Тихо, детка, не надо плакать, Я осушу твои слезы, выполню все сокровенные желания Давай попробуем еще раз, На сей раз осторожнее, Хотя нарушенные обещания пока и не спешат забыться. Я сдамся тебе весь без остатка, сердца так легко разбиваются — Я знаю, поверь мне, о, я пытался… Но теперь я могу тебя обнять, утешить тебя поцелуем, Сегодня я приду и буду любить тебя. И я люблю, люблю, люблю. Любовь порой приносит боль, и это неспроста. Ты любишь, любишь, любишь. И хоть ты и сгорела, но все же вернулась. Из песни «I Love, You Love» (Я люблю, ты любишь) Джона Ледженда**
Я не могла отвести от Пита глаз, грудь трепетала от терзавшего меня желания и переживаний. Мне не было дела до того, что я стою, обхватив его, на железнодорожной платформе Дистрикта Двенадцать, в самом многолюдном месте из всех здесь возможных. Очевидно, Питу тоже это было до лампочки, он сжимал меня в ответ так же отчаянно, и отпустили мы друг друга с огромной неохотой. Повернувшись к Хеймитчу, я смогла наконец поприветствовать его как подобает. — Привет, солнышко, — пророкотал он. — Хеймитч, — я задыхалась, обуреваемая такой пропастью эмоций, что просто терялась — какой из них поддаться в первую очередь. Наконец, я просто обвила его руками за шею и прошептала. — Спасибо тебе! Хеймитч явно был обескуражен столько несвойственным для меня поведением и неловко обнял меня в ответ. — Ну-ну, — пробормотал он и потрепал меня по спине, словно малышку, которая нуждается в том, чтобы ее утешили — возможно, именно ею я и была. Носильщик притащил багаж, и мы разделили его на троих. Молча мы пошагали в Деревню Победителей. Пит не сказал мне ни слова, но руки моей так и не выпустил. Многие и тех, кто повстречался нам на улице завидев его, принимались приветственно махать или даже останавливались, чтобы поздравлять с возвращением домой. Пит приязненно отвечал всем, но напряжение в его руке выдавало его горячее желание поскорее с этим всем покончить. Примечательно, что в Дистрикте почти никто не знал истинную причину его отсутствия: уж Эффи постаралась навести тень на плетень и убедить всех, что он отправился в Капитолий по делам. Так что этим встречным-поперечным было невдомек, что же творится у меня в душе теперь, когда он вернулся, и отчего я так кривлюсь всякий раз, когда кто-нибудь нас останавливает, чтобы поболтать. Когда мы наконец дошли до Деревни Победителей, Хеймитч махнул нам и потопал в сторону своего дома, но я его окликнула: — Ты не останешься? Я приготовила нам троим поесть. Хеймитч оглянулся, его взъерошенные волосы топорщились на ветру. Он ухмыльнулся самым краешком губ, и казалось, уже готов был отпустить какую-нибудь колкость, но передумал, лишь покачал головой, и лицо его вдруг смягчилось. — Нет уж, пойду-ка я посплю. Облегчение, которое я испытала, должно быть недвусмысленно читалось по моему лицу, и мне стало ужасно стыдно. — Постой! — крикнула я, когда побежала вверх по лестнице и открыла дверь. Бросившись к плите, я как попало переложила свое фирменное мясное рагу и большую плошку, отрезала полбуханки и поспешила обратно. Хеймитч с Питом тихо переговаривались, когда я вернулась, чтобы отдать ему что собиралась. — Наверняка капитолийская еда тебе уже поперек горла, — сказала я и засмущалась. Не могла же я позволить ему уйти просто так, с пустыми руками, после того как он-таки привез Пита домой. В горле снова встал комок от накативших чувств, и я испугалась, что снова разревусь. Хватит уж на сегодня слез. — Спасибо, — сказал Хеймитч, искренне улыбнувшись, и повернулся, чтобы пройти последние несколько метров до своего дома. Мой прогноз оказался верен — я почувствовала, что рыдания накатывают на меня в то самое мгновение, когда поставила вещи Пита за порогом. И мне пришлось вести нешуточную внутреннюю борьбу, чтобы снова взять себя в руки. Дом больше не был пуст, его наполнило присутствие одного единственного, но самого важного человека. Я чувствовала это, даже стоя к нему спиной. Стоило ему закрыть за собой дверь, и я застыла на месте, раздираемая между радостью и волнением. