Париж - город любви

Соло дрожал как осиновый лист. Илья не мог взять в толк, к чему в американце взыграла эта бравада. Конец был слишком очевиден, чтобы они могли что-то противопоставить судьбе. Другой смерти для секретных агентов не существовало. Сознание путалось, меркло, как лампы под потолком. Курякин не чувствовал своей левой руки, наваливаясь здоровым плечом на коллегу. Они плелись по коридору. Скорее всего, Наполеон даже не знал, где тут выход, – Илья сам этого не помнил. Как и не помнил о том, что должен был ненавидеть американца. Его правая рука пока еще не потеряла чувствительность, и пальцы судорожно сжимали плечо под мокрой рубашкой. И чем слабее становились мышцы, тем отчаяннее он цеплялся. Курякин не мог этого объяснить – почему шел рядом и позволял себя вести вперед человеку, который его предал. «Ладно, я не против, если это будешь ты…» Наполеон уже говорил ему это. Наверное, сейчас Илья повторил бы его слова. Холодно. Курякин свесил голову, глядя на свои ботинки. Даже на брюках появились кровавые разводы. Он уже не слышал, когда дверь в зал распахнулась и десятки прицелов навели точку на их груди. Должно быть, на этом месте маятник его жизни остановился. Пальцы выпустили плечо. - Не стрелять, это мои люди! Не стрелять! Агенты, вы в порядке? - Мальчики! Господи!! Илья! - Врач… ему н-нужен врач… Его окружала пустота. Невероятно долго в ней ничего не происходило – а потом безмолвие нарушил писк. Такой звук издает кардиомонитор, когда сердце человека ускоряет биение. Илье недоставало сил разлепить глаза, чтобы осмотреться. Он медленно осознавал себя в пространстве, выпутываясь из клубов обморочной дымки. Следом за писком послышался шорох. А затем окружающий мир протянул к нему свою руку, чтобы вновь раскачать маятник. К его щеке прижалось живое тепло – чьи-то пальцы. - Илья? Дверные петли скрипнули, впуская ветер. Тепло исчезло. Илья слабо приподнял ресницы и обнаружил себя в больничной палате. Он не ожидал быть снова живым – рядом со своими друзьями. - Как ты себя чувствуешь? – Габи села на его койку и схватила за руку. – Нас не пускали к тебе. Они сделали операцию, переливание крови… Ты двое суток не приходил в сознание. Не вздумай больше никогда, слышишь, никогда уходить один! Девушка посмотрела на него, ожидая какой-то реакции. Он не знал, что сказать, и не был уверен, что ему это удастся. Прошло двое суток?.. - Пожалей его. Слишком много информации. Наш друг в обычном состоянии не отличается сообразительностью, а тут он очухался пару минут назад. Соло скрестил руки на груди, насмешливо поглядывая на них из-за капельницы. На нем был свежий костюм, а запястья были перебинтованы. На щеке осталась ссадина, и от ее вида у Курякина заболели костяшки пальцев. Постепенно картина восстановилась в его голове – он вспомнил о предательстве. И о полутемном помещении, по которому они вместе шли. - Я... в норме. Как ты нашла нас?.. Прозвучало неразборчиво, но Габи засияла и, кажется, готова была расплакаться. - Я подсунула тебе маячок. Ты сам меня этому научил, балда, - произнесла она с нежностью и сжала его пальцы. – Пообещай мне никогда так не поступать. Серьезно. Илья дернул уголком рта и слабо кивнул. Девушка выдохнула, после чего отпросилась сходить за Уэйверли и, потирая глаза, вышла из палаты. Курякину стало стыдно за то, что он заставил ее волноваться. Дверь закрылась, и они остались вдвоем. Илья оценивал живописность больничного потолка, а Наполеон наслаждался утонченным минимализмом белых стен. Пожалуй, они могли бы провести так весь день, но им нужно было что-то сказать друг другу. К этому моменту сознание Курякина окончательно прояснилось. - Рад, что ты выжил, большевик. - Почему ты еще здесь? Они заговорили одновременно. - Не хочешь меня видеть? - Я живучий. Разговор у них явно не клеился. Курякин шумно втянул воздух и уставился на Соло. Наполеон повел плечом, отрицая свою вину в происходящем. Он присел на стул возле кровати. Илья попробовал приподняться, но у него не получилось – он только стукнулся головой об изголовье и вызвал у напарника усмешку. - Уэйверли дал «А.Н.К.