Our heart wanders lost in the dark woods. Our dream wrestles in the castle of doubt. But there’s music in us. Hope is pushed down but the angel flies up again taking us with her. […] Our spirit persists like a man struggling through the frozen valley who suddenly smells flowers and realizes the snow is melting out of sight on top of the mountain, knows that spring has begun. from Horses at Midnight without a Moon by Jack Gilbert В сумрачной лесной чащобе заблудилось наше сердце, В замке тягостных сомнений борется наша мечта, Но не смолкла наша песня, и не сгинула надежда, Белокурый светлый ангел нам несет её… Всегда. […] Тот не сломается, в ком дух силен, как человек, Готовый ледяную даль рассечь сквозь липкий снег, Чтоб в свежем ветре ощутить далекий аромат Лугов цветущих и понять, хотя не ловит взгляд, Что белые покровы гор уже обречены, И снегу долго не сдержать начавшейся весны. Из стихотворения «Лошади в безлунную полночь» Джека Гилберта**
Мы с Питом едва сумели выбраться из плотной людской массы, в которой многие хотели перемолвиться с нами словечком после его триумфальной речи. И снова Тому и Глену пришлось проявить все свое мастерство, расчищая нам дорогу, чтобы мы могли покинуть площадь. Даже вокруг нашего дома в Деревне Победителей ошивались несколько репортеров, и я не преминула их разогнать с луком в руках, грозя подстрелить каждого, кто окажется от нас на расстоянии полета стрелы. Мне тут же во всей красе представились заголовки завтрашних газет: пока Пит Мелларк провозглашает целительную силу любви, его невеста грозится поубивать журналюг. Да уж, нашей паре не снискать славы знатных пацифистов. — Я и понятия не имела, — сказала я, когда мы остались на качелях на нашем крыльце, и, обнявшись, укутались тонким пледом. Пит стиснул мою руку и тихонько оттолкнулся ногами, так что качели медленно, как колыбель, пришли в движение и стали нас баюкать. — Сначала было ужаснее всего, когда они только приступили к своим манипуляциям. Еще минуту назад я тосковал по тебе, боялся за тебя, надеялся, что с тобой все в порядке. А потом они меня кололи, и вдруг я начинал бояться тебя и ненавидеть. Невыносимо превращаться из любящего человека в того, кто пышет ненавистью к предмету своей любви! — он помотал головой, будто желая вытрясти эти воспоминания. — Я знал, что они со мной делают, пытался держаться, пока еще мог, чтобы не потерять чувства к тебе, понимания, что ты скорее умрешь, чем причинишь мне боль. Но потом они все равно меня сломали и уничтожили все воспоминания о том, чем ты была для меня, — это он сказал почти извиняющимся тоном, и для меня невыносимее всего было слышать, как он извиняется за то, что было ему неподвластно. — Не вздумай винить в этом себя! Только не за это, — гневно вскинулась я. — Нет, я знаю, — он пристально вглядывался мое недовольное лицо. — Правда, так и есть. И я ведь так чертовски старался им не поддаться. Держался как только мог. Мои руки сплелись вокруг его шеи. — Знаю, ты старался. Ты все время делал все возможное и невозможное. Поэтому ты здесь. Благодаря своей невероятное силе. — Порой я даже не могу понять, как же мы справились. Наверно, шаг за шагом, да? Потихоньку? Порой вроде ничего трудного, и вдруг это наваливается на тебя как каменная глыба, которая вот-вот придавит насмерть, — высказался он с несвойственной ему откровенностью, сбросив в этот миг неизменную маску оптимиста, позволив мне заглянуть в свои самые мрачные мысли. Я не спешила его успокаивать. Сейчас я жаждала этой его откровенности, пусть даже она была пронизана унынием, исполнена пессимизма. Лишь позволив себе такое состояние духа мы вновь могли выбраться из этой темной ямы — вместе. — Это тяжело. — заключила я. Он нахмурился, пытаясь выразить свою мысль. — Ага. Порой я забываю на миг, что ты на охоте или еще где, пусть даже и в соседней комнате, и на меня накатывает дикая паника, как когда-то у дерева молний. Я вдруг теряюсь и на миг будто снова оказываюсь на той арене. Меня прошибает пот, сердце бешено колотится, я еле сдерживаюсь, чтобы не броситься тебя искать… Мне вспомнились все моменты, когда он как черт из табакерки возникал на пороге гостиной, и в его глазах плескалась паника, которая быстро стихала, стоило ему меня увидеть. Он здорово умел притворяться, что его пригнал сюда вовсе не страх потерять меня, а что он, мол, всего лишь ищет карандаш или чем открыть письмо, или что там еще он придумывал в оправдание своего внезапного появления. Теребя пуговицу на его рубашке, я призналась в ответ: — На меня тоже порой находит страх: где же Пит? Появляется буквально из ниоткуда. И мне тоже тогда нужно убедиться, что ты в порядке. Прежде чем вернуться к своим делам, — я грустно рассмеялась. — Мы с тобой оба чокнутые, верно? — Видимо, да. Доктор Аврелий обещает, что со временем станет полегче, — произнес он с некоторым сомнением. — Пора бы тебе уже с этим завязать, Пит, — мягко отчитала я его. — Мы ведь и так уже намного более вменяемые, чем пару лет назад. Он улыбнулся, глядя на меня сверху-вниз. — Твоя правда, — притянув меня к себе, он меня поцеловал. — Нам несравненно лучше, чем было. И дальше будет легче. Может, даже в конце концов кошмары перестанут мучить, — его глаза сияли как две ярких звездочки, и я отдалась зову этих голубых очей, мерцающих в сумерках. — Как бы там ни было, я счастлив, что ты рядом. Я что угодно вынесу, лишь бы так оно и оставалось, — его руки заскользили по моей шее и плечам, стряхивая остатки уныния. Каждое из этих привычных прикосновений пробуждало во мне что-то дремлющее, и я лишь дивилась его способности вновь и вновь творить надо мной это маленькое чудо. — Пит, — сказала я, тяжело дыша, сердце уже вовсю скакало от его слов и прикосновений. А из живота, из самых моих интимный мест, уже поднималось знакомое тепло, хотя физически я была совершенно обессилена. — Ты меня залюбишь до смерти. Его глаза сверкнули в полумраке, когда он ответил: — Вот и хорошо. Потому что если это когда-нибудь и кончится — я хочу в этот момент держать тебя в объятьях.***
— Нам нужно пойти порыбачить, — сказала я через несколько дней, помогая Питу закончить все перед закрытием пекарни. — Ладно. Как насчет воскресенья? — спросил он несколько рассеянно, вытряхивая содержимое мешка для пыли в мусорный ящик. — Идет. Мы там сто лет не были, — я знала, что он вряд ли мне откажет, но на сей раз для меня было очень важно, чтобы он согласился пойти со мной туда именно в это воскресенье. Он оживился, и на его лице медленно расплылась улыбка. — Знаешь что? Бьюсь об заклад, мы и впрямь туда пойдем! — он так воодушевился, что едва не выронил мусорный бак, который вез к дверям. — Мне правда не терпится порыбачить в это воскресенье, — и все смеялся себе под нос, таща бак наружу и вываливая его в контейнер на улице. — Вот и славно, — пробормотала я, чувствуя себя огорошенной его внезапным приступом энтузиазма. Этим летом мы еще не рыбачили, не оттого, что нам не хотелось, просто после длительного отсутствия Пита навалился непочатый край разных дел. В пекарне все шло на лад: Эффи вела бухгалтерию, а мы с Астером и Айрис старались прилежно выполнять прочие обязанности, чтобы все было как надо. И все-таки Пит счел нужным пересмотреть все счета, и заняться починкой и прочей текучкой. Обычно он посвящал этому как раз воскресные дни, так что у нас и в единственный выходной не оставалось времени на походы в лес. Но после Дня памяти я только и думала о том, как бы отправиться на озеро, которое мне когда-то показал отец. Пит тоже просто обожал рыбачить, а потом и купаться в его прозрачных водах. Однако каждый раз, когда я предлагала туда пойти в воскресенье, находились неотложные дела. Я даже подумывала пойти туда одна, но это отняло бы целый день, а я не готова была теперь так надолго с ним расстаться. Поближе к дому тоже было маленькое озерцо, и туда мы уже ходили, но оно значительно уступало тому чудесному месту, которое когда-то открыл мне мой отец. И теперь мне вовсе не хотелось, чтобы мой долго вынашиваемый план рухнул. В его осуществлении поучаствовали даже Эффи с Хеймитчем, тем более что именно Эффи подала мне идею сделать то, что я задумала, там, а не в нашем доме в Деревне Победителей. Она аргументировала это тем, что в ее понимании мы с Питом должны это сделать на природе, а не в закрытом пространстве, будь то дом или даже Дворец правосудия. В ее понимании в лесу мы были в своей стихии. — В рукотворных вещах недостает красоты, чтобы обрамлять вас в такой момент. Это должно происходить на свежем воздухе, вдали от любопытных глаз, — произнесла она с большим чувством, прежде чем крепко меня обнять. — О, мои дорогие! — выпалила она в порыве умиления, и разрыдалась, развеивая мои сомнения. — Я так счастлива за вас обоих! — и я позволила ей сжимать меня, пока к ней не вернулось хотя бы подобие самообладания. Хеймитча же пришлось позвать, так как нужнее был еще один свидетель помимо Эффи. И я не хотела видеть в этой роли никого, кроме моего старого сварливого ментора. Хотя и опасалась, что он может заблудиться по пути на озеро и закончить свои дни где-нибудь на дне оврага. Однако Хеймитч велел мне не беспокоиться по этому поводу. И заявил, что, он, мол, отличнейшим образом найдет дорогу и туда, и обратно. Я неоднократно пыталась возражать, что им с Эффи надо бы побыть там подольше, чтобы мы потом все вернулись назад вместе, но он только досадливо мотал головой. — Свидетели не должны оставаться по окончании церемонии, солнышко. Мы, конечно, команда, но все же не настолько еще близки. — Молчи! — зашипела