищи потратили на эти поиски! Идти по тропе было лишь немногим легче, чем по целине. Как всегда, под ноги подворачивались то бугры, то ямы, и частенько приходилось упираться, чтобы вызволить застрявшую волокушу. Но сегодня не раздражали ни трудная ходьба, ни мороз, ни ветер — нас осеняла недавняя радость. Она прибавляла сил, умножала красоту блистающей ледяной равнины, умаляла тяготы пути. Она укрепляла надежду: казалось, ничто уже не остановит нас, не помешает встретиться с друзьями, догнать народ, дойти до берега! Окрыленная радостью и надеждой, я не замечала ни времени, ни лиг пути по тропе. Очнулась, только когда Ниэллин остановился и, сбросив постромки, обернулся ко мне: — Подождем здесь. Айканаро звал, сказал, они уже неподалеку. Давай глянем сверху — вдруг увидим их? Оказывается, мы подошли к нагромождениям льдин у окончания разводья. Оставив волокушу на тропе, мы влезли на крутой и высокий бугор. Схватившись друг за друга, устояли на скользкой глыбе, огляделись. Справа уходила вдаль пустая гладь разводья. Она уже не парила; свежая наледь блестела в свете звезд. Прямо перед нами громоздились ледовые глыбы, лишь отчасти присыпанные снегом. Взгляд терялся в мешанине округлых и угловатых форм, среди серебристо-голубых пятен света и темно-синих теней. Где-то там, между ними, пряталась тропа. Мы озирались, высматривая в ледяном хаосе движущиеся фигуры… Вдруг небеса вспыхнули неистовым огнем! От края до края окоема катились пылающие валы — перетекали друг в друга, сливались, свивались в жгуты и ленты, обрушивались на льды снопами блистающих струй. Золото и багрянец прорастали яркой зеленью, та сменялась серебром и вновь переплавлялась в золото. Яркие сполохи бились в зеркале разводья, плясали в ледяных гранях. Глаза слепило, в ушах загремели трубные созвучия невероятной красоты и мощи. Это хор небесных огней? Или музыка рождается прямо внутри души? Внезапно сквозь могучую песню прорвались крики! Кричали совсем близко. Ниэллин тоже заорал и отчаянно замахал руками, и мы оба едва не свалились с вершинки. Я оторвала взгляд от полыхающих небес — наши! Все четверо, облитые огненным сиянием, стояли на соседнем гребне! Не помню, как скатилась со склона, как очутилась в объятиях Арквенэн, Тиндала, Алассарэ… Я пыталась обнять всех разом и каждого в отдельности. Мы встряхивали, целовали, тискали друг друга, пока все вместе не рухнули в какую-то яму. Выбрались из нее под возмущенные крики Алассарэ, оказавшегося на самом дне, — и наконец-то обрели дар речи. — Что же вы! — воскликнул Айканаро. — В небеса смотрите, а под носом у себя ничего не видите! Мы вас сразу, как сияние зажглось, заметили. Стрелы пускали, кричали, по осанвэ звали. А вы и ухом не ведете! — Ладно тебе, не ругайся, — вступилась Арквенэн. — Глянь: они еле живы! Тощие, бледные, в чем только душа держится? Не услышали, и ладно. Главное, сюда дошли. Чудо, что их по дороге ветром не сдуло! Мы с Ниэллином переглянулись — и рассмеялись. Не за что нас жалеть! Нас и правда не сдуло ветром, душа крепко держится в теле, и мы живы как никогда. Арквенэн просто давно не видела нас при ярком свете! А она совсем обеспокоилась: — Да что с вами? Алассарэ, они точно не в себе! Чего тут смешного?! «Скажем?» — взглядом спросил Ниэллин. Я кивнула. В переливчатом сиянии он опустился на колено и низко поклонился всем. Я встала рядом. — Тинвиэль, дочь Тиринхиля, — начал Ниэллин торжественно и громко, — оказала мне великую честь, став моей женой. Перед Эру Вседержителем принесли мы супружеский обет, о чем объявляю