Привычный порядок вещей

      Прохладный летний ветерок трепал волосы. Румпель стоял на крыльце. Казалось, что одни и те же события повторяются раз за разом. Вновь июльская ночь, опять крыльцо, снова бессонница, и остаётся лишь слушать стрёкот сверчков да шум: вчера шелестела листва деревьев леса неподалёку от его дома, сейчас шумит прибой Озера Слёз рядом с домом Пендрагона. Вчера тревожно кричали совы да вороны, сегодня — лишь Мюриэль временами стонала от удовольствия.       Румпель решил не мешать другу делать наследников, даже помог, начертив у изголовья кровати руну Уруз и смазав её маслом розмарина, чтобы у Пенди член стоял дольше обычного и Мюриэль осталась довольна. Могли возникнуть проблемы с Беем, которого один раз уже поймали за подглядыванием, но он уже давно мечтал о ночной рыбалке на озере Слёз. Румпель с радостью исполнил его просьбу и теперь с лёгким любопытством наблюдал, как сын сидит на небольшой деревянной пристани, раз за разом закидывает удочку и ждёт улова. Пока ему удалось поймать лишь пару подлещиков размером с ладонь и небольшого щурёнка. Впрочем, Бей даже не думал прекращать попытки выловить из озера вкуснейшего фиолетового карпа.       В отличие от сына Румпель не знал, чем заняться этой ночью, а стоило подумать заранее, потому что от стонов Мюриэль становилось противно. Нет, он не испытывал смущения по этому поводу, но и не думать о Миле не мог: та тоже всегда громко кричала и, наверняка, вновь будет, да только не от его ласк. Куда ему до целой команды пиратского корабля.       Румпель запрокинул голову. На небе ни облачка и видно каждую звезду. Они составляли созвездия, по которым ориентировались пираты в своих бесконечных плаваниях. Быть может, и Мила смотрит на них и ищет путь к новым сокровищам и членам. Быть может, они одновременно смотрят на одни и те же звезды и думают друг о друге. Не могла же она забыть о нём и Бее сразу же, раз и навсегда, вырвав воспоминания из сердца.       Румпель закусил губу, чтобы не расхохотаться. Иначе Бей обернётся и увидит, какой его отец сейчас жалкий.       Насколько же мне сейчас плохо, что я вновь становлюсь таким же придурком, как тогда давным-давно.       Когда Румпель был совсем маленьким, отец рассказал ему притчу про звёздного крестьянина-полубога. В его сердце жило столько любви и надежды, что боги приказали ему засеять искрами своей души ночной небосклон. Чтобы каждый, глядя во тьму, видел не только бездну, но и таящийся в ней свет, который рано или поздно превратит ночь в день. Вскоре крестьянину перестало хватать своей любви, и он стал собирать её по крупицам у простых смертных. Их любовь превратилась в новые звёзды, чей свет стал особенным, видным лишь тем, кого любят по-настоящему и о ком думают в данный момент.       Каждую ночь, глядя на звёзды, он думал о матери. Румпель мало что знал о ней. Малькольм отмалчивался, когда Румпель расспрашивал о матери, и часто уходил от вопросов. Его мать была то ли проституткой, то ли волшебницей из разорившегося дворянского рода. Родив Румпеля, она через полгода нашла себе в мужья то ли купца, то ли сутенёра и уехала с ним. Больше Малкольм её не видел и не искал встречи с ней. Он хотел и с сыном расстаться навсегда, но с младенцем ему больше подавали.       Впрочем, и Румпель кое-что о ней помнил. Что-то тёплое и надежное, чёрные локоны, за которые он любил хвататься, и её канареечное платье, что казалось вторым солнцем. А потом она накрыла его чем-то тёмным и оставила в холоде, одного. Ему никогда не было так до парализующего ужаса страшно. Румпель запомнил это чувство и всё же зачем-то верил, что где-то далеко-далеко она его ждёт и когда-нибудь заберёт с собой. При этом уже тогда знал, что никогда не простит её, потому что она не имела права бросать его на произвол судьбы.       Отец заставлял воровать, попрошайничать, разводить на деньги с помощью азартных игр и больно бил Румпеля по спине, если тот был на грани провала. Румпелю такая жизнь не нравилась — ему больше по душе было что-то мастерить или помогать поваренком на кухне, когда выпадал такой редкий шанс. Он изо всех сил старался заработать как можно больше. Отдавая все деньги отцу, Румпель верил, что тот будет копить их на новый дом. Да только все сбережения тратились на попойки и портовых шлюх. Румпелю оставалось лишь завидовать своим редким друзьям, кто жил иначе, кого любили и о ком заботились.       