Привычный порядок вещей

      — Может, хватит уже красоваться? — проворчал Румпель. — Я вроде не Мюрочка и не какая-нибудь деревенская Мэрри, чтобы на тебя пялиться!       Они уже час плыли на лодке по Отравленному озеру. По древней легенде, которую Румпель слышал в детстве от Урд, рыба в озере была отравлена, и любой человек знатного происхождения мгновенно умирал, стоило ему отведать улов. Но на самом деле это был сговор жителей двух деревень рядом с озером с поварами из замка, таверн, рыбаками и торговцами на рынке. Они добавляли яд в рыбу для знати. Заговорщики действовали настолько слажено, что об их действиях никто не догадывался. Тогдашний герцог, потерявший из-за яда почти всю семью и большую часть вассалов, думал, что это проклятие, насланное по приказу его старшего брата, и нанимал колдунов, чтобы его снять. Те быстро поняли, что это сговор, но встали на защиту бедняков. Они сказали герцогу, что единственный способ снять проклятие — это разрешить деревенским спокойно рыбачить, путешествовать по озеру, не платя налог. Тот нехотя согласился. Со временем Отравленное озеро стало символом борьбы за свободу.       Румпель видел в этом некое мистическое совпадение. Сегодня им с Пендей придётся освободить деревню от оставшейся охраны герцога и сборщиков налогов. Большинство вместе со слугами других знатных людей и вельмож погибла в недавнем пожаре в замке. Часть из них дежурила в деревне и видела, как Румпель летел в огненном шаре. Они могли послать весть о смерти герцога. Если уже не послали. Конечно, часть этих уродов погибла от волшебных рубинов — один в спешке был оставлен Румпелем посреди комнаты и три других лежали в шкафах в качестве защиты от воров. Но кто-то из охраны герцога и сборщиков налогов мог выжить, и их следовало бы добить.       Каждый житель деревни ненавидел этих подонков, творящих беспредел, но открыто выступать против них никто не решался. Оружия у крестьян не было, да и несмотря на угрозу нападения огров, никто им не владел так хорошо, как тренированные рыцари. Впрочем, возможно, ни с кем драться не придётся. Самогоном и стихами про «упругие бёдра, достойные Фрейи» о Мюриэль Пендрагон занимался в свободное время. Его давний приятель служил писарем и вносил в длиннющий пергамент налоги, собранные с ближайших деревень и сёл, потому Румпель платил значительно меньше, и никто не обращал внимание на незаконную торговлю и продажу алкоголя.       Как бы Румпель не ненавидел этих мудаков, страх свалиться во тьму и в бреду убить Бея пересиливал всё остальное, а без магии ему не справиться. Конечно, в книге написано, что подобное если и произойдёт, то далеко не скоро. Но вчера Румпель изгнал огров, а это потребовало титанических усилий, а за них придётся вновь расплачиваться. Он и так проснулся с такой головной болью, какой не было никогда, и с желанием разнести пристань в щепки. Впрочем, он вовремя вспомнил про Бея и про то, что им предстоит плыть на лодке, и остановился. Ведь путь через Отравленное озеро был самым быстрым к его деревне. Ещё Румпель не знал, сумел ли он самом деле изгнать огров или нет, но не попробовать не позволяло чувство долга и любовь к сыну.       Несмотря на огромные фиолетово-серые тучи, едва уловимый ветер дул в противоположную сторону, и гладь озера была девственно чиста, а потому волновали её только мерные удары весёл. Грёб Пендрагон. Каждое движение он совершал мощно и размеренно, при этом не забывая собою любоваться.       По наследству Пендрагону досталась не только титул и право занимать должность писаря герцогства, а ещё двухметровый рост и широкие плечи. Отец приучил его отжиматься и научил правильно поднимать тяжести. Так Пендрагон быстро накачался и обожал, когда женщины смотрят на его мускулы, но никогда не изменял Мюриэль, что лишь закрепило за ним прозвище Пиндорас среди деревенских. Вот и сейчас он так двигал плечами, чтобы каждый мускул было прекрасно видно, и это Румпелю порядком надоело. Да и чего греха таить, он немного ему завидовал: ни крепкого телосложения, ни двухметрового роста ему не досталось. Менять что-либо с помощью магии он не собирался — не хотел выслушивать за спиной дурацкие шуточки про увеличение члена, которые такая перемена непременно бы вызвала.       — Ой, да завидуй молча, бело…златоручка! — отмахнулся Пендрагон. — И какого лешего мы на лодке плывём, если ты перенести нас в деревню сразу можешь? Я, конечно, помню про огров и откаты, но нам, на секундочку, ещё назад возвращаться надо. Быстро мы обратно не доплывём.       — Главное, чтобы как с замком не получилось, — пробормотал Румпель.       — Ага, а то пожжёшь всю деревню, а там две свадьбы праздновать собирались, это же какие убытки. Да и людей жалко.       — Иди-ка ты знаешь куда…       Румпель поморщился. У него были непростые отношения с деревенскими, но смерти он никому не желал, разве что мучений, но расплатиться за оскорбления те ещё успеют. Лишь бы это были действительно они, а не Бей. Больше всего на свете он боялся, что потерял его навсегда. Слишком уж тот был привязан к Миле, которая вместо любви вызывала в Румпеле лишь презрение и ненависть.       Он стоит в заблёванном переулке какого-то города. За бочкой что-то шевелится — видать, крыса. Пахнет гнилью и помоями. И отчаяньем, пленительно терпким, уже который год — единственным источником наслаждения. Не от брусчатки, нет. От пирата с чуть заострёнными ушами, что катается по земле от боли и убаюкивает кровоточащий обрубок, что ещё недавно был его рукой. От женщины, что закрывала собой бочку и горячо повторяет, как заведённая:       — Трус, ты не посмеешь, трус! Чер-вяк!       Последнее слово Мила произнесла по слогам. Последнее в её жизни.       Будоражащий ни с чем несравнимый аромат манил. Румпель шёл на него. Быстрое движение рукой — и в его ладони чуть тёплое сердце, трепещущее от едва уловимого запаха неявной надежды. На пощаду. Во имя всего хорошего, что между ними было. Он слишком хорошо знал этот похожий на лаванду запах. Слишком хорошо. Смешно.       Румпель сжал ладонь. Радужная пыль посыпалась вниз.       Мила после всего, что с ним сделала, не имела право на это чувство. Не смела его испытывать. Сейчас, по отношению к нему.       Его когда-то любимая и единственная осела на брусчатку и навсегда потеряла возможность дышать. Сердце Румпеля бешено колотилось.       Щелчок пальцев. Синяя пелена, сквозь которую Румпель видел всё происходящее, спала. Он по-прежнему сидел в лодке. Пендрагон, бросив вёсла одной рукой щёлкал пальцами перед его лицом, а другой размахивал перед носом флягой, из которой ощутимо несло самогоном.       — Я-я-я, я никогда не желал ей смерти. Мила, — промямлил Румпель. Он выхватил из рук Пенди флягу и сделал пару быстрых глотков. Алкоголь обжёг горло, но в себя прийти не помог, не помог забыться. Впрочем, это неважно, совсем не важно.       Мила жива.       Ему полегчало. Сейчас он по-прежнему любил её, иначе не сопереживал бы ни капельки.       — Что случилось? Огры, а может, сами йотуны пришли?       — Синие великаны, Пендечка, пришли к тебе в прошлом году. Ты на спор так перепил, что решил, будто мельница — один из них, и пошёл голым, схватившись за член, и кричал: "Йотуны, я уничтожу вас своим молотом".       Пендрагон стал одного цвета со своей рыжей шевелюрой и ехидное выражение мгновенно исчезло с его лица.       — Сейчас не до шуток, я увидел, как убиваю Милу. В книге Тёмных написано, что иногда могут появляться пророческие видения. Я боюсь, это одно из них.       — Перестань, Мила до новой встречи с тобой может банально не дожить. И с чего ты взял, что это действительно пророчество? Может, ты всего лишь увидел собственный страх. И не притворяйся, что причинить вред только Бею боишься. Какой бы Мила сукой ни была, ты её всё-таки любил.       — С Беем страшно другое, что он не простит меня.       Перндрагон на это заявление небрежно произнёс:       — Знаешь, я не понимаю твоего беспокойства.       — Ну-ну, — хмыкнул Румпель. — Не пройдёт и девять месяцев, как поймёшь.       — У тебя есть Зелье Раскрывающее Страх. Опоил бы им Бея. Он бы о своих страхах забыл постепенно.       Злость вмиг переполнила Румпеля до краев. Как же хотелось опрокинуть друга в воду, чтобы тот хоть иногда думал, что несёт! Тут течение резко усилилось, и лодку ощутимо занесло. Пендрагон несколькими мощными движениями вёсел смог её выровнять.       Только этого не хватало.       Румпель быстро опомнился, глубоко вдохнул, и уже более миролюбивым и уравновешенным и всё же раздражённым тоном произнёс:       — Я тебя самого им опою и посмотрю, как ты от него на полу корчиться будешь и блевать чёрной слизью через каждую минуту. Опять же из Бея травник никакой, но названия зелий и для чего они предназначаются прекрасно знает. Да и готовить их смог бы, будь более усидчивым. Но в любом случае я никогда не буду опаивать своего ребёнка.       Пендрагон сглотнул и торопливо заговорил:       — Да уж глупость сморозил. Только лодку не раскачивай так!       — Прости, ты уж точно не виноват в моих проблемах с сыном, — раздосадовано произнёс Румпель.       — Да и если твой сын поймёт, чем ты его опаиваешь, то точно не простит, — добавил Пендрагон примирительным тоном.       Румпель рассеянно кивнул. Ещё его волновало другое.       Неужели я едва не опрокинул лодку? Быть того не может. Отравленное озеро всегда же было неспокойным. И утопленников тут полно.       Он с трудом успокоился, но неприятный осадок остался. Остаток пути до деревенской пристани Румпель молчал, да и Пендрагон ничем не нарушал тишину, кроме мерных ударов вёсел по воде.

***

      Вскоре они приплыли к берегу. Пендрагон решил остановиться не на пристани, а чуть подальше — в заводи на мелководье. Там под сенью ольхи и орешника, чьи корни наполовину ушли под воду, а сухие коряги торчали над обрывом раскидистыми лапами, их никто бы не увидел.       — А помнишь, как мы тут рыбачили? — спросил Пендрагон, привязывая лодку к коряге.       — Угу, особенно как ты визжал, когда к тебе ужик подплыл, — усмехнулся Румпель и перелез через бортик, наступив на правую, покалеченную ногу. Никакой боли он не почувствовал. Это придало ему уверенности.       — Да ну тебя, там гадюка была! — возмутился Пендя, краснея.       — Тихо ты! — оборвал его Румпель, услышав топот лошади.       Пендя замолчал и дёрнулся в сторону кустов, но Румпель остановил его, положив руку на плечо. Бояться было нечего: на их стороне магия.       Топот становился всё громче. Не прошло и минуты, как у тропинки, ведущей с пригорка к заводи, появились Ульфрид и Родерик — двое стражников замка. Оба выглядели так, словно весь день без просыху пили, впрочем, судя по запаху перегара, не «словно». Ульфрид, толстый и рыжебородый, ехал на лошади и что-то вполголоса рассказывал своему оруженосцу, чернявому и высокому Родерику. Тот лишь мерзко хихикал в ответ.       — Смотри, Румпельшм, — загоготал было тот, но остановился на полуслове, увидев золотую кожу Румпеля. И всё же ухмылка не сошла с его лица. Он достал арбалет и направил его на Тёмного со словами: — Сейчас повеселимся.       Румпель действовал по наитию. Доля минуты — и он уже стоит в фиолетовом дыму на пригорке рядом с Родериком и щелчком пальца превращает того в улитку. Лошадь Ульриха встаёт на дыбы и скидывает наездника и скачет куда-то в сторону деревни. Тот летит вниз, шлем слетает с головы. Ульрих не шевелится.       В адрес Румпеля летит отборная брань, но ощущение бурлящей в нём силы не даёт ему потерять самообладание. Более того, он наслаждается ужасом своего противника. Наконец-то, наконец-то этот ублюдок ответит за всё.       