я, смущенная его намеком. И мысленно пожелала ему заблудиться по дороге домой и проплутать несколько дней, хотя вовсе не хотела, чтобы такое же испытание выпало на долю Эффи. Однако, несмотря на свою досаду, я была вынуждена признать, что Хеймитч, наверно, более осведомлен в некоторых вещах, чем я полагала. — Но не приходите скопом! — в двадцатый раз повторяла я им накануне. — Он не должен знать, что вы вообще там, иначе он просто обалдеет. Так что оставайтесь в домике, пока мы не придем. — Ладно, детка. Мы появимся когда будет надо, — отрезал Хеймитч. — Прекрати кипятиться по поводу и без, иначе у тебя весь пар уйдет в свисток. — Я с ним согласна, Китнисс, — вмешалась Эффи. — Не волнуйся! Все готово. Давай еще раз пробежимся. Твое платье? Я сделала глубокий вдох. — Есть. — Его костюм? — Да. — Скатерти? — Есть. — Ореховый хлеб? — Есть — Спички? Дрова? Вино? Все для пикника? — Да, да, есть, есть. — отвечала я раздраженно. — Все есть. Эффи улыбнулась и потянулась погладить меня по щеке. — Все подозрительное я принесу туда сама, твоё дело доставить Пита и свой обычный набор на такой случай, чтобы он ничего не заподозрил. Не волнуйся. Все пройдет чудесно! — и она забила в ладоши, сверкая глазами от восторга. Повернувшись к Хеймитчу, Эффи обменялась с ним редкой для них заговорщицкой улыбкой. Хеймитч вообще на моей памяти еще ни разу так на нее не глядел. — Что это вы лыбитесь? — спросила я настороженно. — Ничего… Что, уж и улыбнуться нельзя? — парировал он с деланным возмущением. — Вы что-то задумали, — я подозрительно прищурила глаза. — Конечно! Вместе с тобой и Эффи. И что? Но даже самый мой суровый взгляд был не в силах заставить Хеймитча раскрыть его секреты. Может когда-нибудь мне все же удастся его расколоть, когда он этого не хочет? Но не теперь. — Ладно. Тряхнув головой, я обратилась к другим вопросам, требовавшим обсуждения.***
— Гляди под ноги, — то и дело дергала я Пита, пока мы шли с ним по лесу. — Я и гляжу! — повторял он бессчетное число раз. Я была совершенно не в духе, нервы натянуты до предела. Но если Пит это и заметил, то не подал виду. Он вообще был непривычно молчалив, так что я даже ломала голову, не в моем ли настроении тут дело. Чтобы как-то загладить то, что я так его доставала все утро, а он это безропотно терпел, я взяла его за руку и нежно ее поцеловала, отчего он стал как вкопанный. — Прости, — прошептала я. Пит смотрел на меня недоуменно. — За что? Это я должен извиняться — все время витаю в облаках. — Ну, я нервничаю и дергаю тебя весь день, — произнесла я, оправдываясь. — Правда? Я и не заметил, — нежно сжав мою руку, он снова зашагал по направлению к озеру. Тропа уже стала шире и вдалеке виднелась синяя водяная гладь. Трава вокруг него была высокой, но по берегам тут и там проглядывали белесые цветы стрелолиста, моего тезки. Вдруг Пит снова остановился и оглянулся на меня. — Китнисс, я должен тебе что-то сказать. Я замерла, сердце чуть не выскочило из груди. — И что же? — Знаю, ты терпеть не можешь сюрпризы… Но я тут кое-что подготовил, — его рука в моей ладони задрожала. — Пит! Я начинаю нервничать. Что такое? — спросила я мягко, накрывая его запястье второй ладонью. — Нет, не переживай. Ничего плохого, во всяком случае, я на это надеюсь. Я… мы пропустили в этом году твой День рожденья, верно? — он впился в меня взглядом, и я едва смогла его выдержать, столько в нем было чувства. — Ты поздравил меня по телефону. Я ж говорила, мне больше ничего не нужно. — Знаю, Китнисс. Ты никогда ни от кого ничего не ждешь. Никогда ни о чем не просишь. Если тебе всего довольно, то ты и счастлива. Вот что делает тебя такой бесценной и удивительной. Ты стоишь всех чудес и всех сокровищ этого мира, но вовсе их не жаждешь. А порой даже думаешь, что вообще ничего не заслужила. От этой страстной речи я опешила: и что это его вдруг так пробрало? Погладив его по лицу, я улыбнулась. — Я еще только привыкаю к такому положению вещей. Хеймитч как-то мне сказал, мол, проживи я еще хоть тысячу жизней, мне не заслужить такого парня, как ты. — Хеймитч идиот! — взорвался Пит, но потом заговорил уже спокойнее. — Ты как никто заслуживаешь того, чтобы тебя любили всем сердцем. И я хочу кое-что тебе показать. Пойдем… Он повел меня по тропинке, и внезапно его походка стала совсем другой — уверенной. Он знал, куда и зачем идет, а я уже таяла в предвкушении. — Что ты задумал? — у меня перехватило дыхание. Пит резко остановился и обернулся. — Только не злись, ладно? Знаю, что это было особое место, куда тебя привел отец. Я таким его и считаю — вашей с ним священной землей. — Теперь оно твое тоже, Пит! — вставила я. — Тссс… Слушай. Это такое важное для тебе место. Я очень благодарен, что открыла его для меня. Мне просто хотелось, чтобы мы чаще могли здесь бывать. Идти-то далеко, а ты так его любишь, — он замялся, от чего я еще больше растерялась. — Но если тебе не понравится — ты только скажи, я сделаю все как было. Мое любопытство уже плескалось через край, и я последовала за ним, ломая голову, что же он такого мог сотворить. Стоило сойти с тропинки, и под ногами у нас оказался большой валун, уходящий в озеро — прошлым летом мы часто валялись на нем после купания, обьсыхая. Перед уступом росли несколько деревьев и стояла маленькая хижина, и все казалось таким знакомым и вместе с тем изменившимся. Я глядела и с трудом здесь все узнавала. И даже заморгала, не веря собственным глазам. — Пит, эта хижина… Мне кажется или — она совсем другая? — подозрительно спросила я, подходя ближе. — Ну, по сути это все та же хижина, что и прежде, — пробормотал он. — но несколько парней из Дистрикта… тут поработали, и я даже заплатил им сверхурочные за то, чтобы они сюда каждый раз добирались… Подойдя вплотную, я убедилась, что Пит говорил чистую правду. Хижина оказалась вовсе не такой, как на моей памяти. Трещины в камнях зацементированы. На окнах деревянные рамы с карнизами. Из-под конька крыши выглядывает металлический желоб водостока с аккуратно скругленным носиком. Здание просушили и привели в порядок, сделали пригодным для жилья, оно теперь даже стало казаться больше. Позади его красовался новенький навес. Домишко был теперь чистенький и даже практически сиял. И, приблизившись к гладким старым камням, я тут же их коснулась. Чтоб убедиться - они все еще крепки. По ходу я еще заметила: снаружи, на веранде, хватит места для пары стульев. А узкая каменистая дорожка ведет к парадной двери. Я затрясла головой, все еще не веря собственным глазам. — Как ты это все устроил? Пит кивнул на еще одну дорожку, которой раньше просто не было — примерно в тридцати метрах от домика. — Мне помогли наши работяги, Том с Гленом, ну, и их бригада, конечно. Они приходили сюда все обустраивать. Пришлось получить специальное разрешение от мэра, потому что юридически эта земля не относится к муниципальной, и на нее не распространяется право собственности… Вот зачем нужна была дорожка, которая напрямую ведет в Дистрикт. Им нужен был самый прямой путь. И если есть дорога — то этот дом теперь в юрисдикции Дистрикта… — запинаясь, объяснял он, пока я осматривала дом. И тут меня вдруг осенило. — Мы же можем тут остаться! — вставила я, прерывая его объяснения. Пит улыбнулся с облегчением. — Так и было задумано. Я подумал, что тебе захочется побыть тут подольше, а не возвращаться каждый раз в спешке домой. Хотел сделать что-то такое для тебя, для нас. Но если тебе не нравится, я сделаю все как было… Он еще даже не закончил говорить, а я уже была в его объятьях и крепко его целовала. — Мне очень нравится! Для меня никто и никогда не делал ничего подобного, — от этих моих слов его нервозность заметно спала. Он тоже меня обнял, и я кожей ощутила его облегчение. — И как ты умудрился все это провернуть так, чтоб я не заметила? — задала я вопрос, все еще поражаясь, как он смог держать подобное в секрете. Он ухмыльнулся. — Поверь, это было непросто. Мне самому удалось здесь побывать с рабочими всего разок, когда ты была в приюте. И после этого оставалось только уповать на ребят и на Хеймитча. — Хеймитча? Хочешь сказать, что он все знал? — переспросила я. — Ага, Хеймитч и Эффи. Думаю, полдистрикта было в курсе, что я тут затеял. И ту как по команде на дорожке, ведущей теперь в Дистрикт, послышались голоса. Пит опасливо туда воззрился, уже готовый утянуть меня под деревья, подальше от чужих глаз, но я лишь покачала головой. — Нет, это просто Эффи с Хеймитчем. — сказала я. — И что они тут делают? — он явно был сбит с толку, судя по его лицу. В подтверждение моих слов со стороны новой тропинки раздался пронзительный писк Эффи: — Все, что тебе нужно делать, это просто идти по тропинке. Не понимаю, неужто это так сложно! — Ну и что тут такого. Они были буквально у обочины, — возражал ей Хеймитч, тяжело дыша то ли от долгой пешей прогулки, то ли от накала их перепалки. — Это были ядовитые грибы, болван! Как бы ты меня ни бесил, я не очень-то жажду, чтобы ты от них подох. И совершенно точно не намерена тащить твой труп обратно в Дистрикт на себе! — распаленная спором Эффи наконец показалась из лесу. В несвойственной ей манере она вытирала запачканные руки о штаны. За плечами у новоприбывших болтались среднего размера рюкзаки, а на ногах были прочные ботинки, как у завзятых походников. Завидев нас, Эффи просияла. — О чем это вы спорите? — поинтересовалась я. — Ох, — вздохнула она, — мне пришлось выбить у Хеймитча из рук парочку поганок, а то бы он их сожрал. И он еще смеет злиться на меня за то, что я спасла ему жизнь! — Это было отменные, вполне