Привычный порядок вещей

      Глубокий вдох. Глоток воздуха показался чужеродным, и Реджину стал душить кашель. В тишине пустого особняка его звук казался слишком громким, пугающим. Ещё недавно она едва не провалилась в черноту обморока, но удержалась на ногах и продолжила просматривать свои воспоминания, уже лёжа на кровати. Это заняло большую часть вечера и ночи.       В одной её руке по-прежнему была зажата нелепая фиолетовая лошадка из пластика, а в другой покоилось волшебное сердце Голда. Иногда оно пульсировало беловато-красным и потом вновь затухало.       Из магнитофона доносился низкий мужской голос. Исполнитель то бормотал себе под нос, то почти впадал в истерику, сохраняя всё время у слушателей ощущение холода и отчуждённости.       Именно этого Реджине сейчас и не хватало. Музыка создавала ей нужное настроение. Она не позволяла Злой Королеве, как и тогда, слишком сильно зацикливаться на своих чувствах.       Сейчас у неё получалось анализировать, а тогда — нет. Реджину из Зачарованного Леса всю до краёв переполняли обида, страх, жажда мести. Ничто не имело значения, кроме желания любым путём затащить Румпеля к себе в постель. Ей было не до его воспоминаний.       Она лишь наслаждалась его страданиями, когда об него вытирала ноги его жена, а он зависел от её любви и не мог сам вырваться из болезненных и высасывающих все силы отношений. Они для него были как зыбучий песок — стоит наступить, и дороги назад уже нет.        Теперь её не удивляло, почему Румпель держался отстранённо и не доверял женщинам, — не верил в их любовь, и в свою к ним тоже. Он всего лишь не знал, что это такое и как с этим быть. Его самого никогда не любили ни отец, ни мать, ни Мила, ни Глория, ни пряхи, ни Белль. Никто. Оставался лишь Бей, и ради него Румпель был готов вытерпеть всё.       На сердце было тяжело от тоски. Казалось, вся боль Румпеля на миг стала её собственной. Хотелось хоть как-то помочь. Сделать так, чтобы ему немного стало лучше.       Реджина злилась на себя: она не должна была причинять ему столько боли и заставлять страдать его и себя вместе с ним. Он не заслужил такой судьбы — быть никому не нужным. Реджина положила лошадку и поцеловала бархатное и чуть тёплое на ощупь сердце. На миг оно вспыхнуло белым и сразу погасло. Наверное, Голду сейчас стало ещё хуже.       Бедный, ну почему на тебя столько всего навалилось?       Как же ей хотелось признаться во всем Голду. Только нельзя так поступать. Реджина слишком боялась, что, узнав правду, Румпельштильцхен не пощадит её. Сейчас он намного жёстче и злее, чем был раньше, потому что власть прежнего сердца над ним невелика. Не будь в его груди чёрного сердца, она могла бы рассчитывать на пощаду и хоть какое-то, пускай совершенно незаслуженное, сочувствие. А так, у неё нет шансов.       Конечно, волшебное сердце, что было дано ему от рождения, по-прежнему имело над ним власть, но позволяло всего ничего: затащить в постель против желания, причинить боль и доставить удовольствие. Ничто из этого не спасло бы ей жизнь.        Ещё если прижать сердце к губам и говорить в него, как в рацию, то Румпель услышит её. Реджина может прямо сейчас рассказать ему всё, но он точно не захочет принять такую правду и простить свою нерадивую ученицу. Страх перед собственной смертью оказался сильнее. Только справиться с желанием сказать ему многое не удалось. Реджина выбрала третий вариант: говорить все эти слова про себя.       Она прижала сердце к лицу и потёрлась о него щекой. Реджина гладила его и, положив на сомкнутые руки, попробовала убаюкать, но оно соскользнуло ей на колени.       Как же ей хотелось признаться через волшебное сердце во всём Голду. Слишком страшно. Сейчас он не пощадит её. Чёрное сердце, что растёт в его груди, сделало Голда чудовищем, а потому о сочувствии не стоило даже мечтать. Он, не задумываясь, убьёт её. Реджина по-прежнему слишком боялась умереть. Конечно, у неё был маленький шанс остановить его. Волшебное сердце позволяло Реджине вызывать у Голда страшные боли в ноге, но навряд ли они его остановят. Так что ей оставалось произносить свой невесёлый монолог про себя.       