Лёд

Город мореходов встретил нас тишиной. Раньше здесь никогда не бывало тихо. Дорога к побережью шла между поросших соснами известковых утесов. Морской бриз посвистывал в скалах, шуршал хвоей. Издали слышен был шелест и плеск волн, а при свежем ветре он превращался в могучий грохот. Когда путник вступал в город, его встречали веселые приветствия, песни, детский смех… И, чем ближе он спускался к Гавани, тем явственнее становились крики чаек, звонкие команды мореходов, хлопки, с которыми ловят ветер паруса… Так было всегда. Но не сегодня. Мы подошли к Альквалондэ в безмолвии и влажной духоте полного штиля. Поэтому — а может, потому, что мореходы не освоились еще с темнотою, — не слышно было ни обычных звуков Гавани, ни разговоров и песен. Мы догадались, что приблизились к городу, только по голубоватому зареву светилен. У ворот первые ряды нашего воинства остановились. Остальные потихоньку подтягивались к ним. Мы, Третий Дом, шли последними. Феанаро пришлось отправить гонца, чтобы скорее призвать нашего Лорда, его сыновей и дочь на совет и переговоры с тэлери. — Еще бы, сейчас без Лорда Арафинвэ не обойтись, — рассудительно произнес Алассарэ. — Как-никак, он — родич Ольвэ. Кому, как не ему, договариваться о кораблях? Тиндал окинул взглядом многочисленную толпу. — Кораблей на всех не хватит, — сказал он с неудовольствием. — Как бы не пришлось нам застрять здесь. Если мореходы начнут с Первого дома, наш черед наступит не скоро! — Вечно наш Дом оказывается последним, — проворчала Арквенэн. А ведь правда, у тэлери не так много судов, чтобы перевезти всех разом. Кому-то придется ждать. Сколько времени займет путешествие через Море — круг света? несколько кругов звезд? несколько недель? И что, оставшиеся будут слоняться по берегу или просить приюта у жителей Альквалондэ? — Жаль, что Феанаро не предупредил Ольвэ о походе, — задумчиво произнес Ниэллин. — Знать бы, что мореходы решат сейчас. — Да ладно, брось! — заявил Алассарэ беззаботно. — С чего бы они отказали нам? Разве что подождать придется… Он огляделся и указал на просторную поляну среди сосен, чуть в стороне от дороги: — Пойдемте-ка, передохнем. Стоит ли без толку топтаться на обочине? Мы согласились охотно. Отдых был кстати: от Тириона до Альквалондэ путь неблизкий, а мы шли быстро и почти без остановок. Я с облегчением сбросила с плеч сумку, лук в чехле, колчан и пристроила их у камня, друзья мои поступили так же. Мы расселись под сосной, съели по лембасу, пустили по кругу флягу с питьем — его приготовила моя матушка… Потом Ниэллин достал котелок и отправился к реке, что протекала неподалеку. Тиндал собирал хворост для костра, Алассарэ принялся бренчать на лютне… Я же быстро соскучилась сидеть без дела. Мы так спешили уйти из Тириона, а теперь зря теряем время! — Схожу-ка в город, — объявила я, вставая. — Арквенэн, ты со мной? Подруга уже успела придремать, удобно устроившись на нашей поклаже. — Нет, я лучше тут побуду, — сонно пробормотала она, — что-то я устала… Без нас не уплывут. Хотела бы я не сомневаться в этом! Подойдя к воротам, я обнаружила, что толпа заметно поредела: оба старших Дома вошли в Альквалондэ. Правда, женщины большей частью остались ждать здесь, в сосновом бору, и с ними было немало детей. Не только Ингор и Айвенэн предпочли подвергнуть малышей тяготам похода, чем надолго расстаться с ними. Но я не увидела ни Сулиэль и Соронвэ, ни их родителей. Наверное, они не отстали от Феанаро и были уже в городе. Я торопливо шла вниз по мощеным мрамором пустынным улицам. Редкие прохожие-тэлери тоже спешили в Гавань, откуда доносился шум многих голосов. Может, Феанаро сказал речь к мореходам, и теперь они обсуждают ее? Или это шумит наш народ — делит место на кораблях? Чем ближе подходила я к Гавани, тем меньше мне нравился шум. Он усилился, в нем слышны стали крики — не одобрительные и радостные, а сердитые, полные