я перед вами, друзья мои Айканаро, Алассарэ и Арквенэн. А ты, Тиндал, сын Тиринхиля, позволь мне отныне почитать тебя за брата, если принимаешь ты мое родство. Он снова поклонился. Арквенэн замерла с открытым ртом, Тиндал ошарашенно хлопал глазами, да и у Айканаро с Алассарэ вид был изумленный. Такого они не ждали! Давая им время прийти в себя, я произнесла столь же важно: — Перед тобой, брат мой Тиндал, и перед вами, друзья мои Айканаро, Алассарэ и Арквенэн, подтверждаю слова Ниэллина, сына Лальмиона. Мы принесли супружеский обет, и отныне он — мой муж. Отмерев, Арквенэн всплеснула руками: — Подумать только! А мы беспокоились! Думали, они там погибают, а они… супружеский обет принесли! Айканаро громко прочистил горло. От этого звука Тиндал опомнился: шагнул к Ниэллину, поднял его на ноги и крепко обнял. — Я принимаю твое родство, — дрогнувшим голосом сказал он, но, справившись с собой, продолжал твердо: — Отныне ты — брат мне и сын моим родителям. Счастлив я обрести такого родича. — Здесь я за Лорда, — с улыбкой сказал Айканаро. — Объявленное передо мной объявлено перед всем народом. Но не думайте, что, коль скоро принесли обет в пустых льдах, избавились от свадебного пира вместе со всеми, на берегу! Алассарэ же заявил невозмутимо: — Подумаешь, новость. Чему удивляться? Дело-то шло к тому! И тут же, отодвинув Тиндала, стиснул в объятиях нас обоих: — Надо же, решились! Напрасно я держал вас за тугодумов! — Без нас решились, — попеняла Арквенэн. — Тинвэ! Хоть бы меня спросила! Возмущение ее было притворным. Рассмеявшись, она схватила меня, расцеловала, потом бросилась на шею Ниэллину. А я оказалась в руках Тиндала. — Рад за тебя, сестричка, — ухмыльнулся он — Скажи только, с чего вы вдруг так заторопились? — Наоборот, — за меня ответил Ниэллин, — мы слишком уж медлили. Почти опоздали… разделить друг с другом жизнь прежде смерти. Лицо у Тиндала вытянулось, глаза округлились, но он, проглотив вопросы, сказал только: — Похоже, все-таки успели. Поздравляю. — И я поздравляю от души! — Айканаро в свою очередь обнял меня и Ниэллина. — Пусть в жизни вам выпадет делить радость и счастье, а они преумножаются от деления! Если же вдруг выпадет делить беду — пусть она раздробится и исчезнет. И пусть всякий путь, который вы разделите друг с другом, станет вполовину быстрее и легче. Особенно здесь, во льдах. Ведь, чем скорее дойдем до берега, тем скорее отпразднуем по-настоящему! Конечно, до свадебного пира было еще далеко: льды не выгладили нам сверкающую дорожку и не двинулись к берегу вместе с нами, как величественные корабли. Покончив с торжественными речами, мы впряглись в волокуши и зашагали следом за Тиндалом и Айканаро. Они не стали возвращаться на тропу, а повернули прямо на восток. Всполохи сияния ярко озаряли окрестности. Тиндал уверенно выбирал дорогу, и вскоре мы вышли на ровное ледовое поле, где ходьбу затруднял только глубокий снег. Сияние постепенно померкло и угасло, но и при свете звезд мы далеко, до самого края окоема, видели снежную равнину. Гладкость ее кое-где нарушалась заусеницами ледовых бугров или штрихами гряд и трещин. И, вопреки всем надеждам, не видно было ни холмов, ни хотя бы высоких облаков — ничего, что указало бы на приближение берега. На ночлеге, когда мы покончили с дневными хлопотами и расселись в шатре вокруг горящей лампы, Арквенэн потребовала от меня и Ниэллина подробного рассказа о наших приключениях. Остальные поддержали ее. Меня саму на их месте разбирало бы любопытство! Да только «приключения» наши оказались не из