Отдай им свой ужин, отдай им свой хлеб, Отдай им свою печень, отдай им свой мозг, Отдай им свою юность, отдай им свой страх, Не стоит ждать, пока они придут за тобой сами. Пуля-дура, учи меня жить. Агитатор, учи меня думать. © Гражданская оборона.
Уснуть у Реджины не получилось. Заплаканные глаза жгло. Голова раскалывалась и казалась выкованной из свинца. Красное и солёное от слёз лицо отекло. Наверное, стоило встать и умыться, но в ней не осталось сил подняться с кровати. Скажи ей кто-нибудь неделю назад, что она будет плакать вот так: навзрыд, не помня себя от тоски и обиды, — Королева бы зло расхохоталась. А сейчас — не до смеха. Впрочем, она — сильная, она справится. Должна. Как всегда. Иного выхода всё равно нет. А Румпель ответит за причинённую ей боль, покажет своё настоящее лицо и будет с ней. Надо только подождать и восстановиться. В таком состоянии нельзя появляться во дворце: это продемонстрирует её слабость, а надо быть сильной и разобраться с предателями в её охране. Ещё выяснить всё про проклятие, переиграть Румпеля в другом мире. Там, возможно, у неё будет такой шанс, и Реджина отмстит ему за всю свою боль. Она знала: в этом мире нет магии, но лазейки для волшебства можно найти всегда. Учитель зависит от своих способностей и обязательно найдёт возможность их вернуть. И быть может, он ошибётся, и его действия сыграют Злой Королеве на руку, если получится заиметь преимущество. Ещё Злая Королева с нетерпением ждала, когда Белль ослабит Румпеля. Способностей он не лишится. Главное для настоящей любви — вера, что чувство истинное, и тогда любое проклятие будет снято, даже проклятие Тёмного. Но только Белль после случая с женихом вряд ли верит в любовь. Да и новость про беременность не на шутку перепугала: сможет ли Тёмный со всей его злобой стать хорошим отцом, захочет ли растить ребёнка с ней вместе? И будет ли ребёнок в безопасности рядом с Румпелем? Наверное, Белль самой надо повзрослеть, прежде чем кого-то воспитывать. Сомнительно. Люби он её по-настоящему, половина вопросов растаяла в голове, как дымка тумана на рассвете. А сейчас Румпель ещё проводит много времени с Реджиной, и Белль точно ревнует. Поцелуй подействует — сомнения исчезнут. Во всем. В измене в том числе. Тем более эта дурочка себя смелой считает и обязательно попробует, а потому осталось ждать совсем недолго. И это единственное, что приносило радость, заставляло улыбаться и чувствовать себя чуть менее паршиво и отвратительно. Надо уснуть и набраться сил для завтрашнего дня. Но гудящая от боли и переполненная планами голова не позволяла расслабиться и забыться. Реджина вертелась с одного бока на другой. Ей мешало всё: длинная коса щекотала нос, бретельки сорочки постоянно сваливались с плеч, в подоле путались ноги, подушка, пропахшая потом и слезами, навевала тоскливые воспоминания, одеяло душило жаром и, казалось, весило, как каменная плита. Всё это жутко раздражало. И она, почти окончательно обессилев, стащила с себя ночнушку, раскрутила её и швырнула в стену. Теперь на ней, на одном и том же гвозде красовался не только гобелен с единорогом, но и белый флаг сорочки. Реджина избавилась от одеяла, сбросив его пинком на пол. За ним вслед полетела подушка. На кровати остались лишь укрытый простынёй матрас и сама Злая Королева, что легла на живот и широко раскинула руки и ноги, распластавшись, как морская звезда. Стало холодно, и тело покрылось гусиной кожей, но одновременно удобно настолько, что женщина почувствовала, как дрёма начинает затягивать её в своё царство. Резкий порыв ветра заставил стёкла дрожать. Раздался гром, и крохотную спаленку осветила зарница. Холодными каплями забарабанил дождь, стало очень неуютно, но вставать за одеялом желания не возникло. Вдруг промозглый поток воздуха укутал ноги. По телу тонкими иголками пробежала дрожь — нет, не от внезапного изменения температуры — от