Туда, где вера лечит сны пустые вновь, скрывая злость, Туда, где первым будет тот, кто бросит всё, скрывая злость, Туда, где берег близок, но идём ко дну, скрывая злость, Туда, где пишет список мёртвых душ судьба, скрывая злость. Святость и свет (святость и свет), Нам тесно в тенях (тесно в тенях), Той вечности нет (сомнений нет), Беспечность и страх (и снова страх)
Сруб.
— Папа, нет! — полный ужаса крик Бея вывел Румпеля из забытья. Он мгновенно забыл о Миле, укравшей все деньги, и, запнувшись о ножку стола, заковылял к двери. Сердце забилось быстрее, казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди, а с волос за шиворот капал пот. Бей, нет. Всё, кроме жизни его сына, потеряло значение, даже пустой кошель, который он так старательно набивал золотом. С его ребёнком не должно ничего случиться. Он не позволит. Румпельштильцхен с силой пнул дверь, она с трудом подалась. Увиденное заставило Румпеля двигаться быстрее. Во дворе, среди пушистых стеблей мяты и фиолетовых цветов шалфея, стоял высокий полный мужчина. Чёрный капюшон плаща бросал маслянистую тень на чуть опухшее лицо с косматыми бровями и чешуйчатой кожей. Зосо. Тёмный. Прихвостень этой свиньи из замка. Прядильщик мгновенно узнал его: Зосо охранял сборщиков налогов. Он не мог забыть этих вонючих уродов, которые мало того что покусились на его денежки, так ещё и брали в два раза больше, чем полагалось, сжигая дома всех несогласных с их действиями. Одной рукой Тёмный прижал к себе Бея, в другой блестел нож, чьё острие почти касалось бьющейся на шее вены мальчика. Сын прикусил губу и не шевелился, но на лице страха не было. Он, словно щит, прижимал к себе книгу с руной Наутиз. Дыхание Румпельштильцхена стало тяжёлым, руки сами собой сжались в кулаки, взгляд встретился с водянистыми глазами Тёмного. Зосо мгновенно отвернулся, но крестьянин успел заметить замешательство на его лице. Прядильщик глубоко вздохнул, скрестив руки на груди. На лице появилась кривая улыбка. — Так и что вам от меня надо? — поинтересовался Румпель надменно. Обескураженный Тёмный сглотнул и чуть ослабил хватку. Бей схватил губами воздух и прохрипел: — Книгу хватай! Книга, шурша пергаментом страниц, полетела из рук мальчика в отца. Румпельштильцхен отреагировал мгновенно и схватил её за переплёт. Зосо дал затрещину Бею, мальчик всхлипнул, но тут же притих, когда Тёмный прижал лезвие ножа к его шее. Крестьянин прокусил губу до крови и с напускным пренебрежением начал вертеть в руках книгу. Именно она зачем-то понадобилась Зосо, она и Румпельштильцхен, иначе не угрожал бы сыну. Если придётся, то он избавится от фолианта без малейшего сожаления. Тёмный ещё сильнее прижал к себе Бея. У крестьянина задёргался глаз. — Хватит, отпустите моего сына! — рявкнул крестьянин, уже с трудом сдерживая подступающее тошнотой к горлу волнение. — Вам же нужен я вместе с книгой. — Да, — хмыкнул Зосо. — Не такой уж ты и трус, как о тебе говорят. В других обстоятельствах крестьянин бы довольно улыбнулся, но не сейчас. Румпельштильцхен прижал одной рукой к себе книгу, а другую сунул в карман холщовых штанов и нащупал заострённые грани рубинов. Их он когда-то давно достал из руны, чтобы расплатиться со своими спасителями на войне. После случая с Милой он всегда держал их при себе для самозащиты. Эти багряные камушки сжигали всех, кроме Румпеля и Бея, и на Тёмного, возможно, они подействуют. Может, — его губы чуть дрогнули в улыбке, — удастся поджечь Зосо и спасти Бея, пока он восстанавливается. Да, Тёмные бессмертны, но нигде не сказано, что их невозможно ранить. — Я разорву книгу, — сказал уверенно Румпельштильцхен, раскрыл книгу посередине и начал рвать пергамент. — Если вы не отпустите моего сына. И что вам надо от меня? Я вам без книги явно ни к чему. Тёмный кивнул: — Ты должен украсть кинжал Тёмного у герцога. Крестьянин нервно хихикнул, снова сунул руку в карман и ухватился за рубины, так, что острые грани камней больно врезались в ладонь. — И как я это сделаю? — поинтересовался он вкрадчиво и насмешливо. Страх за сына и удивление показывать нельзя. Тем более он сам сейчас очень нужен Тёмному, а потому Бею ничего не угрожает. — Я всего лишь бедный и несчастный крестьянин. Разве я могу что-то украсть у могущественного герцога наших земель? Взгляд метался с лица спокойного, но усталого Зосо на Бея, что, забыв про нож у шеи, с любопытством вслушивался в разговор взрослых. — Ведь даже могущественный Тёмный не смог сотворить подобного. Он потерял свой волшебный ножик по глупости, вручив его своей любовнице для утех с ним, да вот печаль, она кинжал мужу отдала зачем-то… Отчаянье вызвало у Румпеля не свойственное ему острое желание глумиться. Но оно ему не нравилось: на кону стояла жизнь его ребёнка, нельзя себя вести себя как мальчишка или, того хуже, как пьяный пират. Нервы, всегда нервы. Прядильщик почти не шутил: он знал от служанки герцогини как Зосо лишился кинжала. Он даже немного сочувствовал несчастному влюблённому: его самого любимая предала и посадила на короткий поводок, неважно, что добровольно. — Не перекладывай свои семейные проблемы на других, каблук, я знаю о своих отчаявшихся душах всё, — хохотнул Зосо после минутной паузы, внешне ничем не выдавая волнения, что отражалось в его расширенных зрачках. Прядильщик нервно отбил ритм ботинком. О, да — он в отчаянии, да только и книгу читал и знал, что Тёмным доверять не стоит: плата за их услуги может оказаться неожиданно высокой, гораздо выше изначально оговорённой. — И почему я самая отчаявшаяся душа? — фыркнул Румпель. — Сейчас вообще-то вот-вот будет война, и я здесь не единственный…. — И всё же ты трус, вон как всех подозреваешь! — загоготал Тёмный. — У тебя одного есть шанс вернуться назад с моим кинжалом, а потому мне и правда нужен только ты. Взамен рекрутёры не заберут твоего сына. С этими словами он отпустил