тех, о которых весело болтать за вечерней трапезой. — Не знаю, что и сказать, — промямлила я. — Ниэллин меня из полыньи вытащил, потом собою отогрел. Не дал в ледышку превратиться. Потом… Лютню свою разбил на растопку. А потом мы так… по буеракам тащились…. Я умолкла: язык не поворачивался рассказывать дальше. Ободряюще пожав мне руку, Ниэллин продолжил прямо и спокойно:  — Тяжело было. Я за собой не уследил, заболел. Если бы не Тинвэ, угодил бы прямиком в Чертоги. Она меня из таких буераков вытащила, из которых возврата нет. Ну и… Мы вместе были в смерти, мы не можем быть отдельно в жизни. Вот мы и принесли обет. А как очнулись толком — тут и вас услышали.  — Ну и ну, — помолчав, сказала Арквенэн. — Понятно, отчего вы малость не в себе. Тинвэ, так ты теперь целительница? Я помотала головой. Не хотелось бы мне исцелять кого-нибудь тем же способом, что и Ниэллина! А он привлек меня к себе и сказал серьезно: — Тинвэ — моя жизнь. А я, дурак, едва не опоздал это понять. Если он — дурак, что говорить обо мне? Я-то все время опаздывала понять, кто для меня Ниэллин!  — Арквенэн, душа моя, а ведь я умнее! — похвастался Алассарэ. — Я давно понял, что мне без тебя жизни нет. Может, не будем ждать, как Тинвэ с Ниэллином, пока нас Владыка Мандос обвенчает? Без него обет дадим. Зардевшись и тщетно пытаясь сдержать улыбку, Арквенэн ответила строгим голосом: — Только на берегу! Подальше от хищных зверей. Мало радости давать тебе клятвы, пока ты так и норовишь сунуться медведю в пасть! — Но я вовсе не собираюсь соваться медведю в пасть! Один раз было, и то нечаянно! — возмутился Алассарэ. Арквенэн ладонью прикрыла ему рот: — Имей терпение. Тут же она обхватила его за шею и расцеловала, изрядно смягчив жестокость своих слов. Утратив волю к борьбе, Алассарэ покорно вздохнул:  — Так и быть. Потерплю до берега. О, придумал! — он радостно потер руки. — Вместе с Ниэллином и Тинвэ отпразднуем. Самим пир готовить не придется! Мы с Арквенэн испепелили его взглядами. Да что толку! Алассарэ сделал такое умильное лицо, что сердиться стало совершенно невозможно! Теперь, когда мы ждали, что поход наш кончится праздником, мы стремились к берегу еще нетерпеливее. Жаль, берег не торопился к нам навстречу. С каждой гряды мы жадно высматривали сушу, но вокруг, сколько хватало взгляда, простирались привычные ледовые поля. И Айканаро, по-прежнему державший связь с Артафиндэ, утверждал, что и тот еще не видал берега, хоть и опережает нас на несколько кругов. Вскоре погода снова стала пасмурной и ветреной, край окоема скрылся в мутной дымке. Мы с Арквенэн то и дело приставали к Тиндалу с расспросами, не чувствует ли он перемен во льду. Он долго отмалчивался, а однажды буркнул: — Чувствую, да не то. Берега нет, лед сплоченный. Лиг на пять, а то и дальше, ни полыньи, ни трещины. Раньше нас обрадовала бы такая новость. Но не сейчас: припасы, добытые еще до нашего разделения, заканчивались, мы снова берегли пищу и топливо. Голод подобрался к нам вплотную. Раз во льду нет прорех, мы не добудем ни рыбы, ни морского зверя. Мужчины готовы были, презрев опасность, поохотиться на медведя. Однако нам не попадались даже их следы — медведи обходили голодные места стороной. Нам оставалось только изо всех сил торопиться на восток в надежде, что по дороге попадется хоть какая-то добыча и мы не протянем ноги, не дойдя до берега самую малость. На ходу мы по-прежнему с каждой возвышенности всматривались в сумрачные дали, но выглядывали уже не сушу, а морских зверей или хотя бы туман над полыньей. Темное