Ульрих попытался достать меч, но Румпель был начеку и вовремя заметил этот жест. Щелчок пальцев — и тот застывает на месте. Сердце бешено бьётся в груди, он делает пару глубоких вздохов, чтобы успокоиться.       — Румпель, ты часом не охренел? — поинтересовался Пендрагон, поднимаясь вверх по пригорку. — "Надо беречь магию, надо беречь магию". А сам устроил тут представление.       — Я, — осёкся Румпель.       Пендрагон был прав: не стоило тратить силы попусту. Впрочем, уже нет смысла сожалеть: что сделано, то сделано. Пугало другое — он не задумывался о том, что делает: мгновенно стал использовать магию и наслаждался своей властью над… нет, ни Ульрих, ни Родерик особой жалости не заслуживали, и невиновными их назвать нельзя. Оба при любом удобном случае участвовали в грабежах, а Родерик лично сжёг амбар неподалёку от дома Румпеля. И если бы не проливной дождь, то его семья лишилась бы крыши над головой.       Но он мог ещё глубже погрузиться во тьму. Погибнут невинные…       Неожиданно на ум пришли слова Верданди: "Хватит боятся, ты сильнее, чем думаешь! Ты со всем справишься, я верю в тебя".       Она всегда так говорила, когда Румпель от волнения делал ошибки в прядении. Эти простые слова помогали ему отбросить сомнения и приступить к работе. Не важно, что Верданди беспокоилась не о нём, а только о пряже. Не важно. Только эти слова помогали ему жить и верить, что всё изменится. Что ж, пусть сейчас помогут двигаться дальше и не свалиться во тьму.. Не важно. Только они помогали ему жить и верить, что всё изменится. Что ж, пусть сейчас помогут двигаться дальше и не свалиться во тьму.       Я смогу сдержаться, когда дело будет касаться моих близких людей. Обязательно смогу.       Треск панциря улитки отвлёк его от бесполезных рассуждений. Похоже, Пендрагон наступил на Родерика. Так ему и надо.       Румпель ударил левым указательным пальцем о запястье правой руки и, глядя на Ульриха, чётко произнёс:       — Говори!       С пальца слетела голубая искра, ударила Ульриху в грудь. Тот открыл глаза. Пендрагон поднял большую толстую палку, упёр её кончик в шею стражнику, чтобы перекрыть дыхание, и ногу поставил на живот.       — Ещё раз так моего друга назовёшь, кишки вырву, — предупредил Пендрагон, закатывая рукава на рубашке. Румпель, недобро улыбаясь, кивнул.       — Кто сейчас управляет деревней? — вкрадчиво спросил Румпель. — Отвечай.       — Клаус! — огрызнулся Ульрих и закашлялся. Он поднял руку, потянул её к палке, но Румпель заметил это и наступил ему на ладонь.       — Где остальные солдаты? — продолжил Румпель.       — Убери палку, мудила! Я не могу дышать! — прохрипел Ульрих.       — Ногу только не убирай, — сказал Румпель. Пендрагон повиновался.       Ульрих сделал глубокий вздох и плюнул в Пендрагона.       — А этого я вам, суки, не скажу! — усмехнулся он. — Придут войска короля с Тьюделем и выпотрошат вас. И будете вы визжать громче Глории, когда я её на глазах у герцога трах…       — Сука! — яростно прошипел Румпель. Удар ногой по роже. Хруст. Голова Ульриха свёрнута. Изо рта капает смешанная с кровью слюна.       — Круто! — послышался знакомый женский голос из-за раскидистого дуба неподалёку.       Румпель непонимающе смотрел в открытые глаза Ульриха.       Неужели это я?       Сердце бешено колотилось в груди. Капля пота стекала со лба. Нет, он не испытывал жалости к подонку, что смел насиловать Глорию. Ни капельки. Пугало то, что он сделал это совершенно не задумываясь. Как и тогда в сгоревшем замке.       Румпель качнул головой, отгоняя невесёлые мысли. До магического психоза далеко, но избежать его будет сложно. Если возможно вообще. Зато Глория отомщена, и не один раз. Это радовало.       — Клара? — изумился Пендрагон. — Ты-то что тут делаешь?       