Лестрейнджи не плачут

26 декабря 1974 года Лестрейндж-холл, графство Йоркшир, Норт-Райдинг.        Когда я искал Долохова среди гостей, я уже искренне не понимал, как так вышло, что в такой праздник я рыскаю среди ночи в поисках секунданта. Но пыл мой вовсе не остыл. Обидчик должен был ответить за свои слова, и я так хорошо убедил себя в том, что это честь Беллатрикс была задета, а не моё самолюбие, что праведный гнев заполнил всё моё существо.        Антонина я обнаружил рядом со столом для покера. Он с интересом наблюдал, как Абраксас Малфой разоряет почтенных господ, и попыхивал сигарой. — Вы мне нужны, — сказал я так тихо, чтобы только Антонин меня слышал. — Вот так признание, — усмехнулся тот. — Это очень серьёзно. Речь о Беллатрикс, — выпалил я.       Долохов нехотя отошел со мной вместе в сторонку и приготовился слушать. — Через... — я взглянул на карманные часы. — Через пять минут я дерусь на дуэли. — Не представляю, почему именно мне вы решили об этом сообщить, — глумился русский. — Бросьте, — отмахнулся я. — Задета честь Беллатрикс, а вы с ней, насколько я знаю, неплохо ладите. Будущие родственники, в конце концов. — Да, это так, — Долохов немного смягчился, когда я выложил этот козырь. — Рабастан уже слишком пьян, Люциус куда-то запропастился, — признался я. — Остается рассчитывать только на вас. — Леший с вами, — непонятно выругался Долохов. — Идемте.        Мы двинулись к парадному выходу, откуда можно было аппарировать в рощу. — С кем деретесь хотя бы? — поинтересовался Антонин. — С Пиритсом, — злобно выплюнул я. — Вот так раз! — удивился Антонин. — Он очень дерзко говорил о Беллатрикс, у меня не было выбора, — начал было я, но Долохов меня перебил. — Да дело не в этом. Мне попросту интересно было бы понять, почему для первой же дуэли в жизни вы решили выбрать одного из самых искусных противников? — Этот — искусный? — фыркнул я. — Да он едва на ногах стоит. Я уже уложил его на лопатки в замке. — Антипохмельное зелье еще никто не отменял, — утешил меня Антонин. — В то время, что не служит Милорду, Пиритс только и делает, что путается с женщинами и дерется на дуэлях. Опыт у него, уж поверьте, побольше вашего.        Но никакая сила не могла умерить мой пыл в те минуты. Я был готов растерзать подлеца голыми руками. — Я тоже не сегодня палочку в руки взял, — процедил я.       Мы с Долоховым аппарировали в заснеженную рощу. Пришлось сразу же наколдовать Люмос-максима, так там было темно. Мы пришли первыми. — Что же, это будет увлекательно, — сообщил Антонин, наколдовывая себе стул и усаживаясь на него. — Не вижу ничего увлекательного, — хмыкнул я, накладывая на себя согревающие чары и снимая мантию с сюртуком. — Да нет же. Я неоднократно говорил вам, что стоит задеть кого-то из ваших близких, и вы становитесь страшнее всех нас вместе взятых. Меня, Милорда, вашей супруги и прочих весьма кровожадных темных волшебников, — насмехался Антонин. — Хватит уже приплетать Беллу к этому сомну, — отмахнулся я.        Долохов только пожал плечами. — Меня все же не покидает уверенность, что вы растерзаете Пиритса, чего бы вам этого ни стоило, — заметил русский. — А вот тут вы совершенно правы, — огрызнулся я, разминая правое запястье. — Ну, это мы ещё посмотрим, — донеслось издалека.        Через рощу к нам шагал уже протрезвевший Арчибальд Пиритс вместе с моим старым знакомым — Мальсибером. Последний слегка виновато пожал плечами, мол, ничего личного. — Поспешите, я уже вас заждался, — презрительно бросил я. — Я так понимаю, примирение невозможно, господа? — скорее для проформы, чем искренне, спросил Мальсибер. — Это вряд ли, — отозвался Долохов, которого всё происходящее забавляло настолько, что с его губ не сходила злорадная улыбка.        Секунданты отмерили двадцать шагов и провели на снегу светящиеся красные линии, за которые мы с Пиритсом встали. Удивительно, но волнения я всё ещёне чувствовал. Всё, чего мне хотелось, так это убить мерзавца самым мучительным образом. В душе горела такая злоба, что я собой не владел. Но при этом я был максимально сосредоточен и внимателен. Настолько, что замечал такие мелочи, как поигрывающие словно на клавесине пальцы оппонента, торчащие из кармана мантии Пиритса белые перчатки, его спокойное медленное дыхание, вырывающееся изо рта белым паром. — На счет три, — протянул Долохов. — Раз, два, три…        Реакция Пиритса заметно ускорилась — мы выхватили палочки одновременно, и одновременно из них вырвались проклятья. Моё Секо и его Верикус. Но каждое заклинание было отбито.       Мы оба замерли на мгновение. Кажется, каждого из нас слегка удивил противник. — Надо же! Выходит, вы не только в бумажках копошитесь и подтираете детям слюни? — усмехнулся подлец.        А дальше… Дальше палочка заплясала в моей руке так, словно от исхода сражения зависела даже не моя жизнь, а жизнь Беллы или Сандры.        Каждое движение, что я делал, было отточено до совершенства годами тренировок и получалось на автомате. Впервые в жизни я всерьёз дрался с сильным противником, и с удивлением обнаружил, что отточил своё мастерство куда лучше, чем мне самому казалось.        Не смотря на своё слишком возбужденное состояние, я дрался с умом. Вернее сказать, комбинации ключевых заклинаний, разученные на тренировках, получались у меня превосходно, я четко помнил, что следует делать, и рука сама собой выписывала нужные фигуры.        Но и мой оппонент не отставал. Чувствовалась умела рука, привычная к такого рода потасовкам. Он с легкостью парировал мои проклятья и успевал посылать заклинания такой силы, что мне приходилось применять всё своё мастерство. — Аратас! — Пиро! — Экспульсо!        Это продолжалось около получаса, и мы оба порядком выдохлись. То огненная вспышка освещала рощу, погруженную в зловещий холодный свет Люмоса, то взрывающее заклинание разносило в щепки дерево, поднимая целый ворох снега в воздух.        Намокшие от пота и снега волосы липли ко лбу и падали на глаза, в ботинки попадал снег, и не было времени позаботиться об этом. Мой противник тяжело дышал, тоже то и дело откидывал с глаз надоедливые пряди волос, злился на то, что дуэль затянулась, и сопровождал каждый выпад рыком. — Орбис! — выкрикнул он.        