Бея. Мальчик кинулся навстречу отцу, но увернулся от объятий радостного Румпельштильцхена. — Зачем ты выгнал мою маму? — крикнул он раздосадованно, наступив отцу на ногу. — Я всё слышал, она… она не заслуживает этого! Бей дёрнулся в сторону дома, но Румпель взял его за руку и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, сказал спокойно и вкрадчиво: — Бей, она сама ушла и забрала все наши деньги. Мальчик насупился и уже открыл было рот, чтобы выкрикнуть что-то гневное. Прядильщик предугадал его реакцию и вынул из-за пазухи ещё недавно тяжёлый от золотых монет, а теперь пустой кошель. Ему не хотелось делать Бею больно, всё-таки тот так рьяно защищал свою мать, но и врать не желал: горькая правда всё же лучше сладкой лжи. Мальчик взял смятый замшевый мешочек в руки и долго вертел его, тряс над ладонью, пытаясь извлечь хоть одну монету, но всё тщетно. Сын вернул кошелек и с вызовом взглянул на отца. Бей любит Милу сильнее меня. Она его мать, ничего не поделаешь. Не хотелось бы позорить её при нём, но и лгать уже нет сил. — Она полюбила пирата и ушла к нему жить на корабль и странствовать по морю, — произнёс Румпель мягко, внимательно смотря в глаза Бея, и добавил про себя со злостью и разочарованием: «И подмахивать всей его команде». — Этого не может быть! — возмутился Бей и указал дрожащим пальцем на крестьянина. — Это ты, ты во всём виноват! Она, — в голосе прозвучали с трудом сдерживаемые слёзы, — она не могла, она нас любила. — Вряд ли, — выдохнул Румпель с горечью. Мальчик резко развернулся на каблуках и побежал прочь, на чердак, где у него было своё заветное местечко. Кудрявые чёрные волосы развевались на ветру. Никто его не остановил. Сейчас с ним говорить бесполезно. Может, поймёт когда-нибудь. Лишь бы не стал во всём винить себя и смог простить нас обоих. Сердце крестьянина сжалось от жалости. Навряд ли Бей будет относиться к нему по-прежнему, но сейчас есть другие проблемы, требующие немедленного решения. Румпельштильцхен посмотрел в глаза Зосо, что стал немым свидетелем сцены. — Я сделаю всё, что потребуется, — пробормотал крестьянин недостаточно уверенно. — Так где находится кинжал?***
Как пробраться в замок, Румпель догадывался, а вот с кинжалом могли возникнуть трудности. Впрочем, если повезёт, они решатся элементарно. Наверное, надо испугаться: он же трус, ему положено. Но не было ни страха, ни сомнений. Только спокойствие, но какое-то неправильное. Нет, не безразличие. Румпельштильцхен подавил в себе сомнения и жалость к себе. И ненависть к Миле. Злость здесь плохой помощник и будет лишь отвлекать, а нужна абсолютная сосредоточенность. Контроль. Неусыпный, неустанный, на износ. С этими мыслями он склонялся над котлом, из которого вырывались снопы синих искр, и кидал туда травы. Одну за другой. Только что сорванный шалфей, пунцовые звёзды цветков папоротника, глазки из клубня мандрагоры, свежая ботва моркови, немного йода и пара капель собственных слёз, затем два часа мешать против часовой стрелки на слабом огне, добавляя крахмал и крылья мотыльков, как только зелье закипит. Если всё сделать правильно, то боль в ноге Румпеля завтра не побеспокоит, даже если придётся сильно нервничать. А ещё приготовление зелья позволяло отвлечься от грустных мыслей. Если удастся вернуться, придётся выяснять отношения с Беем, пытаться ему всё объяснить. Почему если? Будто у него был выбор: возвращаться ему или нет, — Румпельштильцхен нервно расхохотался над котлом, — глупость. Рядом с ним на лежанке, покрытой шкурой медведя, сидел Зосо и читал книгу. Он решил заночевать здесь. Румпель не боялся его, Тёмный не причинит вреда: ему невыгодно. Бей сидел на чердаке, оттуда то и дело доносились возмущённые и грустные возгласы. Наверняка хочет, несмотря на всё, расспросить Зосо. Как-никак, живой Тёмный, он про них столько читал и вот… Впрочем, вопросы были не только у Бея. Румпельштильцхен повернулся к гостю. — Есть вопросы по поводу завтрашнего дня? — поинтересовался Тёмный, отрываясь от книги и с прищуром рассматривая беспокойное лицо крестьянина. Румпельштильцхен сжал дрожащие от страха губы. Можно не скрывать тревогу под напускной для Бея бодростью: Зосо чувствует все эмоции отчаявшихся душ. - Нет, не понятно, - крестьянин покачал головой и указал пальцем на книгу. - Почему её магия не действует на нашу семью? Глаза Зосо недобро блеснули в свете огня очага, где Румпель готовил своё варево. — Книга и рубины из неё безопасна для тебя и твоего ребёнка, остальных могут сжечь. — Тёмных, Тёмных, — повторял про себя Румпель как заведённый, потерял самообладание и едва не испортил зелье, кинув туда из-за трясущихся рук два крыла мотылька вместо одного. Предсказательница. Она же предупреждала, что Бей своего отца потеряет. От судьбы не убежишь, если я стану Тёмным, — лицо Румпельштильцхена перекосило от одной мысли об этом. Он много читал о Тёмных и знал, что их участь незавидна. Да, его сын увлечён магией, но Тёмные опасны, и прежде всего для своих близких. Да и он сам с волшебным психозом может не справиться. Его взгляд затравленно забегал по комнате. — Но почему? Какое мы к этому имеем отношение? — возмутился прядильщик, хотя и знал ответ на вопрос, но решил прикинуться дурачком. — Ты всё узнаешь позже, — мягко произнёс Зосо. Румпель закатил глаза, точь-в-точь как его сын, когда тому говорили извечное: «Подрастёшь - узнаешь». Он-то догадывался, но… Со дна котла поднялась крошечная синяя шаровая молния, вспенила варево и зависла под потолком, освещая комнату синим. Крестьянин ещё раз осмотрел гостя. Зосо был старше его и куда толще, возможно, не такой проворный, да только опыта в боях Тёмному не занимать, а придётся с ним сражаться. Прядильщик не желал думать о завтрашнем дне: придётся убить кого-то, и от одного осознания этого ноги подкашивались. Он не имел права так распоряжаться чужой