— Ты ведь это придумала, правда? Я надеюсь, у тебя мозгов побольше, чем у твоего мёртвого союзника, — в зеркале заднего вида девушка заметила косую ухмылку Игнатьева, от которой пробежал мороз по коже. Он легко убил Матвеева, и так же легко может убить любого другого человека, включая саму Эр. Девушка судорожно пыталась проглотить ком в горле, потому что другого выхода просто не было. Врать Игнатьеву, врать Паше и Кире, лишь бы он не трогал никого из них. КГБшник в прошлом и бандит в настоящем — он представлял собой реальную опасность. Пока сероглазая пыталась собрать мысли в кучу, чтобы ответить Игнатьеву что-нибудь более-менее внятное, что подтвердило бы его догадки, в машину зашёл ещё один КГБшник.
— Ну, потом ещё поговорим, — сухо бросил Сергей, и Эрика отвернулась к окну. Единственное, о чём думала Эр — как отреагирует Вершинин, а Игнатьев уж точно сделает так, чтобы тот узнал. И ведь проблема даже не в том, что он о ней подумает... Ей и в голову не могло прийти, чтобы просто притворяться, потому что она действительно сильно привязалось к парню за эти несчастные несколько дней, потому что благодаря ему она поверила в то, что ещё не всё потеряно, а теперь сидя в одной машине с тем, кто может легко оборвать жизнь и этого человека, и тебя самой у тебя нет никакой поддержки. Нет Киры с привычными подколками и шутками, нет Паши, который бы обнял или сказал что-нибудь, что могло бы успокоить... В таких ситуациях обычно до конца осознаёшь значение тех или иных людей, а теперь ты вынуждена придерживаться той лжи, которая пришла в голову этого морального урода, которому ничего не стоит лишить жизни человека. Золотарёва прекрасно осознавала, что у неё не будет возможности поговорить с парнем, пока их не выкинет обратно, а пока прибор, опять же, у Сергея, этого может вообще не случиться. Да и если бы возможность была — это как минимум, глупо — он точно попытается сделать что-нибудь, чтобы Игнатьев отстал от всех и сразу. Он просто не знает, что это за человек — а так, пусть думает, что всё было подстроено. Пусть спасает Киру и себя самого. А желательно, чтобы они вообще уезжали отсюда, выбирались из этого города. Девушка всё равно знала, что вряд ли вернётся, и надежда, которую подарил парень, уже умерла. Да и надо ли надеяться?
За окном проносились пейзажи Припяти, смотреть на которые мешали решётки на окнах. Ничего интересного или нового. Вот машина останавливается, тебя выводят, направляя в серое мрачное здание. Ты видела его в мёртвом варианте города.
Снова решётки, снова отсутствие свободы и пропаганда насилия, хотя и не отчётливо видимая. Осматриваешься в поисках ребят, но никого не замечаешь. Скорее машинально идёшь, когда тебя заводят в одну из серых одинаковых камер. И было бы более-менее безразлично, если бы ты краем глаза не заметила в узкой щели закрывающейся железной двери знакомую бежево-чёрную куртку. Паша. Срываешься с пыльных нар, подбегая к двери, но та захлопывается перед тобой, насовсем забирая его у тебя. Забирая твои последние надежды. В чувствах выкрикиваешь его имя, долбишь кулаками в дверь, но дела, конечно, никому нет. Беспомощно опускаешься на нары, ожидая непонятно чего. Хотя твои раздумья длятся недолго: уже через минут двадцать за тобой приходят два КГБшника, уводя тебя на допрос. Безумно хочется закричать, чтобы Вершинин услышал, чтобы не верил Игнатьеву... но ты навредишь не только себе, но и ему. Пора смириться, что всё закончится так же быстро, как началось. И так же неожиданно.
В мрачном кабинете никого нет. На ватных ногах подходишь к креслу, садясь на него и дожидаясь Игнатьева. Тот как обычно пунктуален. О, до отвращения и ненависти пунктуален. На часах ровно десять утра, и именно в шестидесятую секунду пятьдесят девятой минуты зашёл он. Тот, кого девушка ненавидела.