испуга: в то же мгновение она услышала шорох шёлка и чьи-то торопливые шаги. Прикосновение мягких, тёплых, таких знакомых, чуть бархатистых рук к спине. Реджина хотела встать и скинуть с себя лапы Румпеля, что сейчас вызывали лишь отвращение. Но он надавил ей на лопатки, не позволяя подняться и устроить задолженную с прошлого раза истерику. Я же тебе противна! Зачем ты, старый лицемерный козел, вообще до меня дотрагиваешься?! Прочь! Прочь! Слова обиды вот-вот сорвались бы с пухлых губ, но она почувствовала волны тепла, что пронеслись по каждой клетке тела, и утратила всякое желание говорить. Реджине вмиг стало удивительно уютно. Усталость начала уступать место бодрости, весёлой лёгкости в свинцовой голове. Руки Румпеля опустились ниже и пробежались подушечками пальцев по позвоночнику. Каждое прикосновение дарило всплеск энергии. Теперь Реджина могла встать и накричать на учителя. Она задолжала тому много оскорблений. Но не хотелось лишать себя контакта. Даже после недавнего разговора прикосновения Румпельштильцхена приносили удовольствие. А сейчас он забирал на себя боль и усталость Реджины и в обмен отдавал собственные силы. Завтра Злая Королева будет выглядеть, как новенькая, и никто не поверит в реки слёз, что ещё несколько часов назад текли потоком из полных полумёртвой надежды карих глаз. Она была всей душой благодарна ему за заботу. Нет, отказа от планов не будет: Румпель ответит за презрение и за то, во что её превратил. А позже он будет принадлежать только ей. И не придётся ловить моменты мнимой близости, как радужный отблеск в горном хрустале. — А ведь я врал, — пробормотал Румпель неожиданно. Его пальцы принялись отбивать ритм по выпирающим рёбрам в такт дождю. — Мне противна не ты. Я сам себе мерзок. Тем, что лишил тебя выбора. Мне было проще справиться с магией. И, да, я знаю, что ты не спишь. Реджина слушала его, едва дыша, наслаждаясь мягким, чуть скрипучим голосом. От мысли, что он — не такая сволочь, какой желал казаться, хотелось плакать и не прекращать его целовать. Даже если это очередная интрига — плевать. Важно сейчас совсем другое: с волнами теплоты по телу растекались нежность и желание её дарить Румпелю. А он не прекращал водить руками по позвоночнику, возвращая силы и надежду, что сейчас важнее всего. И неясно, чем больше: магией, словами, присутствием. Или она опять всё выдумала?! Радость смешивалась с ненавистью. Реджина настолько запуталась в собственных чувствах, что решила ничего не отвечать, а Румпель тем временем продолжал грустным голосом: — У меня всё-таки было преимущество перед тобой, когда я стал Тёмным. И навряд ли бы справился без него. Реджина хотела повернуть голову, чтобы взглянуть ему в глаза. Тёмный расценил движение иначе и схватил её за затылок, притягивая к себе. Сердце забилось быстрее от радостной мысли. Неужели сейчас разденется и… Но у мага на ученицу были совсем другие планы. Через его тёплую ладонь в голову к женщине полились не принадлежащие ей воспоминания. Зачем, зачем? Зачем ты говоришь всё это? Очередная интрига? Зачем… Реджину охватила паника, но чужая память заполнила её сознание без остатка, не позволяя сопротивляться.***
— Ошибка, опять! — воскликнул Румпельштильцхен с раздражением, отпуская нить. Колесо прялки со свистом закрутилось назад, утягивая её за собой. Нить оказалась недостаточно хорошо скрученной, когда из неё начнут ткать, будет куда сильнее путаться и быстрее порвётся. Досадно: его пряжа славилась качеством во многих королевствах и шла на одежду лишь знати да купцам. Крестьяне не могли её себе позволить — слишком дорого. Оттого ошибки были не допустимы. Тем более талантливых мастеров хватало, и многие наяву грезили подсидеть Румпеля. Можно продать и так, но куда дешевле, чем обычно. А деньги его семье сейчас нужнее всего. Накопить, несмотря на обилие заказов, не удавалось. Слишком высокие налоги. И