Осень 1971 года,
Лестрейндж-холл, графство Йоркшир, Норт-Райдинг
Когда Беллатрикс с Сандрой заснули в нашей с Беллой спальне, я аккуратно прикрыл за собой дверь и вышел в кабинет. Хотел бы и я лечь рядом со своей семьёй и заснуть, но мне не давала покоя одна мысль. Если бы не счастливая случайность, я мог бы приехать на похороны отца или Беллатрикс. И я не мог позволить себе спокойно жить, помня об этом.
Я вооружился большим пергаментом и пером и вскоре набросал список подозреваемых, в число которых вошли все члены Ближнего Круга, не считая нашу семью. Немного подумав, я вычеркнул Долохова. Он не стал бы травить, он убил бы. Да и они с Беллой, вроде бы, слишком хорошо поладили, чтобы у него оставались причины. Подумав ещё немного, я добавил так же имена тех людей, которые так или иначе хотели бы Белле зла, также написав всем из Ближнего Круга, чтобы они предоставили мне список лиц, с которыми они контактируют, разделив их на три части: домочадцы, близкие люди и родня и знакомые. Я так жаждал бурной деятельности, что не смог сомкнуть глаз в эту ночь, продумывая и рассчитывая все возможные варианты событий.
На другой день, залив в себя изрядное количество кофе, я был бодр и активен, словно моё навязчивое желание обезопасить Беллатрикс вдохнуло в меня неиссякаемые силы. Как покажет практика, при сильном нервном напряжении я вообще был способен не спать по трое суток и быть при этом максимально сконцентрированным и бодрым. Таких проблем со сном, как несколькими годами позже, у меня ещё не было, я просто был молод и очень любил. Одно то, что я, наконец, мог видеть Беллатрикс, мог вдохнуть аромат её духов, взять её за руку, наполнило меня такой энергией, что, полагаю, я не заснул бы в первую ночь по приезде даже в том случае, если бы очень этого хотел.
Днем мы с Беллатрикс и Алиссандрой совершили прогулку по саду, и это было прекрасно. В самом деле, мы являли собой идеалистическую картину. Я шел под руку с Беллой, которая степенно несла под сердцем ребёнка, впереди в костюмчике в шотландскую клетку и в берете весело припрыгивала Алиссандра. Для всех, кто мог нас увидеть в ту минуту, мы были самой счастливой семейной парой. К слову сказать, весь свет решил, что так оно и есть, и наш брак окружили таинственными романтическими легендами — и на Дёрси-то мы в своё время сбежали, так как в целом мире больше никого не хотели видеть, и во время моего длительного отсутствия (разумеется, по причине слабого здоровья дочери, которой был предписан целителем теплый климат Ривьеры) мы с Беллой тайно встречались и заделали второго ребёнка. Словом, в глазах общественности, нас связывала такая неземная любовь, как если бы в ответ на мои чувства Беллатрикс обожала бы меня так же, как Темного Лорда.
— Думаю, ты согласишься в том, что мы всё ещё можем быть друзьями, — проговорил я, с замиранием сердца глядя на Беллу.
— Безусловно, — кивнула та. — Так уж вышло, что у нас есть общая дочь.
Алиссандра галопировала по дорожке парка, и её забавные кудряшки подпрыгивали в такт прыжков. Она то и дело озиралась на нас и счастливо улыбалась.
— Мы с детства отлично ладили, — заметил я. — Глупо забывать об этом, когда как и сейчас мы можем прекрасно взаимодействовать как в домашней обстановке, так и в организации.
— Не скажу, что мне не хватало тебя, Рудольфус, — честно призналась Беллатрикс, сжимая моё предплечье, — но мне сейчас не помешает верный друг рядом. Не то чтобы я боялась за себя, но, понимаешь ли, моё возвышение слишком отдалило меня ото всех прочих. Мне слишком завидуют и меня слишком не любят, чтобы я могла позволить себе дружеские отношения с кем-либо из наших. С Антонином мы неплохо сошлись характерами, но это всё же немного не то, чего бы мне хотелось.
— У тебя есть предположения, кто хочет тебя убить?
— Все, — коротко ответила Белла. — Рудольфус, подумай сам, мне все завидуют. В Ближнем Круге каждый пожертвовал бы очень многим, чтобы обрести моё положение и мою власть. В свете почти все женщины любых возрастов безумно завидуют моему благополучию, финансовому или семейному. Не говоря уже о тех несчастных, кому хватило ума меня возжелать и которым, разумеется, нечего и мечтать о взаимности.
— Было и такое? — напрягся я.
— Да, — как ни в чём не бывало, отозвалась Белла.
— Будь добра, расскажи подробнее, это может быть зацепкой, — попросил я.
Беллатрикс, конечно, напустила на себя такой вид, словно делает мне одолжение, но всё же рассказала, как безумно в неё влюбились юный Джагсон и повеса Пиритс. Я тут же мысленно внёс их обоих в список подозреваемых лиц.
— Мама, папа! — звонко прокричала Сандра. — Там птичка красивая! Смотрите!
На дереве действительно восседал ирландский феникс, мрачная птица с изумрудными перьями, извечный вестник трагедий и неудач в поверьях британских волшебников. Хотя я не был суеверен, мне стало немного не по себе.
— Ты, в самом деле, считаешь её красивой?— с сомнением поинтересовалась Беллатрикс.
— Очень! — восторженно сообщила Сандра. — Мне снилась эта птичка. И моя сестричка. Она была грустной.
— Занятный сон, но у тебя будет братик, — с нажимом произнесла Беллатрикс.
Алиссандра непонимающе взглянула на мать.
— Это только сон, принцесса, — улыбнулся я. — А они, к сожалению или счастью, не всегда сбываются.
Алиссандра выглядела совсем растерянной.
— Иди-ка сюда, — подхватил я её на руки. — Как знать, может и сестричка у тебя когда-нибудь будет. Ты бы хотела с ней играть в куклы?
— Очень, — почему-то всхлипнула Алиссандра, обнимая меня за плечи. — Во сне хотела играть с сестричкой в куклы… А она меня не видела… Не слышала даже!
Я увидел краем глаза, как Беллатрикс хмурится.
— Не находишь это странным? — поинтересовалась она.
— Ей просто приснился сон, — пожал я плечами. — Идем в дом, малышка, я с тобой в куклы поиграю. И мама, может, тоже.
Уж не знаю, почему Беллу так сильно задел этот эпизод и намёк на то, что она могла родить и девочку вместо наследника, вот только после этого она постоянно замечала в Алиссандре какие-то странности.
К вечеру меня посетило несколько интересных мыслей, и я решил поделиться ими с… Долоховым. Этот странный выбор был обусловлен тем, что только он один из всего Ближнего Круга, по моим расчётам, никак не мог иметь отношения к покушениям. У меня не оставалось выбора кроме как написать ему и попросить о встрече. В половине одиннадцатого он явился.
— Я думал, Беллатрикс тоже будет интересен этот разговор, — с ходу заметил он.
— Она устала и легла рано сегодня, — ответил я прохладно, наблюдая за тем, как Долохов выбирает наиболее безопасное в его представлении место в кабинете.
— Что ж, бывает, — хмыкнул русский, и, подвинув кресло ближе к двери, уселся в него.
— Милорд дал понять, что я могу рассчитывать на вашу помощь в расследовании, — заговорил я. — У меня появилось несколько идей. Мне нужна ваша помощь, чтобы установить слежку за некоторыми личностями, кое-кого проверить, и начать с того места, откуда поставили то самое вино.
— Два первых пункта я готов разобрать подробнее, — кивнул Долохов. — Но что касается последнего, то этим я занялся в первую очередь, разумеется. Старик, поставляющий напитки Тёмному Лорду, имеет контракт и с Лестрейндж-холлом, и с многими другими приличными домами. Более того, он был рекомендован Темному Лорду вашим отцом. Я проверил всё лично и не нашел никаких улик.
— Но на каком-то этапе вино всё же отравили. Надо проверить, кто ещё из Ближнего Круга пользуется услугами этого джентльмена, ведь любой из этих людей в теории имел доступ и к погребу, раз был вхож в лавку. Собственно, не можем ли мы прямо сейчас туда отправиться?
— Я бы сказал, что это глупая затея, но у старика есть талмуд, в который со времен восстания гоблинов записываются все клиенты лавки, это я точно знаю, — приободрился Антонин. — Можно реквизировать.
— Я с вами, если вы не возражаете. Хочу сам всё осмотреть.
Долохов пожал плечами, словно ему было плевать. На самом же деле я не сомневался в том, что задевал его профессиональную гордость — русский наверняка был уверен, что наилучшим образом допросил старика и осмотрел лавку.
Воспользовавшись камином, мы оказались в «Дырявом котле», и оттуда вышли на Косую аллею. В столь поздний час людей на улице уже почти не было, а лавки были закрыты. Работала только пара кафешек.
Мы пришли на перекресток Косого аллеи и Лютного преулка, и Долохов указал мне на старинный дом. Фасад выходил на Косую аллею и имел большую вывеску «Вина и виски Огдена», задняя же часть дома была выкрашена в другой цвет и, судя по яркой вывеске «Украшения на любой вкус и кошелек», относилась к другому заведению.