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я решилась поднять на него глаза. На нем были те же рубашка и штаны, в которых он уехал, он исхудал, но выглядел здоровым. Во взгляде уже не читалось прежнего безумного смятения. Ясные голубые глаза пристально меня изучали, но смогли выдержать моего ответного прямого взгляда. Напряжение в его теле, от которого он уже дрожал, было совсем иной природы, чем та внутренняя буря, которая трепала его три месяца назад. Я мысленно рассматривала варианты своих действий: Обнять его? Поцеловать? Пожать ему руку? Едва ли это могло считаться проблемой после того, как мы чуть не проглотили друг в друга прямо на перроне. Однако здесь, наедине, в нашем с ним укромном уголке мы терялись, не зная как себя друг с другом вести. — Ты голоден? — тихо спросила я, боясь нарушить хрупкий баланс, который не давал нам обоим разлететься на миллион мельчайших осколков. — Китнисс… — произнес он с мольбой, оставив без внимания мой вопрос, и я знала, что он пытается найти способ преодолеть разрыв во времени и пространстве, который разделял нас. Мы были не совсем теми людьми, которые сосуществовали здесь несколько месяцев назад. И оба были начеку, ломая голову, кого именно мы нынче обнаружим на месте потерянных потерянных и исковерканных душ. Он тоже стоял передо мной как вкопанный, по его телу снова пробежала дрожь, и мне было ясно, что он напуган. И что он не посмеет приблизиться, пока я сама не сделаю первый шаг. С трудом сдержав нервный смех — так все это было нелепо — я уверенно взяла его за руку. — Для начала мы все-таки поедим, — безапелляционно заявила я и повела его прямиком на кухню.***
Еда не была какой-то там особенной. Я приготовила тушеное мясо, просто потому, что знала — Пит его любит. Разве не питался он все свое детство мясным рагу, которое готовил его отец? К тому же, это было мое коронное блюдо, одно из немногих. Это Пит был у нас настоящий виртуоз кулинарного дела, а наша кухня без него была уже не тем волшебным местом, как раньше. — Как я соскучился по твоим тушенным белкам. В Капитолии их днем с огнем не сыщешь, это ведь не такое гламурное блюдо, чтобы подавать его в ресторанах, — говоря это, Пит не переставал работать челюстями. Потом принялся распинаться обо всех местах, где побывал в Капитолии, обо всем, что ему там довелось увидеть. Музеи. Памятники. Широкие аллеи парков и массивные, стремящиеся к небу здания. Его голос нервно подрагивал, я же пыталась различить за его словами то, о чем он умалчивал. Так это и продолжалось какое-то время: он говорил со мной лишь на самые нейтральные темы, типа купе в поезде и заново вымощенных дорог в Капитолии. И все это мы с ним ним обсуждали в наших долгих полуночных беседах по телефону, когда нас особенно сильно терзало разделявшее нас расстояние. Он тяжело глотал, как будто ворочал во рту камни, и дважды ронял ложку. О нас самих не было сказано ни слова: ни о том, какое это облегчение — снова находиться в одной комнате друг с другом, ни о том, как хорошо, что теперь можно попытаться и начать с того момента, где мы остановились, когда явления «другого» и галлюцинации встали между нами, ни о том, как мы до чертиков боимся, что это может повториться. Меня к тому же ужасно отвлекало его физическое присутствие по другую сторону стола. Я наблюдала за его рукой, неловко сжимавшей столовую ложку, и за тем, как жидкость переливается с ее металлической поверхности и пересекает границу его пухлых губ. Украдкой посматривала на вены, пульсировавшие под бледной кожей в тот миг, как он схватил салфетку и вытер губы. Его кадык подпрыгнул, когда он сглотнул, и я изучала взглядом изгиб его шеи, переходящей в широкие сильные плечи, и ямочку у основания горла. Когда наша трапеза подходила к концу, я уже вся гудела от глубоко укоренившейся вибрации во всем теле, и я, пытаясь это скрыть, уже