Мила очень много тратила на себя. Впрочем, его любимая должна быть самой красивой. А потому — пускай. Но сейчас была иная ситуация. Совсем недавно герцог объявил о новой войне с ограми, которая обязательно окажется проигранной. Мало того, что их земля измучена кровавыми битвами, так ещё и большую часть взрослых мужчин перебили. Остались лишь калеки, вроде него, да хапуги, что в своё время откупились. Потому решено было отправлять на войну подростков. И самое мерзкое - все знали, что дети отправятся на верную смерть необученными и плохо вооруженными. Нужно пушечное мясо. Человеческий заслон, поставленный на границы земель для вида, что кто-то их защищает. Мускулистые пятиметровые огры разнесли бы их в два счёта, оставляя на земле кровавые лужи и розоватые ошмётки мяса с торчащими из них костями. Они и со взрослыми, тренированными рыцарями в лучшей в Зачарованном Лесу броне справляются без труда, а тут ни в чём неповинные, беспомощные дети. Герцог по слухам проиграл в карты половину своих земель предводителю огров, но отдать просто так не мог, иначе ему не сносить головы из-за обвинений измене королю, поэтому была нужна видимость сопротивления. До невинных жертв, естественно, никому нет дела, тем более дети будут крестьянские, потому что те, кто побогаче и знает положение вещей, откупятся. Геройство в моде исключительно среди черни почему-то. И не важно, что за него и крошечного клочка земли не полагалось: спасённая собственная жизнь — главная награда. И ведь раньше Румпель так не считал. Он верил, что герой — это не пушечное мясо, а великий спаситель земель, достойный почестей и восхваления. Даже хотел доказать, что сможет совершить подвиг и добьётся большего, чем бросивший его отец-жулик. Только рекрутёры относились к солдатам хуже, чем к скоту, и избивали в своё удовольствие за малейшую провинность. И она часто была лишь выдумкой. Его друга Эрни, что всегда стоял с ним на рынке по соседству, когда Румпель торговал пряжей, забили до смерти, за шутку про лопоухость одного сержанта. Им всё сошло с рук: рекрутёры разыграли спектакль про смертельное падение с лошади. И им, естественно, поверили, ведь никто не пожелал разобраться. А прядильщик ещё не одну ночь просыпался в холодном поту. Снились кошмары, где фиолетовый и опухший от синяков и кровоподтёков Эрни целовал грязные ботинки сержанта и молил о пощаде, пока не захлебнулся в собственной крови. И в те дни Румпелю хотелось одного: сбежать домой к Миле. Только мысли о ней поддерживали и придавали сил. Как же хотелось побыстрее оказаться рядом и отдать ей всю нерастраченную нежность. Помогать непривыкшей к тяжёлой работе Миле по-хозяйству. Он так боялся, что та слишком устаёт без него. Мучает себя сейчас из-за очередной блажи честолюбивого короля, что решил, видите ли, войну устроить. Своей смерти Румпель не боялся, но с каждым днём пребывания в лагере новобранцев желание лишаться жизни ради какого-то венценосного куска дерьма таяло на глазах. И на место храбрости и жажды подвигов приходили презрение и ненависть. Но перспектива стать дезертиром, таким же, как его отец, пугала ещё сильнее. Он не должен сбегать. Он должен сражаться до последнего. Для себя, и чтобы перед Милой не опозориться. Иначе Румпель потеряет любимую навсегда. Но всё изменил день, когда его поставили караулить кибитку. Там, под блестящей бежевой тканью, сидело преимущество в битве с ограми. — Воды, воды, Румпельштильцхен! — донёсся из глубины телеги высокий дрожащий женский голос. Прядильщик вздрогнул, вырванный из плена своих мыслей. Звук его имени заставил часто моргать. Откуда она его знает? А ещё он услышал в тоне что-то детское. Уроды. Он не верил, что те пожалеют ребёнка в этой бесполезной войне. А потому сочувствие заставило сорвать покров с повозки. Он с шорохом упал вниз и открыл Румпелю деревянную клетку. В ней сидела девушка-подросток в грязных