Я бы смогла полюбить тебя всей душой. Вселить уверенность и дать столько тепла, сколько есть во мне.       Реджина подняла сердце и провела им по подбородку.       Ты бы всё выдержал и справился с любой бедой. Самостоятельно, в тебе же всегда хватало сил. Не зря прожил столько лет Тёмным и не сошёл с ума.       Она опускала его всё ниже и ниже, прижала к груди, представляя на месте сердца Голда и его поцелуи. Теперь у Реджины был доступ к приворожённому телу, но сейчас она острее всего ощутила, что их ночи в Сторибрке на деле не значат ничего, кроме удовлетворения животных инстинктов.       Стал Тёмным, но не стал извращенцем. В отличие от меня.       О да, она наслаждалась его болью, упивалась ею, как и агонией всех погибших от её рук. Отрицать подобное — врать самой себе, а Реджина слишком устала от бесконечной лжи. Сейчас она стала немного другой — чуточку добрее и спокойнее, насколько позволяли обстоятельства или мнимое довольство положением вещей: Голд не любит её, но Голд всё-таки с ней, рядом.       Румпель в замке тоже стал другим. Его нервы не выдержали. Никто бы таких суток не выдержал. Перед глазами появилась чёрно-красная пелена. Он не понимал, что делает. Он не помнил о своих действиях ничего. Вместо этих воспоминаний Реджина тогда, в Тёмном замке несколько минут видела лишь тьму. Потом Румпель очнулся уже не у герцога в спальне, а у себя в доме, в луже крови. Он понятия не имел, что с ним произошло, откуда у него золотая кожа, и отчего Бей забился в угол и дрожащим голосом постоянно повторяет:       — Это не ты, это не ты, это не ты!        Реджина наслаждалась тогда его недоумением. Это показало Румпеля таким же, как она, слабым и не способным ничего контролировать. Это продемонстрировало, что все его слова ранее — блеф и глупая попытка казаться лучше, чем он есть. Свело их к одному уровню, и одновременно Реджина почувствовала себя не столь одинокой и в чём-то даже правой.       Сейчас её отношение к этому поменялось. Реджине хотелось во чтобы то ни стало посмотреть, как он перерождается, побыть в этот критический момент рядом. Она, подчиняясь порыву, достала из ящика у прикроватной тумбочки игольницу и глубоко вонзили себе булавку в палец. В то же мгновение выступила большая алая капля. Реджина начертила ею на сердце три руны Перт Ансуз Кано.       Всё хранилось в глубинах подсознания, и лишь у волшебного сердца есть доступ к ним. Она знала, как вытащить оттуда воспоминания.       Нет, не для того, чтобы лишний раз насладиться чужой агонией, как это было в Зачарованном лесу много раз. Нет, не посмеяться над его слабостью. Всего лишь побыть мысленно с ним рядом в тот тяжёлый момент, когда от алчного, но всё же доброго и мягкого прядильщика не осталось и следа.       Ему пришлось стать Тёмным, но Румпель точно знал, на какой риск идёт. Да, её поддержка совершенно бессмысленна для него. Реджина не могла быть с ним тогда, но её нет рядом и сейчас, когда он наверняка лежит в своей кровати и страдает от чёрного сердца, волшебного психоза и мук совести из-за того, что сделал со своей драгоценной подстилкой.       От прежнего Румпеля-Тёмного, который запал ей в душу, сейчас по её вине осталось тоже немного. Он вновь перерождается не по своему желанию. Ему очень больно. К нему, как и тогда, опасно приближаться и признаваться в содеянном, пока не спадёт психоз. Хотелось хоть как-то поддержать его, и не имеет значения, слышит ли Голд её сейчас или нет. Всё её существо хочет быть рядом с ним, дышит им, готово жить ради него, лишь бы вытащить на свет.       Злая Королева не знала, спит он сейчас или бодрствует. Плевать. Душа рвалась к нему. Позже Реджина обязательно поможет ему по-настоящему, а пока просто побудет рядом и в прошлом, и одновременно в настоящем. В этом бесконечном танце времён, зла и боли. Там раз за разом умирала человечность, но возрождалась жаждой любви. Хотя никто не мог ни любить нормально, ни принять другого человека без попыток переделать под себя.       Быть может, Реджина найдёт там что-то, без чего его нынешнего спасти невозможно.       Прошло несколько минут, руна засветилась фиолетовым.