ерзала на месте. Мне невыносимо хотелось двигаться или же растянуться и преодолеть этот барьер. Я даже несколько опешила и испугалась, когда Пит встал и принялся собирать тарелки. — Нет, — я резко вскочила, — Я сама. Отдыхай, — собрав две тарелки, чашки, ложки, я тут же бросилась их мыть. Он стоял всего лишь в паре метров, но меня все равно не покидало ощущение, что нас разделяет гигантская пропасть, до краев наполненная страхом. Ожесточенно скребя посуду, я ощущала, что меня так и подмывает срочно разобраться со всем этим — с собой и с ним. Напряжение в воздухе можно было уже резать ножом, а я могла пока разве что энергично тереть губкой тарелки. Прежде он встал бы рядом со мной и принялся вытирать посуду. Теперь же он остался сидеть за столом, и был наверняка до крайности смущен, хотя я знала, что он смотрит на меня. Когда я поставила на сушку последнюю тарелку, я снова чувствовала себя разбитой. Отбросив влажное кухонное полотенце, я повернулась, чтобы посмотреть прямо ему в глаза. Его бездонный взгляд бестрепетно вбирал меня всю, с ног до головы, и меня вдруг перестало заботить то обстоятельство, что я тоже напугана. Мной овладело непреодолимое желание его коснуться, и я приблизилась к нему вплотную. Очевидно, он тоже принял для себя подобное решение, судя по тому, что, когда я, поддернув платье, села ему на колени — точнее, верхом на него, обхватив его бедрами — протестовать он не стал. Тем не менее, он так меня и не касался, его руки застыли в воздухе как парящие над морем птицы, не ведающие, куда им приземлиться. Его лицо было всего в нескольких сантиметрах, и я, набравшись храбрости, выпалила: — Мы ведь всегда были честны друг с другом, верно? — Да, в основном. Я провела кончиком пальца вдоль его мочки, в тайне упиваясь тем, как это заставляло его трепетать. — Скажи, ты так же испуган, как и я? — прошептала я, и места, где мы друг друга касались пылали будто кипятком ошпаренные. — Я в ужасе, — ответил он слишком откровенно, как будто он был слишком обескуражен нашей близостью, чтобы уклоняться и смягчать свои слова. Его руки наконец легли мне на бедра, он касался меня легко, но без нажима. Я наконец-то выдохнула. — Хорошо. По крайней мере, на данном этапе, — я позволила своим губам коснуться его, и в его горле раздался тихий звук, больше всего похожий на хныканье, эхо его боли, желания и тоски. Руки Пита скользнули вверх, кончиками пальцев он захватывал и разглаживал нежную кожу у меня под юбкой. Я закрыла глаза и подарила ему нежный целомудренный поцелуй, приглашая к большему, желая большего. Ох, если бы он только отпустил свой страх и поддался мне. — Китнисс! — сказал он и в его голове сквозила паника, — Что если… — он попытался отстраниться, но я его не отпускала. — В каком смысле «что если»? Ты что, не хочешь меня? — уверенности в моем голосе было намного больше, чем я ощущала на самом деле. Мои руки очутились в его больших ладонях и он по очереди расцеловал на них костяшки. — Конечно же, я тебя хочу! Ты же знаешь! Но что если я сделаю тебе больно? — он тяжело сглотнул. — Что если… я превращусь в другого? — Китнисс! — сказал он, и в его голосе закипала паника, — Что, если..? — он попытался оттолкнуть меня, но я крепко держалась за него. — Что «Что, если»? Ты хочешь сказать, что не хочешь меня? — спросила я в голос, что звучал гораздо увереннее, чем я себя ощущала. Он взял мои руки в свои, более крупные, и поочередно поцеловал кончик каждого пальца. — Конечно же, я хочу тебя! Ты знаешь это! Но что, если я сделаю тебе больно? — он с трудом сглотнул, — Что, если я… другой? — Мы не узнаем, если не попробуем, — произнесла я одними губами, уткнувшись носом ему щеку, — Мне так не хватало этого. Пожалуйста, Пит. Попробуй. Ради меня, — я знала его страхи и не нуждалась в том, чтобы проговаривать их вслух снова и снова. А еще я знала, что именно я должна сделать первый шаг. И поцеловала его снова, уже настойчивее, чуть раздвигая его губы. Призывно