Синий смерч метнулся ко мне, чтобы зарыть в землю, но я выставил сильнейший щит перед собой. Наткнувшись на преграду, синий вихрь остановился на месте, рвясь на меня изо всех сил. Поднялось столько снега, словно пошла сильнейшая метель. Пиритс скрылся в этом белом мороке от меня, а я — от него.        Наконец, смерч рассеялся, так и не прорвав мою защиту. Воцарилась тишина — противник ждал, когда я выдам себя, чтобы понимать, куда целиться. Замер и я.        Изо рта вырывался пар, я шумно и быстро дышал. Снег налипал на мокрую от пота рубашку и попадал за шиворот. Согревающие чары уже едва держались.        И тут я решился на некоторую хитрость. Правая рука, от напряженной работы уже сводимая судорогой, переложила волшебную палочку в левую. — Эй, Пиритс! — крикнул я, и тут же метнулся в сторону.        Там, где мгновение назад стоял я, просвистел трещащий луч Лайтуса.        И тогда я сделал несколько решающих выпадов, целясь точно туда, откуда появилась молния мгновение назад.        Противник, уже приноровившийся к моему стилю, не понял, что траектория моих проклятий изменилась, что шли они под другим углом и сила в каждом из них была распределена несколько другим образом, чем прежде. Пиритс поставил щит под таким уклоном, чтобы защититься от удара справа и сверху, но Секо проскользнуло снизу слева под щитом и поразило моего врага в бедро.       Снег осел как раз вовремя, чтобы я мог увидеть, как Пиритс вскрикнул и опустился на одно колено. Я же, не медля, пошел в стремительную и беспощадную атаку. Несколько мгновений он ещё держался, с трудом отбивая мои удары, но вот рука его дрогнула, Аратас пробил щит, и враг мой вскрикнул от острой боли и упал навзничь. Но, будучи искусным дуэлянтом, он сумел изловчиться, и его Верикус по касательной задел моё левое плечо. — Экспеллиармус.       Его палочка оказалась в моей руке и, глядя прямо в расширившиеся от боли и ярости глаза Пожирателя Смерти, я переломил её об колено и бросил ему на грудь. — В следующий раз, когда вы решите поговорить о моей жене, я точно так же сломаю вам шею, — спокойно проговорил я.        И, не дожидаясь ответа, побрел сквозь снег в ту сторону, где должен был быть мой секундант. За моей спиной Пиритс шипел и ругался последними словами. Мальсибер, поспешивший ему на помощь, аппарировал вместе с ним в неизвестном направлении.        Тяжело дыша, я молча подошел к Долохову и поднял с земли свой сюртук. Отряхнул его и накинул себе на плечи, после чего зажал ладонью рану. Ни единого стона не сорвалось с моих губ, ничего не отразилось на моём лице, хотя плечо саднило так, словно в него всё ещё врезались несколько лезвий.        Долохов тоже молчал, но не сводил с меня пристального взгляда. А потом вдруг трижды хлопнул в ладоши. — Браво, — изрёк он. — Это был превосходный ход конём. А какое убийственное хладнокровие! — Благодарю вас, — отозвался я. — Вы сильно ранены?        Я с удивлением взглянул на Долохова. Что за подозрительная забота? — Царапина, — хмыкнул я. — Вот только не знаю, как появиться дома в таком виде… Кто-нибудь заметит, а я не хочу, чтобы семья волновалась… — К дьяволу, вы достойны моей помощи, — заявил вдруг Антонин. — Я знаю, где вам помогут.        Он предложил мне опереться на его локоть. Ещё бы пару лет назад я десять раз подумал бы, прежде, чем аппарировать куда-то с Долоховым. Но сейчас я без колебаний сжал его локоть, и мы перенеслись в пространстве. Едва мои ноги вновь коснулись твердой земли, я зажал рану и сдавленно зашипел. Да уж, не зря в таком состоянии не советуют аппарировать! Плечо теперь резало в несколько раз сильнее, и меня даже замутило от резкой боли. — Ну, теперь уж немного осталось, терпи, — вполне добродушно обратился ко мне Антонин.        Перед глазами плясали разноцветные круги, но я все же на своих двоих слепо двинулся за Антонином, и, когда перед нами выросла какая-то дверь, безропотно зашел за Долоховым. — О, Моргана, что же случилось? — послышался приятный женский голос, и я узнал в красивой женщине перед собой вдову Пламли.        Ого, выходит, Долохов приползает к ней зализывать раны? В таком случае, не специально ли при мне он так с ней обращается, чтобы даже мысли не возникло искать его у неё в доме? Хитро! — Эми, позаботься о нашем госте, — велел Долохов.        Эмили Кларик, судя по всему, была привыкшей к такого рода сюрпризам, потому что её умелые руки быстро раздели меня по пояс, промыли рану, залили каким-то снадобьем, и порез затянулся, а боль ушла. В голове прояснилось.        Вот так в рождественскую ночь я оказался в гостиной неизвестного мне дома вместе с Антонином Долоховым и Эмили Кларик. И я не погрешу, сказав, что это были самые опасные и непредсказуемые личности из всех моих знакомых. — Вам лучше выпить, мой друг, — ослепительно улыбнулась прекрасная вдова, давая мне в руки бокал с вином.        Я с интересом оглядел гостиную. Это была просторная комната с высокими потолками, обставленная с большим вкусом и изяществом: шелковые обои кремового цвета, диванный гарнитур с бежевой обивкой, дорогой ковёр посередине, клавесин с пейзажем на крышке и несколько занятных вещиц, создающих уют: две китайских вазы с двух сторон от камина, растения в кадках у окна и крохотная птичка в клетке над музыкальным инструментом. — Как вам нравится мой новый дом? — поинтересовалась вдовушка, заметив, что я рассматриваю интерьер. — У вас прекрасный вкус, мадам, — отозвался я, и отпил вина. Это был благородный и терпкий напиток не из дешевых.        Последний раз я видел вдову около года назад, но за это время она успела выйти замуж за банкира и трагическим образом овдоветь. Бедолагу убили в темном переулке за мешочек золотых. Злодея не нашли, но в то же время Антонин обзавёлся довольно дорогими акциями и приобрел золотые часы на цепочке. Словом, я не сомневался в том, что эта парочка ловко отработала вдвоём и разделила добычу.        На этот раз не сама вдова суетилась: нам прислуживал домовик. Словом, Эмили Кларик сделала ещё шаг по социальной лестнице и из мелкой лавочницы превратилась в респектабельную буржуа.        