Антонин дважды дернул звонок у двери «Вина и виски Огдена», где-то внутри зазвенел колокольчик, и спустя добрых минут пять раздались шаркающие шаги.
— Кто там? —напряженно вопросил старческий голос.
— Антонин Долохов.
Замок был поспешно открыт, и мы увидели на пороге пожилого мужчину в старомодной ночной рубашке, распахнутом халате и с колпаком на голове. Он почтительно склонился, делая приглашающий жест.
— Мистер Долохов? В такой поздний час? — непонимающе пробормотал старик.
— Нам с моим другом необходимо взять у вас книгу с переписью клиентов, — заявил Антонин, проходя в дом.
Я последовал за ним, и добавил:
— А так же ещё раз провести досмотр.
— Но я уже всё рассказал и показал вашим людям!
— Придётся повторить, — пожал плечами Антонин.
— В таком случае, пройдёмте в мой кабинет, господа, книги находятся там, — сдался Огден.
В небольшом, но очень чистеньком кабинете старик вытащил огромный том с полки и положил на стол перед нами с Антонином.
— А остальные книги? — кивнул я на полку.
— Если вы хотите увидеть заказы своего прадеда, юноша, я могу дать вам и остальные, — отвечал старик. — В этой книге вся информация по двадцатому веку. Наша семья, знаете ли, обеспечивала качественными напитками всю Британию со времен англосаксов.*
— Я заберу книгу на день-два, — решительно сказал я, поняв, что просмотреть её всю должным образом за несколько часов невозможно.
— А куда же, позвольте спросить, я буду вносить информацию о заказах? — возмутился старик.
— На чистый пергамент, — парировал я. — Так же я попрошу вас рассказать о том, какой путь проделывает вино прежде, чем оказаться на столе вашего клиента.
— Я уже рассказывал об этом мистеру Долохову, — насупился Огден.
Но, видимо, он был совсем непрочь поднять любимую тему ещё разок, так как уже через минуту взахлеб рассказывал о том, как домовые эльфы ухаживают за его виноградником, как собирают виноград самых изысканных сортов, и как, благодаря нескольким семейным заклинаниям, виноград превращается в чистейший, как слеза вейлы, сок.
— После он заливается в бочки, и начинается процесс брожения. А через две недели я закупориваю вино в бочках или разливаю по бутылкам и пломбирую, — закончил Огден.
— То есть, фактические, после закупорки или пломбирования незаметно вскрыть бочку или бутылку невозможно? — уточнил я.
— Никак невозможно, молодой человек, — с гордостью воскликнул Огден. — Это старинный способ, который моя семья стала применять ещё в пятнадцатом веке, когда нашу продукцию начали подделывать. Заклинание не позволяет снять печать с бутылки или бочки нетронутой, она тут же рассыплется на крошки, и злоумышленник уже не сможет её скопировать. Полезно и в том случае, если прислуга польстится на хозяйское вино — незаметно уж точно не откроет.
— Значит, вино отравили или в доме Милорда, вскрыв бутылку прежде, чем разлить по бокалам, либо во время процесса брожения, — заключил я.
— Это невозможно, кроме меня никто не имеет доступа к бочкам, — возразил Огден. — Вход в подвал заказан для посторонних, никто не знает пароль, чтобы открыть дверь.
— А ваши домочадцы? Или вы живете один? — не унимался я.
— У меня есть сын, но он уже несколько лет живёт со своей семьёй в Ирландии, у нас там ещё одна лавка.
Я тяжело вздохнул и переглянулся с Долоховым.
— Мы уже проверили его. Там всё чисто, — ответил Антонин на невысказанный вопрос. — Вино отравили уже в доме Милорда, прежде чем подать на стол.
— Это была бутылка или бочка? — осенила меня новая идея.
— Небольшая бочка, — ответил Долохов.
— Ядом могли пропитать дерево, кто поставляет вам бочки?
— Это исключено, — покачал головой старик. — Бочки делают мои собственные домовики.
— Это мы тоже уже проверяли, — устало проговорил Антонин.
— Я хочу взглянуть на подвал с винами, — отрезал я.
Огден и Долохов состроили одинаково усталое выражение лица, но моё желание было удовлетворено, и Огден проводил нас в огромное помещение под домом. Я никогда прежде не видел столько алкоголя. Тут были и огромные пузатые бочки размером с карету, и маленькие бочонки, старинные мутные бутылки, покрытые пылью, и совсем новенькие и блестящие. Продукция была представлена всеми видами алкоголя от ликеров до русской водки, так как Огден был так же дистрибьютером.
— На подвал наложено заклинание невидимого расширения? — спросил я. — Он кажется мне больше дома по площади.
— Мой дом поделен на две части — заднее крыло ещё мой дед продал ювелирам Пламли. А подвал остался целиком нашим, — ответствовал Огден.
— В таком случае, навернякаи из второго крыла есть вход в подвал? — оживился я.
— Мы искали его, и не нашли, — огрызнулся Антонин. — Мистер Лестрейндж, вы считаете себя самым умным? Все было проверено и перепроверено до вас не один раз.
— Я хочу услышать ответ хозяина, — процедил я.
— Повторюсь, вход был, но он был замурован при продаже заднего крыла! — воскликнул старик, утомленный моим допросом.
— Где это место?
— Какое, Мерлина ради? —простонал Огден.
— Замурованный вход, — убийственно спокойно ответил я.
— Я не знаю, он был закрыт ещё до моего рождения, — пожал плечами Огден. — Отец говорил, что он где-то у северной стены…
Я тут же направился к северной стене и долго и пытливо проверял старинную кирпичную кладку, но так и не нашел ничего.
— Если у вас много свободного времени, мистер Лестрейндж, вы можете продолжить и без меня, — хмыкнул Долохов. — А я, пожалуй, приобрету бутылочку огневиски и отправлюсь домой спать…
— Надо отодвинуть стеллаж, — решительно выдал я, рассматривая полки со старинными бутылками.
— Это исключено! Бутылки слишком скользские и хрупкие! — запротестовал старик. — В прошлом месяце несколько штук упали сами по себе только от того, что мои домовики, вероятно, аппарировали рядом…
— О нет! — воскликнул я. — Не поэтому они разбились, мистер Огден! Антонин, помогите мне…
Мы вместе отлеветировали стеллаж в сторону, но перед нами оказалась точно такая же стена, как и по всему периметру подвала.
— Минутку… — это уже заинтересовался Долохов. — Паутины нет, это странно…
Он постучал палочкой по кирпичам и, о чудо, они расползлись в стороны; перед нами оказалась тяжелая дубовая дверь. Антонин в ту же секунду резко развернулся к противоположной двери и из его палочки вырвалось заклинание, просвистевшее в полуметре от Огдена и запечатавшее первую дверь.
— Вы с ума сошли! — закричал старик.
— Я ещё ни разу не промахнулся, — ухмыльнулся Антонин. — При всём моём уважении, мистер Огден, вы останетесь здесь до нашего возвращения. Не хотелось бы, чтобы вы кому-либо подали сигнал. Вашу палочку.
— Вы не имеете права! — возмутился Огден. — Но я вынужден подчиниться силе…
Он добровольно отдал длинную тонкую палочку Долохову.
— Подберите мне несколько хороших вин пока что, — бросил Долохов, — это займет вас. Позже мы вас освободим.
Я тем временем без труда открыл дверь обычной Алохоморой, и мы с Антонином попали в темный коридор. Долохов запер за нами двери, и мы тихо двинулись вперед вслед за моим Люмосом.
— Я проверял этот дом, — прошептал Долохов. — Ещё когда мы выбирали поставщика вин для Милорда. Тут живёт ювелир. Недавно он женился. Кроме хозяина и хозяйки в доме никого нет, даже домовых эльфов.
— Что будем делать? Наше вторжение незаконно, — заметил я.
— Именем Тёмного Лорда законно всё. Мы тут закон и власть, — донеслось из-за моей спины хриплым голосом, и я не стал спорить.
— Тогда допросим их?
— Я знаю устройство дома и запечатаю все входы и выходы, а так же наложу чары, блокирующие все звуки. Ты же поднимайся на второй этаж, справа от лестницы будет светлая дверь — там спальня хозяев. Свяжи обоих.
Я невольно вспомнил, как однажды уже участвовал в операции под предводительством Долохова. От воспоминаний о той семье магглов мне сделалось не по себе, но сейчас было не время сомневаться и раздумывать. Речь шла о покушении на Беллатрикс.
Мы вышли из подвала под лестницей в холле, и Антонин бесшумно растворился во тьме. Я же двинулся наверх. Поднявшись по лестнице, я повернул направо и на самом деле увидел дверь, кажущуюся белой в холодном свете Люмоса. Прежде, чем войти, я приглушил свет и приложил к лицу маску, которую, предчувствуя неладное, перед выходом положил в карман мантии, тихо приоткрыл дверь, и рука сама выполнила механические движения, а в голове на автомате пролетели невербальные заклинания. Из глубины комнаты послышалась возня, а я взмахом палочки зажег свечи, вспыхнувшие на камине и у постели.