жизнью, слишком сильно любил её, а смерть ненавидел, и та совершенно не привлекала. Румпель очень рано познакомился с ней близко: часто видел пьяных пиратов в таверне, что вспарывали друг другу животы в драке и являлись ему ночью в кошмарах живыми, и всё раз за разом повторялось каждую ночь вновь и вновь. Позже он почти забыл о них, но в армии деды забили насмерть Эрни, а Сэм сгорел от рубинов, и детские страхи вновь проникли в душу. А тут надо самому лишить кого-то шанса дышать и радоваться. Румпель вздрогнул. Пузыри в зелье все полопались, и это значило, что оно готово. — И всё же я до сих пор не понимаю, почему такой сильный Тёмный, как вы, не может сам свой любимый ножик взять? — спросил крестьянин и затушил огонь. Стало намного темнее. Впрочем, в комнате ещё горели свечи. — Вы, видать, герцогине изменили и теперь опасаетесь, что она вам кинжальчиком лишнее отрежет, если вдруг, не дай бог, в замке появитесь? Зосо сделал вид, что не обращает внимания на ехидство, хотя его ноздри расширились от гнева, и принялся медленно объяснять: — Мила на тебя навела. Она случайно обмолвилась, что её муж владеет рубинами, способными сжигать заживо, тогда-то я всё и понял. Румпель открыл рот от удивления и тут же его закрыл. В голове вертелось множество мыслей от презрительного «И его обслужить успела!» до щенячье радостного «Мы ей не безразличны, она пыталась спасти нас. Неужели, неужели?!» — Стоп! — послышался откуда-то сверху твёрдый и насмешливый голос Бея. Румпель поднял голову. Его сын спускался по деревянной лестнице с чердака. На лице Бея читался вызов, но глаза поблёскивали от слёз, а губы едва заметно дрожали. Он с презрением посмотрел на Зосо и продолжил говорить тем же тоном: — Если вы знали всё заранее, то что мешало распустить слух про герцога? Он не проигрался в карты, и нас вооружат как следует. Никто не умрёт, мы со всем справимся. Вы не получите отчаявшуюся душу моего отца! Всё происходящее — ложь, ваша выдумка. Мальчик спускался по ступенькам и продолжал говорить, но с каждой фразой его голос дрожал всё сильнее и терял уверенность. Румпель едва сдерживал ругань, быстро сориентировавшись и поняв, куда Бей клонит. Ухмылка Зосо стала ещё шире, но он молчал. — Вы же долго следите за жертвой, приноравливаетесь, делаете всё, чтобы она стала отчаявшейся душой. Наверняка, вы внушили моей маме, что надо уйти с тем пиратом. -… И начать считать твоего отца трусом! — продолжил за него Тёмный с воодушевлением. Бей осторожно кивнул, явно не чувствуя подвоха. — Я смотрю, у вас это семейное: подозревать всех в том, что они не совершали, и умудряться не видеть дальше собственного носа, как ни странно. Всё намного проще и произошло без моего участия. Мила терпела твоего папочку из-за любви к деньгам, а он её из-за них предал. А пират её спас, вот она к нему и ушла. Случилось это год назад, а потому душа сама дошла до нужного состояния. — Быть того не может, — опешил Бей. — Так все слухи - правда? Румпельштильцхен с искренней ненавистью сплюнул и едва не испортил зелье. Вырвать бы некоторым языки и в жопу засунуть. Вечно мы страдаем из-за слухов. — Да, — Зосо похлопал Румпеля по плечу, тот аж задохнулся от возмущения. — Эта душонка сама во всём виновата. — Но, — в голосе Бея послышалась тревога, он отступил на шаг и смотрел на отца, ища поддержки, — получается, всё зря. Неужели, — он со злостью топнул ногой, — неужели вы мне врали всё это время? Почему вы выставляли меня идиотом перед всей деревней? Почему тебе деньги оказались дороже нас обоих? На последней фразе голос мальчика сорвался на визг. — Я же о вас забочусь, тебя бы убили иначе! — закричал Румпельштильцхен, но слова прозвучали неубедительно даже для него самого. Может, и правда, деньги ему дороже близких. Бред. Ему не хотелось так думать и верить в это. — Ложь! — рявкнул Бей с ненавистью и бросился по лестнице вверх. — Хотя бы не сбежал, — пробубнил крестьянин себе под нос в растерянности. Румпельштильцхен не знал, как поступить и что говорить. Да и стоит ли? Сейчас Бея переубедить невозможно. Впрочем, оправдываться тоже нет сил, а они ещё могут пригодиться: всё равно придётся идти в замок к герцогу. Не мог Румпель позволить сыну умереть. А сейчас крестьянину оставалась лишь тяжело вздыхать. Весь его привычный мир летел под откос, бился о камни и разлетался на части, которые уже невозможно будет собрать воедино. Только он сильный и не из таких передряг выбирался, а вот Бей всего лишь ребёнок. Сердце Румпельштильцхена кровью обливалось, когда он представлял, что сейчас творится в душе мальчика. Не только мир крестьянина рушился. Бей не прощал лжи и навряд ли потерпит её от самых близких. Простит ли он Румпеля? Сомнительно, наверняка будет к каждому слову отца относиться с подозрением. Быстро доверия не вернёшь, и непонятно, как это сделать. Впрочем, сейчас есть проблема важнее, — крестьянин хищно ухмыльнулся, глядя на Зосо, — выполнить работу, грязную работу. И в этот миг Румпель почувствовал, что больше не испытывает к Тёмному и толики жалости. *** Летняя ночь выдалась холодной. Ветер с воем гнул верхушки деревьев, пробирал до костей, трепал длинные, тронутые сединой и чуть вьющиеся волосы Румпеля. Крестьянин зябко кутался в плащ. Он видел, что в его доме всё ещё горели свечи — Зосо тоже не спал. Тепло манило к себе, но возвращаться не было желания. Ему пришлось бы долго и муторно ворочаться в холодной постели. Приготовление зелий всегда успокаивало, ещё можно начать прясть и ненароком перепортить кучу кудели, неважно — лишь бы не думать о происходящем, устать и наконец забыться, на пару часов уткнувшись в подушку. Не выйдет. Он с утра был на взводе и вёл себя, как полный идиот. Такого быть не должно. Румпельштильцхен с ненавистью ударил кулаком по стволу и содрал кожу с ребра ладони. По-прежнему сильнее всего ценить свои руки? Наплевать