Я засмотрелся на крышку клавесина – пейзаж слегка шевелился, искусно вырисованные листья на деревьях колыхались словно от дуновения ветерка, с ветки на ветку порхали птички. Воспользовавшись паузой, вклинился Долохов. — Не поверишь, Эми, наш старый знакомый только что чуть не убил человека, — усмехнулся Антонин. — Что вы говорите! — ахнула Эмили Кларик. — Почему же «чуть не», Рудольфус?        Я невольно усмехнулся. Просто поразительно, что такие крамольные вещи эта утонченная красавица говорила самым светским тоном, с вежливой улыбкой и смиренным видом. — Это был честный поединок, я одержал победу. У меня не было цели его убивать, — заметил я. — Не сказал бы я такого, видя в тот момент его глаза, — усмехнулся Долохов. — Так вы дрались на дуэли? — оживилась вдова. — Как романтично! Прошу, расскажите скорее!        Я решил вести себя расковано и смело, раз уж я оказался в обществе этой парочки. Что мне оставалось? Хотя я все ещё тешил себя иллюзией, что я лучше них, я уже избавился от юношеского максимализма и не считал компанию таких людей недостойной себя. — Некий Пиритс оскорбил мою супругу. Мне пришлось проучить его, — коротко рассказал я. — О, как повезло вашей супруге, Рудольфус! За меня еще никто не дрался на дуэлях. — Ну, что вы, Эмили, зато за вас уже минимум два раза убили, — с той же безукоризненной вежливостью изрёк я. — Ах, вы меня смущаете, — зарделась польщенная вдовушка. — Но что было, то было. — Трижды, — поправил Антонин. — Если, конечно, считать не количество человек, а сам факт убийства.        Эмили сияла так, словно ей сделали самый изысканный комплимент из всех, что только может услышать женщина. — Я начинаю думать, что у вас, Антонин, есть слабое место в виде привязанности к этой очаровательной даме, — усмехнулся я. — Безусловно, если зубную боль можно считать привязанностью, — не растерялся Долохов. — Думается мне, что история вашего знакомства неповторима, — не удержался я.        Тут прекрасная вдова вся подобралась и заерзала, глаза её заблестели. Ей прямо таки нетерпелось рассказать мне всё, как было, и она искоса поглядывала на Антонина. — Что же, рассказывай, если это доставит тебе удовольствие, — он махнул рукой.        И тут я узнал если не всю, то все же правду о том, как Антонин Долохов встретил Эмили Кларик. Поразительно, что то, что мне было любопытно несколько лет, вдруг открылось мне тогда, когда я меньше всего этого ждал. — Мне придется начать с самого начала, — деловито заговорила вдовушка. — Чтобы картина была полной. — Я жду с нетерпением, — подлил я масла в огонь. — Обстоятельства моего рождения до сих пор покрыты тайной, — загадочным голосом начала красавица. — Дело было во Франции. Мой отец был очень высокого происхождения, вдобавок, настоящий красавец. Он соблазнил мою несчастную мать, которая была прекрасна, как Афродита, и пела в одном элитном клубе по четвергам. Там они и познакомились. — Я придерживаюсь другой версии, согласно которой её батюшка был самым ловким фальшивомонетчиком в Италии, а когда за его поимку пообещали хорошее вознаграждение, сбежал во Францию, где и познакомился с одной очень известной куртизанкой, — весело поправил Антонин.        Вдова и глазом не повела. — Мои родители очень друг друга любили, но, увы, семья моего отца настояла на его женитьбе на другой. Как человек честных правил, он был вынужден расстаться с моей матерью, назначив ей кое-какое содержание. А вскоре после женитьбы отца родилась я. — На самом деле, так как стервец и впрямь был недурен собой, он обманом женился на старухе втрое старше него ради наследства, — любезно пояснил Долохов. — А так как мамаша Эмили была не робкого десятка, она стала шантажировать шельмеца, будто донесет на него итальянскому правительству, которое все еще страстно желало его изловить. Поэтому, отравив старуху, мошенник отвалил кругленькую сумму мамаше Эмили, на чем они полюбовно расстались. — Пока у моей матери оставались деньги, она делала для меня всё, что могла, — спокойно продолжала Кларик. — Она дала мне неплохое образование в строгой закрытой школе, но когда мне было двенадцать, деньги моего отца закончились, сам он уже давно был мертв, и нам с матерью пришлось туго. В итоге она была вынуждена отдать меня прислуживать в один дом, а сама вскоре сгинула на улице, так как была совсем непривычна к таким суровым условиям. — Справедливости ради, я все же замечу, что пока у мамаши Эми оставались деньги, она держала дочь подле себя в борделе, где та и родилась и впитала в себя все местные нравы. Нашей красавице было не больше четырнадцати, когда мать стала продавать её за бешеные деньги, и наверняка бы продолжила этот прибыльный бизнес, если бы правительство не прикрыло лавочку. Мамаша испарилась в неизвестном направлении, а Эми попала в исправительную школу для юных волшебников и волшебниц на границе Франции и Германии, — подсказал Долохов. — Но наша ушлая Эми невзлюбила местные порядки и при первой же возможности улизнула. Тут я добавлю, что к четырнадцати она уже полностью сформировалась, как женщина, была не менее расчетлива и беспринципна, чем её родители, и, добравшись до Парижа, пристроилась в сомнительное заведение, где принялась торговать собой налево и направо с такими наценками, что вскоре завоевала себе славу не только самой юной, но и самой дорогой проститутки Парижа. — Всё было не совсем так, — с укоризной сказала Эми. — Хозяин того дома, где я честно работала горничной, был дурным человеком. Воспользовавшись моей невинностью и беспомощностью, он надругался надо мной, — её голос так искренне дрожал, что я был готов поверить. — И принуждал к сожительству до тех пор, пока в один день к нему не пришел особенный постоялец… — Когда я остановился в том злачном местечке, — подхватил Антонин, — я был непрочь скрасить вечер. И тогда её сутенер заверил мне, что среди всех его девок, нет более красивой и умелой, чем некая Эмили Кларик, она же Прелестное Дитя, как её тогда именовали. Сказать по правде, я действительно не видел девушки прекраснее, что она в ту пору. Это ангельское личико, обрамленное золотыми кудрями, соблазнительное тело, обходительные