— Кто вы, что вам нужно!? — визгливо прокричал пухлый маленький человечек, вытягивая голову из-под одеяла. — Деньги? Драгоценности? Это противозаконно, и вас найдут! Авроры будут здесь через пять минут после того, как вы открыли входную дверь!
— Мы с моим другом зашли не через неё, — успокоил я ювелира. — Именем Тёмного Лорда я приказываю вам сохранять спокойствие и отвечать на все мои вопросы сразу и безо лжи — я пойму, если вы солжете. Если вы будете говорить правду и окажете содействие, вас не тронут.
Я подошел к постели и взмахом палочки выволок из неё ювелира, который щеголял в ночной пижаме в полоску. Пролевитировал его в гостиную по соседству и проверил путы — всё было надежно. Затем я вернулся в спальню и, откинув одеяло, собирался было схватить и его женушку, которую представил такой же старой и безобразной… Но тут меня ждал сюрприз.
Под одеялом дрожала красивая молодая женщина. Мои глаза в прорезях маски встретились с испуганными светло-карими глазами, а затем с невольным восхищением скользнули по красивому телу под тонким слоем ночной рубашки. Миссис Пламли было около двадцати лет, это была среднего роста блондинка с пышной грудью, тонкой талией, округлыми ягодицами и стройными ножками. Под моим взглядом она испуганно съёжилась, и кружевная рубашка соскользнула с её смугловатого точеного плечика.
— Вам нечего бояться, мадам, если вы не замешаны в преступлении, — проговорил я, после чего, забрав с прикроватных тумбочек палочки супругов и надежно спрятав их во внутренние карманы мантии, я освободил женщину от пут.
Она тут же забилась к изголовью.
— Идёмте, я не применю к вам силы, если вы не вынудите меня, — я протянул ей руку.
Испуганная волшебница несколько секунд вглядывалась в мои глаза, но всё же вложила маленькую ручку в мою ладонь, и я помог ей подняться.
— Я не одета, — с достоинством чистокровной волшебницы проговорила она. — Я вижу, что вы — благородный человек, и прошу вас не подвергать меня бесчестью и позволить мне одеться.
— Что вам для этого нужно?
— Я никуда не денусь, отвернитесь, и я надену платье, достав его из того шкафа.
Только по юности я доверчиво согласился, и отвернулся. К счастью, мадам Пламли не была преступницей и не владела боевой магией, а потому не напала на меня со спины, а всего лишь опрометью кинулась из спальни и метнулась на лестницу, где и была поймана Антонином. Послышались крики и возня, и спустя несколько секунд в спальню вошел Долохов,— он тоже был в маске, — так крепко держа женщину за оба запястья одной рукой, что та только и могла, что плакать и умолять её отпустить.
— Друг мой, — процедил Долохов, намеренно не называя моего имени, — я удивлен вашей нерасторопностью.
— Я позволил ей одеться, — растерянно пробормотал я.
— Видимо, миссис Пламли решила, что так ей будет комфортнее, — пожал плечами Антонин, после чего вволок женщину в комнату и грубо усадил на стул, тут же крепко связав ей за спиной руки.
Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы оправдать мою доверчивость и ошибку, ибо сложно было представить картину соблазнительнее. Наша новая знакомая была очень хороша, когда её большие глаза блестели от слёз, искусанные губы налились краской, а на щеках пылал румянец. В процессе борьбы с Антонином ворот её ночной рубашки слегка растянулся, и нашим бесстыжим глазам открылась самая соблазнительная грудь, какую только можно было представить, и которая быстро вздымалась и трепетала. В декольте распахнутой рубашки было видно соблазнительные полушария, и немного виднелся левый сосок, темноватый, как и у всех обладательниц золотисто-смугловатой кожи. Тонкая ткань рубашки обрисовывала все контуры её красивого молодого тела, и даже я не сразу смог отвести глаза, что уж там говорить об Антонине.
— А теперь начнём диалог, — заявил Долохов, опускаясь на диван. — Друг мой, опустите шторы.
Я сделал это.
— Вы хотите денег? Я всё отдам, только не троньте нас! — хныкал ювелиришка, катаясь по полу у ног Антонина.
— Закрой рой, — процедил Долохов, ставя ногу в тяжелом ботинке ему прямо на голову. — Сейчас ты расскажешь мне всё, что я захочу узнать. Если ты попробуешь солгать или окажешься виновным в том преступлении, в котором я тебя подозреваю, или даже осмелишься сопротивляться, мы с моим другом будем насиловать твою жену во все дыры до тех пор, пока она не сдохнет, а потом прикончим и тебя. После длительных пыток, разумеется, — спокойно и негромко проговорил Антонин.
Увидев, как округлились мои глаза, Антонин закатил глаза, и я понял, что он, скорее всего, блефует.
— Мерлина ради! Я ни в чём не виноват! — заплакал ювелир.
Я тут же решил, что большего ничтожества не видел.
— Ты когда-нибудь спускался в подвал дома? — начал Долохов, поигрывая палочкой.
— Как это возможно? Он принадлежит Огдену целиком, я там никогда не бывал! — простонал Пламли.
— И, конечно же, не ты влил яд в бочонок с красным вином?
— Конечно, нет! Откуда у меня яд? Зачем мне это?
— Легилиментс! — рявкнул Антонин, за шкирку поднимая ювелира и всматриваясь в его маленькие подлые глазки.
А через минуту Долохов вскочил и пнул Пламли ногой прямо в лицо, а палочка, появившаяся в его руке сама собой, рассекла воздух.
— Круцио!
Ювелир, из сломанного носа которого хлыстала кровь, надрывно закричал, а его женушка зажмурилась и вся сжалась, от чего рубашка натянулась, ещё больше открывая грудь и обрисовывая линию бедер.
— Попробуем ещё раз, или сперва мне всё же натянуть эту дрянь прямо на этом столе? — спокойным голосом поинтересовался Антонин, кружа вокруг своей жертвы.
По моей спине пробежали мурашки. Я боялся повторения истории с семьёй магглов, я не хотел лишней жестокости… Но что Антонин увидел в мыслях этого увальня? Он был виноват?
— Я ничего не знаю, ничего не знаю, ничего не знаю! — кричал Пламли без остановки. — Возьмите все деньги и драгоценности, только не трогайте меня!
— Ну, хорошо, — Антонин явно обрадовался, что ему дали повод. — В таком случае начнём допрос миссис Пламли…
Он подошел к волшебнице, снял с неё путы, и поднял одним рывком.
— Моргана! Аррон, расскажи им всё, что знаешь! Расскажи им всё! — закричала женщина.
— Заткнись! Молчи! Мне нечего рассказывать! — хныкал в ответ Пламли.
— Ну, нечего, так нечего, — вздохнул Антонин, беря женщину за шею и припечатывая её к секретеру одним мощным движением.
— Это лишнее, — вмешался я. — Она тут явно не причём.
— О, поверь мне, Рудольфус, трудно найти грех, который не знаком этой женщине! — заявил Антонин, безжалостно задирая рубашку извивающейся миссис Пламли.
То, что он назвал меня по имени, было плохим признаком. Для обоих Пламли.
— Я не намерен на это смотреть! — воскликнул я, подходя к Антонину и хватая его за плечо. — Я не допущу этого.
— А если ты будешь знать, что именно это ничтожество подсыпало яд в бочонок? — кивнул Антонин на мистера Пламли, не отпуская всё же и его супругу.
— Точно? — я был удивлен. — Но не сам же он это придумал, надо узнать, откуда у него яд и кто его надоумил.
— Вот мы и узнаем, — ухмыльнулся Антонин, и с такой силой заломил тонкие руки миссис Пламли ей за спину, что та протяжно закричала и зарыдала пуще прежнего.
— Тогда вернись к допросу ювелира, или допроси женщину, но так, как того требует порядок, — потребовал я.
— Пожалуйста, — всхлипнула миссис Пламли, глядя на меня заплаканными молящими глазами.
— Молчи, шлюха, — бросил Антонин, грубо беря её за волосы и утыкая лицом в столешницу.
— Нет, это невозможно, — не выдержал я, отталкивая его в сторону. — Вы не видите, что эта женщина — леди? Даже если она виновна, не так должен проходить её допрос!
— Леди? Она? — Антонин раскатисто расхохотался, и, сняв с себя маску, утер уголки глаз. — Ну-ка, Эми, скажи на милость, почему, когда я имел тебя в последний раз, твоя фамилия была Кларик?
— Эми? Нелли, что это значит?— удивился ювелир.
— Антонин! — к моему удивлению, миссис Пламли очень обрадовалась, поняв, с кем имеет дело, встала и, утирая слёзы, просияла. — О, почему ты сразу не открыл себя и сыграл со мной такую злую шутку? Тебе я всё расскажу, любовь моя!
Я был поражен. Что за мгновенная перемена! Куда девались манеры и утонченность? Куда провалился испуг? Мадам Пламли, ничуть не стесняясь своей наготы, подбоченилась, как уличная девка, расковано улыбнулась, обнажая свои белые зубки, и окинула нас с Антонином приветливым взглядом.