Теперь Реджина видела всё происходящее с Румпелем его глазами и одновременно продолжала находиться у себя в спальне, слышать музыку. Слова песни до странности подходили ситуации.       Спальня перед глазами Румпеля окрасилась в чёрно-красный. Звуки стали приглушёнными, но одновременно он слышал, как ровно и спокойно бьются сердца глумящихся над телом Глории охранников. Их ничего не волнует. Охранники трясутся от хохота, но слишком неестественно, медленно. Румпель сжимает в руке рубины. Он сожжёт здесь всех. Он ни капли не сожалеет о своём решении. Не может. Никаких чувств больше нет.       Смена скорости, смена стиля,       Смена декораций без тени сожаления.       Реджина прекрасно знала это состояние, даже оправдывала им свою жестокость, пока не поняла, что всего лишь получает огромное удовольствие от чужой смерти. Только Румпель не такой. Был не таким. Он терял себя медленно, но верно, и другого пути не видел.       — Умрите! — его голос твёрд и совершенно спокоен.       Вокруг него вновь вспыхивает горящий купол. Из него друг за другом летят фаерболы. Рыцари отступают назад. Бесполезно. Каждый огненный шар бьёт точно по своей мишени — в лицо, в грудь и ноги. Крики ужаса эхом разлетаются по замку. Кровь должна стынуть в жилах, но Румпель хохочет, и рыцарей ему не слышно.       Их доспехи привариваются к коже. Рыцари падают животом на пол. Они корчатся от дикой боли. Кожа надувается волдырями, взрывается кровью, обугливается и тлеет. Крики затихают. Смех ещё раздаётся. Пахнет жареным мясом и горелой шерстью. Глаза слезятся от дыма. Румпель умолкает. На лице — счастье. Он не сожалеет.       Он — не трус. Он мог бы гордиться, что победил, что справился. Не отступил, как было с Милой. Он ничего не запомнит. Кровавая пелена всё ещё перед глазами. Он всё ещё во власти безумия.       Румпель бежит прочь из спальни. Он стоит на площадке перед винтовой лестницей. Нет времени спускаться. Румпель влезает на перила и прыгает в темноту.       Купол вокруг него пузырится, обрастая множеством сфер поменьше. Из них вырываются фаерболы и сжигают всё вокруг себя. Стены пылают. Винтовая лестница теряет опоры и с грохотом летит на Румпеля. Фаерболов становится ещё больше, и те без труда уничтожают её. Всё вокруг трещит и с грохотом рушится. Складывается, как карточный домик. Падает вниз.       Ноги Румпеля мягко касаются пола. Он, оставляя за собой следы сажи, бежит к каменной стене и расплавляет её очередным фаерболом. Появляется проход. Румпель пролезает в него и оказывается в холоде ночного леса. Он уже не в этой Преисподней. Оглядываться назад нет смысла. Там уже ничего нет, кроме обгорелых руин.       Румпельштильцхен подпрыгивает и хватает себя за колени. Огненный купол возвращается к прежним размерам и поднимает его в небо.       Шанс взглянуть и восхититься далью,       Все ещё захваченной, хоть ты об этом и не помнишь.       Реджине страшно наблюдать за ним. От всех его чувств осталась лишь ненависть, а из целей - лишь месть да спасение сына. Исчезли сомнения — рубины выполняли его любое, даже невысказанное желание, иначе он не управлял бы огненным куполом с такой лёгкостью. Именно такого слияния с волшебством Румпель добивался от неё на каждой тренировке, любым способом лишая возможности сомневаться и что-то просчитывать. Сейчас он показывал высший пилотаж в управлении магией. Реджина не гордилась им: Румпель потерял главное — не контроль над собой, хуже — страх намеренно причинить кому-то вред. Можно было восхищаться обретённой им смелостью. Прикрыться этим понятием, как фиговым листом, но оно не имело с этой чертой характера ничего общего. Как и его поступок с Милой не был трусостью. Оба только сломали Румпеля, и ничего больше. Сейчас Реджина не могла спокойно смотреть на происходящее — ей было больно оттого, что нельзя ничего изменить и хоть как-то помочь.       Разные цвета, разные оттенки       Поверх каждой совершенной нами ошибки.       Я взял вину на себя.       Бессмысленность очевидна,       Заряженный пистолет не может даровать тебе свободу.       Так ты говоришь.       