манеры, которым она бог весть где научилась. Словом, можно было бы обмануться, но я провел в том месте около недели, и за это время неплохо изучил характер этого злосчастного ребёнка. К своим почти пятнадцати годам Эмили Кларик была уже не только проституткой со стажем, но так же мастерски обворовывала своих клиентов, приторговывала запрещенными зельями, и, как поговаривали, уже успела избавиться от ребёнка. Словом, трудно было бы быть большей дрянью, и невозможно было бы скрывать это за более красивым личиком. — Антонин Долохов появился, как мой ангел-хранитель, — мечтательно протянула Эмили. — Он избавил меня от насилия, которому я подвергалась, и увез меня с собой. — Если вдаваться в подробности, она отравила и ограбила хозяина того весёлого дома, и за умеренную плану попросила меня помочь ей пересечь границу, — снисходительно объяснил мне Антонин. — А так как мне как раз надо было возвращаться в Британию после выполненного поручения Темного Лорда, я решил, что было бы забавно захватить с собой для увеселения эту маленькую бестию. — Хотя между нами сразу же вспыхнули чувства, он был настоящим джентльменом и не прикасался ко мне, пока я сама не попросила, — скромно потупив глаза, поведала Эмили. — Мы тогда пересекали Ла-Манш на маггловском корабле, так как в волшебном мире нас обоих искали. Поначалу я подумывал к концу путешествия отнять у неё все деньги и избавиться от негодницы, но не успели мы войти в каюту в первый же день, как она обслужила меня с такой сноровкой, что я ощутил себя неопытным юнцом на её фоне. Да и вообще мне показалось, что было бы забавным иметь такую ловкую подружку. — С тех пор мы держимся вместе и заботимся друг о друге, — проворковала Эмили. — По приезде в Британию несколько лет она была со мной, и мы вместе провернули немало интересных дел, — усмехнулся Антонин. — Потом Эмили решила, что в одиночку сможет сорвать куш побольше, ибо, как ты понимаешь, я вовсе не имел намерения содержать её в роскоши или относиться к ней, как к леди. Эми не шибко везло, и после того, как она обокрала меня и сбежала, я быстро её нашел и отнял все до последнего кната. Пообещав убить друг друга при следующей встрече, мы разошлись. Но жизнь сводит нас так часто и в таких неожиданных местах, что я уже начинаю думать, что эта стерва специально подбирается ко мне поближе. — Словом, это сама судьба соединила нас, — с улыбкой подытожила вдовушка, с нежностью кладя руку на ладонь Антонина, покоящуюся на его колене. — Да, сам дьявол повенчал, — осклабился Антонин, похлопывая второй ладонью ручку Эмили на его руке.        Я с таким трудом переваривал всё услышанное, что ещё добрую минуту молчал. А потом вдова заливисто рассмеялась, обнажив беленькие ровные зубки, и подлила нам всем ещё вина. — Часто ведь бывает, что мужчины и женщины по-разному расценивают одни и те же события, — с жеманной улыбкой заметила она. — Вот и наша с Антонином история слегка отличается в его и в моей интерпретации. — Есть брать усредненный вариант, получается даже ярче, чем я предполагал, — отмер, наконец, я. — Спасибо, — зарделась прекрасная вдова. — Выводы можете сделать сами, — фыркнул Антонин. — Эмили — последний человек, которому я бы доверился, но я все ещё имею с ней дела и могу порекомендовать её как искусную куртизанку, умелую отравительницу и вообще женщину, способную привнести разнообразия в жизнь. — Если сегодня вы так откровенны, — обратился я к вдове. — Позвольте поинтересоваться, откуда при вашей бурной жизни у вас такие манеры? — Это пустячное дело, если быть внимательной и хотеть учиться, — ответила Эмили, отпивая вина. — К тому же, еще до моего первого брака я поработала в одном приличном доме, где и научилась тому, как ведут себя леди. А так как красивая речь, утонченные манеры и хорошее происхождение повышают мою стоимость на брачном рынке, почему бы не вложиться в себя? — Чего же вы хотите в конечном счётё? — осмелился я задать ещё один вопрос. — Того же, чего хочет любая женщина, разумеется, — невинно хлопая длинными ресницами, сообщила Эмили. — Я хочу быть уверенной в завтрашнем дне, твердо стоять на ногах и, конечно, я хочу ребенка. — Вот так неожиданный поворот, — Антонин расхохотался во всё горло. — Будь милосердна, ещё одно такое исчадие преисподней мир не выдержит!       Лицо Эмили даже не дрогнуло, словно она не слышала зловредного комментария Долохова. — Но, увы, прежде чем я смогу позволить себе ребенка, мне необходимо найти достойного человека, способного составить моё счастье, — смиренно произнесла она.        Долохов смеялся так, что в уголках глаз у него собрались слезы. Никогда я ещё не видел, чтобы он так заливался. Успокоиться он смог лишь когда дрожащими руками вынул портсигар и задымил сигарой. — Клянусь инферналами, — зычно воскликнул он, — если я послушаю эту женщину ещё пять минут, сам поверю в её басни. Так что разрешите откланяться, господа. Вы, Рудольфус, можете оставаться до утра, если вам угодно. У вас с собой недостаточно ценностей, чтобы у неё был повод задушить вас во сне.        Долохов откланялся, а меня начал смаривать такой сон, словно вдова уже успела мне что-нибудь подмешать. — На самом деле, Рудольфус, — заговорила она уже более серьёзно, — я действительно влюблена в Антонина. Насколько я вообще способна кого-то любить. Как бы там ни было, а он вытащил меня из больших переделок и помог устроиться на новом месте, начать новую жизнь. Я очень ценю это. Вдобавок, он единственный мужчина, который не поддается на моё обаяние, и это ужасно меня коробит. — Эмили, на вашем месте я бы не растрачивал силы на мелких дельцов, а пошел бы ва-банк, — подавляя зевок, посоветовал я. — Я хочу дать вам этот совет, потому что, хотя я и сам не могу этого объяснить, я испытываю к вам большую симпатию. Если вы хотите получить то, что полагается благородной даме, то и ведите себя, как леди. — О чем это вы? — удивилась она. — Вы же сами говорили, что мои манеры безупречны. — Леди не интересны лавочники и банкиры. Замахнитесь выше, быть может, так вы быстрее найдете того, кто вам нужен. — Но как же мне попасть в ваш круг? — недоумевала вдовушка. — В Британии пока никак, — честно ответил я. — Купите себе дорогие платья и украшения, и отправляйтесь куда-нибудь на курорт. Средств у вас достаточно, я так понимаю. Там выберете какого-нибудь родовитого иностранца и не соглашайтесь на роль любовницы, вот и все. — Но разве любовная связь не дает преимущество? — удивилась красавица. — Женщина, согласившаяся на роль любовницы, не тянет на роль жены, — пожал я плечами.       