— Чтоб ты понимал, так она называет всех, кто её сношает, — хмыкнул Долохов. — А таких немало, уж поверь мне.
— Шлюха! Я так и знал! — выплюнул Пламли, о котором на время забыли. — А ты клялась, что чиста и непорочна!
Миссис Пламли пожала плечами, поймав мой ничего не понимающий взгляд.
— Каждый выживает, как может, — философски изрекла она. — Так что же, заключим сделку?
— Или я лучше вернусь к тому, в чём мне помешал Рудольфус? — фыркнул Антонин.
— Я знаю то, что вам может быть полезно, — с улыбкой заметила девушка. — Я расскажу всё и буду твоей самой верной слугой, мой милый. А поверь мне, я тебе понадоблюсь. Ты поймешь это, как только всё узнаешь.
— Ладно, чего ты хочешь, распутная женщина? — Антонин вдруг и сам усмехнулся и вполне дружелюбно посмотрел на собеседницу.
Волшебница приблизилась к нему и прошептала на ухо, касаясь от природы яркими губами мочки уха:
— Я хочу стать вдовой, и чтобы всё досталось мне.
Она отстранилась.
— Ну, и закончить начатое, всё же надо, — она лихо подмигнула Антонину. — Есть что-то в этой роли жертвы…
— Как видишь, Рудольфус, внешность обманчива, — оскалился Антонин, беря миссис Пламли за подбородок и слегка поднимая её лицо. — Ох, сколько же порока скрывается за этим хорошеньким личиком, и сколько лжи изрыгают эти сладкие губки! Хорошо! — он вдруг резко отпустил женщину и шлепнул рукой по секретеру.— Я дам тебе то, что ты хочешь. А теперь выкладывай всё, что знаешь.
Наша распутная красотка уселась на подлокотник кресла, закинув ножку на ножку, поправила свои пшеничные локоны, и была уже готова начать…
— Шлюха, тварь, гадина ядовитая! Я убью тебя, если ты откроешь рот! — Пламли выплюнул ещё немалогромких богохульных ругательств, пока Долохов не остановил его.
— Силенцио! — рассек палочкой воздух Антонин.
Пламли умолк, а его женушка начала свой рассказ.
— Около месяца назад к нам пришел очень странный клиент. Сразу скажу, я не видела его лица, но это точно был мужчина — высокий и плечистый, дорого одетый, в мантии с глубоким капюшоном. Он принёс резную шкатулку с перламутровыми вставками, и они долго разговаривали с этим ничтожеством. Вроде как торговались. В итоге вдобавок к шкатулке гость дал ему целый мешок золотых. Я не слышала всего разговора, так как Пламли велел мне пойти сделать чаю, к которому никто так и не притронулся. Так что это всё, что я подслушала.
— А что было в шкатулке, ты видела? — спросил Антонин.
— Да. Я улучила момент и заглянула в неё, — кивнула волшебница. — Я думала, там какая-нибудь краденная драгоценность, которую хотят сбыть с рук… Но, к моему разочарованию, там была только крохотная бутылочка. А Пламли накричал на меня за то, что я открывала шкатулку, и сказал, что если я не хочу умереть, я не должна её трогать. А потом бутылочка куда-то пропала, а шкатулку Пламли спрятал на чердаке, надеясь потом продать. Я могу принести.
— Вместе прогуляемся, — сказал Антонин. — Рудольфус, пока что можете посмотреть воспоминания Пламли.
Антонин с женой ювелира отсутствовали около получаса, и за это время я смог убедиться в том, что именно Пламли отравил вино, пробравшись в подвал и залив яд в бочонок. При этом он долго искал именно нужный ему бочонок, так как явно имел инструкции на этот счёт.
— Кем был тот гость? Ты знаешь? —допытывался я, уже объятый ненавистью и гневом.
— Нет! Клянусь своей лавкой, нет! — хныкал ювелир.
— Круцио! — не сдержался я. — А знал ли ты, кого хотят отравить!
— Нет! Откуда мне было знать! Этот человек сказал, что хочет получить наследство и отравить старую тётку, сказал, что никто не хватится, так как старухе уже почти двести лет! И заплатил он огромные деньги, больше пяти тысяч галлеонов!
Я смотрел на этого ничтожного человека, напрочь лишенного всего благородного и честного, и сатанел. Эта подлая тварь, эта мерзкая жаба едва не лишила меня смысла моего существования, чуть не отняла мать у моей дочери! Из-за этого подлого труса мой отец при смерти! Из-за него по ошибке мог быть отравлен даже Тёмный Лорд! И Белла, Белла! Моя Беллатрикс, моя обожаемая жена, моё земное божество! Он покушался на её жизнь!
Словно красная пелена закрыла мои глаза, и с той секунды я словно перестал быть собой на какое-то время.
— В таком случае я открою тебе тайну, падаль, — прошипел я не своим голосом, склоняясь к ювелиру, которого пробил лихорадочный пот. — Ты едва не отравил любимую женщину Лорда Волдеморта, мать его ребёнка.
На лице Пламли читался запредельный ужас, он буквально позеленел и, едва не теряя сознания, кинулся целовать мне ноги. Моя же душа была объята безумием и жаждой крови и мести, я не владел собой.
— Пощадите, молю, пощадите! Я отдам вам всё, что имею, только сохраните жизнь! Обвиним во всю эту дрянь, эту шлюху!
— Всё твоё состояние едва ли покроет мои годовые расходы, — презрительно выплюнул я. — Вдобавок, так сложилось, что и я люблю ту женщину больше жизни. Поэтому я, Рудольфус Лестрейндж, властью данной мне Тёмным Лордом, приговариваю тебя к смерти посредством Круциатуса. Круцио!
Ювелир закричал сначала очень громко. Стал кататься по полу в запредельных муках. Агонизируя, он рвал на себе волосы, срывал ногти на руках, скребя ими по полу, бился о мебель, срывая голос от воплей. Мой взгляд был прикован к нему, я словно желал впитать каждую унцию его боли, запечатлеть это в памяти, насладиться его страданием в высшей мере. И я держал его под Круциатусом около двадцати минут, не видя и не слыша ничего вокруг, а когда Пламли собрался издыхать, я сел над ним, поставив колено на его дрожащую едва трепещущую грудь, приставил палочку к его виску, вновь использовав Круциатус, и смотрел прямо в его глаза в то время, когда бренное тело покидала жизнь. Когда же он, наконец, испустил дух, я понял, что моя ярость ещё не утихла, и что я по-прежнему ненавижу ювелира.
— Секо! — обрушил я на него сильное режущее проклятие.
Отвратительное мне лицо прекратилось в кровавое месиво, и брызги крови запачкали мою рубашку и немного лицо. В нос ударил запах крови и нечистот — перед смертью ювелир испражнился. Так я и предстал перед вернувшимися Антонином, держащим в руках небольшую шкатулку, и вдовой — над изуродованном телом, оскалившийся и озверевший от запаха смерти.
— Однако же, вас опасно оставлять одного… — протянул Долохов.
— Ах! — женщина вскрикнула и брезгливо отвернулась. — Как же я теперь выдам это за сердечный приступ?
— Скажешь — ограбление. Для вида я заберу кое-что из украшений, — не растерялся Антонин, который не сводил с меня глаз.
— Она точно ничего не знала? — как со стороны услышал я свой хриплый голос.
Вдова Пламли побледнела и шагнула за спину Антонина, ища защиты. Как быстро поменялись наши с ним роли! Палач стал защитником!
— Точно, — проговорил Долохов, внимательно на меня глядя.
— Я хочу убедиться сам, — процедил я.
— Убедись, — пожал плечами Долохов, крепко сжимая плечи вдовы и ставя её передо мной. — Примени легилименцию.
Женщина вся сжалась под моим взглядом, и вздрогнула, когда я взял её за подбородок и заглянул в глаза, наверное, совершенно невменяемым взглядом.
Замелькали картинки. Сначала я случайно увидел глазами вдовы Антонина. На чердаке он всё же грубо и неистово овладел ею, крепко прижав к стене и слегка приподняв. Я быстро пролистнул воспоминания назад, и увидел интересующую меня картину. В щель было видно ту самую гостиную, в которой мы находились. Я видел со спины мужчину в мантии с иголочки, беседующего с Пламли.
— Это совершенно безопасно, — тихо говорил он. — Никому не придёт в голову обвинить вас. А небольшое вознаграждение всё компенсирует.
Он положил на журнальный столик большой мешочек, в котором звякнули деньги. Изящная рука в белой перчатке подвинула его ближе к Пламли, и тот, движимый алчностью, закивал и согласился.
Это я уже видел и глазами Пламли, но лица гостя, увы и так было невозможно рассмотреть. Я просмотрел и остальные воспоминания последнего месяца, но вдова и впрямь оказалась невиновной. Если не считать пары измен и подворовывания денег из кассы лавки.
— Убедился? — поинтересовался Антонин.
— Да, вполне.
— Прекрасно. Теперь слушайте меня оба. Мы выдадим смерть Пламли за убийство при ограблении. Для убедительности можешь добавить, что тебя оглушили и изнасиловали, — ухмыльнулся Антонин вдове. — А в остальном веди дела так, словно нас тут и не было. Возможно, отравитель вернется, и тогда ты дашь нам знать об этом.