съедобные грибы! — буркнул Хеймитч, доставая фляжку и делая глоток. — А тебе просто жмет корсет, вот ты и вредничаешь, верно? — Ты, как всегда, ошибаешься. Я могу определить ядовитые грибы за милю, и, если бы ты их съел, то уже валялся бы мертвый, а я причитала бы над твоим бездыханным телом. Хотя нет, не стала бы я плакать по такому идиоту, — прошипела она. Пит потряс головой, совершенно ошарашенный. — Что вы вообще тут делаете? — О! — воскликнула Эффи и вдруг захихикала, прикрывшись ладошкой. — Китнисс, ты ему так и не сказала? — Ну, я понятия не имела, что хижину привели в порядок. Мы как раз это обсуждали. Хотя вы давно могли бы сами все мне рассказать! — А, этот домик! Мы знали о нем, конечно. Но, видишь ли, это тоже было частью сюрприза.. Пит поднял руки вверх, выпучив глаза от удивления. — Так, замолкните! — сказал он твердо, и все на него обернулись. — Чтоб я знал, что здесь происходит. Едва я успел показать Китнисс ее подарок на День рождения, как явились Эффи и Хеймитч — и Китнисс отчего-то была в курсе, что они придут. Может мне кто-нибудь объяснить, к чему все это? У меня вдруг пересохло в горле, когда я поняла, что же вот-вот случится. — Хеймитч, Эффи, отчего бы вам, не знаю… не привести себя в порядок. А мы с Питом пока немного прогуляемся… Они согласно закивали, все еще раздраженно стреляя друг в друга глазами в память о стычке из-за проклятых грибов. Бросив рюкзаки возле дома, они потопали к озеру, в противоположном от нас направлении, все еще перебрасываясь колкостями. А мы направились туда, где впервые вышли к озеру больше года назад. Водная гладь была тиха и неподвижна, у берега дрейфовали зеленые листья и цветы водных растений. Мне вспомнился тот далекий день, когда мы впервые здесь искупались, и Пит впервые показал мне план будущей пекарни. Тогда все было для нас так ново, и мы упивались каждым счастливым мигом наедине. Оглянувшись на Пита, я обнаружила, что он терпеливо ждет, пока я заговорю, растерянность все еще все еще читалась на его лице. — Китнисс, я чувствую себя как в тех дурацких телевизионных шоу, когда все вокруг знают, что происходит, кроме бедолаги, которого разыгрывают… Так что же тут творится? — Я попросила Эффи и Хеймитча сюда прийти, — и мне стало смешно, ведь от меня не укрылось, что пока я хранила секрет от Пита, Пит хранил секрет от меня, а Эффи с Хеймитчем хранили секреты от нас обоих. — И я ничего не знала о домике, честно! — И зачем же ты это сделала? Усевшись на большой камень, я дала ему знак присесть рядом. — Ну, я вообще-то собиралась сделать это у нас дома, но Эффи предложила устроить это здесь, у озера. Теперь-то я понимаю, почему она так настаивала. Она ведь знала, что ты обустроил здесь нам маленькое гнездышко, — продолжила я, смеясь, и даже и сама толком не сознавая, что говорю. - Пит, мы столько с тобой преодолели вместе, и ты ведь знаешь, я никуда не собираюсь сбегать… Пит улыбнулся и ободряюще стиснул мою ладонь. — Знаю, и я тоже вообще-то. Взглянув ему в глаза, я снова в них потерялась — они завораживали меня даже сейчас, когда мы были посреди леса, и столько всего должно было вот-вот случиться. — Знаю. Но я хотела сделать это, хотела… — закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, а потом медленно снова их открыла. — Я хотела, чтобы мы поженились. Сегодня. Как наши родители. Так, как у нас в Дистрикте заключали браки с незапамятных времен. — и я отвела взгляд от его лица, когда его глаза расширились от изумления. — Я хотела, чтобы мы сделали это здесь, в уединении, и пригласила Эффи и Хеймитча стать свидетелями… нашего поджаривания хлеба… если ты согласишься сделать со мной этот шаг… — Китнисс? — спросил он так, как будто так и не понял, о чем я говорила. — Ты хочешь, чтобы мы поджарили хлеб? Здесь? С-сегодня? Прямо сейчас? Я быстро кивнула, вдруг ощутив, что именно этого хочу больше всего на свете и отчаянно надеясь, что он не ответит «нет». — Хотела преподнести тебе сюрприз, — я взглянула на него и криво улыбнулась. — Но ты, конечно же, меня уже переплюнул, подарив мне дом! — и засмеялась, испытав облегчение, когда он поддержал мой смех. И на его губах заиграла самая счастливая улыбка, какую мне доводилось видеть в жизни. — Да это всего лишь лачуга, правда. Но, конечно же, ничто на свете не может с ней сравниться, — пошутил он, но потом друг резко стал серьёзным. - Да. Я согласен сделать с тобой этот шаг, и все последующие шаги, которые нам предстоит сделать… — притянув меня к себе, он меня поцеловал так сладко, что я едва не растаяла. И когда я, наконец, отстранилась, и увидела, что в его глазах пылает огонь безмерной радости. Такой же, как и во мне самой. И я не знала, смеяться мне или плакать, причитать или улюлюкать. Не в силах сделать этот выбор, а может — выбрав и то, и другое разом, я бросилась ему на шею и принялась хохотать со слезами на глазах, уткнувшись ему в грудь. И успокоилась, только когда из высокой травы показались Эффи и Хеймитч. — Вам бы, ребята, стоило отлипнуть друг от друга хоть ненадолго, если вы вообще собираетесь сегодня это сделать, — проворчал наш ментор. — А ты! — воскликнула я обвиняющее. — Ты так и не бросил морочить мне голову и плести интриги у меня за спиной! – но, учитывая характер его обмана на этот раз, я не могла разгневаться на него как следует. — Не надо все валить на меня! Если хочешь знать, это все наша сладкая пироженка замутила, это она всем рулила с того самого момента, как ты собралась замуж. Эффи оживилась, ее заметно распирало от гордости. — Ну, я с радостью возьму всю ответственность за происходящее на себя. Это чистая удача, что Пит решил отреставрировать этот ветхий домишко. И лишь уговорила тебя не устраивать обряд у себя дома, — я кивнула, соглашаясь с ней, ведь она впрямь была очень убедительна. — После этого оставалось только продолжать партию, не раскрывая карт. — А теперь давайте подготовим вас обоих. Пусть Хеймитч поможет облачиться Питу, а я позабочусь о красавице-невесте! — она принялась радостно порхать, и на миг моим глазам предстала прежняя капитолийская Эффи, которая испытывала детскую радость по поводу нарядов, косметики и новейших мод. Глубины в ней на наблюдалось, но в ее бесхитростном кокетстве был и свой шарм, и она, увы, утратила все это после войны, когда ее безопасный мирок взорвала революция. Но порой было приятно видеть отблеск этой былой легкой и беззаботной Эффи, вот как сейчас, когда и у меня самой от радости кружилась голова. Пит шагнул в сторону домика, но Хеймитч его остановил, придержав за рукав. — Не забывай прежних обычаев, малыш, — одернул он его и отступил, встав возле Эффи. Пит вопросительно на меня посмотрел, прежде чем его лицо озарилось пониманием. — Свадебная Песнь, — прошептал Пит мне, когда Хеймитч с необычной для него серьезностью вдруг прочистил горло. Хеймитч наклонился к Эффи и громко прошептал: — Слова выучила? — Конечно! — ответила она восторженно, разминая шею перед тем, что, как я знала, за этим последует. Хрипловатый баритон Хеймитча и пронзительное сопрано Эффи слились в традиционном свадебном песнопении Дистрикта Двенадцать: Пусть дорога ведет прямо к встрече с тобой, Ветер счастья пускай шелестит за спиной. Солнца блики цветут у тебя на лице, На полях пара капель дождя на пыльце; И пока наша встреча не произошла, Мне навстречу тебя Божья воля вела. Пусть союз наш с тобой будет благословлен. Пусть сегодня поймем мы, что это не сон. Будем вместе и в счастье, и в горе — с тобой, Пусть тоска и беда обойдут стороной. Нас дорога навстречу друг другу вела, Наша встреча с тобой наконец-то пришла, Руку друга, любимая, нежно прими, И кольцо обручальное твердо возьми. По зеленой траве мы отправимся в путь, И с него нам уже никуда не свернуть, В синеве поднебесья пусть трубы трубят. Знай — есть сердце, которое любит тебя.*** Припев еще звучал, когда Пит вдруг сгреб меня в объятья, подхватив на руки. Я даже взвизгнула от неожиданности, но его улыбка погасила мою панику. И я инстинктивно оперлась о него, прикорнув головой на изломе его плеча, который, очевидно, специально был для этого приспособлен, так идеально мы здесь совпадали. Конечно, он собирался нести меня через порог. Это было частью традиции, и хотя мы отчасти ее нарушали тем, что сперва не сходили подписать официальные бумаги. Хотя бы эта часть прежней лжи Пита оказывалась истиной — мы были с ним больше женаты, чем могла нам сделать какая-то бумажка. И я в душе благословила эту ложь, когда он внес меня под темный свод маленького дома. Эффи поспешила отдернуть занавески прежде, чем Пит спустил меня с рук. Не смущаясь присутствия посторонних, Пит поцеловал меня — глубоким, затяжным поцелуем, от которого у меня даже помутилось в голове. Когда же он меня отпустил, то повернул так, чтобы мне был виден интерьер домика. Он оказался прав — места тут и впрямь было немного, в крошечной комнате нашлось место только для кухонного столика и угольной печки. Кроме того, там был умывальник. Очаг выглядел абсолютно нетронутым, хотя в нем уже лежали дрова, — он как будто ожидал, что его впервые растопят. В углу же стоял еще один небольшой столик на четыре персоны, накрытый белой скатертью с голубой каймой — скатерть казалась слишком праздничной, чтобы пользоваться ею каждый день. Кроме того, на столе была ваза со свежими полевыми цветами, и воздух в доме наполнял их аромат. Бледно-голубые и желтые занавески на маленьких окнах приятно гармонировали с букетом. В противоположной стене виднелась дверь, за которой я обнаружила крохотную спальню. А там были простая