Эмили крепко задумалась. — Скажите, Рудольфус, почему вы так сильно любите вашу жену? — вдруг спросила она. — Думаю, потому что она всегда оставалась для меня недостижимой мечтой, — недолго подумав, сказал я. — Но ведь вы женаты уже около пяти лет! — Поверьте, мало что изменилось за это время, — горько вздохнул я.— Эмили, простите мне мой интерес, но где вы научились приготовлять зелья? Насколько я понимаю, вы не учились ни в одной магической школе. — О, к этому у меня природный талант, — скромно призналась волшебница. — До того, как матушка разорилась, мы жили по соседству с одной пожилой ведьмой, которая была настоящим мастером зельеварения. Матушка много работала, и я часто проводила время с этой доброй женщиной. Она меня всему и научила. — М-да, как любопытно подчас складывается жизнь, — хмыкнул я. — Рудольфус, сегодня же Рождество! — спохватилась Эмили. — Мне будет очень приятно сделать вам небольшой подарок.       Несмотря на мои протесты, она ушла в соседнюю комнату и вернулась с небольшой шкатулочкой. — Что это? — удивился я, откидывая крышку.        На дне лежали крохотная бутылочка, конвертик из папиросной бумаги (в таких целители отпускают порошки) и баночка с мазью или кремом. — Во флаконе мой лучший яд, в бумаге гомеопатические шарики от бессонницы, а в баночке — обезболивающий крем, — рассказала Эмили. — Все это не имеет аналогов, рецепты абсолютно секреты. Старушка, которая научила меня готовить эти снадобья, не имела детей, которым могла бы доверить рецепты её семьи, поэтому передала свои знания мне. — Даже не знаю, зачем это всё может мне понадобиться, — пробормотал я, одним пальцем переворачивая содержимое шкатулки так и эдак. — Разве что травить садовых гномов, но тогда мне понадобится целое озеро вашего яда… — Он не подходит для этого, — покачала головой Эмили. — Действие медленное, эффект накопительный. Вам придется добавлять этот яд в еду жертвы на протяжении месяца, но зато потом ни один целитель не найдет следов отравления. — Даа, это… Впечатляет, — выдавил я. — Хорошо, что вы не рассказали о вашем хобби в ночь нашего знакомства. Ведь тогда вы стали бы первой подозреваемой. — Вы ведь прочитали мои мысли и убедились, что я невиновна, — улыбаясь, напомнила вдова. — К тому же, не вижу ни одной причины, по которой мне понадобилось бы отравить вашу жену. — К счастью, я тоже. Но, Эмили, я теперь должен вам ответный подарок… — замялся я. — Понимаете ли, я даже не мог предположить, что мы увидимся, и ничего для вас не подготовил…        Эмили вдруг взяла меня за руку, и я даже вздрогнул от неожиданности. Её руки были теплыми и очень нежными. Вдова повернула мою кисть боком, и потрогала жемчужную запонку. — Какая тонкая работа, — похвалила она. — Вы хотите мои запонки? — усмехнулся я, снимая названный предмет с манжет. — Извольте, только не могу представить, зачем они вам. — На добрую память, конечно, — просияла Эмили. — Хотя, право, не стоило! Вы меня ужасно смутили такой щедростью, Рудольфус! Надеюсь, это не фамильная реликвия? — Нет, тогда я бы не имел права расстаться с ними, — успокоил я вдову. — Я привез эти запонки из Франции несколько лет назад.       На самом деле это был подарок Вирджинии Гиббон на мои именины, но я предпочёл давно забыть о той связи, и не имел желания хранить один из подарков той женщины. Хотя, при мысли о ней, я всё ещё испытывал стыд, я был уверен, что для всех будет лучше, если мы оба забудем о том романе. Ох, знал бы я, как дорого мне обойдётся пренебрежение подарком Вирджинии…

***

      Хотя остаток ночи я провел у Эмили Кларик, между нами ничего не было. Мы ещё немного поговорили, и разошлись по разным комнатам. Утром вдова была так любезна, что накормила меня отменным завтраком, а после него сообщила, что обдумала мои слова, и действительно попытает счастье заграницей. — Только смотрите не допустите, чтобы Антонин женился, — погрозила она мне пальчиком. — Меня это безмерно огорчит.        Я заверил её, что и в моих интересах этого не допустить, и после того, как мы расстались, я решил нанести визит Люциусу. Благо, домовик Эмили за ночь привел мою одежду в полный порядок и в доме Малфоев не заметили какого-либо беспорядка в моём облике.       Личный домовик Люциуса, Добби, проводил меня к молодому хозяину. Когда я вошел в кабинет Люциуса, меня поразил его потерянный и отстраненный вид. Он сидел за своим столом, слегка сутулясь, и задумчиво покусывал перо как-то совершенно по-детски. Он даже не сразу заметил, что я пришел! Неужели же мне не показалось? — Люциус? — негромко позвал я.       Малфой вздрогнул и резко обернулся. Его глаза растеряно на меня уставились. — А, Рудольфус… Я что-то задумался, не знаю даже… — пробормотал он. — Проходи, присаживайся.        Люциус пришел в себя и предложил мне кресло. Я поблагодарил его, и сел. Добби учтиво принёс поднос с кофе. — Ты вчера так внезапно ушел, что я даже не успел попрощаться, — издалека начал я, не сводя глаз с Люциуса.        Его взгляд, обычно такой цепкий и хитрый, опять стал взволнованным. — Я вдруг почувствовал себя плохо, — всё же сумел солгать Люциус. — После танца с мисс Блэк, не так ли? — как бы невзначай спросил я.        Люциус вздрогнул и пытливо всмотрелся в моё лицо. А потом вдруг тяжело вздохнул, и сказал: — Не знаю, видимо, она что-то со мной сделала… Но я уже выпил несколько противоядий от приворотного зелья. И всё равно она словно перед глазами стоит! — Ещё бы, это же Нарцисса Блэк, — хмыкнул я. — Вот именно, Блэк! — воскликнул Люциус, и вдруг встал и заходил по комнате. — Нет, нет, нет и ещё раз нет! Только не так и не сейчас! У меня не было в планах никаких женщин!        