— Не сомневайтесь, господа, что с этой минуты я ваша верная слуга, — покорно сказала женщина.
— Прекрасно, — кивнул Антонин. — А теперь мы покинем дом через дверь, а ты расскажешь аврорам придуманную нами историю.
— У вас будет около десяти минут после того, как вы пройдете через дверь, — сказала вдова. — Так эта система работает.
— Будь хорошей девочкой, — прохладно улыбнулся Антонин, напоследок положив руку на тонкую шею волшебницы и слегка её сжав.
В её глазах всё же был страх, но она покорно кивнула.
Мы с Антонином покинули дом ювелира, и, когда мы открывали дверь, помещение наполнилось противным пищащим звуком.
— Забавно, да? — спросил Антонин. — Многие накладывают такие сигнальные чары в тщетной надежде, что это спасет от нашего визита. А теперь бежим к Огдену, отопрём его и убедим не болтать.
Стуча каблуками ботинок по мостовой, я вслед за Антонином забежал за угол и ворвался в первое крыло дома, мельком подумав, что пора завязывать с парадно-выходной обувью, которая так стучит, что может перебудить всю округу. Запыхавшись, мы затворили за собой двери и пошли вниз.
— Раз видеть, что не ошибся в вас, Рудольфус, — тихо проговорил Антонин, когда мы шли по крутой лестнице в подвал.
— Что это значит?
— Помните, два года назад я сказал, что ваш талант ещё проявится, Рудольфус? Я сказал тогда, что есть в вас что-то…
— Вздор какой-то… — прошептал я, ощущая, как разом нахлынула слабость.
Антонин вдруг прижал меня к стене и с садисткой улыбкой всмотрелся в мои глаза.
— О да! Инферналов в мой дом! Да, это чистейшей воды безумие! — весело вскричал он. — Я не ошибся!
— Оставьте, я только выполнял свой долг, — нахмурился я, ощущая всё большее омерзение от содеянного.
Состояние аффекта покидало меня, и я всё яснее осознавал, что убил ещё одного человека.
— Нет, нет, теперь вы меня не обманите, друг мой, — протянул Антонин, сжимая мои плечи почти что дружеским жестом. — Вы такой же, как она, один в один! Вами, может, движут разные мотивы, но стоит вам выйти из себя, как только задевают ваших близких, и вы уже не вы! И вы готовы превзойти в жестокости меня!
Антонин отпустил меня и, схватив меня за руку, пожал её.
— Вот теперь я готов предложить вам мою дружбу, насколько я вообще могу быть кому-то другом! — ликовал русский.
Я нахмурился.
— Кто — она?
— Беллатрикс, конечно! Она точно так же звереет и теряет над собой контроль!
— Вздор! Вы ошиблись. Я способен держать себя в руках, и действую подобным образом только при необходимости, по долгу службы. А Беллатрикс тем более далека от подобных зверств, — резко проговорил я и пошел вперед.
— Ну-ну, — усмехнулся Антонин, который пребывал в отличном настроении.
Следующие минут десять мы обрабатывали Огдена, который, едва услышав имя Повелителя, тут же согласился молчать о том, что мы были в его доме. И вот, одновременно с тем, как на улице появилось несколько авроров, две тёмные струйки дыма взмыли в небо с крыши дома и были таковы, затерявшись в лондонских облаках.
Мы с Антонином простились у ворот Лестрейндж-холла, условившись встретиться рано утром и вместе отправиться на доклад к Темному Лорду. Я же все больше приходил в себя, и от этого сильнее поражался тому, что сделал. Опять убил человека… Второй раз. Да ещё как убил! Я посмотрел на свои бледные руки — на них тоже было немного крови. Я — убийца… И это был не маггл, теперь это полноценное убийство… Но убийство во имя Беллатрикс, во имя моей семьи!
Прежде, чем привести себя в порядок, я зашел в детскую. На большой кровати на мягком матрасе, под одеялом из лебяжьего пуха спала моя дочь, которой было всего два с половиной года, и которая представить себе не могла, какие страсти бурлили вокруг её прекрасной матери и что сделал её отец. Она спала крепко и безмятежно, и я замер у изголовья, с любовью глядя на её ангельское личико. Она была так далека от всех интриг Ближнего Круга, не знала ничего о том, в каком состояние её дед, в какой смертельной опасности её мать, и как тяжело мне… Она не знает, что я делаю, как я стараюсь, чтобы только все члены нашей семьи были живы и здоровы, были в безопасности.
Я сел на край кровати и провел рукой по черным, как у Беллатрикс, кудряшкам. О, моя малышка, чтобы ты и дальше так безмятежно спала, а утром имела возможность обнять мать и оставаться самым счастливым ребёнком, я готов убить любого. Нет, это убийство не было преступлением. Я исполнил свой долг.
Словом, быстро я нашел себе оправдание, за которое цеплялся.
— Папочка? — сонно проворковала Алиссандра, чей сон оказался чутким. — Уже утро?
— Спи, мой ангел, — прошептал я, гладя её волосы.
— А ты что делаешь?
— Я охраняю твой сон, принцесса, только и всего, — улыбнулся я, и мои губы дрогнули от бури эмоций.
Сердце затопила нежность, и я уже ни капли не сомневался, что выполнил свой долг и только.
— Хорошо, — зевнула Алиссандра и, обняв подушку, опять заснула.
Я поцеловал её в лоб, и удалился, чтобы точно так же взглянуть на Беллатрикс.
Беллатрикс спала в главных покоях. Но когда я вошел, меня ждал сюрприз — горел свет, и Беллатрикс, уже в ночной рубашке и пеньюаре, дремала поверх покрывала. Рядом с её рукой лежала книга, голова была уронена на подушки, и черные волосы рассыпались по плечами и постели. Она была так красива и безмятежна, что у меня сердце защемило, и я окончательно убедил себя в том, что я не убийца, а вершитель правосудия.
Наверное, ощутив мой тяжелый взгляд, Беллатрикс проснулась и сонно на меня посмотрела.
— Что-то случилось? — хриплым ото сна голосом спросила она. — Я, кажется, задремала…
— Всё хорошо, Белла, всё хорошо, — поспешил я её успокоить.
Я сел на край постели и снял с ножек Беллатрикс домашние туфельки. Потом помог ей забраться под одеяло, пользуясь тем, что сонная Белла была доброжелательной и мягкой.
— Ты где-то был? — зевнула она.
— Вышел прогуляться.
— Твоя рубашка в крови, или мне кажется? — сонливость Беллатрикс немного спала.
— Я нашёл и убил того, кто подсыпал яд в вино, — порывисто прошептал я.
Белла окончательно проснулась и удивленно на меня посмотрела.
— Кто же это был? Милорд уже знает?
— Это был только исполнитель. Нам осталось найти заказчика, и я скоро сделаю это, обещаю.
— Я рада, что ты вернулся, — улыбнулась Беллатрикс, сжимая мою руку своими пальчиками. — Теперь я могу спать спокойно. Я так давно не засыпала в безопасности из-за этих покушений, и не могла выспаться…
Она, конечно же, только из-за сонливости была такой откровенной.
— Я могу остаться тут, если хочешь, — тут же воодушевился я. — На диванчике…
Беллатрикс похлопала по кровати рядом с собой, и я, не веря в своё счастье, улёгся поверх покрывала.
— Расскажи мне, как ты нашел преступника?
Я рассказал Беллатрикс всё, как было, но, видимо, она действительно была очень уставшей, так как заснула к концу моего рассказа и узнала все подробности уже на следующий день вместе с Милордом. Я же имел счастье всю ночь быть рядом с ней, слушать её размеренное дыхание, касаться шёлковых кудрей, и сам не заметил, как провалился в сон.
И, сказать по правде, спал я в ту ночь младенческим сном, с ощущением хотя бы частично выполненного долга.
Сентябрь 2018 года,
особняк Рабастана Лестрейндж недалеко от Лютного переулка
Даниэль Дэшвуд поморщился.
— И всё-таки я не могу с вами согласиться, сэр. Убийство при любых обстоятельствах остаётся убийством. Вы с тем же успехом могли призвать ювелира к ответственности, обратившись к закону, придав его настоящему суду.
— Я должен был судить его, это право было дано мне свыше, — надменно произнёс старик Лестрейндж, подняв подбородок. — Он совершил преступление против чистокровной волшебницы, и по праву рождения я имел право убить его, как безродного пса, без суда и следствия. До сих пор жалею, что я погорячился и убил его так быстро. Сейчас я бы применил больше изобретательности.
Дэшвуд скривился.
— Это чудовищно.
— Это жизнь, — отрезал Лестрейндж жёстким голосом. — А в жизни так устроено, что сильнейший имеет власть решать судьбу тех, кто слабее.
— Мне кажется, или это некий переломный момент? — задумался Дэшвуд. — Убив маггла, вы чувствовали себя совсем иначе.
Пожиратель Смерти медленно растянул губы в улыбке, и очень цепко вгляделся в Дэшвуда.
— А вам это интересно, не так ли?
— Простите?