кровать, зеркало и подзеркальник — все деревянное. Окошко обрамляла белая занавеска. Все было таким незамысловатым, но при этом милым и уютным, что мое сердце невольно растаяло. — Ведь это же ты все организовал, да? — спросила я Пита. Он кивнул. — Не без помощи Эффи. Тут все простое, но… — Но идеальное. Чистое, — и я потянулась, чтобы его погладить, упиваясь тем, что, хотя он уже был моим, и я была - его, мы вот-вот закрепим эту принадлежность навеки, и не через боль и страдания, а благодаря целительному старинному ритуалу и традиции. Как хорошо и правильно быть связанной с ним воедино не только всепожирающим пожаром, насилием и смертью. — Ты — самое чистое, что у меня есть, — ответил он просто. И я закрыла глаза, пытаясь удержать себя в руках и тут же не распасться на кусочки от счастья. Скольких людей я убила, скольких невольно обрекла на страдания. И то, что он до сих пор видела меня такой, наполнило меня разом и трепетом и надеждой. Вот что он дарил мне всегда — твердую веру в неколебимость и доброту, заключенную во всем на свете, в том числе и во мне. Эффи оказалась рядом со мной и перешла на торжественный шепот: — Я помогу тебе переодеться в спальне. А Пит переоденется здесь с помощью Хеймитча. Все остальное уже готово. Мы вернемся, когда невеста и жених облачатся, чтобы лицезреть зажжение огня. Пит кивнул и неожиданно заключил Эффи в объятья. — Спасибо, — прошептал он, склоняясь к ее волосам. — О, мой дорогой! — она уже стирала с лица слезы, а потом, когда он ее отпустил, проводила меня обратно в спальню. Закрыв позади себя дверь, Эффи тут же подошла к встроенному в стену шкафу. — Боюсь, это еще один последний маленький обман: хотя это не столько ложь, сколько упущение. — Что ты имеешь ввиду? — спросила я с искренним любопытством. Я уже и представить себе не могла, что же еще она могла от меня скрывать. Не говоря больше ни слова, Эффи достала из шкафа непрозрачный чехол, в котором шелестело платье. Аккуратно положив его на кровать, она расстегнула на нем молнию и бережно, будто младенца, вынула оттуда платье, но вовсе не то, которое я сама выбирала для этого дня. - Нет, ты не обязана это надевать. Ведь это же твоя свадьба, в конце концов, имеешь право быть в чем тебе вздумается. Но я должна тебе сказать, что это платье следовало за тобой по всему Панему, дожидаясь дня, когда ты будешь готова его надеть. Растерянно взирая на внезапно явившееся мне платье, я пристально его разглядывала: оно было белым, да, но совершенно не походило на те платья, которые Цинна некогда создал к нашей фальшивой свадьбе на потеху капитолийской публике. Те платья были гламурными и вычурными, это же — простым, даже несколько старомодным. Те были украшены камнями и перьями, а это — простого силуэта на тонких бретельках. Материал был собран только под V-образным горловым вырезом. Он спускался до талии, а затем летел вниз каскадом почти невесомой ткани, напоминающей материал для занавесей. Платье было простым, но выдавало своего создателя в элегантном совершенстве линий, и гладком сладострастии обманчиво незамысловатого лифа. У меня все в животу вздыбилось, когда я поняла, кто его сделал, от лавины охвативших меня чувств: узнавания, радости, тоски и горя — всего сразу. Я так разволновалась, что мне пришлось сеть на кровать, чтобы совладать с собой. — Цинна, — произнесла я, и мой голос сломался. Эффи кивнула, ее губы сжались в полоску, когда она пыталась взять под контроль собственные непослушные эмоции. — Капитолийские платья — это было на показ, — она присела возле меня, и взяла меня за подбородок, чтобы поймать мой взгляд. — Но это… Думаю, он знал, что в день, когда ты решишься поджарить с кем-то хлеб — это будет вовсе не для Капитолия и не для шоу. Что ты сделаешь это. Когда будешь уверена, что действительно кого-то любишь, что не можешь без него жить. Это платье Цинна создал для настоящей Китнисс, той, что принадлежит лишь самой себе. Той, что избегает фальшивого гламура и излишеств. Той, что, решившись всецело отдать себя кому-то, сделает это с открытой душой, раз и навсегда. И он мог бы поспорить, что этим человеком, которого ты полюбишь, будет Пит. А Цинна никогда не проигрывал пари. Мне вспомнился Цинна, нежный Цинна, которого забили насмерть за то, что он сделал из меня символ. Он умудрился одно из моих свадебных платьев поджечь на глазах у всей страны, превратив меня в Сойку-Пересмешницу. Он знал, что я никогда бы не пошла в нем под венец. И теперь снова нашлось подтверждение тому, что он знал меня от и до, потому что, хоть я и принесла с собой простой светлый сарафан, но теперь и представить себе не могла, что надену на своей свадьбе что-то, кроме этого платья. И мои глаза стали набухать от слез, когда мне открылось, что и мой стилист, как и многие другие, видел… что я влюбилась в мальчика с хлебом — задолго до того, как я сама это поняла. — Оно невероятное, — прошептала я, лаская рукой белую ткань. Это платье было и будет проявлением любви во всех своих ипостасях: и когда его создавали, и когда дарили, и когда наденут, и, наконец, когда снимут. Вволю на него насмотревшись, я повернулась, чтобы Эффи помогла мне привести себя в порядок. У меня сердце кровью обливалось, так мне не хватало в эту минуту моей сестры и моей матери. Эффи расчесала мне волосы, и ее пальцы уверенно задвигались, когда она принялась заплетать мне сложную косу, которую мать мне плела в особых случаях. Когда-то давным-давно ее научила этому моя подготовительная команда, и Эффи оказалась способной ученицей. Глядя на нее в зеркало я с благодарностью и грустью размышляла о том, что заботиться обо мне ей вообще-то необязательно: что единственной причиной, почему она это делает, стала наша общая тяжелая история, и что она теперь заняла место тех, кто больше не может быть со мной. Эффи заметила, как я на нее пялюсь, но отреагировала вовсе не так, как я могла бы ожидать. Она наградила меня такой милой улыбкой, что я еле-еле сдержала и без того близкие слезы. Ей явно нравилось возиться с моими волосами — косу она не просто заплела, но и ловко приподняла, сделав из нее высокую прическу — подобного новшества моя мать никогда себе не позволяла. Но оно визуально сделало мою шею длиннее и привлекательнее, даже несмотря на россыпь розовых шрамов, которые ее покрывали до самой линии роста волос. Эффи помогла мне залезть в платье и как следует его расправила. Оно было бесконечно легче, чем памятное платье с жемчугами, которое на меня надевал Цинна. Этот гладкий материал как легкие ветерок касался моей кожи. Стоило Эффи осторожно вжикнуть молнией, и я ощутила, как же близок миг, к которому мы готовимся. Обувшись в серые сандалии, я поняла, что, выйдя в эту дверь, безвозвратно переменюсь. Прежде я была девчонкой из дальнего Дистрикта, которая стала добровольцем, трибутом, Победительницей, Огненной Девушкой, половинкой в паре Несчастных Влюбленных из Дистрикта Двенадцать и Сойкой-пересмешницей. Но я совершила полный круг, вернулась к истокам. Теперь я должна была стать женой Пита. И эта роль больше всего мне импонировала. Однако, как бы меня не называли, какие бы прозвища и определения мне не давали, я все равно останусь собой, Китнисс Эвердин, девушкой, которая хотела бы быть одной из многих, но стать такой ей было не суждено. — Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне двадцать лет. Я из Дистрикта Двенадцать. Я была на Голодных Играх. Дважды. Я совершила Революцию. Стала Сойкой-Пересмешницей. Мой дом разрушили. Сестру убили. Я потеряла своего лучшего друга. И чуть не потеряла Пита. Но мы выжили. Порой я думаю, что такого и случиться не могло. Но мы это сделали. И я думаю, что все теперь у нас будет хорошо. Лучше, чем я когда-либо надеялась. Потому что мы любим друг друга. Мой взгляд упал на собственно отражение в зеркале, и оно меня пленило. Нечасто мне доводилось чувствовать себя красивой, особенно с тех пор, как мое тело было покрывали шрамы, но сегодня я была ослепительна. И когда я шагнула к двери, Эффи поймала мою ладонь и пожала ее. — В тебе всегда была эта природная красота. Он просто остолбенеет, — она суетилась вокруг меня, как наседка, кудахтающая над своим цыпленочком. — Не бойся. Остановившись, я посмотрела прямо ей в глаза. — Эффи, у меня не осталось ни малейших сомнений. Она поправила мне своевольную прядь, молча кивнула и распахнула передо мной дверь. Солнце за окном ярко светило, но его приглушали легкие занавеси на окнах. В маленьком домике было прохладно. Лето уже клонилось к своему закату, и по ночам в воздухе уже чувствовалось дыхание близкой осени. Хотя сейчас, напоследок, можно было еще даже поплавать в озере, и я была бесконечно рада, что мы собрались это сделать именно здесь. Вдали от всех и вся, если уж на то пошло. — Ты ведь все это подстроила, да? — внезапно выпалила я, поддразнивая Эффи. Она слегка зарделась. - Ну, я сделала это совершенно бескорыстно, чтоб ты знала, — мы обе молча усмехнулись, и от незамысловатой шутки мое волнение улеглось. Мой взгляд наконец упал на Пита, и вдруг я с облегчением поняла, что и он не надел тот костюм, который я выбрала для него заранее — он выглядел бы слишком формальным. На нем были светлые льняные брюки — их серый цвет гармонировал с бретелями на моем платье. А рубашка оказалась белой. И я поняла, что мы совпадаем, сочетаемся друг с другом, но Цинне удалось достичь этого эффекта отнюдь не банальными средствами. И то, как мой жених был одет, подчеркивало его глаза, цвет лица и золото волос. Пит выглядел восхитительно, и, несмотря на расшалившиеся нервы, у меня