Л.» отпуск. Можешь не суетиться и поправлять здоровье в свое удовольствие. Последняя фраза сквозила таким липовым оптимизмом, что Курякин поморщился. «Ты не ответил на мой вопрос», - молча напомнил он американцу. Тот ненадолго замялся. Они выходили в общении на тонкий лед. - Я хотел дождаться, когда ты очнешься, – наконец Соло вздохнул и потянулся, стараясь казаться равнодушным. Его выдавала только быстро колотящаяся жилка на шее. – Думаю, если я признаюсь, меня отправят в тюрьму. Я посчитал, что лучше будет нам перед этим попрощаться. Курякин прикрыл глаза, считая до трех. Костяшки пальцев опять заныли, потому что он с силой смял в руке край одеяла. Отрешенный от посторонних чувств, он легко принимал решения. Несколько суток назад он знал, что поступает правильно, и не сомневался – Соло не давал ему повода. А сейчас Илья ощущал под ладонью фантомное тепло его плеча. В прошлый раз ему не удалось прикончить Наполеона. Пальцы отказались давить на курок. Теперь напарник сидел живым у его постели и собирался сдаться ЦРУ, потому что он не оставил ему выбора. Илья будто снова держал у его подбородка пистолет – только воображаемый. - Кстати, ты тоже не ответил, - вырвал его американец из переплетения заумных метафор. - Это глупый вопрос, - но Наполеон несогласно промычал, отчего Илья открыл глаза и нахмурился. – Если хочешь понять, ненавижу я тебя или нет, то наклонись, и я тебе вмажу, чтобы лучше дошло. Брови Соло изумленно поднялись вверх… а потом он улыбнулся: - Побереги руку, у тебя осталась всего одна без гипса. Илья глухо фыркнул. Вернувшееся молчание можно было резать на части, как пудинг. Почему-то им было непросто найти слова, чтобы подвести итог. Пока Курякин пытался хоть немного разобраться в себе, Наполеон прокашлялся. - Думаю, нам не стоит тянуть, Габи скоро вернется. С тобой было приятно иметь дело, большевик. Не всегда так приятно, как хотелось бы, но на уровне. Это был финал их сотрудничества. Соло протянул ему руку. Илья остался неподвижен, прожигая ладонь взглядом. Ему не хотелось прощаться. Он злился на себя за то, что готов был в очередной раз пойти против правил. Фактически, совершить государственное преступление – все из-за чертового американца. У русского не получалось облечь свои мысли в нечто цензурное - но это было неважно. Илья отпихнул «жест вежливости» и схватил Наполеона за локоть, отчего тот почти рухнул на него со стула. Дверь открылась, к ним зашли напарница с боссом. «Не делай этого», - русский свел брови. Он не был уверен, понял ли его Наполеон. Американец завис, часто моргая, будто попал в самую неловкую ситуацию в своей жизни. Кажется, он был способен сейчас сделать нечто противоестественное. Например, обнять его. Или покраснеть. Или заплакать. Или сделать все это сразу, чтобы сломать систему Курякина и убить его наиболее изощренным способом при двух свидетелях средь бела дня. - Как вы тут, агенты? – бодро поинтересовался Уэйверли. – Вижу, общаетесь. Они еще удерживали друг друга взглядами, а потом Наполеон вырвал руку. Он вернул себе невозмутимость, хотя в этот раз его нейтральной улыбке не хватало фальши. Она казалась слишком искренней. Никто ничего не понял. Уэйверли стал что-то вещать о работе его людей и поиске поставщиков Бонне, а Илья ждал, когда у него появится возможность попросить сделать ему лоботомию. Его стоило осмотреть или отправить на какие-нибудь анализы: он только что совершил глупость и был удивительно этим доволен. Хотя он еще припомнит это Соло. Его выписали через неделю. Коллеги периодически навещали его в больнице. Габи заходила каждый день, Наполеон – по настроению, но всегда вместе с напарницей, из чего Курякин заключил, что американцу было неловко оставаться с ним наедине. Не сказать, что это занимало или настораживало Илью – он же не пидр какой-нибудь – но ему не нравилась такая отстраненность. Как говорят: «Pomatrosil i brosil». Русский чувствовал себя примерно так же. В день выписки, сидя в холле, Илья сверлил взглядом спину напарника, который нес его пакеты к выходу. Габи получала от врачей последние инструкции по перевязке огнестрельных ранений. Уэйверли еще вчера улетел обратно в Англию, пожелав им с пользой провести парижские каникулы. Все было как раньше. И абсолютно не так. Попрощавшись с врачами, они с Теллер вышли на улицу, где их ждали Соло и такси. «Прошу», - американец галантно распахнул перед девушкой дверцу и помог ей сесть, после чего забрался на переднее сидение к водителю. Все было как обычно, но отчего-то Курякин застыл перед машиной. Он не понимал, что его смутило. А потом понял – Соло не открыл для него дверь. Илье захотелось удариться обо что-нибудь лбом. Без комментариев.