— Убийство. Вы, живущий в тепличных условиях, даже представить себе не можете, каково это, но вам интересно.
Дэшвуд нахмурился.
— Не вижу в этом ничего интересного. Но для полноты картины я хотел бы узнать, почему, совершив, по сути, два очень похожих преступления, первый раз вы долго терзались, а второй раз оправдали себя в ту же ночь? В чём причина?
Рудольфус грустно улыбнулся, и его взгляд вновь устремился куда-то вдаль, сквозь время и пространство.
— А причина всегда была только одна, — немного высоким голосом сказал он. — Беллатрикс.
— Вы не находите, что это немного лицемерно — прикрывать все свои преступления любовью? Тем более, конкретно в этой ситуации у вас был и другой вариант — призвать отравителя к ответственности перед законом.
— Хотите пример лицемерия? Извольте, он прямо передо мной. Вы, как и любой нормальный мужчина, сделали бы то же самое на моём месте. Если бы в ваших руках оказался человек, пытавшийся убить вашу любимую женщину и оставить без матери вашего ребёнка, вы разорвали бы его голыми руками. Уже не важно — будучи слабым человеком, воспитанным на очень шатких догмах современного общества, потом бы вы жалели. Но вы сделали бы это, — с ударением на последние слова сказал Лестрейндж. — Вопрос только в общественной оценке этого поступка и в неверном определении преступления, в шаблонных рамках так называемого добра и зла.
— Это вопрос морали и просвещенности общества, — не согласился Дэшвуд.
— Нет, тут нет морали, а критерии просвещенного общества, уж простите, меняются из года в год, — поморщился Рудольфус. — Одни и те же поступки в разных точках мира, и даже в одной стране в разные времена могут трактоваться по-разному. Убийство маггла у нас — преступление, за которое приговаривают к высшей мере наказания. А в некоторых африканских общинах это по сей день обязательная составляющая ежегодного праздника в честь мертвых. Сегодня, лиши я жизни безродного негодяя в ответ на покушение на жизнь высокородной волшебницы, я тут же окажусь в Азкабане. А сделай то же самое мой далекий прадед, и это было бы так же нормально, как убить нападающего бешеного пса. Завтра общество скажет, что мы должны быть толерантны по отношению к магглам настолько, чтобы в обязательном порядке заключать с ними браки, а послезавтра наши внуки будут считать это нормой жизни. Поэтому не говорите мне о законах общества. Умный человек сам устанавливает себе законы, а если и вынужден следовать правилам общества своей страны и эпохи, то только потому, что страшится наказания. Но ровно в тот момент, когда он узнает, что его действия останутся безнаказанными, или придумает, как скрыть свои поступки от глаз общественности, он в ту же секунду сделает то, что подсказывает ему его разум или сердце. Тут уже и впрямь много вариаций. Трус обратится к закону, не решившись на отчаянный поступок. Настоящий волшебник, мужчина, сделает то, что должен.
Дэшвуд лихорадочно подыскивал достойные аргументы для ответа, но ничего кроме пресловутой морали на ум не приходило, и журналист предвидел, что собеседник с лёгкостью разобьёт все аргументы такого рода.
— Скажите, Даниэль, есть ли человек, которого вы ненавидите всем сердцем? — почти что дружелюбно поинтересовался Рудольфус.
— Нет, не думаю. Разве что… В школе один мальчишка постоянно третировал и унижал меня. Думаю, если к кому-нибудь я и испытывал ненависть, то к нему.
— И что же вы сделали, чтобы дать отпор?
— Жаловался преподавателям, — пристыженно признался Дэни. — Однажды угостил его блевательным батончиком.
— Ага! — обрадовался Лестрейндж. — Сперва вы обратились к власть имущим, но, когда не дождались эффекта, действовали сами! И, согласитесь, не очень правомерно, если я правильно понимаю, какой эффект оказало ваше угощенье.
— Это только детские шалости. Я не прикончил его, — хмыкнул Дэни.
— Но суть-то одна, — с видом победителя улыбнулся Рудольфус. — Вы сделали то, что вам подсказывала ваша природа, и сделали, надо сказать, очень по-слизерински. Вряд ли потом вас мучала совесть.
— Это такая мелочь, конечно, совесть меня не мучила.
— Мелочь, равноценная принесенному вам ущербу, — подметил Рудольфус. — Аналогию проследите сами.
— Хорошо, я не буду спорить про ювелира, — сдался Дэни. — В конце концов, на почве любви ещё и не такие безумства творили, и наказание он заслужил, хотя я и не одобряю ваших методов. А как же жена ювелира? Вы считаете нормальным, что Долохов принудил её? — зашел Дэшвуд с другого фронта.
— Я давно заметил, юноша, что после каждого моего рассказа вы стремитесь обвинить меня во всех смертных грехах, — сказал Лестрейндж. — Или хотя бы обличить в этом тех людей, о которых я имею честь рассказывать. Эта женщина, уж поверьте мне, ни к чему не принуждалась. По крайней мере, Долоховым. За все годы, что я её знал, она была привязана только к одному мужчине — к этому зловещему русскому.
— Вы виделись и позже? — удивился Дэшвуд.
— Не поверите, — усмехнулся Лестрейндж. — Через некоторое время она стала моей близкой подругой.
— Разве она не была дамой не вашего круга, как я понял из вашего рассказа?
— Она была прирожденной куртизанкой, — поправил Рудольфус. — И прекрасной актрисой, которая умела очень дорого продавать свою игру. Очень интересная личность. Но я расскажу об этом в своё время. Пока что пусть она и дальше фигурирует, как вдова ювелира.
— Она ещё жива? — поинтересовался Дэшвуд.
— Да, одна из немногих моих старых друзей, — грустно улыбнулся Рудольфус. — Я бы даже познакомил вас, но от этого может пострадать её репутация. Она стала очень обеспеченной дамой, и для всей Британии она — истинная леди и добродетельнейшая из женщин. Её связь с Пожирателями Смерти потрясла бы мир.
— Выходит, она публичная личность?
— Да, думаю, вы даже неоднократно видели её в газетах. И она всё ещё чертовски красива, скажу я вам. Но довольно. Она ещё сыграет роль в моём рассказе, который я продолжу в следующий раз.
— Умеете же вы возбудить интерес, — проворчал Дэшвуд, собирая свои вещи.
Распрощавшись с Лестрейнджем, Дэни специально набрался смелости пройти через Лютный переулок и вышел к Косой аллее. На углу и впрямь красовалась лавка Огдена, но вместо ювелирного салона в том же здании была табачная лавочка.
***
На следующий день Дэшвуд был у Лестрейнджа в назначенное время, сгорая от возрастающего каждый раз любопытства. Тут следует отметить, что он всерьез заинтересовался африканскими общинами волшебников и, прочитав про них несколько статей, был вынужден признать, что Лестрейндж не обманул его.
- Вы принесли свежие газеты, это хорошо, — кивнул Рудольфус. — Посмотрим, если тут что-нибудь про моих старых друзей…
Лестрейндж очень внимательно пролистал первые страницы «Еженевного Пророка».
— Люциус, конечно же, — прохладно улыбнулся старик, тыкая пальцем в движущуюся фотографию. — Он ещё в неплохой форме, не так ли?
Дэшвуд взглянул через плечо на статного пожилого мужчину. Он был уже далеко не молод, но всё же во всем его облике читались привычки щеголя, а лицо сохранило приятные черты.
— Люциус Малфой? Вы с ним дружили в юности, вы и сейчас видитесь?
— Мы были очень близки многие годы, — на губах Лестрейнджа опять расцвела холодная, какая-то хищная улыбка. — Но теперь если мы и увидимся, то только для того, чтобы убить друг друга…
— Моргана, умеете же вы друзей выбирать, — заметил Дэшвуд.
— О да, — усмехнулся Рудольфус. — Но всему своё время.
Старик отложил в сторонку газету.
— Сегодня я как раз хотел рассказать кое-что о тех временах, когда мы с Люциусом Малфоем ещё только начинали свою дружбу. И об ещё одном человеке, который не был мне другом, но с которым я очень тесно общался, и у которого очень многому научился.
***
Когда мы с Антонином отчитались перед Тёмным Лордом о том, что произошло в лавке ювелира, он остался холоден и мрачен.
— Интересно, вы ожидали похвалы? — поинтересовался он. — Это промежуточный результат. Найдите мне заказчика, и, Рудольфус, постарайся держать себя в руках. Он мой.
— Мой Лорд, мы хотя бы знаем, что никто из Ближнего Круга не причастен к этому, — заметил Антонин.
— Да, разве что это стоит моего внимания, — согласился Милорд. — Хотя и в этом мы не можем быть уверены до конца. И я всё ещё не вижу перед собой человека, желавшего умертвить Беллатрикс и моего ребёнка, что весьма удручает. Кто-нибудь может подумать, что возможно бросить вызов Лорду Волдеморту и остаться безнаказанным.
— Я найду его, чего бы мне это ни стоило. Из-под земли достану, — процедил я.
— Разумеется, — с нажимом произнёс Темный Лорд. — А до тех пор обеспечивай защиту Беллатрикс.
Мы с Антонином вышли из кабинета в мрачном настроении.