пятнышко в ложбине между грядами в сотне шагов от нас первыми заметили Тиндал с Айканаро. Схватив копья, они налегке побежали туда — вдруг это заплутавший морской зверь? Мы следили за ними с ледовой гряды, сдерживая урчание в пустых животах. Добежав, мужчины повели себя очень странно: склонились над непонятным предметом, а потом, потрясая копьями, с радостными воплями пустились в пляс. Что они нашли?! Они принялись махать руками, подзывая нас. Мы скатились с гребня, оскальзываясь от торопливости, подбежали к ним — и замерли в изумлении. Дерево. Настоящее дерево! Из-под снега торчал комель вмерзшего в лед сучковатого ствола. Скрученные корни обломались и расщепились; грубая, иссеченная морщинами серая кора пластами отходила от волокнистой древесины. Дерево было похоже на горную сосну и не похоже на лиственницы и ели северных берегов Амана. Это дерево с востока! Из Серединных Земель! Должно быть, оно упало в воду, вмерзло в лед. Лед дотащил его сюда, потом вытолкнул на поверхность… Неважно, как это случилось. Главное — берег существует, и мы приближаемся к нему! Мы не в силах были отойти от дерева. Гладили его, вдыхали запах, чуть ли не на вкус пробовали — и никак не могли поверить, что оно настоящее, что не видение, не обман помрачившегося разума. Иссохшая, до звона затвердевшая древесина еще хранила смолистый запах, а на ощупь была восхитительно шершавой и казалась теплее льда. Жаль, мы не могли увезти дерево с собой — мощный ствол глубоко вмерз в льдину. Алассарэ сходил за топором, но сумел только сковырнуть немного коры и обрубить узловатый корень. Для костра маловато, но как греет душу доказательство того, что восточный берег не выдумка! Надежда подстегнула нас. В тот круг мы шли до середины ночи и остановились, лишь когда совсем выбились из сил. Кое-как перекусив и поспав пару часов, мы побежали дальше и снова провели в пути чуть не целый круг. К концу его спотыкался даже Айканаро. Когда мы с трудом растянули шатер и рухнули внутри, он велел отдыхать полкруга. «Глупее некуда загнать себя до смерти в двух шагах от суши. С едой туго, так хоть выспаться надо как следует. Сон — лучшая замена пище». С этими словами он завернулся в одеяло, закрыл глаза и засопел. Нам ничего не оставалось, как последовать его примеру. Пока мы спали, разыгралась непроглядная метель. При всем желании идти дальше было невозможно. Сон не утолил голод, но мы не могли позволить себе тратить скудные припасы на долгой стоянке. Не зажигая лампы, мы съели по кусочку строганины и вновь улеглись, в темноте зарывшись в одеяла и шкуры. Ниэллин дремал, обняв меня; спали и другие. А ко мне сон не шел — его гнал голод и злой вой ветра снаружи, навевавший тревожные мысли. Я почти не сомневалась, что мы дойдем до берега. Не пропадем же мы, в самом деле, в двух шагах от тверди — после всего, что нам довелось пережить! И, конечно, мы воссоединимся с народом. Как сильно я соскучилась по Артанис и Айвенэн, по Сулиэль и Соронвэ, по Лорду Артафиндэ… Да по всему нашему Дому! Но… что нас ждет на берегу, кроме радости встречи? Занятые невзгодами похода и каждодневной борьбой за жизнь, мы совсем не вспоминали о главной нашей цели — победить Моргота, вернуть Сильмариллы. Признаться, сейчас эта цель казалась мне далекой, недостижимой, не настоящей. Всерьез думать о ней не хотелось: мы натерпелись достаточно, чтобы не рваться в битву. Хорошо бы Феанаро что-нибудь придумал, и Сильмариллы были бы уже у него в руках! Но ведь мы собирались требовать с него ответа за предательство и за сожженные корабли. И что, после всех бед и жертв, перед лицом могущественного врага мы будем сводить счеты с Первым Домом? Устроим новое братоубийство? Неужели мы перешли льды ради свары и войны? Охваченная беспокойством, я вздыхала, ерзала и вертелась и, конечно, разбудила Ниэллина. Он теснее прижал меня к себе, пробормотал сонно: — Милая, что случилось? Замерзла?  — Ты помнишь, зачем мы пошли в поход? — За Сильмариллами… — тут он совсем проснулся и прошептал: — Почему ты спрашиваешь? — Не знаю. Не верится как-то. Где мы и где Сильмариллы… Ниэллин помолчал, потом заговорил тихо, чтобы не потревожить спящих: — Да, наверное, дело не только в Камнях. Каждый пошел за своим. Кто-то, правда, за Сильмариллами. Кто-то за свободой и новой жизнью… Кто-то просто оттого, что другие пошли.  — А ты? Он снова ответил не сразу:  — Я пошел за свободой. А потом… Мы не могли ни остаться на месте, ни вернуться. Мы могли только идти вперед. — Не жалеешь, что пошел? — Нет. Я жалею об Альквалондэ. И об отце. Но я никогда не пожалею о нас с тобой. А ты, Тинвэ, — голос его пресекся, — ты жалеешь? Пришел мой черед задуматься. Да, знай я заранее, сколько горя принесет этот поход, наверное, не решилась бы идти… Или решилась бы — если бы пошли остальные? Останься мы в Тирионе, не случилось бы Альквалондэ, живы были бы Лальмион, Элеммир и многие, многие другие. И проклятие не давило бы на нас тяжестью, уже привычной… Но тогда мы не узнали бы суровой красоты льдов и ослепительного торжества небесных огней. Не изведали бы пределов собственных сил и стойкости, преданности и сострадания. Тиндал не стал бы проводником, Ниэллин не догадался бы о своем даре целителя… Наша с ним любовь не сбылась бы! Стоит ли все это великого множества жертв? Я не знала. Но невозможно представить, чтобы я одна осталась дома, не разделила судьбу с Ниэллином, с друзьями и братом! И я ответила:  — Нет. Не жалею. Особенно о нас с тобой. Только… Мне страшно. Вдруг дойдем до берега, встретим Первый Дом, и начнется… как в Альквалондэ? — Не бойся, любимая, — Ниэллин пошевелился, устраиваясь удобнее. — Тогда мы не знали, на что способны. Теперь знаем. Мы не допустим братоубийства. — А Моргот? — Не бойся, — вздохнув, повторил он. — Незачем сейчас о нем беспокоиться. Дойти бы, а там видно будет. Что-нибудь придумаем. На худой конец… Дальше Чертогов не угодим, а Владыка Мандос будет милосерден. Мы ведь просили его не разлучать нас. В голосе его слышалась улыбка, он нежно поцеловал меня. Но улыбки и поцелуя было мало, чтобы унять мое беспокойство — после таких-то слов! — Ниэллин, а как ты думаешь, где… — Что вы там бормочете? — сонным, недовольным голосом спросила Арквенэн. — Тинвэ, чего тебе неймется? — Моргот вспомнился. Арквенэн фыркнула: — Нашла кого вспоминать, в этакой темнотище! Не буди лихо, пока тихо. Моргот-то про нас не знает. Знал бы, давно уже утопил бы и льдиной сверху прихлопнул! — Не знает, так скоро узнает, — произнес Айканаро ясно. Он, наверное, давно не спал. — Но не думай, что он всесилен. Будь так, он не напал бы на Твердыню Феанаро под покровом тьмы и не сбежал бы трусливо в Серединные Земли. Мы найдем на него управу. Тем паче, что мы уже не те… дети, что были в Амане.  — Да уж, — Алассарэ хмыкнул. — Точно, не те. Родная матушка не узнает! Тощие, костлявые, от мороза и копоти почернели. Даже Моргота напугаем. Если, конечно, дойдем. Тиндал, далеко ещё? Тот пробормотал что-то невнятное, потом сказал четче:  — Не знаю. Должно быть недалеко. Но лед все тот же. Надоело! Я уж и с Морготом готов встретиться, лишь бы на берег выбраться поскорее! — Не буди лихо, пока тихо, — вслед за Арквенэн повторил Ниэллин. — С Морготом встретиться всегда успеем. Вот уж к кому я не стал бы торопиться… Мы и не могли торопиться, даже если б захотели: метель закончилась лишь на следующий день после полудня. Когда мы выползли из шатра и принялись разминать ослабевшие от бездействия ноги, Айканаро услышал зов Артафиндэ. Тот сообщал, что у них прояснело, а на востоке они рассмотрели тонкую полоску суши! Что это была за новость! Мигом забылся голод, слабость, даже Моргот. Мы откопали волокуши, как никогда быстро свернули шатер и, не оглядываясь, ринулись на восток. Через три круга напряженной, скорой ходьбы мы заметили, что ровная линия окоема на востоке приподнялась. Еще через день стал различим абрис далеких холмов, а мы наткнулись на широкую тропу, оставленную нашим народом. Радости не было предела — пока мы, пройдя немного, не заметили рядом с тропой насыпанный руками холмик, над которым, привязанный к обломку копья, печально поник чей-то платок. Могила. Наш народ, как и мы, снова терпит лишения и голод. И кого-то смерть настигла в виду берега, когда до цели осталось несколько шагов! А ведь и нас может постигнуть та же участь. Как мы ни растягивали припасы, из еды у нас остался маленький кусочек мяса. Мы так изголодались, что съедали обгорелые остатки сала из лампы и всерьез готовы были глодать облезлые шкуры подстилок. Раньше мы уже слегли бы без сил, однако теперь вид вожделенного берега подстегивал нас. Но каждая следующая лига давалась тяжелее предыдущей, и я снова, как недавно, не столько помогала Ниэллину тащить сани, сколько волочилась за ними. На следующий день, когда я не шутя опасалась протянуть ноги, Тиндал почувствовал полынью в полулиге на север от тропы. Откуда только силы взялись! Мы ускорили шаг и — о радость! — вскоре увидели пар над водой! С одного края небольшой полыньи снег был выглажен и примят, как будто по нему таскали тяжелые сани. Но следов двуногих не было. Значит, это лежка морских зверей! А наш народ прошел мимо, не заметив полынью — и не спугнув ее обитателей. Гарпун у нас был всего один, но мужчины привязали веревки к своим копьям и затаились за невысоким бугром с краю полыньи. Мы с Арквенэн ждали поодаль, возле волокуш. Не прошло и получаса, как по воде пошли круги и на поверхности показалась голова морского зверя. Потом еще одна… и еще… Звери кружились в полынье, ныряли и вновь показывались над водой, но не торопились выбираться на лед. Меня уже пробирала дрожь от холода и нетерпения. Охотники, как видно, тоже замерзли, а может, испугались, что звери уплывут. По знаку Айканаро они разом метнули гарпуны вниз, под воду. Вода закипела, звери разом нырнули, но один из них, дергаясь, всплыл на поверхность в бурунах кровавой пены. Вскоре он затих и начал тонуть. Охотники за веревки подтянули его к ледяной кромке и, накинув петли на шею и на задние ласты, уперлись, пытаясь затащить его на лед. Мы с Арквенэн побежали помочь им. Вдруг снег захрустел под тяжелыми прыжками. Из-за соседнего бугра выскочил медведь и по краю полыньи галопом поскакал к охотникам! Наверное, он тоже затаился для охоты. И разозлился, когда мы посягнули на его добычу. А может, счел добычей нас! Все разом, мужчины резким усилием выдернули тушу на лед и схватились за копья. Но их еще надо было высвободить из толстой, жесткой шкуры. Ниэллин успел первым и кинулся навстречу медведю! Зверь его убьёт!.. Нет! Не здесь! Не у самого берега! Арквенэн вскрикнула, но голос ее охрип