мурашки по коже побежали при виде него. Он оглядел меня, прежде чем встреться со мной глазами. И его взгляде читались нежность и трепет, и его рука потянулась к моей руке. Я практически слышала в этот миг его мысли, преисполненные счастья и благодарности, с которыми он встречал этот момент. И этому я тоже у него училась: как быть благодарной, как сбрасывать с себя оковы чувства вины и кошмаров, как принимать и радоваться тому, где ты и с кем ты прямо здесь и сейчас. Вспоминать о хороших вещах, которым я была свидетельницей, и думать именно о них даже в минуты мрачной тоски. Нас ждал очаг, пока еще не согретый живительным огнем, и рядом с ним стоял молчаливый Хеймитч. На меня внезапно нахлынула нежность к нашему ментору, и благодарность за то, что он сделала для нас — тем более, что он был и мне, и Питу сегодня вместо отца. Отойдя от Пита, я благодарно чмокнула Хеймитча в колючую щеку, и он от этого даже слегка прибалдел. — Ты ведь и впрямь к нам обоим крепко привязался, да? — прошептала я, а он лишь грустно улыбнулся и кивнул, отправляя меня обратно к моему будущему мужу. Хлеб, прикрытый полотенцем, лежал на столе на видавшей виды деревянной разделочной доске. Эффи встала рядом с Хеймитчем. И я, взяв трясущимися руками коробок спичек, зажгла одну. Пит заключил мои ладони в лодочку своих рук, и вместе мы поднесли огонь к поленнице в очаге. Заранее подложенный под нее сухой трут занялся с треском, медленно разгорелся, рождая уютное, утешительное пламя. Меня омыло его тепло, и, в отличие от разрушительного пламени, в котором мы оба побывали, этот огонь был желанным, ибо всегда напоминал о сытости и сильных заботливых руках. Склонившись к Питу, я вместе с ним любовалась огненной красотой, которую мы сотворили вместе. Повернувшись к столу и взяв с него нож, я подождала, пока Пит ко мне присоединится. Его руки легли поверх моих, и мы вместе отрезали от ожидавшего нас темного батона горбушку. В нос ударил густой приятный аромат хлеба с изюмом и орехами, который для меня давным-давно стал неотделим от жизни и возрождения. Тишину нарушал лишь треск горящих в очаге дров, и моего собственного — а, может быть, еще и Пита — тяжелого дыхания, и легкий шорох подола моего платья. Пит смотрел на хлеб так, как будто это было нечто, что может в любой миг распасться в его руке, как будто он был чем-то столько же эфемерным, как теплый воздух, наполнявший комнату. Он держал вместе со мной кусочек хлеба, а в его глазах отражались языки пламени, хотя комната была заполнена солнечным светом. И он шумно сглотнул, прежде чем произнести свою часть свадебной клятвы: Обещаю тебе свою любовь, И все, чем владею. Обещаю тебе свое тело, сердце и душу, Обещаю отдать тебе первый укус моего мяса И первый глоток из чаши моей. Обещаю, что лишь твое имя буду громко кричать В темном сумраке ночи. Клянусь почитать тебя выше всех остальных. Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно. Вот мой тебе свадебный обет. И я согревалась в тепле его слов. Они были древними, как горы, что окружали наш Дистрикт, и все же при этом, они, казалось, были созданы специально для нас, в них была правда, которую Пит постиг всем своим существом, ведь он говорил все это так, как будто никто и никогда до него этого не делал. И дрожащим голосом я ему ответила: Ты моя звезда в ночи, Ты мой утренний свет, Злу не догнать тебя ни на холме, ни в лощине, Ни в поле, ни в долине, ни на горе, ни у реки. Ни в вышине, ни в низине, ни в море, ни на берегу, Ни в небесах, ни в глубинах. Ты — лик моего солнца, Ты — арфа моей песни, Ты — венец моего сердца. Клянусь почитать тебя выше всех остальных. Наша любовь бесконечна, и отныне прибудет с нами вечно. Вот мой тебе свадебный обет.**** Зачарованные этими словами, мы вместе, не разжимая рук, сунули хлеб в огонь, и языки пламени принялись жадно его лизать. И уже спустя несколько ударов сердца хлеб стал горячим и золотистым. Мы держали его на весу, дожидаясь, пока он остынет, а мое сердце все еще бешено скакало, наполняя сильными ударами повисшую тишину. Я повернулась и прижалась лбом к его лбу, и прямо из моего сердца полились слова: — Я тебя люблю, — прошептала я так тихо, что только Пит мог меня расслышать. — Я любила тебя прежде, чем сама поняла, что люблю. Ты подарил мне надежду, когда я думала, что надеяться уже не на что. Куда бы нас не завела жизнь, всегда помни, что ты для меня значишь. Я люблю тебя всего, и обещаю всю себя взамен. Пит изменился в лице, но пересилил себя. Я не была так сильна. Когда мы поднесли хлеб к губам, я ощутила его опаленный вкус поджаренных орехов и приторную сладость изюмин, и все это смешалось с соленым вкусом моих собственных слез. Пит же, убедившись, что я проглотила свой кусочек хлеба, запечатлел у меня на губах невероятной силы поцелуй, который был чем-то вроде важной вехи на пути, который начался в тот день, когда он бросил мне, сидящей под дождем, подгоревший хлеб, и по которому мы шли с ним вместе до этого самого момента, который этот поцелуй венчал. Когда мы закончили целоваться, то услышанные краем уха вежливые аплодисменты и хлюпанье носом Эффи, напомнили нам о том, что мы были не одни. — Мы свидетельствуем о соединении брачным обетом четы Мелларк сегодня, 21 августа, — хрипло произнес Хеймитч, и на его помятом лице появилась кривоватая улыбка, а глаза непривычно блеснули. И он многозначительно нам кивнул, мол, одобряет. Эффи же заключила нас обоих в объятья, а, разжав их, поспешила к столику и наполнила маленькие бокалы. Из своего рюкзака она достала переносной мини-холодильник, а из него — бутылку, на горлышке которой поблескивала золотая фольга. — Знаю, что сейчас не время для подарков, для того предназначается официальная свадебная церемония, — произнесла Эффи, извлекая из кармана носовой платок. — Но у меня кое-что для вас есть. Эффи завернула бутылку в квадратный кусок ткани и принялась крутить металлическую пробку на горлышке, и внезапно бутылка издала легкий хлопок и зашипела. — Шампанское, — пробормотала я радостно. Я пробовала его в Капитолии, и хотя немногие воспоминания о том времени мне хотелось сохранить, мне было не суждено забыть божественный вкус охлажденного шампанского. И я прильнула к Питу, который уже обвил рукой мою талию, прижимая меня к себе, и, казалось, мы уже никогда друг друга не отпустим. Эффи наполнила шипучей жидкостью бокалы, и раздала их нам. Хеймитч принюхался к этой пузырящейся, розовой выпивке, и одобрительно ухмыльнулся, а Эффи подняла бокал, чтобы провозгласить тост. — Слушайте, слушайте! — сказала она, слегка откашливаясь. — Конечно, это не входит в традиционный обряд поджаривания хлеба, но я хочу предложить выпить за мистера и миссис Мелларк! — голос Эффи сломался, и она помедлила, прежде чем продолжить. — За вашу силу, преданность друг другу, которые были заметны любому, кто за вами наблюдал. Я уже говорила, что вы заслужили гораздо большего, чем вы обрели, и готова это повторить. Вы оба заслуживаете всего хорошего, что только может предложить нам жизнь. И я горжусь тем, что сопровождала вас в этом путешествии по жизни. Вы оба, — и Эффи драматично захлюпала носом, от чего я непременно бы рассмеялась, но не в такой момент. — мне как дети, и мать всегда безмерно радуется, когда её дети находят свою любовь. Счастья вам, долгих лет жизни и процветания, мои дорогие! — она подняла бокал, и мы все стали чокаться. Я ощутила на языке свежий и сладкий вкус, и слегка застонала от восторга. Это был один из самых восхитительных вкусов на свете, а пузырьки щекотались у меня в носу, летучие и светлые в их собственном веселье. Пит, даже поднеся бокал ко рту, не сводил с меня глаз, и, поймав его взгляд, и нечто, что в нем таилось, заставило меня покраснеть от удовольствия, до кончиков ушей. — Спасибо, Эффи, — сердечно ответил ей Пит, и повернулся к ней, когда она вновь нас обоих обняла, все еще всхлипывая от нахлынувших на нее чувств. — Мои дорогие крошки, — бормотала она снова и снова, пока не взяла себя в руки. Хеймитч прочистил глотку, и мы с Питом разом переключили внимание на него: — Ну, теперь-то моя очередь, полагаю. Но сначала обновим содержимое наших бокалов, — и он допил, и протянул пустую посуду Эффи. Та, вновь разлив шампанское, пальнула в него испепеляющим взглядом, но он и ухом не повел, а лишь расправил плечи и поднял свой бокал. — Да, все эти свадебные дела. Я давно забил болт на все и вся в своей жизни. Потому что, когда со мной случалось что-то хоть отдаленно хорошее, потом за это приходилось слишком дорого платить. И я решил просто плыть по течению. Но вы ребята, да, вы двое, вы всегда были у меня занозами в заднице, особенно ты, солнышко, — и он ткнул в меня пальцем, и я восприняла это нормально, потому что в его глазах было написано вовсе не то, что произносили его губы, и я знала Хеймитч лучше, чем знала даже себя. — Но вы заставляете меня становится чуточку лучше, чем я есть. Эффи права, вы оба заслужили, чтобы к вашим ногам лился звездный дождь. И да, я тоже был с вами в этом путешествии. И говорю вам: никто и никогда больше не посмеет вас тронуть, — и Хеймитч состроил такую гримасу, когда опрокидывал в глотку свой бокал, что мне захотелось немедленно его обнять, что я и сделала, как только мы все допили. — Спасибо, — произнесла я искренне. Он делал все, что мог, как и все мы. Не все было гладко, но выложился он по полной. И я не смела на него больше обижаться. Я ощутила у себя на талии сильную руку Пита, а мягкие хорошо уложенные волосы Эффи защекотали мне щеку, и вот уже мы уже все вместе обнялись в едином