— Что планируете делать? — поинтересовался у меня Долохов.
— Мы знаем, что заказчик приходил в лавку Огдена и, скорее всего, под Империусом заставил старика рассказать, какое вино отправится в дом Милорда. Потом наверняка стёр ему память. Судя по воспоминаниям Пламли, это аристократ, я готов поспорить. Манеры выдают.
— Вероятно, он хотя бы вхож в Ближний Круг, — добавил Антонин. — Или в вашу семью, раз знает о повадках Беллатрикс.
— Тогда всё, что нам остается — изучить книгу клиентов Огдена и допрашивать членов Ближнего Круга, — подытожил я.
— Последнее, пожалуй, я возьму на себя, — подумав, милостиво предложил Антонин. — Вас и так не очень-то любят.
— При всём уважении, и вы не являетесь любимчиком публики, — не смог удержаться я.
— Пусть ненавидят, лишь бы боялись**, как сказал кто-то из великих, — пожал плечами Долохов, после чего мы распрощались.
В этот же день мы начали усиленную работу — я занимался книгой и пытался построить причинно-следственные связи, а Долохов вёл допросы. Наш боевой подъем встретился с трудностями — из всех Пожирателей Смерти, состоящих в Ближнем Круге, никто не вызвал ни малейших подозрений, хотя, как показала легилименция, Беллу не очень любили и некоторые даже были уверены в её связи с Темным Лордом. Удивительно, но таких было не так уж много. Что же касается книги клиентов, то и тут ждал сюрприз. Огден поставлял элитный алкоголь во все приличные дома Британии и даже за границу, а помимо этого реализовывал и дешевые напитки для питейных заведений. Словом, за один последний месяц у него перебывало столько народу, включая даже посыльных моего отца, что вычленить кого-то подозрительного было очень сложно. Если сузить сроки, подозреваемых и то было около полусотни, среди которых, — какой сюрприз, — около половины были людьми нашего круга или даже Пожирателями Смерти. Словом, мы с Долоховым проводили долгие и множественные проверки, которые особенно ничего не давали. Разве что, по долгу службы контактируя с Антонином ежедневно, я, наконец, составил о нём кое-какое мнение.
Жил Долохов в небольшом доме в маггловском Лондоне, найти который попросту не представлялось возможным. Раз или два я из праздного любопытства пытался выяснить, где он обитает, но мой таинственный напарник так ловко путал следы и так тщательно себя подстраховывал, что его дом, наверно, не смогли бы найти даже самые опытные авроры. Однажды я не выдержал и спросил, зачем столько сложностей, если он давно мог бы позволить себе приличный особняк или домик недалеко от Косой аллеи, раз уж он так любит Лондон.
— И защиту можно было бы такую же сильную наложить, — заметил я.
Долохов таинственно ухмыльнулся, при чём глаза его оставались такими же холодными, а взгляд — острым, как и всегда.
— Я совсем не люблю Лондон. Но чтобы найти моё жилище, желающему придется разобрать весь город по кирпичикам и проверить каждый метр на наличие другого измерения, — заявил Долохов. — К тому момент, когда мой дом найдут, я уже что-нибудь придумаю, скорее всего, буду очень далеко, а вот Лестрейндж-холл к этому времени уже наверняка возьмут штурмом.
Я поморщился. Холл был непреступен, в это я верил так же истово, как и всякий Лестрейндж. А манию Антонина счёл какой-то крысиной привычкой. В чём, скажите на милость, удовольствие прятаться в дыре между маггловскими обиталищами, когда как можно с роскошью существовать в собственном укрепленном замке?
Сперва я думал, что вопрос в деньгах — происхождение Долохова для всех оставалось очень таинственным, и о его финансах или наличии наследства никто ничего не знал. Но позже от отца я узнал, что Антонин, властью данной ему Тёмным Лордом, реквизирует что хочет из имущества тех несчастных, приговор которых он претворяет в жизнь. Так же ходили слухи, что Антонин связан с преступностью и имеет ещё какой-то не очень легальный доход. Учитывая это, я уже не сильно удивлялся его причудам и излишней осторожности.
Об Антонине никто ничего не мог сказать точно. Я в то время мог поручиться лишь за то, что он русский и чистокровный (он как-то намекнул, что его отец был аристократом, но проигрался, загнав семью в долги). В остальном Долохов был окутан зловещим таинственным мраком.
С той же целью, — оставаться совершенно неуязвимым, — Долохов предпочитал не заводить ни друзей, ни семью, и, насколько я мог судить, не очень-то в этом нуждался. Время от времени он коротал времена в одном из пабов Лютного переулка, где все его знали и уважали и, как следствие, оказывали наивысшие почести. Там же он и познакомился с Эмили Кларик, известной так же, как Нелли Пламли. У этой дамочки была ещё пара имён в запасе, и по мере лет и приумножения количества её мужей и, как следствие, имен и фамилий я и сам стал путаться. Официальным и наиболее часто используемым было имя Аврора, но я сомневался, что там, где она появилась на свет, могли дать такое имя. Для меня она сразу стала Эми, Эмили, как называл её Антонин, и мы оба сошлись во мнениях, что это, вероятно, и было её настоящее имя. По крайней мере, оно ей шло.
У Эмили были то ли французские, то ли итальянские корни, мать её была то ли актриской, то ли танцовщицей в дешевом кабаре, об отце она не знала ровным счётом ничего. Вся её жизнь до момента знакомства с Антонином была покрыта такой же тайной, как и сам мистер Долохов.
Вот и первое совпадение, не так ли? Эти двое, по жизни авантюристы, либертены*** и отчаянные головы, больше всего боялись каких-то своих старых тайн и скелетов в шкафу. Вероятно, на том они и сошлись. Хотя, признаться, природу их отношений я так до конца и не понял. Антонин никогда не любил эту женщину, но ему нравилось проводить с ней время и, если это не шло в разрез с его интересами, он опекал её. Впрочем, часто его помощь диктовалась желанием наживы — эта парочка провернула немало преступных дел. Сама Эми цеплялась за него, как за сильного человека, и была привязана к нему какой-то очень странной влюбленностью. Она никогда не заморачивалась тем, чтобы хранить Антонину верность и не стремилась связать с ним свою жизнь, но она млела в его присутствии и, обрубая с годами все свои сомнительные связи, так и не смогла отказаться от своего старого покровителя.
Итак, из людей, которые были приближены к Антонину, я знал только Эми Кларик и… Тёмного Лорда. Вот это сочетание, не так ли? Но да, Долохов был близок к Тёмному Лорду почти так же, как мой отец. Они часто подолгу беседовали, иногда вместе упражнялись в боевой магии и Антонин почти постоянно следовал за Милордом. Думается мне, Милорд так приблизил его к себе потому, что из всех его старых соратников Антонин единственный вёл примерно такой же образ жизни — сам устанавливал рамки добра и зла, не обременял себя семьёй и был абсолютно безжалостен, при этом сохраняя холодный здравый ум.
Был и ещё один человек, который был максимально далёк от Антонина Долохова, и который, тем не менее, очень влиял на его жизнь. Конечно же, по закону жанра, это была женщина, но об этом я расскажу несколько позже. Пока же обратим взгляд к Эмили Кларик.
В следующий раз я увиделся с ней, когда меня осенило, что воспоминания о преступнике следовало скопировать и позднее рассмотреть внимательнее в омуте памяти. Так сложилось, что явился я прямиком к пяти часам, и весёлая вдова уговорила меня остаться на чай. Не взирая на то, что женщин её склада я всегда считал недостойными и жалкими существами, мой интерес к Антонину был так велик, что я решил остаться в надежде выяснить что-нибудь о его личной жизни, о наличии которой раньше не подозревал.
— Так что же, с аврорами проблем не возникло? — спросил я после длительной паузы, в течение которой мадам Пламли готовила чай и приносила блюда со сладостями.
— О нет, мой друг... Вы позволите так себя называть, учитывая обстоятельства, при которых состоялось наше знакомство? Авроры мне поверили сразу же, — улыбнулась Эмили. — Один из них так проникся моей проблемой, что вот уже неделю ежедневно заходит и справляется о моём положении. Приходится разыгрывать безутешную вдову, хотя я не выношу чёрный цвет, и этот наряд мне совсем опостылел.
Тут было бы преступным не сказать, что чёрный ей был к лицу, и я в очередной раз поразился красоте этой женщины. Весь её облик, каждое движение были полны самой соблазнительной женственности и изящества. Даже вдовье платье не портило её: запястья, почти скрытые длинным строгим рукавом, оставались такими же изящными, маленькие ручки с нежнейшей кожей всё ещё были созданы для того, чтобы их беспрестанно целовали, подобранные в пучок волосы были по-прежнему восхитительно золотыми, а лицо — таким же ясным и свежим. Холёный вид, природная красота и грация, манеры — всё кричало о высоком происхождении этой женщины и о её безупречном воспитании. Уже сказав с ней несколько слов, я мог бы биться о заклад, что она — дама из высшего общества и истинная леди, не знай я, конечно, того, что знал.
— Смотрю я на вас, мадам, и думается мне, что наше знакомство мне приснилось, — задумчиво произнёс я.