гнева и… боли? Что там происходит?! Если Айвенэн там — как она управится с детьми? Охваченная беспокойством, я пошла быстрее, затем побежала. Теперь в придачу к крикам я слышала звон и скрежет железа, щелчки тетивы... Стремглав я выскочила на площадь Гавани, залитую нежным сиянием светилен, пробежала по ней несколько шагов… а потом поняла, что вижу перед собою, и ноги мои приросли к земле. Нолдор и тэлери смешались в кипящую, кишащую толпу. Стоял ор и железный лязг — в свирепой драке эльдар бились друг с другом на мечах и ножах. Щелкнула тетива, мимо свистнула стрела, потом другая… Я оцепенела, не в силах двинуться с места. Не в силах осознать, что творится вокруг. Это нельзя было описать словами. В нашем языке еще не было таких слов. Не было слов для воплей боли и ярости, для искаженных, изуродованных злобой и страданием лиц, для звука, с которым стрела втыкается в живую плоть или кости дробятся под ударом меча. Не было слов для тысячеголового, тысячерукого чудища, в которое обратилось мирное собрание. Толпа шевелилась, извергала из себя дерущихся — одни падали на мраморные плиты и лежали неподвижно, другие бежали прочь или сцеплялись друг с другом, а то и бросались обратно в гущу схватки. Битва расползалась. Уже дрались у оснований светилен, на ступенях ближайших домов, под аркой резного камня, отмечавшей вход на пристани... Даже на самой арке сошлись в жутком танце поединщики. Кто начал первым? Не разобрать… Нолдор и мореходы сражались с равной злостью. Но у наших были длинные мечи, а у тэлери — лишь ножи, да и в ловкости они уступали нашим. Их теснили к пристаням, хотя и на площади тут и там вспыхивали схватки. Вот какой-то нолдо рухнул, сраженный стрелой! Вот морехода насквозь пронзил меч! Рядом послышался топот. Ко мне неслись двое. Один обернулся, вскинув нож, другой взмахнул длинным клинком... И вот уже тэлеро лежит у моих ног, кровь потоком хлещет из разрубленной груди и пузырится у него на губах. Тщетно старалась я зажать рану. Жгучие струи текли сквозь пальцы, а он смотрел на меня широко раскрытыми, очень светлыми — будто светящимися — глазами. Губы его шевельнулись… — Ненавижу… будьте вы… прокляты… — прохрипел он сквозь кровавые пузыри. Взгляд его совсем остекленел, а горячий ручей под моими руками иссяк. Он был мертв. Проклята. Я теперь проклята. Для этого у меня тоже не было ни слов, ни мыслей. Я так и сидела рядом с мертвым. Я бы спрятала лицо в ладонях, но они были в крови. Поэтому я просто закрыла глаза. Теперь я не видела страшной бойни, однако все еще слышала ее. Мне бы провалиться сквозь землю. Перестать жить… перестать быть… хотя бы лишиться чувств… Но и этого было мне не дано, сознание оставалось ясным. Даже слишком. Оно вдруг стало прозрачным, как хрусталь, острым и беспощадным, как клинок. Своим новым сознанием я поняла: то, что мы творим — необратимо. Наши деяния не будут прощены и забыты. Они воистину переживут нас, их будут помнить, даже когда мы обратимся в прах и пепел. А ведь так и случится: отныне мы утратили бессмертие. Мы не избежим смерти, раз сами несем ее собратьям… Сквозь эти мысли я смутно ощущала чей-то зов, но ответить не могла: казалось, я навеки лишилась и языка, и осанвэ. Вдруг меня схватили, вздернули на ноги, и брат мой рявкнул у меня над ухом: — Тинвэ! Почему молчишь?! Вставай! Прочь отсюда! Он развернул меня к себе, увидел кровь на моих руках и платье. Лицо его стало таким же белым, а глаза — такими же огромными, как у мертвого тэлеро. — Что?.. Ты ранена?! — вскрикнул он. Я помотала головой: — Это не моя кровь. Брат не стал тратить слов. Он схватил меня за руку и потащил прочь, прочь от места битвы, вверх по ступеням, по мерцающим мраморным улицам… Я задыхалась, пыталась вырвать от него свою руку — бесполезно: он был силен и держал меня крепко. Он отпустил меня только за воротами города, где едва слышен был шум схватки. Здесь