Я терпеливо молчал, давая ему выговориться. — Но, Рудольфус, она какая-то необыкновенная… — протянул Малфой, останавливаясь и глядя на метель за окном. — Сложно устоять…        Зная натуру Люциуса, я не собирался с ним спорить и к чему-либо его склонять. Тут нужно было действовать иначе. — Ты говоришь так, словно Цисси готова броситься в твои объятия, — насмешливо бросил я. — Уж поверь мне, она тоже не заинтересована в отношениях с тобой. — Да? — в голосе и на лице Люциуса было столько изумления, что я едва не прыснул со смеху. — Конечно, — с видом эксперта заявил я. — Неужели ты думаешь, что с её данными и финансовыми возможностями она будет хвататься за первого встречного? Нет уж, да и Сигнус не дурак — он уже несколько лет выбирает среди самых знатных людей Европы и всем, представляешь, всем отвечает отказом! — Мерлин всемогущий, — поморщился Люциус. — Блэки совсем сошли с ума. Принца крови они ждут что ли? — Ты вот смеешься, а к Нарциссе тем временем сватался один арабский посол, который мог бы покупать по Малфой-менору в месяц забавы ради.       Люциус весь подобрался, его глаза раздраженно сверкнули. Я попал в цель. — В таком случае, не вижу смысла замахиваться на такую дорогую покупку, — хмыкнул он, взяв себя в руки. — Не хочу переплачивать.       Я только ухмыльнулся. Нет уж, меня он не мог обмануть. Я не сомневался в том, что Люциус уже думает только о том, что лишь он достоин такой партии, и тешится тем, какой престиж в глазах общества ему принёс бы брак с Нарциссой Блэк. — Что ж, я рад, что ты трезво оцениваешь свои возможности, — спокойно заметил я.        Малфои из вежливости предложили остаться у них на ланч, но я отказался — Люциус совсем ушел в себя и отвечал рассеяно и невпопад, а Абраксас жаловался на легкое недомогание. Да и дома меня наверняка заждались — я исчез так внезапно, лишь отправив отцу в ночи записку, в которой сообщалось, будто я в гостях у Люциуса.        Лестрейндж-холл все ещё хранил следы шумного празднества, когда я вернулся домой. Но во всех залах первых этажей было абсолютно тихо — хозяева и оставшиеся гости отсыпались после затянувшегося до утра праздника. Мне захотелось чем-нибудь перекусить — нескольких бокалов вина вечером хватило, чтобы я весь день мучился от голода и сухости во рту. Или же, ещё не желая признаваться самому себе, я имел другой интерес на кухне.       Так или иначе, но я спустился вниз. На всей огромной кухне нашлось только два домовика, которые присматривали за уже готовившимся обедом. Я дал им знак заниматься своим делом, и, как делал бесконечное количество раз в детстве, нашел большое блюдо, на которое возложил свежего хлеба, немного сыра, ветчины, оливок, винограда, и ещё что-то в этом духе. Уже когда я выходил с кухни, намереваясь засесть в библиотеке с хорошей книгой, в дверях я встретился с рыжей горничной. — О, мистер Лестрейндж, — ахнула она.        Я уже привык, что глупышка каждый раз при виде меня вскрикивает, словно видит перед собой инфернала. — Привет, Ленора, — усмехнулся я, неожиданно ловя себя на том, что у меня достаточно неплохое настроение, чтобы перекинуться с ней парой фраз.       «Неплохое настроение! Зуд в одном месте, вот что у тебя», — саркастично подсказал голос совести. — Что ж вы сами-то, сэр? Сказали бы, я мигом бы всё принесла! — засуетилась Ленора. — Скоро будет готово жаркое, или я могу подать вам вчерашний паштет, если хотите! — Приготовь мне чай что ли, — пожал я плечами. — В библиотеку. — Давайте блюдо, я всё принесу через секундочку! — Ленора схватилась за мою ношу, и её пальцы коснулись моих.       Девушка тут же вспыхнула до корней волос и быстро опустила взгляд. — Ладно, тогда положи твой паштет в таком случае, — ответил я, делая вид, что ничего не заметил.        Выходя с кухни, я усмехнулся самому себе. Бывают же такие приятные дни, когда даже рыжая горничная меня не раздражает! Эх, прекрасная всё-таки пора — Рождество.        В библиотеке я с комфортом расположился на диване у камина, раскрыл какую-то пустячную книгу про приключения путешественника, и погрузился в чтение. Этот день я твердо решил провести в блаженном безделье.        Вскоре появилась и Коул вместе с подносом. Поверх страниц я наблюдал за тем, как она осторожно поставила поднос на столик и налила мне чая. — Как твоя учеба в Хогвартсе? — зачем-то спросил я. — Какое там, сэр, я прошлой весной завалила ЖАБА, — насупившись, призналась Ленора. — Выходит, ты теперь к нам надолго?        Ленора вскинула на меня ничего не понимающий взгляд. — Я имею ввиду, ты теперь будешь горничной? — уточнил я. — Да, сэр, если не прогоните, — смущаясь от такого внимания, пролепетала Коул, разглаживая складки на юбке форменного платья. — Моему брату часто бьет кровь в голову, постарайся не попадаться ему на глаза. Так будет лучше для всех.       Я сам не понимал, почему я вообще с ней разговаривал. Но с того момента, как я увидел девчонку на кухне, я взглянул на неё иначе — как на существо, способное заинтересовать меня в качестве женщины.        Ленора опять покраснела, а я опомнился. — Ладно, ступай.        Ленора направилась к двери, а я, отпивая чай, проводил её взглядом. Добавила имбирь. Неужели помнит, какой чай я люблю? Смешная девчонка.        Рассматривая иллюстрации в книге, я невольно вспомнил слова Тёмного Лорда, сказанные им в день крестин Салазара. Как он сказал? «Достаточно хорошеньких женщин, не претендующих на роль супруги, но способных составить счастье обычного человека». Ленора относится к числу таких. Надо быть дураком, чтобы не понимать, что она всё ещё думает, словно влюблена в меня. Она из бедной семьи, где никому нет до неё дела, глуповата, не видела в своей жизни ничего особенно хорошего. Если бы я решил завести любовницу, она стала бы наименее проблемным вариантом из всех возможных.       Жуя пармезан с хлебом, я откинулся на спинку дивана и отложил книгу. Меня забавляли мысли о том, каким банальным и предсказуемым мог бы быть мой роман с Ленорой Коул.       Я мог бы купить ей маленький домик неподалеку, и она молилась бы на меня до конца своих дней, искреннее считая, что я одарил её сверх всякой меры. Там она свила бы уютное гнездышко, где я всегда был бы желанным гостем. Может, я прижил бы от неё ребёнка, в котором мог бы найти утешение, будь это мальчик. Разве что он обязательно получится рыжим и непременно будет весь в веснушках.       