— В таком случае я бы предпочла, чтобы вы считали, будто мы познакомились в лавке, когда вы подбирали украшенье для супруги, — улыбнулась моя очаровательная собеседница.
— Пожалуй, это легче уляжется в моей голове, — кивнул я.
— Поверьте, мистер Лестрейндж, больше всего я хотела бы, чтобы это было правдой, — она накрыла мою руку своей рукой и улыбнулась так нежно, так кротко, что я уж и впрямь был готов принять этот придуманный вариант знакомства.
Мы посмотрели друг на друга пристальным долгим взглядом, её рука была теплой, а кожа — шелковой. Мы оба были молоды и темпераментны, и в ту же минуту поневоле зажегся интерес.
— Я принесу вина, Рудольфус, — предложила вдова. — Какой сорт вы предпочитаете?
— Прекрасная идея, мадам. Красное сухое, если можно. Не из подвала Огдена, я надеюсь?
— Что вы, там я позаимствовала лишь бутылочку брюта.
Мадам Пламли вернулась с бутылкой отменного вина и двумя бокалами. Теперь мы смотрели друг на друга иначе — с тайным интересом, который возрастал с каждой минутой. Она разлила вино по бокалам, с улыбкой передала мне мой, при чем явно намеренно коснулась пальчиками моей руки. В ту минуту я уже знал, что одержал победу, но не был уверен, что мне нужен был трофей.
— За наше знакомство, мадам, каким бы оно ни было, — произнёс я, и мы чокнулись бокалами.
Уже делая глоток, я вспомнил всё, что говорил об этой женщине Долохов, и запоздало подумал, что она могла меня отравить. Поэтому я лишь слегка намочил губы. Миссис Пламли, конечно, сразу заметила это.
— У меня и в мыслях нет вас травить, Рудольфус, — заявила она без обиняков. — Я могла бы убить вас и ограбить при других обстоятельствах, но вы друг Антонина и Пожиратель Смерти, так что это мне не по зубам. Я могла бы приворожить вас, но Антонин наверняка бы заметил и это, а я бы в итоге всё равно приобрела бы лишь проблемы.
— Помилуйте, мадам, неужели вам требуется прибегать к таким способам? — я растянул губы в улыбке, чувствуя всё больший интерес к этой необычной даме. — Я уверен, что мужчины и без того падают к вашим ногами и сами отдают всё, что имеют.
Мадам Пламли заливисто рассмеялась.
— Если бы мужчины вашего сорта, Рудольфус, если бы! — все ещё смеясь, проговорила она. — Вокруг одни ничтожества и скупцы!
— А как же Антонин? Мне показалось, что вы без ума от него?
Я очень обрадовался, что наконец представился случай перевести разговор в нужное мне русло.
— О, Антонин, — проворковала Эмили, мечтательно отводя глаза в сторону. — Антонин просто душка, я и впрямь влюблена в него. Но, увы, есть слишком много причин, не позволяющих нам воссоединиться.
— Какая жалость! — в притворном сожалении ахнул я.— Ваш брак, полагаю, к этим причинам не относился?
— Никоим образом, — кивнула мадам Пламли и отпила из бокала. — Но всё же препятствия есть.
— Неужели сам Долохов не способен обратить в пепел все стены между вами?
— Увы, он не очень-то этого хочет, — тяжело вздохнула мадам Пламли. — Да и я не уверена, что хотела бы связать свою жизнь с его. Какая превратность судьбы, не так ли? К тому же мне кажется, что в последнее время мой милый Антонин увлечен другой.
— Мне об этом ничего не известно, — удивился я.
Интерес мадам Пламли несколько поутих, и я догадался, что и она уговорила меня остаться на чай, желая выведать то, что интересовало её.
— Как это печально, — она опустила свои прекрасные глаза. — Я надеялась, что вы проясните ситуацию. Не то чтобы меня это убивало, но я вовсе не хочу терять Антонина.
— Уверяю вас, мадам, если я что-нибудь узнаю, я дам вам знать.
— Только обязательно лично! — оживилась волшебница. — Мне кажется, мы могли бы проводить время с большим удовольствием.
Она предлагала мне себя, в этом не было сомнений. Думаю, в то время я даже потянул бы цену без урона для бюджета. Но интерес мой к ней, как к женщине, угас так же быстро, как и появился. Я не мог допустить и мысли о том, чтобы платить за близость. Это бесчестило бы меня и унижало бы женщину, даже будь она самой настоящей проституткой.
— Не думаю, что в том ключе, в котором вы думаете, Эмили, — я улыбнулся краешком губ.
— Антонин не будет против, а вы не знаете, от чего отказываетесь, — улыбнулась волшебница.
Невозможно было представить более утонченный диалог между женщиной этой профессии и благородным волшебником.
— Я бы непременно подарил вам деньги, если бы вы в них нуждались, и с удовольствием бы продолжил наше знакомство, так как вы кажетесь мне неглупой женщиной с очень занятным складом характера. Но платить за удовольствие я не могу, это идёт в разрез с моими представлениями о чести.
Госпожа Кларик, она же Пламли, надула губки.
— Вы не совсем понимаете род моей деятельности, — заговорила она. — Я не из тех женщин, что слоняются по Лютному переулку в поисках клиентов. Но мне не претит роль любовницы, содержанки, если угодно.
— Мне нравится ваша прямота, — я издал смешок, потирая переносицу. — Хотя тема нашей беседы меня удивляет.
— Бросьте, Рудольфус, — голос мадам Пламли стал жёстче. — Мы оба знаем, зачем вы остались на чай, и о чем думали, глядя на меня. Мне вы так же симпатичны. Если бы Антонин так безжалостно не открыл вам все мои карты, я бы провернула всё тоньше, но вы, увы, имеете обо мне кое-какое представление.
— Я остался скорее из интереса к вашей персоне, Эмили, хотя не скрою, что ваши прелести оставят равнодушным только слепца. Но и у вас ко мне был интерес другого рода — вы озабочены тем, что теряете расположение Долохова.
— Да, как ни грустно это признавать, — нахмурилась она. — Даю голову на отсечение, что он заинтересован другой. Скорее всего, это женщина вашего круга, и меня съедает ревность и любопытство.
— Я уже пообещал вам, что если мне станет что-нибудь известно, я поставлю вас в известность.
Мы оба помолчали недолго. Все карты были раскрыты, взаимный интерес притупился. Но при этом мне всё ещё казалось, что Эмили не так проста, как хочет казаться. Да и было в ней что-то, совсем не вяжущееся в моём представлении с образом куртизанки.
— Что же, друг мой, вы можете отправиться домой, я вас не держу. Или можете скрасить мою скуку и остаться, чтобы распить это прекрасное вино и, если вам будет угодно, предаться радостям плоти, — небрежно сказала Эмили.
— Вы бы хотели, чтобы я остался?
— Да, я ненавижу спать одна.
— Вы поразительны, мадам, — задумчиво проговорил я, поднимаясь на ноги, но не спуская глаз со скучающего лица Эмили Кларик. — Куртизанка, не скрывающая и не стыдящаяся своего рода деятельности, весёлая вдова, не считающаяся с браком, красивая женщина, в конце концов, готовая на преступления, но обладающая всеми признаками настоящей леди. Не знаю, почему, но меня пожирает чертовский интерес!
— В таком случае оставайтесь, милейший, и, кто знает, быть может, я смогу его удовлетворить?
Эмили поднялась вслед за мной, и её лицо оказалось вплотную к моему.
— Нет, сегодня мне лучше уйти, — решил я. — Но мы обязательно увидимся в самом скором времени в том случае, если вы готовы принять мою дружбу, но не любовь.
— Любовь — слишком растяжимое понятие, друг мой, — прошептала Эмили. — На ваше сердце я не претендую, а на тело… Вы очень недурны собой, а быть в дружбе с мужчиной и не узнать, каков он в постели — пытка для меня.
Она улыбнулась, вернее, похотливо оскалилась, глядя на меня прямым, вызывающим взглядом. Не могу объяснить чем, но чем-то она напомнила мне Беллатрикс в ту минуту. Это был во многом тот же характер — решительный, совсем не женский, не признающий порядков и правил общества.
— Не будем загадывать, мадам, — улыбнулся я, с эстетическим восхищением рассматривая её лицо. — Увидимся.
— Я провожу вас.
Мы распрощались, не сказав больше ни слова, но мысли мои ещё долго были заняты этой женщиной. Я теперь не удивлялся, почему Антонин был в ней хоть сколько-то заинтересован. Она была открытой, и в то же время таинственной, манящей, но опасной, красивой, но явно очень дурной душою. Словом, она меня зацепила чем-то, не знаю даже, чем именно. И меня не покидало желание узнать её получше.
*Приблизительно с седьмого века
**Oderint, dum metuant — латинское крылатое выражение. Авторство этих строк обычно приписывают римскому императору Калигуле (12—41 н. э.), прославившемуся своим жестоким правлением.
*** Либертинизм, также употребителен термин либертинаж (фр. libertinisme, libertinage) — название нигилистической философии, отрицающей принятые в обществе нормы (прежде всего моральные).