лохмотьях. Лет шестнадцати от силы, как он предполагал. Только лицо заставило его в ужасе оторопеть и отшатнуться назад: глаза были вырезаны, и на их месте красовались кое-как зашитые чёрными нитями шрамы. — Ты же совсем ребёнок, — пробормотал он мягко, поглаживая деревянные прутья клетки, но природная подозрительность взяла верх, и голос стал жёстче. — Откуда ты знаешь моё имя? — Я предсказательница, мне дано видеть, настоящее, прошлое и будущее. Воды, дай мне воды! — умоляла девушка. — Я так долго не пила, налей. — Предсказательница? — усмехнулся Румпельштильцхен, глядя на медный чан у своих ног. И мог бы напоить её, и было жаль. Да только попасть на губу или того хуже из-за какой мошенницы он не желал. Прядильщик видел десятки таких лжепророков на рыночной площади, когда торговал пряжей. — Ты могла случайно слышать моё имя. У измождённой девушки хватило сил на снисходительную улыбку, полную жалости. — Румпельштильцхен — сын вора, взращённый старухами, боящийся повторить путь отца, — хмыкнула она. — Это я тоже подслушала? Я могу рассказать всё о тебе, только дай мне воды. Слова заставили удивиться и надолго замолчать. Один раз он уже поверил в магию. Сказал: «Я верю» и встал перед открытым окном, а отец крепко-крепко сжимал ему руку, ожидая путешествия в Нетляндию. На острове оказалось тепло и можно было мгновенно получить всё, что желаешь. Даже вечную молодость за счёт волшебной пыльцы. Шанс забыть о горестях и страданиях. Убежать от ответственности навсегда. И в тот тёплый день главное желание Румпеля - обрести семью — не исполнилось, несмотря на магию острова. Он потерял всё: отец бросил его, оставшись на волшебном острове. Без него. Мальчик мгновенно разучился верить в добрые сказки. Волшебство принесло горе. Или просто доказало, что Румпель знал уже тогда, но боялся признаться себе: до него никому нет дела. Румпель. Мусор, всего лишь мусор. И тот чаще мешал Малкольму, как бы ни старался ему помочь, выполняя все поручения. И всё портил. По словам отца. Если бы не пряхи, взявшие его в подмастерья, что признали в нём будущего лучшего мастера, то он бы никогда не то что в магию, в себя бы не поверил. А потому изо всех сил старался не повторить путь отца, стать другим, достойным, уважаемым, и вообще — хоть кем-то. Только не разрубленным лопатой червём, как его называл отец, стоило мальчику заболеть и лишить возможности дурить очередных пьяниц в ещё не посещённой таверне. — Нет, нет, не жалую чёрную магию, — с презрением выдавил Румпель сквозь зубы. — Даже если дело касается твоей жены Милы? — притворно изумилась Предсказательница. Любимая. Сердце забилось быстрее и наполнилось нежностью. Писем давно не было, и шанс получить о Миле хоть какую-нибудь весточку тут же заставил Румпеля забыть о безопасности, наклониться к ведру и кружке, что стояли рядом с повозкой, и зачерпнуть для Предсказательницы воды. Он протянул девушке воду, и та с жадностью принялась пить. Предсказательница выставила ладони вперёд. На них были закрытые глаза, что тотчас открылись, показывая пронзительно голубую радужку. Девочка водила руками перед лицом Румпеля и через несколько минут выдала: — Она носит твоего сына под сердцем, но после сегодняшнего боя отца он своего потеряет. Прядильщик схватился за прутья клетки и уткнулся в них лицом. Теперь от Предсказательницы отделяли считанные сантиметры. Несмотря на раннюю весну и прохладную погоду, сообщение заставило его взмокнуть и на миг лишиться дыхания. Только логика удерживала от паники. Происходящее казалось слишком бредовым. — Что? — Румпель не мог поверить её словам и не желал, изо всех сил стараясь говорить твёрдо и насмешливо. — Тебе нужна вода. Это ложь. Очередная выдумка. И бой, он должен быть завтра! Уверенность в голосе была мнимой. Румпельштильцхен отпустил прутья и затравленно осмотрелся. А вдруг, вдруг это всё правда? И что тогда? Его сын