собрались женщины с детьми и стояли мужчины Третьего Дома — те, кто не вошел в город, не обнажил клинков. Не пролил еще крови. — Ты. Никогда. Не полезешь. В битву. Впереди. Меня, — чужим голосом сказал брат. Я молчала. Мне надо было сменить платье и вымыть руки. Хорошо, что река рядом. Я пошла туда, села на берегу и опустила руки в прозрачные струи. Кровь тэлеро смешалась с водой и устремилась к Морю, чтобы там слиться с темными ручьями — я видела их будто воочию, — стекавшими с причалов и палуб кораблей. Не знаю, сколько я сидела так. Когда руки отмылись, я застирала платье. Оно намокло, и на нем, наверное, останутся пятна… Но разве теперь это имеет значение? Что вообще имеет значение после случившегося в Альквалондэ? Меня разыскала Арквенэн. Вне себя от беспокойства, она вцепилась мне в плечи и с отчаянием вскричала:  — Тинвэ, Тинвэ! Что же это? Алассарэ и Ниэллин как убежали в Гавань искать тебя, так до сих пор не вернулись! И Тиндал опять там!.. И никто не отвечает на осанвэ! А наш Лорд? А Феанаро?! Что с ними будет?! Напрасно я думала, что худшее уже случилось! Страшная битва снова встала у меня перед глазами. Что делают там мой брат, его друзья, Лорд Арафинвэ? Сражаются и… убивают? Или… сами… Я зажмурилась и потрясла головой. Нет! Не буду думать о них как о мертвых! А Айвенэн с детьми? О, хоть бы они догадались спрятаться или убежать из города! Не зная, что предпринять, мы с Арквенэн метались по дороге. Я то порывалась вернуться в Гавань, то останавливалась, вспомнив о запрете брата и собственной бесполезности — я ведь не умею драться! Пыталась мысленно дозваться его и Ниэллина — они не отвечали. Тут же я прекращала попытки: наверное, в той кутерьме они не могут сосредоточиться для осанвэ… Я прислушивалась, надеясь по звукам догадаться о происходящем — напрасно! Отдаленные крики не смолкали, в них все так же звучали боль и ярость. Не получалось даже понять, сколько времени прошло — небо затянуло тучами, как будто самые звезды не желали смотреть на то, что творится внизу. Наконец шум схватки стал стихать и вскоре совсем умолк. Мне слышались теперь стоны и плач... Но, быть может, это всего лишь свист порывистого ветра? Без звезд мрак сгустился, город почти скрылся из виду. Я всматривалась изо всех сил, и вскоре разглядела смутные силуэты — нолдор уходили из Альквалондэ. Одни сворачивали к реке, другие шли к нашей стоянке. Когда первый из них поравнялся со мною, я отшатнулась: такое ошеломленное, бессмысленное было у него лицо. В ком-то, напротив, не остыла еще злость. Эти шагали быстро, сжав кулаки, сильно размахивали руками, то и дело оглядывались на оставленный город. Я не решалась расспрашивать их. Другие устало сутулились, ступали нетвердо, а некоторые и вовсе не стояли на ногах — их поддерживали или даже несли товарищи, и я с содроганием замечала на их одежде темные пятна… Потом я встретила детей нашего Лорда — четверых. С ними не было Артафиндэ. Артаресто, измученный и понурый, держал знамя — не гордо воздев перед собою, а просто оперев древко о плечо. На лице Артанис была растерянность, какой я не видела даже в час Затмения. Младшие же братья не помнили себя от гнева. — Не спрашивай, с чего вдруг так вышло! — в раздражении вскричал Айканаро на мои сбивчивые расспросы, но тут же принялся рассказывать: — Это все Феанаро! Ты бы слышала, что он сказал отцу нашей матери! Тот не согласился сразу дать корабли да еще вздумал отговаривать его. Так Феанаро принялся попрекать его давней помощью, обозвал трусом и неумехой! Кто так просит?! Что странного, что тэлери не пожелали участвовать в нашем деле? — Наш отец тоже отговаривал Феанаро, да разве тот когда слушал братьев? — подхватил Ангарато. — Первый Дом ринулся на пристани. Мореходы их не пустили. Дошло до драки, а там и до мечей… Тэлери схватились за луки… Мы кричали, пытались остановить — бесполезно! А когда прибежал Финдекано со своими, такое началось!..  