порыве, четверо людей, который сплотили боль, страх, трагедия и надежда. Эффи разжала объятия первой и вскоре уже как ураган носилась, собирая свои вещи, а заодно и рюкзак Хеймитча, закупоривая шампанское — «это вам на потом, мои голубки» — и укладывая его обратно в мини-холодильник. Хеймитч лишь неловко переминался с ноги на ногу, пялясь на то, как Эффи заканчивает все приготовления к немедленному отбытию. - Там, в мини-холодильнике, есть кое-что перекусить: хлеб, сыр, мясо, кое-какие фрукты, питьевая вода. Знаю, Китнисс, тебе вряд ли нужна подобная забота, но мне не хотелось, чтобы ты спешила на охоту сразу после своей свадьбы, — она еще раз нас обоих обняла и направилась к двери. Хеймитч лишь хмыкнул, вернувшись к своему излюбленному способу выражения чувств. И мы, стоя в дверном проеме, провожали взглядом Эффи и нашего ментора, которые шли обратно в Дистрикт Двенадцать по свежепроложенной новой тропе. Мы смотрели им вслед, пока их силуэта не поглотила, скрыв из виду, зеленая листва. Повернувшись к Питу, я заметила, что он откровенно меня разглядывает. — Итак, — произнес он. — Итак, — прошептала я, когда он подхватил меня на руки. — Ты уже один раз перенес меня через порог, — сказала я, едва дыша от предвкушения и желания. - Ага, но еще не как свою жену, — он произнес «жену» медленно, будто смакуя это слово на губах, а потом утопил меня в страстном поцелуе. Пронес через дверь, громко захлопнув ее ногой, и через кухню, пока мы не оказались в маленькой спаленке. Поставив меня на ноги, он взял мое лицо обеими ладонями, и его поцелуй продолжился. Он исследовал мои губы, как будто не знал их наизусть после тысяч и тысяч наших с ним поцелуев. Когда же он освободил мои губы, я была уже почти бездыханна, и мне пришлось судорожно хватать воздух ртом. Во мне не осталось ни толики рассудительности, теперь я вся была одно сплошное дикое, судорожное желание. Поигрывая бретельками моего платья, он явно жадно мою любовался. — Хеймитч сказал, что это Цинна сшил для нас эту одежду, — прошептал он. — А еще он сказал, что всегда знал — в день, когда мы соберемся поджарить хлеб, мы сделаем это тайно, в окружении только самых близких людей. Кивнув, я провела подушечкой большого пальца по его пухлым губам. — Эффи мне сказала то же самое, а еще — что он считал, что я надену это платье для тебя, что он ставил на тебя, и что Цинна никогда не проигрывал пари. Пит широко улыбнулся в ответ, зардевшись от удовольствия. Сколько раз сохранение его жизни было для меня единственной целью и смыслом моей собственной жизни, до такой степени, что дальше я и не заглядывала? Но Цинна знал то, что знал и Сноу, хотя первым мне это открыл Финник. — Цинна знал, что ты — мой единственный. Он знал, что это будешь только ты, — сказала я, привлекая его к себе и целуя. Я обвила его руками за шею и крепко прижалась. Все мое тело уже стало вибрирующими струнами на инструменте, готовом зазвучать. Нас с Питом не разделяло уже ничто, даже время — и его мы заполняли теперь вместе. Его широкие ладони прошлись у меня по бокам, вверх, к плечам, и подцепил бретели платья. Он стянул их с моих рук, но вместо того, чтобы дать платью упасть к моим ногам, он сам стянул его с меня, припав на колени, насколько ему позволял протез, и помог мне освободиться от невесомой материи. С обычно не свойственным ему в такие моменты пиететом к одежде, он взял это платье и аккуратно повесил его на плечики на уголок шкафа. — Хочу сохранить его навсегда, — сказал он, нежно коснувшись платья, и с той же тщательностью, что и платье, стал расстегивать на себе рубашку. И я приблизилась к нему — облаченная только в свои белые трусики и легкие сандалеты — чтобы помочь ему раздеться. Поглядев на меня в таком виде, Пит застыл. - Ох, — только и смог выдавить он, пожирая меня взглядом, его глаза потемнели и заблестели как угольки. Я опустила взгляд, силясь представить, какой же он видит меня сейчас. — Не двигайся, — сказал он, не сводя с меня глаз, и продолжая расстегивать рубашку и снимать штаны. Когда он избавился от верхнего слоя одежды, я заметила — над верхним краем его трусов уже показалась его эрекция, которая, очевидно, так и рвалась на свободу. Сняв все с себя, он так же аккуратно развесил одежду в шкафу, не отвлекаясь от своего первоначально намерения, но он все так же не спускал с меня глаз, и я уже вся горела, чувствуя такое его к себе внимание. И вдруг безо всякого предупреждения, его руки оказались на моем теле: на груди, бедрах, ляжках. Он разом был везде, а губы пригвождали меня к моему месту. Он подхватил меня так, что мои бедра оказались по обеим сторонам его талии, и мне пришлось постараться, чтобы не вонзится каблучком моих сандалий куда-нибудь в его зад, пока он не уложил меня на кровать. Я потянулась, чтобы стащить с себя обувь, но Пит меня остановил: - Нет, оставайся в них, — сказал он и отстранил мою руку, а потом потянулся, чтобы захватить один мой набухший, вздыбившийся сосок ртом. От яростных прикосновений его губ к обеим моим грудям, меня затопила волна жара, а он все продолжал усердно дразнить их, сильно посасывая и покусывая, и держалась уже из последних сил. Потом его губы прожгли себе путь вниз по моему животу, пока он не добрался до резинки моих трусиков, которые он сорвал с меня с гораздо менее деликатно, чем снимал платье. Я уже была готова проинформировать его, что и белье на мне создал Цинна, но потом решила, что это будет наименьшая из возможных жертв, учитывая то, что он собирался со мной сделать. Спустившись еще ниже, Пит, будто изголодавшись, жадно зарылся в мои складки. Все происходило бурно и шумно, и я чувствовала, что уже на грани от такого его напора. И подняла бедра, давая ему более широкий доступ, но он удержал меня на месте, взявшись рукою за живот, и мягко потянул там за губы, прежде чем засунуть внутрь язык. Когда же он вставил в меня пальцы и задвигал, я схватила его за волосы, и кончила, сотрясаясь в жестоких конвульсиях, а он все не прекращал движения. И не спешил сам в меня войти, как делал прежде, чтобы ощутить себя во мне, но позволил волнам достигнуть пика, не отводя губ с моего клитора, продляя мою сладкую агонию, пока мои ноги не превратились в два вялых, лишенных костей отростка, распростершихся возле его головы. Лишь тогда он двинулся вверх по моему телу и медленно взял меня. Он никуда не спешил, целуя мою шеи и плечи, дрожа от того, что так долго откладывал свое удовлетворение. С намеренной неторопливостью, держа все под контролем, он входил в меня и выходил, и его длинные, размеренные удары внутри меня напоминали томные ласки. Его руки двигались по поверхности моего тела, пальцы зарывались в тщательно заплетенную косу, от которой уже мало что осталось. И он придерживался этого похожего на медленную пытку ритма, пока мое тело вновь не пробудилось и не задвигалось с ним в такт, а мои руки не начали кочевать по его коже. Мои губы оставались в плену его губ, и я ощущала на них свой собственный вкус, но я была полностью захвачена тем, как мы с ним были соединены, и тем, как его руки размечали мое покрытое шрамами тело. Мы принадлежали друг другу — причем давно, может быть, с того самого дня, как я, изголодавшаяся, мокла под дождем, и он связал себя со мной, так же, как и сегодня — с помощью обожженного в огне хлеба. А потом он ускорился, его толчки стали настойчивыми, и он сделал это снова — сделал меня своей — и я крепко за него держалась, пока его руки и бедра двигали нас все ближе к краю пропасти блаженства. И я уже не могла сдержать стона, когда он, подхватив меня за ноги, закинул мои лодыжки себе на плечи. Он расцеловал их и принялся гладить косточки над ступнями, под которыми мою гладкую кожу обвивали кожаные ремешки сандалий. Кожа Пита уже блестела от обильно выступившего пота. Взяв меня за руку, он поместил ее между нами, на мое сокровенное местечко и попросил: «Поласкай себя». Так я и сделала, задвигав согнутыми пальцами, как я давно уже научилась делать порой в моменты, когда мы были с ним вместе, тем более что я уже вся набухла там от его прежних ласк. И в мгновение ока я почувствовала, что это приближается, мое освобождение, так тесно связанное с ним. Пит выпустил мои ноги и уперся ладонями в матрас по обеим сторонам моей головы, и стал входить в меня уже со всей силы. Его тело выгнулось надо мной дугой, он подался назад, рванулся вперед и снова отступил, и силой закусив губу, дожидаясь меня. И мою плотину друг прорвало, я дернулась к нему и очистительный оргазм волнами затопил мое тело. Ощутив эти волны, он перестал себя сдерживать, и задрожал, извергаясь, отдавая мне всего себя. Я вцепилась в него, когда он дернулся от сладострастного изнеможения, и не выпускала, пока последний из его толчков, сопровождаемых плавным разливом тепла в моем животе, не стих. Медленно, после того, как мы долго-долго постепенно замедляли наше дыхание, я снова спустилась с небес на кровать, и ощутила, что лежу головой на подушке, и что Пит зарылся лицом мне в шею. И я заново все вспомнила, как и почему мы поженились. Мы могли бы еще дополнить наше соединение еще и официальным документом, но для нас мы уже были неотделимы друг от друга, связанные воедино древним обычаем нашего Дистрикта, который Капитолий пытался стереть с лица земли, но не смог. Пит был моим мужем, я — его женой. И я прокатывала эти слова в голове, пока не ощутила, что Пит пошевелился и приподнялся на постели. Будто прочитав мои мысли, он улыбнулся мне и вымолвил: — Привет, жена. Я тоже вяло улыбнулась, что говорило о поборовшем мои душу и тело