вырастет безотцовщиной. Повторит его собственную судьбу. Такое произойти не должно. И не произойдёт. Каждое слово Предсказательницы — ложь. По-другому быть не может. А вокруг ничего не предвещает нападения. Каждый в лагере занят своим делом. Лучников не видно — они тренируются неподалёку, и до Румпеля доносится звук летящих стрел, что со стуком рвут мишени. Сержанты ехидничают над промахнувшимися солдатами. Командиров поблизости тоже нет. Они наверняка сидят в шатре и делают вид, что составляют план по отражению атаки, а на самом деле, как всегда, пьют и играют в карты. Оружейник и его давний друг Сэм оставил попытку наточить меч. Теперь он сидит в кустах неподалёку и смачно ругает местного повара, чья еда вечно не желала долго жить в желудке. Палатка по соседству покачнулась, и из неё, зевая, вышел заспанный после ночного дежурства сержант — тот самый обладатель огромных, оттопыренных ушей. Неожиданно раздался крик, и на вышке вспыхнул сигнальный костёр. Оттуда сверху камнем упал постовой. На его месте стоял зеленокожий огр с луком в руках. Он взял стрелу, натянул тетиву и прицелился. Мгновение — и стрела с шумом вонзается в глаз сержанту, пробивает голову насквозь, оставляя после себя на прогалинах кровавые брызги. Мужчина с предсмертным стоном падает на промёрзшую землю. Эрни отомщён. Нет. Быть не может. Всё правда. Он — отец, он умрёт. Его сын вырастет без него. Я не должен попасть в бой. Пусть окажусь трусом, но сын, сын… Румпель, всё ещё с трудом веря в происходящее, повернулся к кибитке. Предсказательница должна его научить, как избежать смерти. Клетка, к изумлению прядильщика, пустовала. На деревянном, плохо обструганном полу, где ещё недавно сидела девушка, лежала небольшая книга. Её обложку обтягивала чешуйчатая, красно-коричневая кожа дракона. В центре сверкала алыми рубинами руна Наутиз. Догадался же кто-то выложить руну нужды самыми дорогими камнями. Пока отец обжуливал то в напёрстки, то в карты, Румпель, будучи маленьким, незаметным и очень ловким, обчищал карманы и воровал драгоценности у зевак. Ему это никогда не нравилось, но Малкольм заставлял, и есть всё же хотелось. Взрослым он поклялся не возвращаться к этому ремеслу. Но сейчас прядильщик, не задумываясь, схватил фолиант и засунул под нагрудник кожаной брони в надежде позже выковырнуть камни из руны. Деньги обязательно пригодятся его сыну, чтобы ему не пришлось воровать и побираться. Он выживет. Он не будет сражаться. Не сможет. С каждой секундой в нём росло желание добиться этого во что бы то ни стало. Стрела со свистом рассекла воздух, пронзила острием голень Румпеля и вошла в неё глубоко. Слишком глубоко. Дикая боль волной растеклась по телу. Перед глазами всё почернело. Последним, что он услышал, был крик бегущего к нему Сэма: — Румпель! Плеск. Холодная вода стекает с его лица и приводит прядильщика в чувство. Румпель на каких-то тряпках лежит на полу уже знакомой деревянной клетки. Нога неровно перебинтована портянкой, на которой алеет пятно. От боли кружится голова, и рвота подступает к горлу. Пол ходит ходуном. Слышится стук копыт. Вой промозглого ветра доносит откуда-то издали стоны раненых, бесчисленные удары и звон железа. Но повозка уже далеко от этой Преисподней. Над ним склонился его друг Сэм. На его круглом веснушчатом лице отразилось неподдельное беспокойство. — Думал, ты не очнёшься, — пробурчал он обеспокоенно. — Где мы? — выдавил Румпель охрипшим голосом. — В дороге, — глухо ответил Сэм и погладил рукой по прутьям. — Я, Генри — кучер, что правит лошадьми, мы слышали твой разговор с Провидицей и решили сбежать. — Вы-вы-вы спасли мне жизнь! — восторженно прошептал Румпель потрескавшимися губами и схватил Сэма за рубашку. — У меня есть деньги, я отблагодарю. Оружейник лишь фыркнул: — Не стоит. Провидица ни с кем не желала разговаривать, а потому это ты спас нам жизнь, иначе бы погибли, как