и пугающего визга не получилось. А у меня крик и вовсе застрял в горле. И тогда я крикнула без звука, всей душой — от дна, от самой изнанки: «Нет!!! Не так! Не сейчас!» Взмолилась сразу Ульмо, Манвэ и Мандосу, Варде, самому Эру… Будь моя молитва стрелой — она пробила бы небо, рассекла бы запредельную Тьму и вечно летела бы в бесконечной пустоте! Ниэллин метнул копье, но лишь выдрал у медведя с плеча клок шерсти. Тот взревел, вскинулся на дыбы… Ниэллин отпрыгнул в сторону. Тиндал бросил гарпун — мимо! Но закраина льдины обломилась под медведем, и он, шатнувшись, с плеском рухнул в воду. Всплыл, фыркая. Алассарэ и Айканаро, подскочив к краю, нацелили на него копья… Однако ледяная вода остудила пыл зверя: он развернулся и поплыл к противоположному краю полыньи. Мужчины мигом оказались возле нас с Арквенэн. Лица их были белыми, сжимавшие копья руки дрожали; у Тиндала громко стучали зубы.  — Видишь, д-душа моя, — обратился Алассарэ к Арквенэн. — Не я один рвусь к медведю в пасть! Ниэллину никак не надоест свое везение испытывать! — Я и так знаю, что везучий, — спокойно сказал Ниэллин. — Вот оно, мое везение! Он обнял меня. Я вцепилась в него обеими руками. Сердце выпрыгивало из груди, дыхание теснило, слезы готовы были хлынуть ручьем. Он чуть не погиб у меня на глазах! Спасся чудом, хвала Владыкам и самому Эру! Или это была случайность?.. Неважно! Главное — он жив! он со мною! Ниэллин, склонившись, поцеловал меня: — Все хорошо, милая. Все хорошо. Разве может мне не везти, когда ты рядом? — А если меня рядом не будет? — прошептала я, уткнувшись в его пропахшую гарью куртку. — Не бойся. Ты всегда будешь со мной, Тинвэ. Даже если будешь далеко. — Что загадывать? Сейчас повезло, и ладно, — бодро заключил Айканаро, глядя, как медведь, выбравшись на лед, неторопливо трусит прочь. — Надо мясо скорей забрать. Пока он вернуться не надумал. Медведю осталось, чем поживиться — мы смогли увезти с собой только полтуши. До берега нам хватит с избытком, но кто знает, вдруг нашим все еще не удалось разжиться пищей? Тогда этот припас будет очень кстати! На стоянке мы наелись досыта и худо-бедно укрепили силы. Вовремя! На следующий день нам пришлось, пробиваясь против свирепого ветра, тащить волокуши через широкую полосу смятого льда. Мы снова шли по оставленной народом тропе, уже полузанесенной поземкой. Кое-где на ней попадались брошенные вещи: сломанная волокуша, истертые, обледенелые шкуры, мешки с каким-то добром, а однажды — тяжелый щит и доспех. Должно быть, владелец его совсем обессилел, если решился так облегчить свой груз… По счастью, нам не встретилось больше могил, и все равно мы беспокоились и торопились: вдруг наши сородичи находятся на грани голодной смерти, как недавно были мы? Но полоска холмов у восточного края окоема подрастала томительно медленно. Как назло, в тот день ветер вызвал слом льда. Едва выбравшись из буераков, мы наткнулись на разводье, раскрывшееся уже после того, как прошли наши. Тиндалу пришлось побегать, прежде чем он нашел перемычку из прибитых друг к другу льдин, а нам всем — упереться изо всех сил, протаскивая по зыбкому мостику тяжелые волокуши. Когда мы выбрались на восточный край разводья, от усталости у меня подкашивались ноги и плыли круги перед глазами. Тиндал, пройдя несколько шагов, вдруг рухнул в снег. Мы кинулись к нему, думая, что он лишился чувств. Но он поднял к нам залитое слезами счастливое лицо:  — Это прибрежный лед! Считайте, дошли. Берег холмами вздымался перед нами. До него оставалось еще несколько лиг; виднелись