на них. Рана саднит. Ему больно, значит, всё-таки жив, хоть и чувствует себя мертвецом, глупым мертвецом с пустой бравадой перед Тёмным, который на самом деле мог убить сына, единственного, кого крестьянин всё ещё мог любить. Нельзя волноваться и накручивать себя, иначе ошибёшься и провалишь дело. В голове вертелись мысли о Миле. Ей больше не быть с ним рядом. Наверное, он ведёт себя, как тряпка. Тёплые чувства у него к ней остались до сих пор, но напоминали искры в углях, что будут долго тлеть, но затухнут сами. Что та история с изнасилованием — обман, он понял через несколько месяцев, когда ужас и изумление отступили, и он смог всё ещё раз обдумать. Румпель всего лишь сопоставил факты. Мила продолжала строить из себя жертву и издеваться над мужем. Только на лице её вместо затравленного выражения всё чаще мелькало злорадство и удовлетворение от издёвок над ним. Ему надо было устроить скандал и бросить её, но Румпель не хотел лишать Бея матери. Да и сам не видел себя без неё. Казалось, если выгнать её, его самого разрубят на две половинки, и он умрёт в муках. Жизнь без Милы была бы сплошным адом, так что приходилось терпеть. В Румпеле до последнего жила вера, что она признается, перестанет над ним издеваться и простит. Неизвестно, как простит и за что, но надежда на это оставалась единственной соломинкой, за которую он держался. Хотя простит ему что? Румпель не должен был замешкаться. В этом его вина. Да только всё равно от мысли, что Мила променяла его на какого-то пиратишку, было очень больно. Так любящие жёны не поступают. Это подло. Отвратительно. Жалость к Миле постепенно исчезала, её заменяла пока ещё не ненависть, а злость. Румпель изо всех сил давил это противное чувство. Оно значило конец их отношениям. Ему была нужна Мила, ему хотелось по-прежнему её любить, делать для неё всё, лишь бы она была счастлива. Приходилось притворяться. Нервы не выдерживали. Раздражение росло с каждым днём. Он понимал, что если не разрубит этот гордиев узел, то сойдёт с ума. Рубить его нельзя. Мила же ничего не умеет. Она не может по рукам пойти. Не может. Полгода прошли в сплошных метаниях. Когда Мила сказала, что уходит, с её словами ушла и любовь. Окончательно и бесповоротно. Во время ссоры он издевался над ней, хотя не должен был этого себе позволять. Только он тоже не железный. А сейчас и злорадство ушло. На его место пришёл сильнейший страх за Милу. Пираты не оставят её в покое. Неужели она не понимает, что пойдёт по рукам на их корабле? Вдруг Мила сама этого хотела? Быть такого не может. Бред. Но неужто Мила верит, что этот кретин сможет защитить её от членов команды? Вряд ли. Его не волнует её безопасность, иначе забрал бы сразу, а пиратишка подверг Милу огромному риску. Влюблённые так не поступают. Будь там настоящие чувства, Киллиан не позволил бы Миле так опозорить себя. Ей ещё повезло: их дом на окраине деревни, отдельно от других лачуг, можно реже пересекаться с соседями. Только мало ли кто мог спрятаться за вековыми дубами и соснами. Вдруг бы её всё-таки подкараулили, и тогда капитан Вымазанные-углём-глазки не спас бы. Его сердце каждый раз обливалось кровью, когда она долго не возвращалась. Вдруг кто-то насилует? Кто ей поможет? Никто. Как Румпелю, калеке, защитить её? Никак. Думал об этом пиратишка? Вряд ли, иначе отговорил бы. Может, хоть деньги ей помогут, раз рекрутёрам их не отдать. У него были сотни других поводов для беспокойства, но больше всего сейчас он боялся за неё. Всё же годы, проведённые вместе, не прошли даром. Нет, Румпель не принял бы её обратно и при встрече плюнул бы в лицо, но всё равно жалел. Она не виновата, что никогда его не любила. Это он себя обманывал, сам виноват. Вскоре Мила пострадает от того же. Муж и жена — одна сатана. Даже сейчас. — Размазня! — произнёс Румпель обветренными губами. Хотелось вложить в слово всё презрение к себе, но голос, твёрдый вначале, дал петуха уже на втором слоге. — Что случилось? — послышался издали встревоженный женский голос. Румпельштильцхен оторвал взгляд от ссадины на ребре ладони. Вдали пылала оранжевая точка. Она приближалась. Вскоре Румпель увидел женскую фигуру, которая держала факел в руках. Пляска маслянистых теней скрывала её лицо, но по невысокому росту и тембру голоса он узнал служанку герцога Глорию. Она всё быстрее и быстрее приближалась к нему по тропинке, не обращая внимания на ветви малины, что цеплялись за голубое платье. Вскоре девушка подошла к нему. От слепящего света факела перед глазами у Румпеля позеленело. Он закрыл лицо рукой, не желая смотреть на огонь. Глория положила ему на плечо короткопалую ладонь. — Я пришла сразу, как только ворона принесла письмо, — произнесла Глория горделиво и чуть обиженно. — Ночь, страшно. Румпельштильцхен внимательно посмотрел на неё. Лицо у Глории было круглое, розовощёкое. Её большие голубые глаза с любопытством и любовью смотрели на крестьянина. Когда девушка закончила фразу, её рот остался приоткрытым, что делало её похожей на рыбу. Румпельштильцхен взял её ладонь и прижал к своим губам. Девчонка была на пару лет старше Бея, но навстречу к нему надела платье с таким глубоким и широким вырезом, что лиф почти не прикрывал грудь. Она спокойно могла оказаться на месте Милы. — Не надо, всё бы подождало до утра, — сказал Румпель строго. Глория лишь кокетливо улыбнулась. — Я не могла тебя оставить в беде, — зашептала она проникновенно. — Мила поступила как… Румпель хмыкнул и лишь положил палец ей на пухлые губы. В голубых глазах служанки сияла радость. Как-то раз Глория пришла к Румпелю за пряжей. Служанка стояла у двери и ждала заказ. Из высокой травы поднял голову красноголовый уж и цапнул за колено. Крестьянин отнёс обмякшую гостью к себе домой, где выцедил яд из укуса. С раной пришлось повозиться: надо было за считанные часы приготовить противоядие и обработать