все остальные. — Нет, — Румпель зашарил под нагрудником в поисках книги. Каждое движение вызывало боль, но он лишь крепче стискивал зубы и старался не замечать её. — У вас тоже семьи. Я знаю, ради чего вы оба вернулись. Вопрос, как они сбежали, не волновал совершенно. Ему приходилось видеть толпу, охваченную паникой, все, наверняка, потеряли голову от внезапного нападения и на удаляющуюся с поля битвы повозку обращали внимание не больше, чем на муху. Он отблагодарит своих спасителей, обязательно. Он жив и доберётся домой к Миле и сыну — это главное. С найденными рубинами у них появятся деньги. Больше никакой нужды. Они будут жить в любви, вместе, навсегда. Никаких горестей и страданий. Только счастье, любовь и больше ни единой беды. Румпель верил в это всем сердцем, а надежда на лучшее позволяла не загнуться от боли, что временами становилась совсем невыносимой и заставляла кататься по полу и тихо стонать. Впрочем, ему повезло. Вскоре набухли почки у павлиньей вербы. Отвар из них позволил ослабить страдания и обеззаразить рану. Румпель от души благодарил старух-прях, что научили его разбираться в свойствах целебных растений. Иначе их бывший подмастерье навряд ли бы выжил. А ещё у книги обнаружилось полезное свойство: руна согревала, и теплее всего становилось в те дни, когда ветер пробирал до костей и было страшнее всего. Он, благодаря пряхам, знал её значение. Старухи во время работы любили петь и рассказывать истории про магию. Румпель уже тогда обжёгся на молоке и не доверял их сказкам: они казались страшной и жестокой ложью. Его волновала только карьера прядильщика и будущее известного мастера. А женщины лишь хохотали и, растрепав ему волосы, называли излишне серьёзного мальчугана молодящимся старичком, самым вредным среди них. Тогда он обижался на них, и не подозревал, насколько полезными окажутся знания о магии. Руна, если верить их рассказам, значила нужду, отчаянье и страх, что лишал возможности двигаться и правильно воспринимать происходящее. Она всегда была связана с принуждением и заставляла жестоко платить по счетам. Руна напитывалась тьмой и проводила человека по всем граням отчаянья, делая тем самым сильнее и выносливее. И наполнившись чужим негативом до краёв, дарила надежду и свет, право на которые человек, проходя свой путь, зарабатывал сам. Потому Румпель не удивился, что книга обогревала в самые тяжёлые моменты. А ещё содержание полностью соответствовало руне. В книге говорилось о чёрной магии, основанной на злобе. И о неизбежной плате за её использование — волшебном психозе, что ещё сильнее привязывал к страху и волшебству. Только настоящая любовь и вера в неё позволяли сохранить рассудок и не уйти в царство тьмы. Если те и другие отсутствовали, спасали успокаивающие ванны и постоянные медитации. Не мало страниц посвящалось рецептам и способам себя успокоить. Без них маги шли на крайние меры: вырывали у людей их волшебные сердца, раздавливали и вдыхали пыль из них — лучшее обезболивающее и успокоительное из всех существующих. Но из-за пыли магическое сердце постепенно обрастало чёрной слизью, которая могла убить чернокнижника. И тогда спасти колдуна мог лишь таинственный артефакт — кинжал Тёмного. Древнее оружие давало бессмертие, магические способности, но усиливало все отрицательные качества. И получить его можно было, убив самим кинжалом предыдущего владельца. Таких людей называли Темными. Они были наполовину людьми, наполовину ящерами, чувствовали чужое отчаяние и предлагали избавиться от него в обмен на небольшую плату или услугу, цена которой оказывалась куда выше, чем думали отчаявшиеся вначале. И она всегда оказывалась непомерно высокой. Как и требовала руна Наутиз на обложке. Там ещё было множество историй и легенд, связанных и с психозом, и с магией, но Румпель не обращал на них должного внимания. Сказания всего лишь отвлекали от страданий и не