Вся эта красная пелена — лишь результат каждой его ошибки, что тогда, что сейчас. Впрочем, виной тому не только истерзанные нервы. Магия накрыла точно такой же пеленой, а старые ошибки не позволили её быстро снять.       Она сейчас чувствовала вину за всё случившиеся с Румпелем в Сторибруке и за всё, что могло произойти с отданным Безликому ребёнком.       Где-то в её воспоминаниях это чувство глодало и самого Румпеля. Он чувствовал то же, когда обучал её магии. Чувствовал свою вину за то, как сделал Реджину тем, кто она есть. Иначе бы не показал Реджине именно эти воспоминания. Когда-то Тёмный в замке насмехался над ней. Она стала психопаткой, он — нет, ведь умел всё контролировать вокруг себя.       Только его воспоминания рассказали о другом. Сейчас Румпель не понимает, что делает. Ничего не контролирует. Он не справился. Никто бы на его месте не справился. И попытка казаться лучше, чем есть, на её фоне была лишь опасным самообманом.       Огненный шар опускается вниз. У травы он затухает, не успев ничего поджечь. Румпель стоит посреди лужайки рядом с домом. Алеет рассвет, но в окнах всё ещё горят свечи. Оттуда доносятся голоса.       — Где, где мой отец? — кричит Бей. — Почему он ещё не вернулся?       — Струсил и сбежал, — фыркает Зосо.       Румпель вздрагивает, как от удара плетью, ещё крепче сжимает кулаки. Ноги путаются в траве и мокнут от росы, чьи капли от рассветных лучей кажутся алее крови. Он бежит вперед. Ещё чуть-чуть, и всё будет кончено раз и навсегда.       — Не смей такого говорить! — рявкает Бей, но голос его дрожит.       — Только магия смоет с него позор и даст то, чего у твоего папаши не было никогда, — смелость, — надменно произносит Тёмный. — Он как пресмыкался перед кем попало, так и будет продолжать.       Румпель уже на крыльце. Он достаёт кинжал Тёмного и с силой толкает дверь. Та не заперта и с грохотом бьёт железным замком о каменную стену. Стоящий в центре комнаты Зосо мгновенно оборачивается. Тёмный ухмыляется и жестом подманивает Румпеля. Тот лишь стискивает зубы.       Красный от ушей и до кончика носа Бей смотрит в одну точку: слишком распалён ссорой с Зосо. Глаза мальчика сверкают, и его кулаки дрожат в ожидании драки. На фоне толстого Зосо худой паренёк кажется хилым и беспомощным, но на лице нет и намёка на страх, есть лишь желание ответить на оскорбление.       — Не смей его поносить своим грязным языком, — орёт Бей с ненавистью. — Вы-то сами кто? Раз вы такой смелый, чего не выкрали кинжал? Кишка тонка? Или вы всего лишь трусливая графская потаскуха, как вы только от страха не обделались, когда сюда явились?       Зосо поворачивается к Бею и с хохотом достаёт нож, опасно приближая сверкающее на солнце лезвие к шее мальчика. Бей пятится и прижимается к стене. Его губы дрожат. Он заворожённо смотрит на отца, что уже замахнулся волшебным кинжалом на Тёмного.       — Нет, нельзя! Не становись им! — молит Бей.       Румпельштильцхен его не слышит и наотмашь бьёт Зосо по шее. Лезвие кинжала оказывается на удивление острым и без труда сносит голову с плеч. Она летит прямо в руки мальчику. Тот ловит её. Тело Тёмного раскачивается и с грохотом падает на пол, с ног до головы вымарав Бея и Румпеля кровью. Мальчик весь дрожит и, не смея сдвинуться с места, кричит неестественно высоким голосом:        — Это не ты, это не ты, это не ты!       Румпельштильцхен, весь мокрый от крови, стирает её рукавом с лица. В комнате нестерпимо воняет дерьмом, а от медного запаха и отца, и сына выворачивает на изнанку. Тело Зосо превращается в фарфор и распадается радужными блёстками над лужей. Залитый кровью кинжал Тёмного выскальзывает из руки Румпеля и ударяется об пол.       Кровавая пелена сходит на нет. Новоиспечённый Тёмный расслабленно улыбается, ему вдруг становится удивительно спокойно и приятно. Он добился всего, что хотел: его сын в безопасности. Счастье тёплой волной обволакивает его с ног до головы.       Силы, только что, появившиеся, мгновенно исчезают. Ощущению радости конец. Он чувствует себя уставшим, как никогда в жизни, когда-то раненную ногу пронзает боль. Румпельштильцхен раскачивается. Перед глазами пляшут чёрные круги и мережки. Он поднимает взгляд на Бея и из последних сил со всей возможной теплотой вымученно шепчет:       — Всё будет хорошо.       