— Ну что, Эри, продолжим? — всё так же пугающе и отвратительно усмехнулся тот, смотря прямо в глаза Золотарёвой, и та выдавила из себя что-то отдалённо похожее на улыбку. — А я считал, что когда Вершинин догнал тебя, больше уже тебя не увижу. А ты, надо же, всех обвела вокруг пальца, включая меня, — сложил руки на столе Сергей, предварительно усевшись напротив пепельноволосой. Та лишь немного отодвинулась назад, чтобы не чувствовать такой пристальный взгляд и не ощущать аромат роз, букет которых стоял на столе. Она всегда недолюбливала розы, а тут... дурацкий запах. Он не свойственен такому помещению. Та крепко зажмурила глаза, снова открывая их, надеясь не увидеть перед собой Сергея. «Жаль, второй раз тебя вокруг пальца не обведёшь», — думает про себя Эр, найдя силы поднять на него глаза. — Как ты заставила его тебе поверить настолько, что он сам всё это начал? — хитро ухмыляется Игнатьев, смотря на Эрику, а та отворачивается к окну, будто бы ненамеренно. Просто она боится, что он увидит в глазах страх и ложь. А ведь надо любой ценой спасать Пашу и Киру, а желательно бы и себя саму. За окном висит утренняя дымка, и девушка зачарованно смотрит на неё: кто знает, сколько утренних дымок будет в её жизни? не исключено, что эта последняя.
— Правду сказала, — стараясь придать голосу невозмутимость, ответила сероглазая. — Сейчас что с ними? — переводя тему, уклончиво спрашивает Эрика, хотя и знает, то не отвяжется от него просто так.
— Ты, конечно, молодец, что затащила их на станцию, теперь мне будет легче докончить то, что не смог докончить тогда, — загадками говорил Игнатьев, улыбаясь, как слабоумный и смотря в одну точку. «Точно с психикой не всё в порядке», — думает Эр, но страх разрастается всё стремительнее. Она виновата в том, что их поймали. С другой стороны, Игнатьев всё равно бы сделал это — заманил их к реактору, неважно, каким путём. Избавиться уже
невозможно. — Я понимаю, ты хочешь домой, но послушай, теперь у Вершинина нет смысла помогать мне. Ради тебя он не пойдёт, ты ведь предатель, — девушка готова была разрыдаться, осознав, с какой стороны её увидит Паша. Она не хотела, не хотела и не думала поступать так, как теперь описывает бывший КГБшник. — Его сестра сейчас вообще не в городе, — говоря так, будто это в порядке вещей, он посмотрел на Золотарёву, которая тут же выдала себя моментальным вопросом о её местонахождении. — Ожог на руке, плюс она к брату рвалась, нагрубила сотрудникам КГБ — в больницу из-за руки, ну а там как раз психику проверят. Ей-то уж не помешает, с её настроением в последнее время, — у Золотарёвой буквально потемнело в глазах. Кира не в городе, её легко могут упечь в дурдом, она сама — «предатель», хотя искренне волнуется и за Пашу, и за Киру, а Игнатьев никогда не отпустит их живыми, если они не сделают того, что он скажет. Она не сможет убедить Пашу, что он ей действительно дорог и что всё это не было подстроено. Всё, что произошло между ними... И сейчас... сейчас девушка осознала, что... любит его? Это уже не было похоже на привязанность, или на страх, или на просто благодарность за то, что она всё ещё жива... Это явно было другое чувство, а разбираться, какое — некогда. — Ты не нужна, в принципе, Вершинина и этого... как там? Горелова, хватит. Потом часа через три выкинет, и ты уезжай отсюда, и я оставляю тебя в покое, — усмехнувшись девушке, подвёл итоги тот.
— Ты же должен понимать, что я одна не выберусь. Не говори Паше об этом разговоре и всё будет нормально, я смогу убедить его, чтобы он сделал всё, чего ты хочешь от нас, — конечно, она не оговорилась, сказав «от нас». Но для Игнатьева это выглядит именно так.
— А у него стимула мне помогать не будет. Смотри, его сестра будет не рядом, а для эффективности можно сказать, мол, она погибла, суицид, например. Он ведь знает, что она вполне могла такое выкинуть. Спасти станцию — сложное дело, тут надо на все сто выложиться. Это опасно. У него будет смысл вернуться и выжить. Сообщив ему о смерти сестры и твоём предательстве, будет явно легче, — Золотарёва чувствовала, что скоро потеряет сознание.
— Ты так не поступишь. Ты плохо его знаешь — с чего бы ему спасать станцию, если смысла возвращаться в Москву нет? — чуть не плача, дрожащим голосом еле как выговаривает Эр. Плевать на то, что Игнатьев всё поймёт. Плевать, лишь бы переубедить этого чокнутого!
— Эрика, тебе бы не знать — он донельзя принципиальный. Он захочет мне отомстить, за сестру, за тебя, — улыбаясь ещё шире, приглушенно ответил тот, встав со стула.