её, иначе Глорию ждала смерть. Он успел всё сделать вовремя. Девушка осталась жива. Правда, пришлось, к возмущению Милы и Бея, оставить Глорию у себя. Противоядие надо было принимать каждые два часа в течение двух дней и пить его сразу после приготовления. К тому же оно вызывало сильнейший жар. Глория бредила от температуры, а Румпель не отходил от её кровати, ухаживал, развлекал разговорами, находил нужные слова, чтобы поддержать. Она выжила, но умудрилась влюбиться в прядильщика. Позже под любым предлогом Глория приходила к ним в дом, чем раздражала Бея. Мила почти не обращала на неё внимания. Отсутствие ревности удивляло Румпеля, но тот успокаивал себя тем, что жена полностью уверена в нём и не верит в возможность измены. Так оно и было. Внешне Глория напоминала ребёнка, и даже не будь Милы, Румпель не стал бы с ней встречаться. Детское лицо не мешало ей иметь весьма соблазнительные формы. Когда Глория приходила к Румпелю, то всегда одевалась слишком откровенно, но все попытки соблазнить его были тщетными. В принципе, ему нравилось её внимание: Глория всегда с удовольствием слушала, когда он рассказывал о своих делах. Но он относился к ней скорее по-отечески и чаще давал советы, чем открывал душу. Ещё служанка расхваливала его пряжу и зелья в замке герцога — так у Румпеля появлялись новые клиенты. К тому же Глория оказалась жуткой сплетницей, и теперь крестьянин был в курсе всех новостей. Благодаря её длинному языку он раньше всех узнал о войне и накопил денег на взятку рекрутёрам. — То, что ты рассказал, ужасно, — зашептала она горячо, затем уставилась на свои ладони, и её звонкий голос задрожал. — Но я кое-что знаю. Мила сделку с Зосо заключила: Тёмный спасает пирата из плена, а она после этого подставляет тебя. Румпель выругался, вспугнув сидящих на дереве ворон. Они с глухим карканьем сорвались с веток и полетели прочь в ночную даль. Получается Бей был прав, а Зосо ещё и Милу опозорил. Дальше она вместе с пиратом всё распланировала. Зосо ответит за всё. Я же, — его сердце забилось чаще, и Румпель тяжело задышал от нахлынувшего на него гнева, что смешался с искушением. — Я же не обязан отдавать кинжал. Впрочем, лгал не только Тёмный. О Глории Румпель тоже был лучшего мнения, но выяснять отношения не желал. Не время сейчас для этого, но её прикосновения резко стали ему неприятными. Ссора с Милой была ей на руку. Эта девица явно надеялась, что Румпель будет с ней, забыв о Бее и необходимости сохранить семью. Сейчас ради великой миссии — раздвинуть перед ним ноги — Глория готова на всё. В искренность её чувств он не верил, сильно сомневаясь, что его вообще можно полюбить. Пауза затянулась. — Прости, надо было сказать тебе об этом раньше! — выпалила Глория. Румпельштильцхен нервно хмыкнул. — Лучше поздно, чем никогда, — произнёс он мягко. Глория облегчённо выдохнула. — Я рад, что ты осознала свою ошибку. Расскажи ты раньше, я бы всё равно не поверил. Здесь нет твоей вины. Крестьянин погладил девушку по плечу. Её губы чуть дрожали, а руки тряслись. Глупо было всё сваливать на постороннюю, не в его правилах. Наверняка, узнай об этом в деревне, его бы вновь назвали слабаком, а отыграйся он на Глории, поимев её, увидели бы силу. Нет. Недопустимо. — Ты, — выдохнула служанка и поцеловала его в щёку. Румпеля передёрнуло. Она отстранилась и залепетала. — Я помогу тебе, я должна, я виновата. — Глупость, — сказал крестьянин мягко. Он не выносил женских слёз, а у служанки глаза были на мокром месте. — Но мне, правда, без тебя не справиться. — Я что угодно для тебя сделаю, обещаю! — зашептала Глория горячо. — Я знаю тайный ход, через который весь замок себе баб и мужиков да друзей с проститутками водит. До него идти полчаса, и сегодня охране не до нас. Сейчас идёт большой карточный турнир! — Как же я мог забыть?! Отлично! — впервые за последнее время Румпельштильцхен обрадовался. Каждый год после праздника солнцестояния крестьяне и слуги замка ночью соревновались в азартных играх. Герцог и сам присутствовал на них, делал ставки, не отказываясь перекинуться в картишки. Так-то он с челядью за один стол в жизни не сел бы, но азарт лишал и ума, и высокомерия. Румпель уже бывал на подобном турнире и прекрасно знал: в эту ночь не то, что кинжал украсть можно, а всю утварь в замке, и никто ничего не заметит. Неужели всё обойдётся без жертв? Мысль придала ему сил, и он протянул Глории руку. Румпельштильцхен помнил здесь каждую кочку и корягу, и боялся, что служанка может споткнуться. Ему всегда нравилось о ком-то заботиться. Это приносило удовольствие. Глория поступила ужасно, но зла он ей не желал. Румпельштильцхен посмотрел назад и на прощание улыбнулся дому, — прежним ему сюда не вернуться. Глория опустила факел вниз, осветив жёлтый песок протоптанной десятками ног тропинки. Румпель взял её за руку и направился в глубь чащи, а девушка всё повторяла как заведённая: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо!» — Мне страшно за тебя. Тёмным нельзя доверять. Вдруг подставит или Бея убьёт, пока тебя нет. — Подставит, — хмыкнул крестьянин и добавил возмущённо: — О Бее так даже думать не смей! — Ты его слишком опекаешь! — рявкнула Глория и покраснела. — А потому что без меня ему не выжить, — твёрдо произнёс Румпель. — Меня никто не опекал: что я не погиб или не стал мошенником — чудо, а потому не смей так говорить! С ним всё должно быть хорошо. — Как иначе? — возмутилась Глория. — Ты можешь погибнуть из-за него. И это ничего не даст. Ты жить должен! Оставил бы его в покое, и всё. А так… Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Я люблю тебя, не могу без тебя. Румпельштильцхен убрал непослушную прядь с круглого лица служанки и расхохотался. Кого-то она ему напоминала. — И чего ты смеёшься? Я к нему со всей душой, а он! — притворно возмутилась Глория и упёрла руки в боки, выпятив