Он в расстройстве махнул рукой. — А вы… тоже… дрались? — замирая, спросила я. — С кем?! — возмутился Ангарато. — Нам и те, и те друзья и родичи! Мы только и делали, что пытались не дать им покалечить друг друга! А толку-то! .. — Первый Дом захватил корабли, — тихо проговорил Артаресто. — Мореходов убито без счета. И из наших… из нолдор… тоже погибли многие. — А Ниэллин и Тиндал? И Алассарэ? Ты видел их?! — вскрикнула я. — Кажется, да. Вроде они целы… Но там была такая неразбериха… Погоди, не волнуйся, они найдутся! Да разве можно не волноваться?! Я бегом кинулась к городу — и едва не столкнулась с Алассарэ. Он нес спящую Сулиэль. Следом шла Айвенэн и вела за руку Соронвэ. Мальчишка ревел, размазывая слезы по грязному лицу. — Ты куда? — спросил меня Алассарэ; тон его был непривычно мрачен. — Не ходи. Нечего там делать. — Где Тиндал и Ниэллин? — Там. Жди здесь. Они живы, оба. Соронвэ не дал мне расспросить друга подробнее — он кинулся ко мне и уткнулся в юбку, всхлипывая: - Ти-инвэ-э!.. Я п… потерял с… светлинок! .. С… склянка разбилась!.. И они улете-е-ли!.. Чем тут поможешь? Я погладила Соронвэ по голове и подняла глаза на Айвенэн. Лицо ее застыло, словно маска. — Ингор на корабле, — бесстрастно сообщила она. — Там шторм. Действительно, ветер все крепчал. Порывы его делались резче и холоднее, трепали волосы, теребили одежду. Из Гавани все явственнее доносился грохот волн. — Пойдем, Айвенэн, — чуть мягче сказал Алассарэ. — Детей надо уложить в шатре. Тинвиэль, подожди здесь. Я сейчас вернусь, только фонарь найду. Кажется, он чего-то не договаривает… Арквенэн пошла с ним. Я же снова вперила взгляд во мрак и наконец рассмотрела среди прочих Тиндала и Ниэллина. Они шли обнявшись, медленной и шаткой походкой. Когда они приблизились, я заметила, что на боку у Ниэллина болтаются два меча, и поняла, что он поддерживает моего брата, который всей тяжестью навалился на него и едва переставляет ноги. Задыхаясь от беспокойства, я кинулась к ним навстречу: — Тиндал… Ниэллин… Что… что случилось? — Я… не хотел его задеть, — глухо пробормотал Тиндал. — Я не убийца… — Вот именно, — сказал Ниэллин хмуро. О чем они? Но сейчас не время для расспросов! Я поддержала Тиндала с другой стороны. Вдвоем мы довели его до нашей поляны и осторожно усадили, прислонив спиной к большому камню. Ниэллин стащил с него куртку… Сердце у меня замерло: под курткой у брата на голое тело была кое-как намотана окровавленная рубаха. — Мы пытались остановить… разнять драку, — пояснил Ниэллин, снимая повязку; он говорил вроде бы спокойно, но я чувствовала, что он рассержен и огорчен. — Тиндал хотел защитить безоружного. Бросился под меч, отбил кое-как… И вот, получил сам. — Кто это тебя так? — в ужасе прошептала я, глядя на длинный, зияющий порез слева вдоль ребер. — Тэлеро?.. Тиндал, морщась, помотал головой: — Нет… неважно… не знаю, кто. — Я не успел ни вмешаться, ни узнать того в лицо, — сказал Ниэллин с раскаянием. — Он убежал… А Тиндал не говорит. — Незачем, — слабым голосом подтвердил тот. — Не мстить же… своим… Значит, Тиндал получил удар от кого-то из наших! Да только некогда сейчас думать об этом, надо спасать его! Правда, я уже заметила, что дышит он без затруднений и умирать пока не собирается. Меч глубоко рассек кожу и мышцы, но, как видно, не повредил внутренность груди. Однако кровь текла сильно, и Ниэллин тщетно пытался унять ее, прижимая к ране скомканную рубаху. К нам подбежали Алассарэ — в руках он держал фонарь, большую флягу и кусок полотна — и Арквенэн с плащом под мышкой. При виде нас она ахнула: — Тиндал, бедный! Ужас-то какой!.. Ну ничего, потерпи, все будет хорошо. Она быстро расстелила плащ на земле, и мы уложили Тиндала. При свете фонаря рана его казалась еще страшнее. Ниэллин омыл ее водой из фляги, но и это не остановило кровь. Я вспомнила, как однажды у отца соскочил резец и сильно поранил ему руку. Тогда мы позвали лекаря — это был Лальмион, отец Ниэллина. При мне он наложил швы, и порез затянулся всего за несколько кругов света. — Надо зашить, — пробормотала я. — Ниэллин, где твой отец? Он ведь может сделать это! Ниэллин сосредоточился — наверное, слал мысленный зов, — но вскоре покачал головой. — Отец не придет. Он с Лордом и Артафиндэ там… со Вторым Домом. У них много раненых. — Тогда — ты!  