— Нельзя, нельзя говорить людям, что их близкие мертвы, мать твою! Ты не можешь так поступить с человеком, не можешь! — сероглазая была на грани нервного срыва. Руки тряслись, из глаз текли слёзы, голос срывался, и девушка тоже встала, чтобы обернутся к Сергею, стоявшему за её спиной, но тот резко перехватил её руки, сжимая запястья до жуткой боли, которая заставила Эрику замолчать и попытаться вырваться, отчего стало ещё хуже.
— Золотарёва, какая же ты идиотка, а, — процедил Игнатьев, прижав девушку к стене. — Я думал, тебе правда важно вернутся домой, ради семьи. А ты... забудь. Сам выбрал идиотов, сам теперь и расхлёбывай, — сплюнул тот, не отпуская Эрику. — Посмотрим, кого из нас твой Вершинин возненавидит больше. А скажешь ему хоть слово во время операции — пристрелю обоих, а я могу, ты знаешь, — тихо закончил тот, и Эрика не сразу поняла, что ей придётся идти с ним и Лёшей. А Настя? Где будет она? Кира? Как они найдут её? Однако хуже этого было другое — находится рядом с парнем, когда тот будет думать о смерти своей сестры и об предательстве самой Эрики. Она уже представляла эту боль. Боль Паши и свою, когда придётся идти под его взглядом. Взглядом, которого она так боялась. Взглядом, выражающем ненависть.
Через минуту после сказанного Игнатьевым её уводят, оставляя в камере, где она, наконец, может дать волю эмоциям. Девушка непременно ожидала, что заплачет, но слёзы будто испарились, и от этого было только хуже. Она снова хотела волосы на себе рвать, бить стены, пробовала кричать имя парня, но ответа не последовало — судя по всему, он не слышал, а значит, рядом не был.
Кажется, минуты тянулись бесконечно. За железной дверью никаких изменений не происходило, не было даже шагов. Как будто все вымерли.
Вдруг послышались приглушённые голоса, и Эрика до боли напрягла слух, но ничего ожидаемого снова не получила. Дверь открылась, и девушку снова повели на допрос. «Ещё чем-то напугать забыл», — думала Эрика, пока медленно шагала вместе с двумя дежурными по обшарпанному коридору. Однако, её провели мимо того кабинета, где был разговор с Игнатьевым. Девушка сначала удивилась, но потом, понимая, что Паша наверняка уже думает, что Кира мертва... Господи, она даже в мыслях не могла соотнести эти слова. Пусть это и не правда, пусть и, скорее всего, Кира найдёт их сама, возмущаясь от тупости КГБшников, Эрика не хотела даже думать о таком. А каково тогда Вершинину? Если за несколько дней к ней так привязалась Золотарёва, а Паше она сестра, можно представить, как он сейчас убивается и винит во всём себя. Теперь Эр думала лишь о том, чтобы тот не наделал глупостей, ведь она никак не сможет ему помешать, потому что встретиться не дадут. Хотя... кто она такая, чтобы он её послушал?
Обманщица, предательница.
Девушку завели в точно такой же кабинет, правда, что расположен в другой части здания. Отдав честь, оба дежурных КГБшника вышли, оставив девушку одну с мужчиной, черты лица которого ей были смутно знакомы.
— Присаживайся. Меня зовут Костенко Сергей Александрович, капитан КГБ СССР. У меня к тебе всего пара вопросов, — Эрика неуверенно опустилась в кресло, сжимая пальцами подлокотники. «Что за мода на Сергеев Александровичей?» — внезапно вспомнил отчество Игнатьева, девушка намеренно выпрямила спину, стараясь казаться выше, чтобы глаза были на уровне с лицом капитана. После разговора с Игнатьевым сероглазая чувствовала себя более-менее уверенно.
— Кем вы приходитесь Кире Вершининой? — уверенность девушки улетучилась, сменяясь страхом за сестру Паши.
— Подругой, — не понимая сути вопроса, ответила Эрика, даже не соврав — она серьёзно считала её подругой, потому что они действительно многое пережили.
Ровно, как и с Пашей.
— А Павлу? Павлу Вершинину, — снова задал вопрос Костенко. Эрика готова была разрыдаться. Кем она ему приходится? Она и до этой ситуации не знала точного ответа... А сейчас?
— Ну... Сложно сказать... Тоже, наверное, подругой... — практически промямлила Золотарёва, потому что растерялась. А какая ему вообще разница? Кто такой он вообще?