Можно и проще — подарить ей пару безделушек, и иногда захаживать на этаж прислуги. Чистокровные волшебники всегда имели подобные интрижки с прислугой. Особенно в юности, когда кипит кровь, или на склоне лет, чтобы привнести разнообразия в жизнь. Что уж там, я был почти уверен, что мой отец неспроста выдал годовое жалование одной дородной горничной, когда та покинула Холл несколько лет назад…       Есть и более грубые методы, к которым мог бы прибегнуть кто-то вроде Рабастана… Тут я вспомнил, как однажды зажал Ленору в тёмном углу, и тут же устыдился своих мыслей. И придет же в голову от безделья… Нет, не быть этому. Не в этой жизни, где честь и благородство предопределяют поступки Рудольфуса Лестрейнджа. Я никогда не смогу решиться на такое подлое безумство.       В обед выяснилось, что Беллатрикс где-то пропадает вместе с Тёмным Лордом, Рабастан кутит с друзьями, а гости разъехались. Поэтому оставшиеся в Холле Лестрейнджи тихо и мирно развлекали себя тем, что распаковывали подарки.       Салазар с Алиссандрой разбирали оставшиеся подарки, я читал свою книгу, отец сидел у камина с трубкой в зубах, и тоже делал вид, что читает. Но я заметил, что он давно смотрит поверх газеты на внуков и улыбается так, как только он умеет — одними глазами. Я с детства помнил, как на его суровом и сдержанном лице, столь скупом на улыбки, светятся теплом глаза. Вот и теперь сэр Сильвий слегка щурился, наблюдая за возней Алиссандры и Салазара. Я в свою очередь тоже исподтишка, как в детстве, смотрю на отца и не могу сдержать улыбки. И на душе так уютно и спокойно. — Она станет настоящей красавицей, как её бабушка, — с нотками гордости сказал мне отец. — Ты вряд ли помнишь свою мать достаточно хорошо, но Сандра до того на неё похожа… — Я и через пятьдесят лет буду помнить, — тихо ответил я. — Особенно глаза, верно? Такие же мягкие и… Даже не знаю, задумчивые что ли… — Отрешённые, — кивнул отец, и по его губам скользнула едва заметная грустная улыбка. — Алиссандра тоже с детства была слегка не от мира сего. Я вижу все её черты в Сандре.       Мне захотелось как-то поддержать отца, утешить его тоску по покойной жене, но я не знал, как. Так уж было заведено в наших семьях — очень редко демонстрировались чувства, ещё реже мы пускали даже самых близких людей к себе в душу. И хотя отец довольно часто вспоминал покойную леди Лестрейндж, словно его боль уже унялась, я знал, что эта потеря жжет его изнутри так же, как и много лет назад. А когда он говорит о моей матери, он с одной стороны как бы оживляет её образ, а с другой мучает сам себя. — Так и поверишь в переселение душ, — деланно небрежным тоном заметил я. — Как хорошо, что есть Сандра. Мне кажется, я дарю ей всю ту любовь, которую не успел отдать матери.       Отец вскинул на меня глаза, и я понял, что не мог сказать ничего лучше, чтобы поддержать его. Потому что сэр Сильвий питал к внучке именно такие чувства — любил и малышку Сандру, и тень леди Алиссандры в ней. — Я так устрою её жизнь, чтобы она ни дня не грустила, — вдруг с неожиданным трепетом в голосе сорвалось с губ отца. — Дам такое приданное, чтоб могла сама выбрать любого мужа по вкусу. Хотя, признаться, уже сейчас я испытываю стойкое желание убить того проходимца, который захочет забрать её из нашего дома.        Я усмехнулся. — А что ты смеешься? — фыркнул отец. — Мальчишка Мальсиберов постоянно вьётся около неё. А он весь в отца, вот уж бедняжка Оливия… Нет, такой зять нам не нужен. — Мерлин, — простонал я. — Такими темпами Сандра останется в старых девах. — Ну, будет, — отец отложил трубку. — Пора их укладывать. Алиссандра, Салазар, время спать.       Отец поднялся из кресла и подозвал старушку-нянечку, которая до этого момента дремала у двери. Алиссандра немного неуклюже поднялась на ноги и как-то грустно улыбнулась. — Что это с тобой, малышка? — поинтересовался мой отец. — И подарки ты почти не трогала… — Я что-то устала, — пробормотала девочка, зевая и ежась. — Ну, пошли, отнесу тебя в кроватку, — проворковал мой родитель, беря Сандру на руки и по привычке опытного родителя прислоняя руку к её лбу, чтобы проверить, нет ли жара. — Спокойной ночи, принцесса, — улыбнулся я. — Я ещё почитаю, раз дедушка вызвался вас уложить. — Спокойной ночи, папочка, — проворковала Алиссандра, кладя голову на плечо деда и с уютом устраиваясь в его больших сильных руках.       Мой отец совсем растаял, и, уже не сдерживая улыбку, удалился с внучкой на руках. Алиссандра росла слабенькой, её вечные простуды и быстрая утомляемость давно никого из нас не пугали, поэтому и в тот вечер, убедившись, что нет температуры, девочку оставили в покое…        Я собирался было вернуться к своей книге, но тут вдруг с хлопком появилась Долли. — Сэр, к вам мисс Блэк, — доложила она. — Она попросила провести её черным ходом в ваш кабинет и теперь ждёт там.        Я сразу напрягся. Мне было неловко всякий раз смотреть в глаза Нарциссе, потому что она постоянно ждала, что я решу её проблему, а я никак этого не делал. — Хорошо, я иду, — кивнул я.        Я застегнул жилет и надел сюртук, до того висящий на спинке кресла. Поправил шейный платок. И что мне говорить ей? Люциус, возможно, будет полезен, но это ещё под большим вопросом… Решится ли он?        Я намеренно медленно шел в кабинет, пытаясь придумать хоть какую-нибудь приличную отговорку, но на ум ничего не шло. По сути я понимал, что не должен Нарциссе ничего, но раз я дал слово, мог ли я пойти на попятные?..        Войдя в кабинет, я увидел у окна стоящую ко мне спиной высокую фигурку в мантии с капюшоном. — Извини, что заставил тебя ждать, Нарцисса…        Девушка порывисто обернулась и скинула капюшон. Я с удивлением увидел Андромеду. — Это я, Рудольфус, — с виноватой улыбкой сказала она. — Ты ждал Цисси? — Нет, я… Просто со спины вы так похожи, — неубедительно промямлил я. — Но что с тобой, Андромеда?        Я заметил, что у неё глаза красные от слёз, а щека алеет так, словно кто-то недавно наградил девушку пощечиной. — Ах, Рудольфус, — вдруг всхлипнула Андромеда, и вдруг кинулась мне на шею и расплакалась.        