обхватила руками его лицо, нежно погладила скулы. Спустя несколько мгновений он отдался на милость моих губ. Когда он осторожно поцеловал меня, я утонула в ощущении его неповторимого вкуса, была так же поражена, как в нашу первую ночь год с лишним назад, когда он снова целовал меня. Он сдерживал себя, но все равно мне поддавался, как медленно ползущий вперед ледник, его желание постепенно пересиливало страх. Неожиданно для меня он резко встал, и я инстинктивно обхватила его ногами, чтобы не оказаться на полу. Широким движением ладони он смел все со стола позади меня: салфетки и солонку, которая, жалобно звякнул, улетела куда-то в угол и там со звоном разбилась на множество острых осколков. Он поднял меня и усадил на край столешницы, всю робость будто ветром сдуло. Схватив меня за ягодицы, он ощутимо их стиснул и притянул меня к себе, так что я даже сквозь ткань его брюк ощутила как дергается и напрягается его твердый и в полную силу восставший член. Его губы блуждали по моей шее, руки тянули край платья. Я опасалась, что в своем бурном порыве он сейчас разорвет тонкую ткань, так что поспешила, подавшись назад, расстегнуть пуговицы спереди, а моя грудь, выскочив из бюстгальтера, оказалась в его нетерпеливых ладонях. Он спустил верх моего платья до талии и стянул с плеч лямки бюстгальтера, не потрудившись его расстегнуть, и его ладони занялись моими колышущимися грудями. Уложив меня спиной на стол, он прилип губами к моим набухшим соскам, жадно атакуя их ртом, с усилием посасывая и полизывая, так что я невольно резко выгнулась ему навстречу в мощном приливе сладострастия. Когда его губы снова накрыли мой рот, он судорожно завозился с ремнем на брюках. Я помогла ему снять их, как и трусы, то и другое оказалось на полу. Он же просто сдвинул мое белое в сторону, натруженные кончики сильных пальцев принялись тереться о мою влажность, и у меня по позвоночнику забегали разряды тока. Не успела я свыкнуться с этим сильным ощущениям, когда он схватил меня за бедра и одним уверенным движением погрузился в меня. — К-Китнисс! — выпалил он. — Как же мне тебя не хватало… Слова сорвались с его губ прямо в мой рот, когда он смял меня бешеным поцелуем. Он снова опрокинул меня на стол, и, нависая надо мной стал в меня ожесточенно врезаться, и горячая волна прошивала мне уже не только низ живота, но и грудину. Желание владело им так сильно, что он изменился от него в лице, и силился войти в меня так глубоко, как только мог. Каждый его толчок вызывал у меня протяжный вздох, я вращала бедрами, все мое тело очень скоро ответило ему, забившись в конвульсиях внезапного сладостного освобождения, сжимая его внутри, не отпуская. Я растеряла все мысли без остатка, забыла и думать о том, что нам предстоит снова постепенно узнавать друг друга, ведь наши тела отринули малейшую опаску и нам ничего не оставалось, как отдаться захватившему нас урагану страсти. Его обычно голубые глаза сейчас стали синевато-серыми, кожа лоснилась от пота. Волны моего оргазма ласкали его, затягивали на глубину, и он подался назад, чтобы еще раз в меня с разгона глубоко врезаться. Вдруг изо всех сил зажмурившись, Пит хрипло задышал и выдавил протяжный, невыносимо болезненный стон, в котором слились мое имя и низкий страдальческий звук. Все еще двигаясь, он вздрогнул и открыл глаза, посмотрев на меня сверху-вниз с бесконечной нежностью. По его лицу побежали слезы, и я принялась ловить их и утирать с его щек кончиками пальцев. — Китнисс… — простонал он, уронил голову и, спрятав лицо в изгибе моей шеи, захлебнулся рыданиями и всхлипами. Он еще раз сильно в меня толкнулся, прежде чем и его настиг оргазм, от которого дрожь пробежала по всему его телу, по всем рельефным мышцам, вплоть до его массивных плеч, которые я теперь крепко обхватила обеими руками. Я чувствовала влагу, результат его сладкой мучительной боли, у себя между бедрами, и его слезы у себя на шее, в тот миг, как все его тело обратилось в один бесконечный плач. И я отвечала ему, и сама толкаясь бедрами вверх, вбирая в себя всю эту тоскую и жажду, накопившуюся за время, что мы провели в разлуке. Держась за него, я забирала его боль, пока он, опустошенный, не повалился на меня.***