грудь. — Такая большая душа достойна внимания, и не моего! — Румпельштильцхен поймал себя на мысли, что смотрит ей явно не в глаза. — Сейчас расскажу, — он призывно махнул рукой и пошёл по узкой тропе дальше. Девушка нехотя повиновалась. Румпель улыбнулся — в этот раз тепло и искренне. Хорошо, что Глория не стала продолжать выяснять отношения. Жажда новой сплетни заставила её мгновенно навострить уши, забыв о перепалке. Интересно, она правда уверена, что я брошу всё ради неё? Даже Бея? А ведь это действительно смешно. Румпель смотрел на пламя факела. Вокруг оранжевых лепестков огня летали мошки и мотыльки. Огромная серая бабочка, похожая на моль, влетела в него и сгорела дотла. Это заставило Румпеля лучше вспомнить, как он влюбился в Милу и прервать тягостное молчание. — Я никого не любил, кроме Милы, хотя женщин хватало. Чем их привлекал, сам не знаю, но они часто влюблялись, делясь секретами, постелью и покупателями. Все мысли занимало прядение и хотелось заработать хоть сколько-то денег для себя лично. Пряхи часто болели и приходилось им помогать: не мог же я бросить тех, кто заменил мне мать. Ещё налоги, так что денег для себя не оставалось. Эти девицы помогали развеяться и отчасти стать тем, кем я стал. Их полностью устраивали ни к чему не обязывающие отношения: кому-то с мужем не повезло, а кто-то, — Румпель фыркнул, — о принце на белом коне мечтал, а тут я на рыжей кляче с цветами и шуточками. — Ты их подсиживал? — догадалась Глория. Услышанное её ни капельки не смутило, она сама чем-то подобным занималась. — Подлёживал, скорее. Но они сами своё место уступали, а кто-то прял намного хуже, чем я, и покупали у меня. Так продолжалось ещё долго. Как-то раз у меня на площади кошель с золотом подрезали, но он не оказался в кармане у вора, а случайно упал на мостовую. Я услышал звон, обернулся и поймал горе-воровку за руку. Она даже не попыталась вырваться, только карманный нож быстро спрятала — мимо городничий и солдаты с дозором проходили. Мы оба сделали вид, что всё в порядке. Они не обратили на нас внимания, решив, что я с проституткой о цене договариваюсь. В принципе, они оказались недалеки от истины. Девушка представилась Милой и предложила себя в качестве благодарности. Дальше — до чего удивительно чувство всё-таки, — наконец удалось её спокойно разглядеть: я в жизни никого красивее не видел. У меня дыхание перехватило! Глория выдала высокомерное: «Кхем!» Она-то себя точно в сто раз краше считала. Румпель подмигнул ей и продолжил рассказ: — Только лицо уж больно уставшее и голодное. Смотришь и хочешь её не к себе в постель, а накормить как следует и одежду от грязи отстирать. Вновь «Кхем!», в этот раз скептичное. — Стало её ужасно жаль. Сам таким мог стать, даже сердце защемило, когда своё голодное детство вспомнил. Думаю, глупость, конечно, но дай-ка я ей работу предложу — служанкой у себя в доме, деньги какие-никакие всё равно есть. Мила изумилась, но согласилась. Правда, предупредила, что не умеет ничего: она — дочь герцога. Её отец обеднел и умер, а жених бил постоянно, и пришлось сбежать от него. Я не удивился. Говор уж больно не крестьянский, и она была в сильно потрёпанном и грязном платье, но из очень дорогого шёлка. Пообещал себе, что никогда не причиню ей боли. Я предложил ей помочь мне со счетами, и ещё верил, что она всему быстро научится и не будет себя вести, как эти раздутые от злобы и важности белоручки, что сами палец о палец ударить не могут, а к другим придираются. Дома мы медлить не стали, сразу в одной постели оказались. Мне ни с кем так хорошо не было. Она страстная и умела такое, что мне даже и в голову не приходило. Главное, не расстался с ней наутро. Это так невероятно. Я никогда ни с кем дольше двух недель не встречался. Наоборот, — Румпельштильцхен запнулся и сделал паузу, на лице появилось сожаление, а в голосе нескрываемая горечь, — целый свет к её ногам был бросить готов, завалить подарками и герцогство вернуть. Оттого и войне обрадовался. Вдруг меня наградят? И наградили проклятой книгой, смертью двух лучших друзей и раной, из-за которой большую часть работы пришлось переложить на Милу. Она и с меньшей плохо справлялась, а тут ещё ребёнок. Бедняжка от усталости едва в обморок не падала. Голос Румпеля стал намного тише. Теперь его почти заглушали сверчки и кваканье лягушек в болоте неподалёку. Лицо Глории напряглось: она не хотела ничего упустить. — Нет, я был в восторге, когда узнал, что у меня будет сын, но как не вовремя всё произошло, как не вовремя! Если раньше мы жили душа в душу, то как я с войны вернулся, начались постоянные ссоры. Оно и понятно. Слишком уж Мила с непривычки уставала. Я как мог помогал, но то нога болела, то заказы и сбор лекарственных растений съедали всё моё время! Пользы ей от меня было мало. Мила, чтобы хоть как-то расслабиться, в таверну ходила и напивалась. Я всё прощал — пусть развеется. Ещё Бей помогал. Оба, пока он мелкий был, про все ссоры забывали. Всё-таки мы любили его. Нам было не до ссор, мы постоянно с ним играли, ходили на речку, по грибы и по ягоды, грамоте его обучали по очереди. К десяти годам он уже раз двадцать прочитал книгу с руной и предложил, чтобы я ему все рецепты свои надиктовал, а он записал бы их, сохранив для себя и своих потомков. Я был в восторге от его успехов и верил, что из него будет толк. Каждое слово о Бее Глория сопровождала скептичным: «Ну-ну!». Румпель делал вид, что не слышит этого. Дорогу преградил корень дуба, что торчал из земли, словно вена набухшая на уставших от тяжёлой работы руках. Румпель запнулся и едва не упал, но уцепился за Глорию. — Стоило ему подрасти, — продолжил Румпель, — вновь ссоры с Милой начались. Я думал, она просто уставала сильно, сам в такие моменты не подарок. Нет, оказалось, это я всё делаю не так, а что именно, Мила никогда не уточняла. Я думал, дело