бесконечном удовлетворении: — Привет, муж. Пит покраснел от удовольствия, наклонился к моему уху и произнес: — Моя жена. Я понимающе кивнула, решив ему подыграть. Действительно, всякий раз, стоило нам произнести эти слова, между нами вспыхивали искры. — Мой муж. — Жена. — Муж. — Жена. — Муж. И мы покатывались со смеху смеха, пока не повалились друг на друга без сил. У нас был целый солнечный день впереди, и я упивалась перспективой прожить его на полную. — Что скажешь, муж? Надо ли нам искупаться перед обедом? — спросила я, глядя в его озаренные золотым светом глаза, и эти бездонные синие озера зажмурились от счастья. — Мне кажется, это отличная идея, жена. Хотя я не уверен, что это можно будет назвать обедом. Скорее, полдником. Приподнявшись на локте, я снова поглядела на него. — Какая разница, муж. Озеро рядом, и я мечтала в нем искупаться уже давным-давно. — Пусть тогда это будет первой мечтой моей жены, которую я исполню. Первой из множества других, которые я хочу воплотить в жизнь все до единой, — сказал он тихо, касаясь мешанины из торчащих во все стороны прядей и остатков косы у меня на голове. — Знаю, что все у тебя получится. Ты и так все время это делаешь, — прошептала я, полностью захваченная этим потрясающим моментом. Я уже знала, что никогда его не забуду, даже если позабуду все остальное, то, как послеполуденное солнце, светившее из-за его плеча, превратило его белокурые волосы в сияющий золотой ангельский нимб, и как мне показалось, что это свечение исходит от него самого.***
Это был уже не океан, хотя небо все так же переливалось захватывающим многоцветием, всеми оттенками и полутонами, напоминавшим ожившую в красках музыку. Под ним простиралось поле, и ветер, который его овевал, был так же нежен, как мое имя, слетевшие в этот вечер с губ Пита. После того, как мы весь день провели, плескаясь в озере, а за ужином, возможно, слегка перебрали шампанского. Поле походило на нашу Луговину, на которой в высокой траве тут и там золотились одуванчики. От счастья у меня стеснило сердце — и так, как будто сама мысль о нем оживляла, передо мной явился Финник, продираясь сквозь высокую траву и держа в руке букет белых, пушистых одуванчиков. — Когда я был маленький, — начал он, как будто мы лишь ненадолго прервали нашу с ним беседу, — мама говорила мне, что стоит загадать желание и подуть на белый одуванчик, желание сбудется. Но нужно дуть как следует, чтобы все до одной пушинки улетели. И я каждый вечер торчал с братьями и сестрами на поле и дул, дул, пока сам не поверил, что все мои желания сбудутся, — сказав это, он мне подмигнул. И я в красках вообразила себе маленького медноволосого мальчика, который бежит вдоль полосы прибоя, наполняя воздух пушистыми крошечными зонтиками, а стебельки одуванчиков трепещут на морском ветру. — Не знала, что у тебя были братья и сестры, — ответила я, и ощутила укол вины за то, что не удосужилась в свое время побольше узнать о его прежней жизни. А еще, что так и не проведала его малыша и не утешила его вдову — женщину, которую он так любил. Будто прочитав мои мысли, Финник улыбнулся: — Энни будет рада тебя видеть, когда бы ты к ней не собралась поехать. Все они будут тебе рады. Даже Джоанна, — и он зашелся от смеха. -Да и ты готова теперь в конце концов. Поэтому мы о очутились на этом лугу. Мне было понятно. О чем это он толкует, и сердце стеснило от страха, восторженного предвкушения и тени скорбного уныния, которое до конца никогда, увы, меня не покинет. — Но ты ведь не уходишь, правда? — спросила я, вдруг испугавшись. Зеленые глаза Финника сверкнули нездешним светом. — Неужто ты так ничему и не научилась? Ты никогда не отпускаешь тех, кого любишь. Они следуют за тобой повсюду, каждый день твоей жизни. — он начал растворяться в воздухе, и на этот раз я ему поверила. Он был со мной. Он всегда являлся мне, когда был мне нужен. Его почти прозрачное тело переливалось, рельефные загорелые мышцы таяли, преображаясь во что-то иное, волосы становились светлее, пропорции тела менялись, истончались, пока та, что пришла на его место, не предстала передо мной во плоти. Я уже не надеялась испытать это в своей жизни: облегчение, и надежду, идущую в разрез с реальностью, отрицающую эту реальность напрочь. Но именно она затопила мое сердце. Когда я снова увидела ее, то испытала не муки агонии, как при нашей последней встрече, а только лишь теплые волны любви. Не в силах сдвинуться с места, я упала на колени, ощутив слабость в ногах — такой беспредельной была моя радость. — Прим, — выдавила я, задыхаясь, и теплый ветер принялся высушивать слезы на моем лице. — Прим, — повторила я, простирая к ней отяжелевшие руки, и вот она уже была рядом, целая и невредимая, и я всхлипывала на ее хрупком девчачьем плече. — Прим! — вопила я, сжимая ее в объятьях, рискуя раздавать, но не в силах противиться желанию прижать ее к себе и не отпускать целую вечность. — Тссс… Китнисс… — прошептала она, поглаживая мне спину, и я совсем потеряла голову от счастья. В жизни есть потери, которые не избыть ни целым океаном слез, ни бурными всплесками горя, ни даже постепенным самоуничтожением, и потерять ее было для меня равносильно собственной смерти. Мое бесконечное горе простиралось передо мной, когда я сжала ее в объятьях. В этом фантастическом месте, где все было возможно, мне дали целую вечность на то, чтобы излить свое горе в слезах, пока я от них не обессилела и не могла больше плакать, хоть и не потому, что уже не страдала. Мы с ней уселись на траву, моя голова лежала у нее на плече, и она тихонько напевала мне на ухо. Когда я ощутила, что готова, она повернулась ко мне и заговорила: — Тебе полегче? — спросила она, и на ее розовых губах мелькнула легкая улыбка. — Пока ты здесь, — ответила я честно. Она рассмеялась. - Ну, так дело не пойдет. Так вы поджарили все-таки хлеб? — она захихикала, и я не удержалась от того, чтобы рассмеяться вместе с ней. - Ага, — я вздохнула, испытывая глубокую печаль оттого, что сестра не смогла быть со мной в день моей свадьбы. — Ты и впрямь туго соображаешь! Я там была! Мы все там были. Однажды я говорила тебе, что все время буду с тобой. Я не лгала, — сказала она, распуская свою светлую косу и вновь ее заплетая. — Ты настоящая? — спросила я удивленно. — Вы уже обсуждали это с Финником. Это не важно! А теперь я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — завязав косу, она повернулась ко мне и пристально на меня посмотрела. - Все, что тебе угодно, — сказала я, не в силах сдержаться и не коснуться еще раз ее руки, волос. Мне так хотелось получше все это запомнить, на будущее, когда придет момент, в который я буду особенно остро по ней тосковать — до полуобморока. — Прежде всего, ты должна простить маму. Она не со всем способна справиться, ты знаешь, как и ты, как я. Но она еще очень многое может дать тебе, а ты - ей. Просто прими это. Ведь она все еще твоя мама. Однажды у тебя самой появятся дети, и ты поймешь, что это значит. - Нет, не появятся, — ответила я тихо, не желая спорить, но и не спеша с ней соглашаться. — В любом случае… — проговорила она терпеливо. — Сейчас не время для подобного разговора, — она помотала головой и продолжала. — Во-вторых, пожалуйста, съезди к Энни и Джоанне. Вы нужны друг дружке. Особенно это важно из-за Пита. Они пережили вместе многое, и только они могут его понять. Сделай это — ты не пожалеешь. Я вновь кивнула. Это сделать было легче всего. - Ну, и главное… Прости себя. Я опешила… настолько я не ожидала от нее подобных слов, и я затрепетала от необычности подобной просьбы. — Я… не могу… — у меня перехватило дыхание. — Прости себя! — повторила она с жаром. — Многие приложили к этому руку, не ты одна. Ты ничего не могла больше поделать. Прости себя, ради себя самой, ради своего мужа, ради меня. Ты хочешь, чтобы я не уходила, но чувство вины не лучший способ привязывать кого-то к себе! — Я не… я не могу ничего поделать. Только и думаю: «что, если», что если бы я сделала все иначе? — я уже кричала, расстроенная ее словами до крайности. — Ты не могла ничего сделать по-другому! Только так мы можем жить и действовать! Нельзя бороться с волной истории! Есть силы, управляющие нашими жизнями, которые могущественнее тебя, меня, даже целой группы людей. Ты пытаешься — ты всегда пытаешься. Но я точно знаю, что все твои действия вели к определенным целям, пока обстоятельства их не сокрушили. Ты сделала все, что могла, — Прим всплеснула руками в отчаянии. — Ты всегда говоришь Питу, что он делает все что может, что он не должен себя казнить за то, что не удалось. Почему бы тебе самой не воспользоваться этим же советом? Мне не хотелось пускаться в спор с моей сестрой, особенно когда я знала, что мне недолго оставалось быть с ней рядом. Я могу попытаться, ради нее — решила я. — Я поработаю над этим, хорошо? Но не могу обещать, что в одночасье все получится. — Лишь об этом я и прошу, — она подставила лицо ветру. — У тебя прекрасное воображение. И у тебя будет прекрасная жизнь. Я это предчувствую, — она стала мерцать, и я, знавшая столько потерь, вовсе не хотела ее отпускать. - Нет! — завопила я, хватаясь за ее тающую на глазах руку. — Не покидай меня! — молила я, чувствуя, что впадаю в истерику. Я сделаю все, что угодно. Останусь здесь. Пит поймет. Он ведь тоже может здесь поселиться, разве нет? - Нет, — спокойно произнесла Прим, и моя истерика вдруг схлынула. — Это не для тебя. Твоя настоящая жизнь ждет тебя там, в реальности, там, где он. А это только место, где можно ненадолго остановиться и отдохнуть, — она встала передо