Когда силы к нему вернулись, он на руках отнес меня наверх. Я протестовала, что, мол, прекрасно могу дойти и сама, но он закрыл мне рот поцелуем, заставляя замолчать. Его лицо все еще было припухшим от слез. Признав поражение, я позволила ему донести меня до постели, в которой мы освободили друг друга от остававшейся на нас одежды, и оказавшись под одеялом, принялись целовать каждый сантиметр кожи любимого человека. Не осталось ни пяди нетронутой территории после того, как мы вновь застолбили границы тел друг друга, безмолвно провозглашая — это по-прежнему мое и навсегда таким останется. Когда мы закончили заново знакомиться с тем, что и так прекрасно друг о друге знали, я снова была готова его в себе принять, и на этот раз, когда он взял меня, в нашем слиянии не было и намека на неумолимую свирепость нашего предыдущего акта. Теперь все происходило неспешно и размеренно, его глубокие толчки были полны сдержанности и обожания. Держа мое лицо в ладонях, не давая мне двигать головой, он пристально и неотрывно на меня глядел, как будто наверстывая все то время, когда был далеко и не мог меня лицезреть. Теперь, когда безумный порыв нашего первого слияния улетучился, он задавал свой весьма неторопливый темп. — Я могу это сделать, — прошептал он, увеличивая свой темп, когда наши разгоряченные тела уже заблестели от пота. — Мммм. Сделать что? — почти что простонала я, в душе уже догадываясь, что он имел ввиду. Он приостановился, изучающе на меня глядя, и его взъерошенные волосы, за которые я нещадно его тягала в порыве страсти, так забавно торчали, что я не смогла сдержать улыбку. Хотя серьезных наших обстоятельств к улыбкам вовсе не располагала. — Я могу это делать, не причиняя тебе боли, — сказала он, следя за мое реакцией. — Никогда и не сомневалась, — прошептала я, приподнявшись с подушки, чтобы схватиться губами за мочку его уха и поощрить его возвратиться к прежнему ритму, который доставлял мне столько удовольствия. Он отпрянул, и на его лицо набежала мрачная тень. — Я раньше в этом сомневался, но теперь, думаю, я уже уверен. Мне нужна будет твоя помощь… Но я никогда не сделаю тебе больно. Я усмехнулась, больше всего желая, чтобы все это осталось в прошлом, чтобы нам не надо было по этому поводу дергаться. — Да, я знаю, — я потянулась и прикусила его за плечо, да так, чтобы наверняка остались следы зубов. — Вот только это я могу сделать тебе больно, если ты сейчас не продолжишь. И впервые с тех пор, как Пит вернулся, на его лице появилась улыбка, такая сияющая и счастливая, и в ней сквозило не только веселье, но и что-то еще — облегчение? Я судорожно схватила ртом воздух, мое сердце пропустило удар. Мне захотелось остановить это мгновение и жить в нем вечно: его растрепанные волосы, спадающие ему на лоб, то, как он нависал надо мной, его блестящая от пота кожа, след от моих зубов у него на плече, и эта его улыбка, вместе с которой в нашу спальню вернулся солнечный свет. Прежде чем я поняла, что происходит, следы уже струились у меня по лицу, и я поняла, прочувствовала всем своим существом, что это значит — быть счастливой. Это было ошеломительное ощущение, такое непривычное, что я испугалась, что сердце этого не выдержит и я погибну. Но вместо этого я улыбнулась ему в ответ, и привлекла его к себе, прижала в крепком объятии к своей груди. Он был растерян, и ритм нашего с ним соития окончательно сошел на нет. Однако я знала, что я нас еще впереди весь день, и вечер, и завтрашний день, и все дни до конца нашей жизни, чтобы снова восстановить этот любовный ритм. Теперь же мне хотелось лишь крепко-крепко обнимать его и никогда больше не отпускать.***