во мне, и старался загладить вину, выполняя все её прихоти, тряпкой стелился перед этой, — он резко замолчал и, остановившись, со злостью плюнул себя под ноги. — Как же больно вспоминать, что я вообще недостатков у Милы не видел, а любое достоинство, вроде таланта красиво петь и бойко торговать, превозносил до небес. Я считал, что никто не умеет этого так, как она, сейчас в этом уже сильно сомневаюсь. Хотя голос у неё всё-таки прекрасен. Не услышать мне его больше, — он тяжело вздохнул. — Ссоры ещё вечные. Румпеля и Глорию накрыл мрак. Тропа завела в лесную чащу. Если раньше можно было разглядеть небо и луну, то сейчас их закрыли кроны деревьев. С уханьем с ветки дерева сорвалась сова и скрылась за ближайшим кустом дикой малины. Глория с ужасом прижалась к Румпелю, но совершенно спокойным тоном спросила: — Странно, что тебя ваша вечная ругань устраивала... — Ну, ты бы знала, что после них творилось! — Румпель ухмыльнулся и хищно облизнул пересохшие губы. — Мы такое в постели творили! Я даже потом причину ругани вспомнить не мог, всё из башки вылетало. Мила молчала или придиралась ко всяким мелочам, вроде бардака в доме. Одно хорошо: при Бее никогда не ругались. Мы не позволяли себе такого, для него у нас всегда всё хорошо было. Не знаю, верил наш сын или нет, но хамить начал и воровал по мелочи. Я бы простил соседские яблоки, но кошельки-то зачем? У нас доход больше, чем у деревенских. Не должен Бей по кривой дорожке пойти, ничего из этого не выйдет. Ну мы и решили, что он так из-за нас себя ведёт и не стали при нём попусту браниться. Получилось. Мила успокоилась, вот только в таверну гораздо чаще ходить стала. Деревенские из зависти распускали про мою жену грязные слухи. Бей красть перестал, но дрался, защищая мать. Я не успевал компрессы делать да отвары от синяков готовить. Я Миле много раз про Бея говорил. Она внимания не обращала — решила, что он будет старше, и это пройдёт. Её безразличие к сыну злило даже сильнее, чем моё незнание, отчего ей так плохо. Голос Румпельштильцхена заглушило журчание, запахло рыбой и тиной. Глория выставила факел вперёд: у них под ногами переливался от отсветов огня ручей. Он тёк из озера где-то в глубине леса, пробиваясь с плеском между валунов, корней деревьев и коряг. В засуху ручей можно было с лёгкостью перешагнуть, но это лето выдалось дождливым, и сейчас он напоминал небольшую речку. Румпель замолчал и потёр рукой подбородок. Каждая кочка и валун были ему знакомы. Болела нога или нет, светит солнце или луна, он мог перебраться на другой берег с закрытыми глазами. Глория — навряд ли. Ему не хотелось, чтобы служанка упала и разбила себе колени. Решение пришло мгновенно. Румпельштильцхен одной рукой обнял её под грудью, а другой подхватил под зад. Служанка без колебаний отдала ему факел и повисла у него на шее. Как Румпель и ожидал, девушка весила немного, и он без труда нёс её на руках. Её волосы щекотали ему ноздри, хотелось чихнуть. От приятного запах девушки у него закружилась голова, но прядильщик предпочёл сосредоточиться на блестящих в пене кочках. Впрочем, это не помешало ему продолжить свой рассказ: — Только не думай, что мы ругались постоянно! Я расстался с ней недавно, ни о чём другом думать не могу. Хорошие моменты у нас тоже были. До сих пор наши танцы на городском празднике с радостью вспоминаю. Да-да, я выплясывал с ней с больной ногой, плохо соображая от зелья, уменьшающего боль. Постепенно его действие проходило, и судороги в ноге возвращались, но это не имело значения, ведь Мила тогда была счастлива. Вот она, настоящая свобода. Она думала, со мной уже никуда не выберешься, а тут такой сюрприз. Бей неподалёку, с девчонкой познакомиться пытается, а мы с Милой хихикаем, как два придурка, его смущаем. Или вот другой случай. Как-то раз я накопил денег, и мы поехали на родину Милы. Жаль, там все про неё забыли, хотя она могла бы там править по праву наследования престола, но не повезло. Впрочем, это не важно. Мила была счастлива, как никогда раньше. Мы остановились у рыбаков в хижине у моря и прекрасно отдохнули. Мы даже ссориться перестали. Я верил, что так будет всегда. Да только вот беда… Уже через месяц в день летнего солнцестояния в таверне… Дальше сама знаешь. Путь по скользким камням удалось преодолеть очень быстро, и ни разу Румпельштильцхен не оступился. А вот Глорию удержать оказалось не так просто. С каждым шагом девушка казалась тяжелее и тяжелее, становясь почти невыносимой. Хотелось опустить её и передохнуть. Так почти и произошло. Она увидела в свете факела ужа. Глория взвизгнула прямо в ухо Румпельштильцхену. Крестьянин от неожиданности ослабил хватку, но быстро опомнился и ещё крепче прижал девушку к себе. Она была этим очень довольна и улыбалась ему до самого берега. Румпель злился на себя, а потому замолчал. Как только их ноги коснулись песка и гальки берега, он продолжил свой рассказ, но уже куда более грустным тоном, чем раньше: — И что самое отвратительное, я расстался бы с ней сам, но не мог отобрать у Бея мать, да и жить без неё не мог. Мы вновь постоянно ругались. Да, я догадывался, что Мила меня подставила, но молчал, иначе потерял бы её навсегда. Я же, смешно сказать, верил, что всё ещё наладится. Не вышло. Мы на нервах прожили этот чёртов год, до сегодняшнего проклятого дня. Румпель встал как вкопанный. Его лицо было сырым от слёз. В горле скопился ком. Он больше не желал говорить. Слишком больно. Наверное, позже горе пройдёт, но сейчас все душевные раны по-прежнему свежи. Тёплые губы Глории собрали со щёк Румпеля слёзы. Несмотря на северный холодный ветер, ему стало удивительно тепло рядом с ней. Сквозь тонкую ткань платья Глории проступили отвердевшие соски. Он уткнулся носом ей в шею и вдохнул аромат прокопчённых от гари факела волос. Очень уютно. Глория гладила его по спине и что-то шептала нежным