— Жаль, что ваши мнения расходятся, — с прищуром ответил Костенко, и Эр подняла на него взгляд. — Он же утверждает, что вы ему никто, — усмехнулся капитан, но, посмотрев на выражение лица сероглазой, улыбаться перестал.
— А какое отношение это имеет к делу? — прошипела пепельноволосая, уже понимая, что Игнатьев успел поговорить с Вершининым. Понимая, что теперь тот её ненавидит.
— Если я спрашиваю, значит, имеет, — долбанул рукой по столу Костенко, чем заставил вздрогнуть Эр. — Зачем вы пробрались на территорию четвёртого энергоблока ЧАЭС? — а вот тут Золотарёва впала в ступор. А зачем? Как ему объяснить, что станция скоро взорвётся? Это, конечно, не плохой шанс попасть в одну дурку с Кирой, но оставлять тут Вершинина, который думает, что Кира мертва — намного хуже.
— Я уже отвечала на эти вопросы Игнатьеву, и не желаю повторять всё снова, — как можно наглее и увереннее ответила сероглазая, и Костенко еле заметно кивнул, хотя и с досадой, попросил увести девушку назад в камеру. Если бы он знал, что она говорила с Игнатьевым совсем не о станции.
***
— Послушайте, я ведь всё вам уже сказала, — в очередной раз спокойно ответила на вопросы врача и капитана КГБ рыжеволосая. — Паспорт это шутка друзей, а на станцию просто посмотреть хотели, испугались, вот и побежали, — Настя заметно нервничала, отдирая с ногтей остатки лака. Это вошло в привычку лет с пятнадцати, и она её терпеть не могла, но сейчас ей не было дела до своего внешнего вида. На допросе её держали уже час как минимум, задавая одинаковые, лишь только переформулированные вопросы, от которых тошнить начало. Все эти дни её поедала депрессия, и желания разговаривать не было вообще, а разговаривать с КГБшниками в восемьдесят шестом году — тем более. Чтобы не сорваться, Настя прокручивала в голове варианты развития событий с Пашей, Эрикой и даже Кирой. Лёша долгое время был с ней в одной камере, потому что их не хватило на всех, хотя плюсов от этого не было. Горелов только мельтешил перед глазами, нисколько не успокаивая, как, например, было у Паши и Эр. Девушка была рада за Пашу, потому что Эрика действительно оказалась нормальной, и если бы не проблемы у Анастасии, они бы возможно подружились. А Горелов... она никогда не видела от него поддержки, или же обычной доброты и ласки. А ещё и донельзя странное поведение Киры. Кареглазая стала задумываться, было ли что-то между ними. Девушка попыталась откинуть эти мысли, вспоминая, что Кира никогда не давала и намёков на то, что она, например, была бы рада расставанию. Всегда поддерживала Настю во время их ссор. Осталось понять лишь одно — было ли это лицемерием... или же просто паранойей рыжей.
С безразличием девушка смотрела, как в прозрачный шприц набирают раствор из стеклянной ампулы, который через несколько минут смешивается с её кровью. Вряд ли они уяснят что-то из «правды», которую стремятся получить путём медицинского вмешательства... Пусть делают, что хотят... Через несколько минут девушка провалилась в сон, который был больше похож на потерю сознания.
***
— На выход, — пепельноволосая лежала на нарах, свернувшись калачиком, когда дверь камеры открылась, и в неё проник яркий свет. Стянув с головы капюшон, Эрика поднялась, испытывая минутное головокружение и слабость во всём теле. Девушка поняла, что это всё на нервной почве, тело трясло, хотя в камере было душно. Выйдя в коридор, она вдохнула прохладный воздух, хотя в том летал запах сырости. КГБшники провели девушку к выходу, где на улице уже сидел Вершинин и чуть дальше стоял Игнатьев. Золотарёва смотрела на парня, но тот даже не заметил девушку и сидел, опустив голову вниз. Эрика заметила ссадины на руках парня, и без того жуткое чувство вины и боли только усилилось. Эрика остановилась рядом с блондином, но тот так и не поднял на неё взгляд. Игнатьев внезапно сорвался с места, зашёл в здание, отдавая приказ молодому дежурному.
— Паша... Слушай меня, с Кирой всё хорошо, она просто в больнице с рукой... — всегда во всём уверенный, сейчас парень выглядел по-настоящему сломленным, и когда, наконец, посмотрел на Золотарёву, в глазах были понятные боль и обида, но помимо них можно было прекрасно различить злость.