мной на колени. — Ты меня любишь? Я ахнула, слова вырвались прямо из моего живота, почти потонув в моих всхлипах. — Да, ты же знаешь, люблю! Выдержав мой пристальный взгляд глаза в глаза, и в ее голубых глазах было такое твердое выражение, какое я видела всего несколько раз в ее жизни. Это в ней еще только нарождалось — она стала бы сильной, если бы ей было позволено жить. Она несла бы в себе бесконечную доброту, щедрость и мужество. Она бы стала силой, с которой стоило считаться, и красотой, которую стоило бы созерцать. — Живи, Китнисс. Просто живи. И она растаяла, а я опять опустилась на дно мучительного сна, и ее слова все еще эхом отдавались в моих ушах. XXX Я внезапно села на постели, не в силах вздохнуть, чувствуя лишь руки Пита. - Эй, все нормально, я здесь, — промурлыкал он нежно. Его тело благоухало озером: зеленью стрелолиста и потом и всем, что мы исторгли из себя, занимаясь в ночи любовью. При мысли об этом мое бешено стучащее сердце стало успокаиваться, и я ощутила внутри тепло. — Это был не кошмар, — прошептала я, прижимаясь к его шее, сжимая его в объятьях. Пит отпрянул в замешательстве. — Ты бормотала во сне и все никак не могла проснуться, хотя я и пытался тебя растолкать, но не смог. - Пит, это был не кошмар. Просто сон, и он был прекрасен, — сказала я и всхлипнула, уткнувшись ему в грудь. Пит провел рукой по моим растрепанным волосам. — Мне тоже снился сон. Теперь уже я отпрянула, удивленная и растерянная. — В самом деле? — Ага. Мне снился мой отец. Мы с ним поговорили. И это было… очень славно, — прошептал Пит меланхолично, и мне было понятно — откуда эта грусть. — Тяжело потом их отпускать, да? — Возможно, но я не думаю… что они хотят, чтобы мы их отпускали, Китнисс. Хотя это все и в моей голове, но это выглядит таким реальным, что я порой задумываюсь, а не может ли быть так, что они нас видят и пытаются о нас заботиться. Они не хотят, чтобы мы забывали. Я кивнула. — Не знаю, как тут ответить. Знаю только, что никогда я их не забуду. У меня распирает сердце, когда я вижу во сне Финника, а теперь еще и Прим, — потянувшись к его губам, я его поцеловала, и мое сердце наполнилось благодарность за все, что у меня есть. За все, чего я только могла желать. - Пит, думаю, я готова. — К чему, жена? — он улыбнулся, глядя на меня сверху-вниз. — К тому, чтобы добавить в нашу Книгу Памяти и Прим. — Уверена? — спросил он необычным голосом. - Да, — сказала я с неожиданной убежденностью. — Мы запечатаем страницы соленой водой и пообещаем всем им, что будем жить хорошо, чтобы их смерть не стала напрасной. — Ладно, — прошептал он тихо. Я погрузилась в тепло его сильных рук, которые, как и прежде, дарили мне чувство безопасности, какого больше не дарил никто. Эти руки отгоняли мои кошмары и мрачные воспоминания, и взамен дарили мне надежду и обновление. Мы с ним прошли через самые ужасные испытания, которые только могут выпасть на долю человека, и в итоге мы сами, наши семьи, и все другие Победители — все стали игрушками в руках злой судьбы, которая, наигравшись, отшвырнула нас прочь — хорошо, если живыми — и выкарабкивайтесь кто как может. Меня утешала мысль, что я неотделима и от прошлого, ото всех людей: своих родителей, бабушек с дедушками, и от их предков, тех, кто жил еще до Темных Дней, и что нас с ними связывают вовсе не Игры, а любовь — ведь именно она всех нас произвела на свет в начале времен. И я была частью этой неразрывной цепи, и что мне суждено ее продлить в будущем — и она будет тянуться дальше, туда, где я уже не смогу ее видеть. Это и утешало, и пугало меня, как и слова Прим о том, что есть силы, которые много могущественнее нас, и наши действия лишь отчасти могут на них повлиять. Но я была полна решимости попробовать, ради них, ради Пита и, в конце концов, ради себя самой, чтобы почтить их тем, как я живу, даже если сейчас мы были гораздо сильней надломлены, чем прежде. Страх никогда не исчезнет — даже сейчас у меня сжималось от него что-то в животе, так, что меня даже мутило. Но Прим просила меня попытаться, и я должна была сдержать данное ей обещание. Я взглянула вверх, и отыскала глазами в неверном свете погруженной в темноту комнаты сонный взгляд Пита. — Мы думаем о них, не о себе. Потому что же для нас важнее, верно? Пытаемся отыскать во всем этом смысл, понять, почему же так случилось, и, может быть, нам никогда не суждено найти ответ. Но после… — я замолчала, отчаявшись облечь свои мысли в слова. Пит понял меня и без слов, как понимал — невероятно ясно — и многое другое. — Но после того, как мы это сделаем нам только и останется… — …жить хорошо, изо всех сил, на полную… — …и любить друг друга, чтобы восполнить все, что мы утратили. КОНЕЦ Комментарий автора: Это все, ребята! Следующую главу я публикую лишь для того, чтобы собрать там все мои рекомендации и ссылки на поэзию и музыку, своеобразный «Everlark Playlist». Я испытала искренне удовольствие, пока писала этот фик и переживала этот опыт вместе с вами. Хочу попросить вас заглянуть еще и в следующую главу, где я собрала ссылки и музыкальные рекомендации. Возможно, я еще напишу и сиквел к этому произведению, который думаю назвать «Sealed With Salt Water» (Скрепленные соленой водой). Надеюсь получать от вас комментарии по этому поводу. И я буду скучать по процессу описанию этой части их (видимо, эверларк) жизни. Комментарий переводчика: Неужели это все? Какое счастье! Этот фик, опрометчиво выбранный мной в августе как средство скоротать время до появления следующей главы «Ничейного» (которая, увы, так и не появилась, несмотря на посулы автора seemaree) — стал для меня настоящим забоем, в котором надо отбить киркой и переворошить тонны руды, чтобы отыскать хоть крошечный золотничок. И то, что я не прочитала его до конца, прежде, чем взяться за перевод — единственная причина, почему я все-таки перевод закончила. Не считая постоянной горячей поддержки читателей. (Ну, и еще спасибо pinkdolphin за качественный подстрочник фрагментов нескольких последних глав!!!). Мои резоны недолюбливать филистерскую (пардон за книжное слово) прозу Титании — помимо ее местами откровенно графоманской природы — просты: лично мне не близок и не симпатичен американский образ жизни и вытекающий из него оголтелый консьюмеризм (по-нашему — потребительское отношение к миру). А именно он прозрачно читается во всех этих многословных описаниях предметов гардероба, обстановки, сервиса (в Панеме-то!) и еды. Тем более он не уместен в дистопическим мире Панема, и в изложении с т.з. Китнисс — я уверена, канонной Китнисс и дела не было до всех этих «побрякушек». А некоторые вещи вообще у меня голове не укладываются: как Пит (чужими руками, за деньги) мог обустроить дачу (cabin — в оригинале, то бишь загородным домик, обычно у воды) в заповедном месте на озере, да еще и дорогу туда проложить, так вот, между делом? В разрушенной стране… И Китнисс, найдя свое сокровенное озеро «обустроенным», пришла от этого в восторг? Держите меня семеро… Только американка могла такое написать!!! Доктор Аврелий применил методы психоанализа — и всем резко полегчало? Только американка, убежденная, что кресло психоаналитика для человека — такая же насущная необходимость, как кусок хлеба или мыла… Ну, вы уже в курсе. Китнисс балдеет от шампанского? Пусть все это будет на совести автора. И свадьба здесь с моим хеадканоном тоже не совпала. Мой, если что, похож на это https://ficbook.net/readfic/3490970 И я даже рада, что сиквел — обещанный автором в комментариях — так и не написан. Спасибо всем, кто был со мной и с этим переводом без малого четыре месяца! Мне тоже нужны ваши итоговые комментарии! И да пребудет с вами everlark! ______________ * В оригинале глава называется «All of Me» (Всего себя), так же, как песня Джона Легенда. Но я бы перевела самую известную строчку это песни скорее как «Все во мне любит все в тебе». Текст и перевод песни здесь http://www.amalgama-lab.com/songs/j/john_legend/all_of_me.html Шикарный женский вокал бразильянки Luciana Zogbi и субтитры здесь https://www.youtube.com/watch? v=WXv-kmhqH5c **Джек Гилберт (1925-2012) — американский поэт, лауреат Пулитцеровской премии. Статья о нем в англоязычной Вики https://en.wikipedia.org/wiki/Jack_Gilbert Это первый (во всяком случае, из известных мне) перевод его стихов на русский. ***«May the road rise to meet you» — вольный перевод этой старинной ирландской свадебной клятвы взят отсюда http://magmarry.ru/articles/svadebnye-kljatvy-2.htm. Автор перевода, увы, неизвестен. Также существует перевод начала этого стихотворения Валентины Сокорянской. Доступно на: https://www.stihi.ru/30.11.2008/4968. Очень красивая мелодия на эти стихи в хоровом исполнении: https://www.youtube.com/watch? v=tn9hLK2nmPM&list=RD0pHlTssFpGk&index=6 **** Автор использовала тексты традиционных старинных ирландских свадебных обетов, которые показались ей очень уместными в данном контексте. Кстати, оказалось, что на русский они прежде не переводились. Во всяком случае, в открытых источниках найти не удалось. В оригинале это тоже верлибр, «свободный стих». Отмечу также, что высоко заплетенная коса — тоже часть ирландской свадебной традиции, по которой в косах заключена мистическая женская сила. Очаровательный материал об ирландской традиционной свадьбе здесь: http://hmwedding.livejournal.com/46518.html А для любителей everlart иллюстраций — вот очень похожий «семейный момент» обнимашек с Хеймитчем на свадьбе Пита и Китнисс. So cute! http://41.media.tumblr.com/06b3b1e3af44cad59ce9aadd21153049/tumblr_mvt5q4zm6Q1sb4xkdo1_1280.jpg