Он растерянно смотрел на меня: — Тинвэ, нет… я не умею шить… Я взглянула на Алассарэ. Тот уставился на меня с ужасом и так побледнел, словно сам готов был упасть замертво. — Решайте уже что-нибудь, — простонал Тиндал. — Мне тоже страшно… Что оставалось делать? Я бросилась к своей сумке, нашарила в ней шкатулку с ножницами, нитками и иголками — матушка положила мне их, чтобы чинить одежду, — и вернулась. Ниэллин снова прижимал к груди раненого промокшую тряпку. Фонарь в руке Алассарэ дрожал все сильнее, свет метался и мигал. — Да что ты, в самом деле! — воскликнула с досадой Арквенэн и выхватила у приятеля фонарь. — Давай, Тинвэ! Стиснув зубы, я занесла иглу с нитью — Тиндал весь сжался и дернулся в сторону. — Я ничего не смогу, если он не будет лежать смирно! — Погоди, я попробую, — пробормотал Ниэллин. — Спокойно… Он уселся, скрестив ноги, у головы Тиндала, положил ладони ему на виски и принялся тихонько что-то напевать. Тиндал расслабился, глаза его закрылись… Я отважилась коснуться его иглой — он не шелохнулся. Тогда я принялась шить. Игла скоро сделалась скользкой от крови, но я мертвой хваткой вцепилась в нее, втыкала, протаскивала нить, завязывала. Алассарэ — он все же превозмог себя — обрезал нить ножницами. Казалось, это будет длиться бесконечно... Но вот я сделала последний стежок и снова взглянула на Тиндала. Он спал. Края длинной раны теперь сошлись, и кровь едва сочилась между ними. — Все? — сдавленно прошептал Ниэллин и отнял руки от висков спящего. — Ох… больно-то как. Лицо у него осунулось и покрылось потом, как будто я мучила его, а не брата. — Ты что, чувствовал боль Тиндала?! — Наверное… Сам не знаю, как так вышло? Я только хотел усыпить его, заставить забыть о ране… это все осанвэ, — сказал Ниэллин чуть тверже. — Ничего. Все уже прошло. Я-то помнил, что на самом деле цел. Он глубоко вздохнул и потер грудь. Наверное, будь он опытным целителем, такого бы не случилось… Но он сумел помочь моему брату. Мы перевязали Тиндала чистым полотном, укрыли вторым плащом — он так и не проснулся. — Пусть отлежится, — сказал Ниэллин. — Торопиться теперь некуда. И правда, торопиться было некуда. Даже захоти Феанаро взять нас на корабли, они все равно не пристали бы к берегу в такую погоду. Ветер налетал порывами, завывал и свистел в скалах, раскачивал сосны так, что они скрипели и трещали и, казалось, вот-вот повалятся прямо на нас. Грохот прибоя мешался с громом, а мрак разгоняли только вспышки молний. Сейчас разразится ливень… А нам даже негде укрыться. Мало кто взял с собой палатки или шатры — мы не рассчитывали на долгий пеший поход. Те, что были, заняли матери с детьми. Раньше нам, конечно же, дали бы кров жители Альквалондэ… Но теперь об этом не могло быть и речи. Алассарэ пошел на край поляны и крикнул оттуда, подзывая Ниэллина: он нашел нависающую скалу, под которой можно было поставить шалаш. Арквенэн сидела рядом с Тиндалом, не сводя глаз с его бледного лица, и не замечала непогоды. Только сейчас она напугалась по-настоящему. Я подобрала с земли окровавленную рубаху. Ее следовало выстирать и зачинить. Хорошо, что Ниэллин догадался не рвать ее на куски. Неизвестно, когда бы удалось раздобыть новую… Мысли эти были неуместны. Но они, словно щитом, ограждали мой разум от настоящего понимания, настоящего ужаса и горя, усыпляли его, как Ниэллин усыпил Тиндала. Сгибаясь под порывами ветра, я снова спустилась к реке. Под высоким