Из-за куста вышла кудрявая черноволосая и зеленоглазая девушка с корзиной белья в руках. Её лицо покрывали веснушки. У неё был крупный нос и большие губы. Из-за этого она казалась старше, чем есть. Она была дочерью старшей сестры Мюрриэль Аннеты. Её отец Элвин владел таверной, где Пендрагон хранил и продавал алкоголь. Впрочем, он, как и Клара, большую часть времени проводил на охоте, а заправляла всем Аннет. Румпель её терпеть не мог, но к Кларе относился нейтрально. К тому же она нравилась Бею.       — Ты не поверишь, дядя Пенда, иду стирать! — усмехнулась она. — А тут вы этих уродов бьёте. Круто! — Клара повернулась к Румпелю, её лицо сияло от восторга. — Деревня вся на ушах. Вас чествовать будут как героя. Вы же герцога сожгли, жаль, до короля не долетели.       — А как же остальные солдаты? — обеспокоенно спросил Румпель.       В другой день его бы обрадовало то, что его считают героем, но сейчас доставило бы лишних хлопот. Он бы оказался на виду, и это мешало бы спокойно подумать, собраться с мыслями.       Клара заулыбалась ещё сильнее и продолжила с гордостью в голосе рассказывать:       — О! Большую часть наши перебили. Кого кипятком насмерть ошпарили. Кого вилами закололи. Я лично двоих из лука застрелила. А отец — пятерых. Мы как раз на охоту собирались, а тут такое началось! Ух! Впервые видела таких разъярённых женщин, мужиков-то в деревне мало. А бабы-то, ух!       — Большую — это сколько? — спросил Пендрагон, часто моргая.       Румпель не мог вымолвить ни слова и ошалело смотрел на Клару. Всё казалось каким-то сном, правда, приятным. Он и не ожидал, что деревенские смогут за себя постоять. Но это очень подбодрило, тем более ему же меньше грязной работы.       Повисла пауза, Клара поставила бадью и насупила лоб, пытаясь то ли что-то вспомнить, то ли прикинуть в уме.       — Человек пятнадцать, наверное, — протянула она. — Ещё часть с Клаусом в заброшенном доме засели, но их там мало.       — Который у голдрашей стоит? — уточнил Румпель. — Отлично.       — Ага, у диких яблонь. А вы что хо... — торопливо заговорила Клара. Её загорелись энтузиазмом.       Румпель почувствовал запах пионов. Всё перед глазами заволокло фиолетовой дымкой. Он увидел себя, Пендрагона и Клару, подкрадывающихся к заброшенному дому. Дым рассеялся. Запах пропал. Румпель сработал мгновенно. Щелчок пальцами. С них срывается синяя искра и летит за шиворот к Кларе. Та часто хлопает ресницами и поднимает бадью со словами:       — Пойду-как я стирать!       И уходит к озеру. Плеск воды. Румпель оборачивается — Клара опускает бельё в воду.       Глубокий вздох. Румпель машет рукой Пендрагону, чтобы тот следовал за ним, и быстрым шагом идёт к дубу. За старым раскидистым деревом была тропа, ведущая в деревню.       — И зачем ты это сделал? — спросил Пендрагон, когда они отошли на достаточно большое расстояние от озера.       — Серьёзно? — переспросил Румпель со злостью. — Клаус — редкостный мудак. Клара могла бы погибнуть, если бы с нами увязалась. Хватит с меня смерти Глории.       — Ну, как знаешь, — хмыкнул Пендрагон.       Отчасти его друг был прав, но Румпель решил ему этого не говорить. Он действовал по наитию и в этом случае не сомневался в своей правоте. Ему не хотелось, чтобы погиб ещё кто-то невиновный. Но больше сейчас его беспокоил Клаус.       Сборщики налогов и охрана были редкостным сбродом, но подчинялись лорду Генриху Клаусу, что возглавлял их отряд. Именно он приносил все нужные сведения для переписи Пендрагону. С ним можно было договориться, но Румпель не желал иметь дело с этим уродом, потому что ненавидел его. Ведь Клаус никогда не наказывал сборщиков налогов за творимый ими беспредел и даже платил больше самым отъявленным негодяям.       Впрочем, раз уж деревенские справились, то и они смогут. Был ещё маленький шанс на мирное решение вопроса, но он скорее мизерный, чем маленький. А потому сомнения всё равно терзали душу Румпеля.