Желая хоть как-то изменить своё положение, он искал заработка в ремесленной слободе. Как-то его поймал в бакалейной лавке за работой собутыльник Малькольма. Хозяина лавки не было на месте, и сбежать не удалось.       Он ухватил Румпеля за ухо и, периодически давая пинки и подзатыльники, повёл его так через всю площадь. Отец в очередной раз был поддатым и злым как собака. От затрещины Румпель упал на пол и потерял сознание, но это не помешало Малкольму продолжить его избивать. Несмотря на чёрные пятна перед глазами, захлебываясь слезами и кровью, он как сквозь подушку слышал крик:       — Ты не смеешь меня бросать, как твоя шлюха-мать, не смеешь меня предавать! Я, я дал тебе всё.       Вскоре тот успокоился. Румпель чудом выжил. Он спал, не просыпаясь, несколько дней. Ему снились эти холодные звёзды и мама, что обнимала его, обещала, что заберёт, ведь её сын обязательно выздоровеет. Так и произошло.       Малкольм протрезвел, одумался. Потеря единственного источника дохода его явно не прельщала, пришлось привести целителей. На счастье Румпеля ими оказались травницы, предсказательницы и прядильщицы — Верданди и Скульд.       Вид полуживого, опухшего от синяков и ссадин ребёнка тронул их сердца. Они решили немедленно выкупить его. Малкольм сначала протестовал, клялся, что такого больше не повториться, он же любит Румпеля. Целительницы на эти слова лишь с горечью рассмеялись и предложили ему флакончик с каким-то блестящим зелёным песком, что напомнили ему ночные звезды. Отцу же они сказали:       — Снюхни переносящий песок и отправишься на Остров, где ты всегда будешь молодым. Там исполнятся все твои желания.       — Но как же я без Румпеля, — в замешательстве произнёс Малкольм. — Он погибнет без меня.       — Ему нужна любовь другого рода. Решай, что тебе дороже.       Малкольм послал прях куда подальше. Позже Румпелю стало хуже. У него началось воспаление. От постоянного жара начался бред. Он не мог точно сказать, что на самом деле произошло. Только всё же удалось очнуться и не умереть. Очнуться в чужой, каменной избе, на лавке, застеленной чистыми простынями и накрытой шкурой неизвестного животного. Не у себя дома.       Прядильщицы — их оказалось трое — Скульд, Верданди, Урд — вылечили его и принялись обучать всему, что знали. На счастье Румпеля у него оказался настоящий талант к прядению, и он с удовольствием и большим воодушевлением работал, а также учился травничеству и готовке. Лучше всего у него выходили пирожки. Их даже как-то просили приготовить на заказ. Румпель с удовольствием согласился и даже получил пару медных монеток на личные расходы. С тех пор и стал мечтать стать самым лучшим прядильщиком, чтобы заработать на собственный дом.       Впрочем, Румпель не забыл своего отца. Пряхи не часто, но давали ему отдых. В эти редкие часы он сумел найти способ связаться со своими друзьями, такими же воришками с городских площадей. Его давний приятель Джим видел, как Малкольм разбил флакончик со светящимся зелёным порошком, что дали ему прядильщицы, и провалился в огромную светящуюся воронку, что разверзлась у него под ногами. Румпель спрашивал у других своих знакомых: с того дня никто его отца больше не видел.       Румпель обозлился на него, и одновременно до боли в сердце было обидно. Малкольм не имел права его бросать и продавать за какой-то дурацкий порошок. Так он возненавидел эту легенду про звёзды.       От ярости, смешанной с разочарованием, у него тряслись руки, он не мог работать и всё крушил вокруг себя. Пряхи отреагировали на это относительно спокойно. Они лишь, как обычно, заставили убирать весь оставленный после себя мусор и начали поить странным зельем, настолько горько-кислым, что Румпель с трудом мог его проглотить. От него он погружался в свои самые страшные воспоминания, где было слишком много боли, разного рода насилия, с которым пришлось столкнуться. Румпель кричал, умоляя, чтобы это всё наконец прекратилось и происходило не с ним, а с кем-то другим. Его страх напоминал трясину, из которой было невозможно выкарабкаться живым. Он также не отпускал, затягивая в свои глубины всё сильнее. Когда действие зелья прекращалось, он вновь чувствовал себя заново родившимся, а не