голосом на ухо. Румпель неожиданно для себя улыбнулся и коснулся её губ. На вкус они совсем не такие, как у Милы. Это испугало. Румпель резко отпрянул, заставив Глорию часто хлопать ресницами. — Извини, — буркнула Глория. — Не стоило затевать этот разговор. — Стоило. Румпель, не дожидаясь Глории, пошёл вперёд. Не важно, что он не знает, куда идти, лишь бы в глаза ей не смотреть. Служанка семенила позади него. — Только знаешь, по-моему, ты о себе больше думал, чем о ней или о… — раскрасневшаяся служанка замолкла на полуслове. — В себе причину искал: всё я да я! А на Милу посмотреть, нет! Плохо ей было с тобой — не её ты человек, вот и всё, и такое случается. Она не могла признаться и уйти сама — Бей всё-таки, да и денег нет. Глория сама сказала за него эти слова. Подобные мысли и раньше вертелись в голове Румпеля, но очень боялся произнести их вслух. Слишком больно осознавать, что он сам вырыл себе могилу, и близким тоже. Рядом с Милой он слишком много думал о себе и не желал понять, что та его не любит. Да, беспокоился о Бее, но и прикрывался им. Слишком сильно хотел обладать Милой, шансом на счастье. Только стремясь его удержать, сам его выронил и разбил вдребезги. Будь там что-то большее, он бы бросился спасать Милу, но он смалодушничал. Слишком сильно боялся потерять руки, деньги, власть, полный контроль над собственной жизнь. Слишком поздно понял, что этот контроль — лишь самообман. От этого ощущения хотелось рвать на себе волосы, но Румпель сдержался, а вместо ещё раз внимательно посмотрел на Глорию. Думала ли ты об этом, когда меня подставляла? Сомнительно. Только легче на душе ему не стало, а скорее наоборот — ещё противнее от самого себя: глупо перекладывать вину на Глорию. — Навряд ли она о нём думала, — хмыкнул Румпель с горечью, имея ввиду сразу двух женщин. — Но в остальном ты права. Наверное, надо было в себе силы найти и отпустить. Жаль, не мог. Мне всегда хотелось дать Бею идеальную семью, которой не было у меня. А какая семья без неё? Плохая. — А с ней хорошая? — рявкнула Глория и затараторила: — А ей хорошо? А Бею хорошо? Отчего он воровать начал? Думаешь, ему нравилось вашу ложь слушать? Вы же постоянно делали вид, что всё в порядке, обманывая себя и его. Бей не дурак, всё чувствовал, от беспокойства своего воровал. — Ага, я во всём виноват, — хмыкнул Румпель и махнул рукой. Глория удивлённо подняла бровь. Ей явно не понравился его тон. Румпель знал почему: чтобы он ни говорил, признать свою вину оказалось не так просто. К тому же дело здесь не только в нём. Глория чувствовала фальшь в его словах. — Мила тоже не подарок, — произнесла она мягко и погладила Румпеля по плечу. — Все могут ошибаться. — Спасибо, — хмыкнул Румпель и искренне улыбнулся. — Неожиданно видеть тебя защищающей Милу. — Мне тебя дурака жаль, а не эту шлюху! — возмутилась Глория и дала крестьянину щелбан. — Что не мешало тебе вести себя так же, — фыркнул Румпель и, глядя как служанка пытается прикрыть грудь, торопливо добавил. — Обманывать себя, — он сделал паузу и выпалил: — Я навряд ли брошу всё ради тебя. Предательство прощу, но вместе мы не будем. Он сказал это не подумав, но слова давно вертелись у него на языке. Глория к его огромному удивлению не стала закатывать истерику, лишь пожала плечами и грустно произнесла, опустив голову: — Я знаю, — но шёпотом добавила с надеждой: — Утро вечера мудренее. Ничего ты не знаешь, Глория. Румпель промолчал, всё-таки ему не хотелось лишать её надежды. Пауза затянулась. Глория резко развернулась на каблуках и зашагала дальше по тропинке. Румпель двинулся следом. Тропинка оборвалась у огромной розовато-коричневой каменной плиты в рыжеватых прожилках. Она была квадратной и идеально гладкой, чем отличалась от неровных и замшелых валунов вокруг неё. Между ними торчали стволы недавно срубленных кустарников. В центре плиты красовалась вырезанная и выкрашенная в красный руна Райдо. — Мы пришли? — догадался Румпель. Вместо ответа Глория одним движением запрыгнула на плиту. — Нужно всего лишь четыре раза покружиться на руне. — А я-то думал, куда делись кустарники? — фыркнул Румпель. — Представляю, пьяные рыцари, все зелёные, с трудом стоят на ногах, мужественно сражаются с тошнотой и пытаются кружиться, но почему-то валятся вниз, в берлогу к живущей рядом медведице. Затем Румпель последовал её примеру, встав неподалёку. Его снедало беспокойство. С разговорами про Милу он упустил одну очень важную деталь. Глория уже было начала кружиться, но он схватил служанку за руку, останавливая. Девушка изумлённо уставилась на него и попыталась вырваться. — Спасибо, я бы сам не справился, — искренне поблагодарил он. — Очень прошу тебя, не иди вслед за мной. Это может быть опасно. Глория открыла было рот, чтобы возразить, но тут же его закрыла, как только увидела рубины, которые Румпель достал из кармана. Она знала их историю. — Ты, ты, — от изумления девушка не находила подходящих слов. — Возможно, — спокойно произнёс Румпель. — Могут погибнуть люди, тебе не стоит там находиться. Девушка упёрла руки в боки, явно не желая уступать. Решение пришло мгновенно. Румпель обошёл Глорию сзади и столкнул вниз. — Куда ты без… — окончить фразу она не успела. Румпель, надеясь, что Глория не ушиблась, несколько раз повернулся на ступнях в указанном месте. Руна под ногами зажглась и осветила зелёным светом всю поляну. Стоило ей погаснуть, как плита с рокотом и грохотом пошла вниз. Мелкие камушки и комья земли забарабанили по без того грязным сапогам Румпеля. Плита быстро опускалась, стало куда холоднее и темнее. Крестьянин был уже глубоко под землёй, когда услышал сверху возмущённый девичий возглас: — Ну и дурак! Возможно. И всё-таки хорошо, что она не прыгнула за мной. Несмотря на предательство Глории, Румпель не желал ей смерти. Волшебные камни могут спасти только его и Бея, остальных сожгут.