светлые заснеженные склоны с темными пятнами не то леса, не то скал. Я с жадностью вглядывалась в неведомую землю — наш будущий дом! — но не могла рассмотреть точнее: в глазах у меня все еще рябило. Я зажмурилась, потерла глаза, проморгалась — помогло! Вокруг будто посветлело, заснеженные льды и склоны холмов засеребрились ярче, темные пятна обернулись россыпью черточек. Это лес! Повернулась к Ниэллину — и разглядела его лицо отчетливо, как при небесном сиянии! Но небесные огни то вспыхивают ярче, то гаснут, их свет мерцающий и неровный. А этот серебристый отсвет разгорается постепенно, как… Арквенэн ахнула. Мы обернулись. Позади, на Западе, набирал силу серебряный свет. Нежный поначалу, он становилось все ярче — и вот, затмевая звезды, из-за края окоема показалась ослепительно-белая кромка невиданного светила. Яркая полоска становилась шире, превратилась в полукружие, потом в блистающий круг. Круг оторвался от кромки ледового поля и медленно поплыл в небо. Мы узнали его чистый, прохладный свет!  — Тельперион… — выдохнул Айканаро. — Владыки возродили его! Да, это было сияние Серебряного Древа! Новый светоч источал его, как спелый плод источает аромат, щедро изливал на скованные морозом, укрытые снегами и льдом земли. Он не был сном, видением или случайностью. Он был настоящим чудом! И чудо это предназначалось всем, а не только мне или Ниэллину. Никто не мог сотворить его и возвести в небеса, кроме Владык. И, если светоч воссиял над нами по их воле — значит, они помнят о нас! В ярком серебряном свете я будто впервые увидела друзей и с трудом узнавала их. Тощие, как щепки, одетые в обтрепанные меховые балахоны, обожженные морозом, почерневшие от копоти — они были невыразимо прекрасны! Радостные улыбки озаряли лица, глаза сияли ярче звёзд… Или так блестят слезы счастья? Долго никто не мог вымолвить ни слова. Потом Ниэллин проговорил тихо:  — Нам осветили путь. Теперь мы не потеряем его. Не заблудимся и не собьемся.  — Если сами того не захотим, — хмыкнул Алассарэ.  — О чем ты? — удивилась Арквенэн. — Как можно хотеть заблудиться? Теперь и захочешь — не заблудишься, все как на ладони: где гладко, где бугор, где трещина…  — Дурное дело нехитрое, — пробормотал Айканаро. — Мало ли, вдруг погода испортится. Арквенэн пожала плечами:  — Подумаешь! Нам не привыкать! Тиндал уже смотрел на восток — прикидывал дорогу.  — Лиги на три все ровно и прочно, — уверенно сказал он. — Правда, у самого берега могут быть буераки… но не точно. Ближе подойдем, тогда узнаем.  — Узнаем, — согласилась я. — И нечего бояться! Ты в темноте дорогу находил, при свете точно не ошибешься! — Постараюсь, — пообещал Тиндал. Я снова посмотрела на сине-серебряные холмы впереди — и увидела, как от их подножия взлетело множество золотисто-рыжих блесток. А потом еще раз… и еще! Порыв ветра донес еле слышное пение труб. Там наши! Они вступили на твердый берег. Потому поют трубы и летят в небо горящие стрелы — знак безопасного привала! Они дошли. И мы дойдем. Если поторопимся, встретимся уже в этот круг! Айканаро сосредоточенно прислушался, потом повернулся к нам:  — Лорды подняли на берегу стяги наших Домов. Артафиндэ призывает нас. Не будем медлить! Вперед! Так вперед! В наши плечи снова врезались постромки волокуш. Под ноги легли резкие, густые тени — как пережитые страхи, сомнения и тревоги. Но сейчас они были лишь тенями, простертыми на заснеженном льду, бессильными и пустыми. Без колебаний ступая по ним, мы быстрым шагом двинулись к прекрасной, залитой ясным серебряным светом земле.