Солнце уже давно спускалось к горизонту, когда голод наконец выгнал нас из спальни. Сидя за кухонным столом, я наблюдала, как Пит взбивает яйца для омлета с овощами. В рецепт входили помидоры, лук, чеснок и зелень — и все это, собранное на нашем огороде буквально нынче утром, лежало возле меня. — Смотри, не порежься, — промурлыкала я игриво, когда он принялся строгать лук. Пальчиком я в это время водила по его голой груди, наслаждаясь зрелищем занятого готовкой Пита без рубашки. — Оно того стоит. Мне приходилось все время ходить одетым три месяца подряд. Порой так хотелось скинуть все с себя и походить нагишом, но как вспомню, где я… — я он наморщил нос, когда в него ударил едкий луковый запах. Склонив голову, я провела языком по мужественным изгибам его плеча, от чего его мускулы резко напряглись. — Ну, тебе не обязательно ходить одетым в моем присутствии. Взглянув на меня искоса, он вдруг резко повернул голову, чтобы запечатлеть у меня на щеке смачный поцелуй, а его пальцы меж тем заскользи ли вдоль отворота рубашки — его рубашки — которая теперь была уже на мне. — Только если и на тебе будет минимум одежды, — он потянул за нижний край и его пальцы легонько погладили внутреннюю сторону моего бедра, прежде чем он вернулся к своему основному занятию. Чувствуя себя слегка порочной и отвязной — наверняка от обилия оргазмов и общего ощущения счастья – я, не переставая ухмыляться, выскочила из-за стола и, стянув его рубашку через голову, осталась стоять в чем мать родила. — Так лучше? — спросила я с деланной скромностью. Пит вскинул на меня глаза, судорожно втянул в себя воздух и чуть не уронил нож. — Ты… ты собираешься есть… в таком виде? Пожав плечами, я повернулась к холодильнику, чтобы достать оттуда что-нибудь попить. Я наклонилась — возможно, больше, чем было нужно — и даже вильнула бедрами. Когда я повернулась обратно, Пит уже преодолел расстояние между нами и тут же перекинул меня через плечо — я даже и сообразить не успела, что происходит. — Ты, похоже, вообще не собираешься сегодня есть, да? — проворчал он в притворном раздражении. Его ладонь с резким хлопком опустилась на мой зад. Я взвизгнула и продолжала вопить всю дорогу, пока он нес меня в гостиную, где в прямом смысле швырнул меня на диван. Стянув с себя пижамные штаны и отшвырнув их подальше, он развел мои ноги и воткнулся в меня с протяжным вздохом облегчения. Я громко ахнула от его вторжения, но вскоре уже и сама пыталась угнаться за его ритмом. Пит забросил мои ноги себе на плечи и сильно в меня врезался, а его светлая кожа приобрела тот розовый оттенок, который еще сильнее меня заводил, свидетельствуя о его усиленном старании. Рукой он принялся тереть меня внизу так, что вскоре я уже забилась в конвульсиях вокруг него, громко выкрикивая его имя, от чего он лишь задвигался быстрее. Он сам тоже скоро кончил, и ощущение теплой жидкости затопило низ моего живота. Повернувшись на бок, он обхватил меня руками сзади, и дальше уже сонно целовал мои волосы плечи. В этом облаке счастливого насыщения мы лежали с ним несколько минут, прежде чем он вновь заговорил: — Когда я ехал Капитолий, то думал, что никогда больше не буду счастлив, — сказал он тихо. — Казалось, все безнадежно. Он повернул голову, чтобы взглянуть на меня, его голубые глаза взволнованно блестели. — Только перспектива вернуться домой к тебе и заставляла меня двигаться дальше. Я хотел поправиться, чтобы дать тебе все лучшее, что только могу. Китнисс – я хочу до последнего вздоха отдавать тебе только самое лучшее. Он еще не закончил говорить, а я уже снова была в слезах. Взяв его руку в свои, я принялась целовать его костяшки пальцев, гладить выступающие на тыльной стороне ладони вены. — Я тоже очень убивалась. Но где-то глубоко в душе, — ладонью я обхватила разом его указательный и большой пальцы, мы были с ним всего в каком-то сантиметре друг от друга. — …глубоко в душе я знала, и ни секунды не сомневалась, что ты ко мне вернешься, — я поднесла эти его пальцы к губам и поцеловала. — И знаешь откуда