Румпельштильцхен теряет равновесие и падает в лужу.       — Одним миром мазаны, — тихо произнесла Реджина с горечью, поглаживая гриву лилового единорога. Воспоминание растаяло.       Мы разделим бутылку на двоих и выйдем за дверь.       Разгневанный голос и тот, кто кричал:       «Мы дадим тебе всё и даже больше,       Напряжение слишком велико, не в силах больше терпеть.       О, я ходил по воде и бегал сквозь пламя,       Я больше не чувствую его.       Это был я, ждущий самого себя,       В надежде на нечто большее.       Я, видя себя сейчас, надеюсь на что-то другое.       Румпель ничего не смог контролировать. И магия не даровала ему ни надежды, ни шанса выйти из замкнутого круга собственного Ада. Ему всего лишь достался круг попросторнее с призрачным шансом на решение своих проблем. Через магию и постоянное насилие. Как и Реджине. Он прекрасно знал, что между ними нет разницы. Боль сделала их неотличимыми друг друга, раздавленными и чудом живыми, если такое существование можно назвать жизнью.       При этом только Румпель мог спасти Реджину своей любовью. Ради него она бы отказалась от всего. Возможно, Румпель прекрасно знал, насколько значим для неё, но надо наложить проклятие, надо спасти Бея, иначе Румпель никогда не простит себе, если не сделает ради его спасения невозможное. Возможно, он прекрасно знал об этом. Реджине очень хотелось в это верить, что она не только его пешка, а кто-то больше. Намного больше и дороже.       Она верила, что Румпель понимал её и хотел когда-то позаботиться о ней, и тихо плакала. Реджина не поняла, что они оба одним миром мазаны. Оба надеялись стать кем-то большим с помощью чужой боли, большим в своих глазах, большим в глазах близких, большим в глазах друг друга. Ничего не вышло у обоих. Сейчас Реджина ощутила тщетность всех попыток отомстить Румпелю и кому-либо ещё. Если она его по-настоящему любила, она не должна была рушить его счастье и пытать в своё удовольствие. Жаль, осознание пришло поздно, слишком поздно.       — Самообман, дорогуша! — ухмыльнулась Реджина и, смачно поцеловав волшебное сердце, чокнулось им с пластмассовой лошадкой, которая с грохотом упала на пол. — Ничего ты не осознала! И даже не раскаиваешься!       Она помнила, что началось, когда Белль в Тёмном замке прервала воспоминания Румпеля. Реджина помнила всё. Только не желала ещё раз заново переживать эти моменты, хотя они уже какой месяц мучили её. Сейчас ей не хотелось погружаться ещё глубже в свою боль, которой она ещё недавно упивалась, словно дорогим и изысканным вином. Рушила Румпелю жизнь с тем же невероятным наслаждением, как когда-то пытала каждого, кто вставал у неё на пути. Думала ли она тогда, что он никогда не простит её? Нет. Думала ли тогда, что потеряет его навсегда? Нет. Стоило взглянуть не только на крах Румпельштильцхена, но и на свой собственный. На это не было уже сил. Ужас сковывал, и Реджина дрожала, зябко обхватывая себя за локти. Откуда-то она знала, что без этого осознание не наступит, и ей от угрызений совести не освободиться.       — Хватит врать, Реджина, хватит врать, ты должна заплатить за всё и спасти Румпеля, если ты хоть на йоту любишь его больше, чем себя, — прохрипела Реджина и повалилась лицом в подушку. Она смеялась сквозь слёзы и почти задыхалась от собственных соплей, и вскоре обессилев, с огромным трудом перевернулась на спину и уставилась невидящим взором в потолок.       Алыми красками комнату залил рассвет, и Реджина вновь ощутила себя лежащей в ванне с кровью в Тёмном замке, только в этот раз кровь была её собственная. Сердце закололо и не позволило ей шевелиться.       Скоро Румпельштильцхен придёт в себя и отомстит. Ты заслужила смерть, а он всего, что с ним произошло, — нет. Придётся отвечать за свои ошибки и спасти его любой ценой.       Неожиданно боль отступила. В её голове шумела кровь, и она, осоловело осматриваясь, с огромными трудом встала с кровати. Только на душе стало очень легко и спокойно, как было только в далёком детстве. Наконец-то Реджина чётко поняла, что будет делать дальше, невзирая на Безликого, невзирая ни на что.