похороненным заживо. У него есть любимое дело, а пряхи заботятся о нём. Всё будет хорошо, особенно если найти отца…       Пряхи каждую ночь ловили его на попытке сбежать, вновь и вновь поили зельем, и так повторялось раз за разом. Постепенно Румпель перестал бояться своих воспоминаний. Больше он не дрожал от ужаса и не покрывался испариной, проходя мимо таверн, и спокойно оставался там на ночь, когда ездил торговать на ярмарку. Он никогда не станет вновь преступником и своим детям не позволит очутиться на этом дне. Ещё Румпель возненавидел отца, у Малкольма был шанс жить иначе, но тот им не воспользовался. Да и разве можно любить человека, который над ним столько измывался и жил за счёт него.       Пряхи были рады этому и рассказали про варево, которым опаивали Румпеля. Им оказалось зелье «Раскрывающее страх». Если готовить его пять минут, оно заставит человека рассказать все его самые страшные воспоминания, но тот не будет помнить об этом, а если пятнадцать — поможет понять, что все самые страшные воспоминания уже позади.       Так с ним и произошло: прошлое осталось в прошлом, а легенда про звёзды воспринималась как глупая сказка. Иногда Румпель рассказывал её Бею, упоминая Малкольма, прях, маму. И вот сейчас, когда вся его жизнь опять встала с ног на голову, он почему-то вновь её вспомнил. Жаль, ни зелье, ни звёзды не сделают его вновь прежним, не вернут Милу и спокойную размеренную жизнь, в которой Румпель стал тем, кем хотел быть всегда. Только он по-прежнему отец, и прядильщик, и Тёмный. И, быть может, теперь настала пора самому становиться тем самым звёздным крестьянином. Он же владеет магией, распознаёт эмоции по запаху, и, возможно, сможет зажечь не только фаербол, но и…       — Пиво, ты чего, Пиво! Это моя рыба!       Румпель так глубоко ушёл в свои мысли, что не воспринимал ничего вокруг, а потому вздрогнул, услышав рассерженный вопль своего сына. На помостке разыгралась любопытная сцена: Бей, бросив удочку, пытался отобрать у рыже-коричневого кота с белой грудкой рыбу, но тот крепко вцепился в блестящую в свете луны лиловую тушу и не позволял за неё ухватиться. Бей понял тщетность своей попытки и, опустив руки, недовольно прокричал:       — Я всю ночь фиолетового карася поймать не мог, ты еб.!       — Пиво лучше с раками, а карпа — со сметаной и картошкой, — заметил Румпель и спустился по тропинке к помостку.       — …противное животное! — осёкся Бей, увидев отца, который не позволял ему ругаться. И неважно, что Румпель мог в этом плане дать сто очков вперёд почти всем жителям в деревне, кроме Милы.       — Этот рыжий пи…       — Кот, Бей, кот, — строго заметил Румпель. — Да вижу я, вижу, успеешь ещё порыбачить. А Пиво голодный, смотри, как исхудал весь, кожа да кости.       С этими словами он погладил тощего кота по голове. Тот не обратил на это внимания, так как с особым аппетитом и рвением расправлялся с недавно пойманным и с трудом отвоёванным карпом. Бей недовольно выпятил губы и с оскорбленным до глубины души видом принялся сворачивать снасти. Румпель же улыбался.       — Пиво, Пиво, а я то думал, ты навсегда от нас убежал, но ведь нет, нашёлся!       Пиво был одним из сыновей Сдобы. Каждому её котёнку давали кличку в честь продуктов из злаков, но кошка оказалась настолько плодовитой, что вскоре названия еды из муки закончились. Цвет шерсти и белая грудка напомнили Миле про пенный напиток, так кот и получил свою кличку, на которую вечно откликался не только он, но и деревенские, когда те проходили мимо дома Румпеля и слышали: «Пиво, Пиво, Пиво, кушать!»       В отличие от мамы-крысоловки, которая если не выпрашивала еду, никогда не ластилась, её сын был совершенно домашним котом и предпочитал мурлыкать на коленях или на печке, а не ловить грызунов. Весна взяла своё, и он убежал по кошкам и до сих пор не возвращался, а потому сейчас его, до любовных приключений пушистую и шелковистую шерсть украшали колтуны, пятна от сажи и пара репейников.       Румпель, представив свои поцарапанные руки и дикий мяв кота при попытке того вымыть, вздрогнул и, продолжая гладить, очистил ему шерсть с помощью магии, подсветив ту на миг всеми цветами радуги. Пиво был настолько голоден, что вместо того, чтобы убежать, вновь сунул круглую голову в бадью за новой рыбой.       — Уже хватит! — хмыкнул Румпель, как можно ярче представил кожаное кресло в доме Пенди и с помощью магии перенёс туда пушистое животное.       — Хоть на этом-то спасибо, — проворчал Бей.       — Давай, давай, выдай что-то наподобие того, что кот мне дороже тебя.       Румпель не произнёс это вслух. Повисло неловкое молчание. После прибытия в гости к Пендрагону он ещё ни разу не говорил по-нормальному с сыном, хотя чувствовал до сих пор его обиду и, благодаря своему обонянию, — сильнейшую зависть. Бей тоже не желал говорить, вместо этого он пошёл на берег озера, чтобы найти приманку для рыбалки. Румпель не настаивал. Он понимал, что сыну лучше побыть одному, а потому, подробно запланировав с Пендрагоном возвращение в свою деревню, где их наверняка ждала засада, лёг спать. Сон продлился всего несколько часов. Проснувшись, Румпель отправился на крыльцо подышать свежим воздухом. И до этого момента смотрел на рыбачащего Бея, не желая говорить. Вот и сейчас заболоченные берега Отравленного озера, утыканные кувшинками, лилиями да стрелами камыша, казались намного интереснее, чем лицо собственного сына. Впрочем, именно он первым нарушил молчание:       — Ты так и будешь все проблемы магией решать? Может, и маму вернёшь?       Румпель вздрогнул, заслушавшись кваканьем лягушек да пением птиц. Вопросы были ожидаемы, и молчать не имело никакого смысла.       — Этого нельзя делать, сам знаешь. Магия опасна, и я сильно рискую каждый раз. А Мила… Это её выбор. Она в любом случае не вернётся, и ты забываешь, что она оставила тебя умирать. Та взятка для рекрутов…       — А может, она в меня просто верила и считала, что я справлюсь, выживу и вернусь героем? — с вызовом поинтересовался Бей.       Румпель с раздражением поджал губу: какой же его сын всё ещё наивный.       — Выживешь? — в тон Бею ответил он. — Без оружия? Или тебе Зосо мало? Там к тебе на помощь никто не придёт, не забывай об этом. Я помню, как ты сидел у печки и…       Бей отшатнулся, как от удара хлыста, а с лица исчезла краска. Его руки тряслись, так же, как у Румпеля совсем недавно.       Наверное, я переборщил.       Румпель хотел было сказать что-то ободряющее и погладить сына по плечу. Бей увернулся и, с трудом преодолев дрожь, произнёс:       — Я-я-я, не смей называть меня трусом! Сам та…       Уверенности в слишком высоком голосе сына не было ни капельки, только обида. Румпель глубоко вздохнул. Они уже сотни раз это обсуждали, и всё же сейчас в них обоих что-то поменялось, раз и навсегда.       — Ты в бесконечных и бесполезных драках это уже доказал, только непонятно кому, раз сам об этом знаешь, — вкрадчиво произнёс Румпель, с трудом сдерживая нарастающее раздражение. — Лично я в курсе, что ты не трус, и может, там на службе тебя бы к дисциплине приучили, но не в этот год, не в этот, пойми же наконец! Ты мне, — он ненадолго замолчал и чуть позже выпалил: — Малкольма напоминаешь, тот тоже вечно это кому-то доказывал.       Ему уже давно не давала покоя эта мысль. Бей и правда по характеру напоминал своего деда и среди преступников с его любовью к риску и насилию чувствовал бы себя как рыба в воде. Румпеля это пугало и заставляло против его воли крепко сжимать кулаки. Не хотелось потерять сына и чтобы все его усилия полетели псу под хвост. Он бы принял его любым, да только Бей бы выжил.       — Так он им и не был, — с гордостью произнёс Бей, вскинув голову. — Не сидел дома безвылазно, всегда был на волоске от смерти — это же круто. Его все уважали.       — Друзья-обрыганы, когда он им наливал, безусловно, да, уважали.       — А тебя все презирают.       — Презирают? Да ты знаешь, что с тобой сделал бы Малкольм за одну такую фразу? Ты бы ещё долго ходить не смог, а я, я защищаю тебя от всего, ты бы не выжил, пойми уже.       Иногда Румпель жалел, что Бей был единственным небитым ребёнком во всей деревне, если не во всем герцогстве. Да только опускаться до такого не желал. Слишком любил Бея и слишком не хотел становиться таким же, как Малкольм. Тем более даже сейчас понимал: Бей ещё юн. Он и сам в его возрасте здравомыслием не отличался. Его тогда почти ничего, кроме прибыли и голых девиц, не интересовало, и из-за этого Румпель постоянно попадал в такие истории, которые Бею даже не снились. И поделом — не дай бог, тот бы за ним повторять начал, но в любом случае — приключений ему хватало. Бей же в жизни не видел ничего, кроме ближайшего города, пары посёлков да своей деревни. Его сыну было попросту скучно.       — Выжил, а сейчас что мне делать? — протянул Бей и слегка пнул бадью. — Смотреть, как ты с магией развлекаешься? Я же так мечтал об этом. Так я и знал!       — Ну уж прости, что спас тебе жизнь, — Румпель едва сдерживал сарказм и раздражение. — Это проклятие, я бы никому его не пожелал, тебе особенно. Пойми наконец: это не просто весёлое приключение — это страшный крест, и когда-нибудь ты поймёшь, насколько тебе повезло, что уберёг тебя от него.       По скептичному выражению лица Бея стало понятно, что слова его ни капельки не убедили. Впрочем, Румпель не надеялся, что сын его поймёт, по крайней мере, сейчас, сразу, точно нет. Он втянул воздух. Его сын по-прежнему пах завистью, и эта вонь только усилилась, и Румпель понятия не имел, как заставить его сейчас воспринимать происходящее иначе. И каким бы бесполезным это чувство ни было, он хотел, чтобы Бей стал ему хоть чуть-чуть по-настоящему благодарен.       — Я знаю про откаты, прости, тебе наверное, действительно плохо сейчас, — произнёс Бей таким тоном, словно его заставляли заниматься нелюбимой работой по дому, которую он всегда делал в последний момент с видом великомученика. — Маму потерять, деньги, вся эта история с Зосо, прости, я веду себя, как полный идиот.       — Я бы всё отдал, чтобы избавиться от кинжала, быть на твоём месте, знать, что у меня всё впереди, — голос Румпеля упал до шёпота. — Не завидуй этой силе, не надо. Я, я больше всего на свете боюсь потерять из-за неё тебя. Ты же не хуже меня знаешь про последствия. Когда, когда всё наладится, ты сможешь, как и хотел, поехать с рыболовецким судном или торговать в дальних городах, только не сейчас, надо подождать, надо ещё немного подождать.       Румпель понятия не имел, что надо говорить в этом случае, и решил быть максимально честным. Бей потупился. Повисла тишина. Секунды казались минутами, а те — вечностью. Никто не желал проронить ни слова. Лишь Румпель видел, что глаза у сына на мокром месте, хоть он и делает вид, что злится.       — А когда наладится-то? — промямлил Бей обиженно и неожиданно для себя бросился Румпелю на шею. Он с радостью обнял его. — Я, это же действительно страшно, прости.       Румпель улыбался. Бей его понимает — это главное, и ценит, что немаловажно. Стало светло на душе. Будто Бей сам на миг стал тем самым звёздным крестьянином, что подарил ему надежду на то, что всё будет хорошо. Да только навряд ли герой из легенды мог кому-то действительно помочь. Он же всего лишь зажигал огоньки во тьме, и никакой реальной силы у него не было. Зато у него она есть. Он — Тёмный, с этим придётся как-то жить дальше. Он был в курсе всех откатов, о которых читал в книге. Из-за них он рисковал жизнью и безопасностью сына. Да только на территории герцогства вот-вот появятся огры, и войскам с ними не справиться. Да, Бея не заберут, но погибнут другие, если всё сейчас же не прекратить.       Если ему стать — нет, не пушечным мясом: такие солдаты всегда обречены, но они не знают, на что идут, — стать героем. Пойти на риск осознанно. Не из-за желания кому-то и что-то доказать или жажды приключений или недотраха, а потому что по-другому уже невозможно. Не только одному ему. Всем.       Румпель отпустил Бея.       — Иди в дом, я позже всё объясню, — приказал он. Было в что-то в его тоне, что заставило сына кивнуть и мгновенно подчиниться.       Сердце Румпеля бешено билось в груди. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и достал кинжал Тёмного. Дальше пришлось действовать по наитию. Румпель с силой полоснул себе по ладони. Лицо исказила боль, а на недавно оструганные доски пристани тёмным потоком хлынула кровь. Жертва принесена. Осталось собрать все необходимые эмоции. Вскоре он сосредоточился на цели — избавить этот мир от огров — и вскинул ладонь к небу. Вся его ненависть к захватчикам и свинье-герцогу, что сдал земли без боя, смешалась с его любовью к Бею и нестерпимым желанием изменить хоть что-то, превратилась в пламя, что сорвалось с ладони и исчез в ночной дали. Мир перед глазами Румпеля покачнулся, на миг расцвёл красными и жёлтыми полосками, и погрузился во тьму. Румпель потерял сознание…