берегом было чуть тише. Я опять присела над быстрым потоком и опять замутила его кровью. Я полоскала и терла рубаху так тщательно, как будто от этого зависела моя жизнь. Руки у меня заледенели, капли дождя падали на спину и шлепали по воде, а я все никак не могла оторваться от своего дела. Я не думала ни о чем и слушала только шум бури… пока сквозь него не прорвался отчаянный вопль: — Т-и-и-н-вэ-э-э!!! Тинвиэ-э-э-ль!!! Я откликнулась. С берега сбежал Ниэллин с фонарем в руке. Вид у него был такой, что я вскочила: — Что с Тиндалом?! — Ничего… Но… я волновался. Ты куда-то пропала и не отвечаешь… Тинвэ, больше не пугай меня так, ладно? Лицо его постепенно обрело обычное спокойное выражение. Поставив фонарь на землю, он забрал у меня из рук рубаху, выжал ее и сказал: — Пойдем. Не надо мокнуть, обсушиться-то будет негде. Я стояла не шевелясь. Он заглянул мне в глаза и, взяв меня за руку, ласково повторил: — Пойдем, Тинвиэль. Пожалуйста. От его взгляда и голоса во мне словно обрушилась стена —  и слезы хлынули неудержимо. Разрыдавшись, я уткнулась лицом в его куртку, а он осторожно приобнял меня, пытаясь прикрыть от ветра и дождя. — Ни… Ни… эллин… По…чему так… вышло?.. Мы… мы ведь… не хотели… плохого… — Не знаю, Тинвэ. Не знаю… Твоей вины в этом точно нет. Не плачь — довольно нам воды с неба. Ливень усилился. Тугие струи хлестали нас, с волос у меня текло, платье промокло насквозь. Мне было все равно, но Ниэллин не заслуживал того, чтобы мерзнуть и мокнуть из-за меня. Я заставила себя оторваться от него. Он помог мне влезть на скользкий речной откос. Отворачиваясь от дождя, мы добрели до шалаша из прислоненных к скале жердей и веток, на которые были накинуты наши плащи. Места внутри хватило, чтобы уложить Тиндала; остальные уселись под скальной стенкой, тесно прижавшись друг к другу. В мокрой одежде меня поначалу колотила дрожь, но, стиснутая между Арквенэн и Ниэллином, я постепенно согрелась и даже задремала. Рев и грохот бури все не стихал. Мне чудилось, что мы уже на корабле, что огромные волны швыряют его, вздымают к небу и обрушивают в пучину... Вот-вот алчная бездна поглотит нас… Мне виделись Оссэ и Уинен — Хозяева Морей, — могучие, разъяренные, охваченные неукротимым гневом. Это они раздувают ураган, насылают грозу, вздымают морские валы — хотят отомстить нам, осквернившим их воды кровью сородичей… Я вздрагивала, просыпалась — и понимала, что мы все еще на земной тверди, в шалаше среди сосен, вдали от свирепых волн. Выл ветер, с треском ломались ветки. По скале над нами и по хлипкой стенке шалаша молотил дождь. Сверху капало, Ниэллин, сквозь зубы поминая Моргота, одной рукой поправлял плащи... И я снова погружалась в зыбкий полусон у него на плече. Когда я совсем очнулась, то обнаружила, что лежу на отсыревшем походном одеяле рядом с Тиндалом, что он наконец пришел в себя, а буря прекратилась. Снаружи доносились голоса. Потрескивал костер, и пахло дымом. — Ты как? — спросила я брата. — Болит? — Не сильно… Только ноги не держат, и бока отлежал. И есть страшно хочется. Может, найдешь что-нибудь, а, сестричка? Выглядел он куда живее, это было заметно даже в густой полутьме шалаша. Конечно, ему надо принести поесть — хотя бы лембас. Я вылезла наружу и огляделась. Небо очистилось от туч, звезды снова сияли ярко и безмятежно. Их лучи ясно освещали принесенное бурей разорение: поваленные деревья, обломанные ветки, хвою и шишки на земле, сбитые потоками воды в неопрятные кочки. И моих сородичей — промокших, озябших, растрепанных и растерянных. Многие собрались вокруг большого костра посреди поляны. Между деревьями виднелись еще костры, возле них тоже толпился народ… Мы приходили в себя после нежданной, ужасной бури. Да. Надо согреться и обсушиться, приготовить пищу и перевязать раненых. Надо решить, что делать теперь — когда не только наш мир, но и мы сами изменились безвозвратно.