несли для излишне прагматичного прядильщика особого смысла. И через пятнадцать лет мнение крестьянина не поменялось. А вот его сын смотрел на вещи совершенно иначе. Магия не казалась столь опасной, и Бей не расставался с книгой ни на минуту. Именно по ней Румпель обучил его читать: пусть сразу поймёт, что с такими силами не стоит связываться. Но нет. Ему хотелось попробовать. Узнать волшебство на вкус, саму жизнь, точнее. — Папа, можно я покажу книгу друзьям? — поинтересовался Бей, подбегая к сидящему за прялкой уставшему Румпелю. Он взглянул на умоляющее лицо сына, что, несмотря на огромные, как у кота, выпрашивающего сметану, глаза, явно задумал какую-то пакость. А потом, переведя взгляд на книгу, только отрицательно качнул головой — Они мне не верят. Говорят, что я всё придумал, — Бей сделал большую паузу. Как и твой отец-трус, — продолжил за него Румпель с грустью, поджимая губы. Нет, Бей так не считал. Он любил отца. Только на каждый роток не накинуть платок. Конечно, все в деревне резко забывали, что он трус, когда дело касалось обучения подмастерьев и больших скидок на пряжу, но в остальное время его за человека не считали и распространяли грязные слухи про Милу, будто та обслуживает в таверне пьяных пиратов и сына родила не от него. А Бея дразнили сыном шлюхи. И дать бы в морду некоторым, но только ему, калеке, руки переломают. И что делать его семье без продаж пряжи? Побираться? Обчищать карманы? Вновь приходилось терпеть. А ещё Бей из-за всего этого ходил украшенный синяками: надо же отстоять честь семейства хоть как-нибудь. И Румпель не мог осуждать его за это, даже гордился им, но стыдился сам себя. Да — спасает семью от голодной смерти, но всё равно кажется себе трусом, и думает, что повторяет судьбу отца. — Я хочу им доказать! — голос Бея стал твёрже, и он крепче прижал книгу к себе. — Я бы разрешил, но рубины, — пробормотал Румпель, поглаживая колесо прялки, стараясь не смотреть Бею в глаза. — Помнишь, что случилось с теми людьми? Румпелю удалось выковырять драгоценные камни из руны и отдать Генри и Сэму. Но как только мужчины взяли награду в ладони, тотчас вспыхнули синим пламенем и, не успев даже закричать в ужасе, превратились в горсть пепла. Так прядильщик стал единственным выжившим в той битве. От судьбы не убежишь. — Я не дам никому книгу в руки. Для нас она безопасна, — Бей внимательно смотрел на Румпеля, но в его голосе не было уверенности. Впрочем, страха — тоже. Все выглядело весёлым приключением, где именно он обязательно победит и прославится. А потому истории про дедовщину и герцогов-воров казались Бею пустым и назойливым беспокойством. Сын с нетерпением ждал дня, когда в деревню вновь придут рекрутёры. Он — избранный, он справится и победит всех. Станет героем. Когда Бей думал об этом, его глаза всегда лучились восторгом и счастьем. Румпель прекрасно понимал его и всегда чуть скептично улыбался, когда видел эти искорки смелости. Сам был таким когда-то, только круг один раз замкнулся — теперь и Бея считают сыном труса, но дезертиром он точно не будет. Румпель поклялся на крови, что Бейлфаер никогда не попадёт на эту войну. Останется живой. И не важно, сколько шерсти придётся перепортить, чтобы накопить на взятку, ведь от беспокойства прядильщик делал множество ошибок. Бей не погибнет ради кучки самовлюблённых мешков навоза. Не умрёт никогда. Чтобы с Румпелем ни произошло. Дверь в каменный дом резко отворилась. На пороге стояла Мила. Её лицо, несмотря на бледность и чёрные круги под зелёными глазами, дышало уверенностью, а ноздри раздувались от гнева. Так она казалась Румпелю ещё красивее, хоть и покачивалась от выпитого. — Нам надо поговорить! — бросила она резко. Румпель сразу понял, что разговор будет непростым, и вести его лучше без сына, а он потому сделал вид, будто не заметил Бея, прошмыгнувшего за спину матери с волшебной книгой в обнимку.