взялась эта уверенность? — спросила я его, и он помотал головой, внимая каждому моему слову. — Все дело в тебе. Когда ты начинаешь верить хоть во что-то, это становится привычкой, и ты постепенно начинаешь верить и в другие вещи. Эта надежды подпитывается изнутри и растет, растет, — я улыбнулась ему сквозь слезы, в глазах все по-прежнему расплывалось от влаги. — И вот ты здесь. Так что стоило питать эту надежду, верно? Пит шмыгнул носом и утер его рукой. — Ты самый удивительный человек на свете из всех, кого я знаю. Известно тебе это? Я ухмыльнулась, тоже вытирая слезы с глаз, носа и щек. — Если ты меня считаешь удивительной, тебе надо свести знакомство с моим женихом, — тут он прервал меня обжигающим поцелуем, и я еще долго потом не могла вновь обрести дар речи. — Может быть, если до этого дойдет, он даже сготовит нам ужин. В ответ ресницы Пита затрепетали, когда он сказал: — Он попытается. Но твои шансы поесть резко возрастут, если ты сможешь оставаться в одежде. Я сжала его руку, пытаясь еще хоть на миг удержать его подле себя. — Ну, если честно, я не могу ничего обещать наверняка.***
Когда зазвенел будильник, за окнами еще было темно. Сквозь сонное марево я его вырубила и инстинктивно потянулась на мою сторону кровати. Но то, что я там обнаружила вместо привычного холодного пластика телефонного аппарата, заставило меня дернуться и резко сесть на кровати. Там, в складках теплого одеяло, был Пит: большой, сильный, пышущий жаром, он все еще спал, не потревоженный резким звуком будильника. Пару мгновений то, что он может быть рядом, никак не желало доходить до моего еще не отряхнувшегося ото сна сознания — мне все еще казалось, что это сон. Но он был настоящий — такой же реальный, как и легкое дуновение ветра из приоткрытого теперь окна, как свет луны, висящей в небе. Обвив руками его за пояс, я в порыве нежности прижалась грудью к его широченной спине. Он был здесь. И он был мой. В этой сумрачной комнате, где единственным слышным мне звуком оставалось его мерное дыхание, я будто бы парила над землей, ощущала себя легкой, как перышко, практически свободной. На один лишь безумный миг я стала совсем иною девушкой. Той, что никогда не голодала, чье имя никогда не называли на Жатве. Как будто не было Игр, сделок со смертью, не было войны и невыносимой душевных мук. Я была невесома, пуста, как в своих снах о Финнике, но теперь порожнее судно моей души медленно заполнялось радостью и счастьем. Вместилище это было с прорехами, и часть драгоценного груза могла расплескаться по дороге, с течением времени, но это было ожидаемо, я была к этому готова. Но как в тот миг, когда он мне улыбнулся, я нечто бесконечно хрупкого, едва уловимое, но бесценное: это был тот миг, когда все сходится в одной крошечной точке и тебя постигает нечаянное озарение, когда ты вдруг оказывается в гармонии с миром и с собой. Тебе приоткрывается совершенство, и я достигала такого состояния уже во второй раз меньше чем за сутки. Это и задевало меня и грело: то, что после всего, через что мы прошли, все свелось к тому: к тому, что мы с ним вместе, он улыбается мне сногсшибательной мимолетной улыбкой и обнимает во тьме глухой ночи. Это было более чем достаточно, чтобы мне снова захотелось жить. Но вместо того, чтобы излить невероятную глубину и силу постигшего меня открытия в истерике или широком жесте, я лишь поцеловала один из его выступающих позвонков. Пит завозился, издал короткий стон и повернулся ко мне. Не разлепляя век, не просыпаясь, он привлек меня к себе, прижав еще и мои икры ногой, прежде чем снова затих. Примостившись щекой у него на груди, я позволила себе вместе с ним погрузиться в прозрачные воды безмятежных снов. _________________ *В оригинале глава называется «The Start of Thing» **Песня «Я люблю, ты любишь» Джона Ледженда — подстрочник здесь http://tekstanet.ru/37/John-Legend/tekst-pesni-I-Love-You-Love Музыкальное видео: https://www.youtube.com/watch? v=-uyXLU_MfyM