Я обнял её и неловко похлопал по спине. — Тише, тише, успокойся и расскажи всё нормально.       Всхлипывая, Андромеда отстранилась и покивала головой. Я помог ей снять мантию подбитую мехом, и с удивлением увидел, что на девушке надет дорожный замшевый костюм. — Я даже не знаю, как мне начать, — срывающимся голосом прохныкала Андромеда, стягивая с рук перчатки. — Вот, попей, — я налил её воды из графина и протянул стакан. — Спасибо, Рудольфус, — поблагодарила она.        Я поймал себя на том, что слишком пристально её рассматриваю. Средняя из сестёр Блэк чрезмерно походила на старшую. Те же черты лица, разве что чуть более мягкие, в тусклом освещении кабинета волосы и глаза кажутся такими же темными, как у Беллы… — Не знаю, как ты к этому отнесешься… Но я знаю, что ты помогаешь Нарциссе избавиться от Долохова, поэтому я надеюсь, что и меня ты не оставишь.       У меня и мысли не было, что Андромеда, всегда бывшая примерной дочерью уважаемого семейства, могла что-то натворить. Я сперва подумал, что у неё какие-то проблемы вроде тех, что у Нарциссы. Но не тут-то было… — Рудольфус, — Андромеда сделала глубокий вдох и собралась с силами. —Я была вынуждена покинуть дом моего отца… — Тут она кивнула на небольшой чемоданчик, который стоял в углу, ранее мною незамеченный. — Поэтому я прошу тебя отнестись к моей беде, как подобает рыцарю и джентльмену, каким ты всегда мне казался, и не осуждать меня. В конце концов, я всё ещё леди, и мне больше не к кому обратиться.        У меня неприятно засосало под ложечкой. Вот она, моя репутация в действии. И опять нет пути назад, чтобы не сказала Андромеда дальше. — Ты можешь довериться мне, Андромеда, — тяжело вздохнул я. — Я знала, что могу на тебя положиться, — девушка выжала усталую улыбку. — Всё началось около двух лет назад. Я увлеклась изучением маггловской культуры, среди моих подруг это было модно. Их живопись, музыка и литература на самом деле прекрасны. Ведь ты и сам читаешь Вальтера, а тот же Малфой обожает Гёте!       Она неуловимо изменилась, и мягкие, нежные черты её лица вдруг стали резче, в глазах загорелся огонёк какой-то безумной надежды, а на щеках разгорелся румянец. Андромеда как никогда была похожа на Беллатрикс. — Да, Андромеда, я действительно нахожу некоторых маггловских писателей недурственными, — терпеливо согласился я. — Но тут важно помнить о границах, не так ли? Да, среди магглов, хоть и редко, но встречаются люди одарённые. В конце концов, примитивность и слабость толкает их порой на выдающиеся изобретения, до которых ни один нормальный волшебник в жизни бы не дошёл. Но это ведь магглы, Андромеда. Существа столь невежественные, что себе подобных, если те хоть каплю отличаются от серой массы, они сжигали на кострах. Любой волшебник, хоть немного знающий историю магглов, знает, что даже тех людей, которые творили на благо человечеству, трусливое племя стремится уничтожить из страха перед чем-то новым, из зависти к талантам. Магглы столь невежественны, что столетиями доходили до таких простых истин, как устройство солнечной системы — то, что нашим предкам было известно ещё тысячи лет назад. Тех же, кто пытался пролить свет на науку, они уничтожали — помнишь ли ты фамилию Коперник, или Бруно? А Данте Алигьери? Те немногие просвещенные магглы, которые начинали сомневаться в порабощающей их свободу религии, подвергались гонениям. Как, впрочем, и все писатели и философы, которые смели сомневаться во власти правителей и церкви. Я могу долго говорить об этом, Андромеда, но ты, будучи широко образованной, и так знаешь, что маггловскую культуру можно рассматривать только с одного ракурса: удивляться, что на сотни поколений трусливых и жалких существ пришлось несколько десятков людей по настоящему выдающихся и одарённых.        Но Андромеда не спешила со мной соглашаться. Она отвела глаза и закусила губу. — Но, Рудольфус, ты ведь взял это из учебников, разве не так? — наконец, проговорила она. — Ты совсем не знаешь современных магглов, они вовсе не такие, как те, что пытались сжигать нас на кострах. Они преодолели болезни, безграмотность и влияние религии, они стали почти такими же, как и мы. Умом и старанием они дошли до такого уровня развития, что могут всё то же, что и мы, но без магии! — Современные магглы? — воскликнул я, и нервно заходил по кабинету. — Андромеда, что ты такое говоришь? Современные магглы! Да они проявили свою кровожадную и гнилую натуру так, как никогда прежде! В их последней войне погибло больше семидесяти миллионов людей по всему земному шару! Это безумие, Андромеда, иначе не скажешь! Ни одно животное не истребляет себе подобных настольно безжалостно, как магглы! Ты говоришь — изобретения! Но, Андромеда, на одной чаше весов летающие машины и телефония, а на другой печи, в которых они травят газом детей, женщин и стариков просто за принадлежность к другому народу, и оружие, способное уничтожить весь наш мир! Жестокость этих существ превосходит все возможные границы. Сколько убийств, насилия и драк происходит на ночных улицах их шумных задымленных городов! А их культура? То немногое, что средневековые деятели пытались донести до своих сородичей, также сгорело в пламени инквизиции. Теперь их книги, музыка и синематограф прославляют разврат и насилие, они все распущены, похотливы, и не имеют никакой морали. Да, они избавились от ярма церкви, но вместе с тем ни отбросили всякую мораль и даже правила приличия. Что же это за существа такие, что в рамках нравственности и добродетели их мог удержать только поп с крестом в одной руке и факелом в другой?       Я говорил с большим пылом, страстно и убежденно. Мне казалось, что девушка, которая не так давно была равной мне, вдруг потеряла рассудок и впала в детство, раз ей были непонятны такие элементарные вещи! — Рудольфус, а разве мы сами не такие же? — воскликнула она, тоже вскакивая на ноги и стремительно подходя ко мне. — Разве у нас нет преступлений? Разве мы не придумали страшные Непростительные проклятья? Разве мы не угнетаем другие виды существ?       Она смотрела прямо мне в глаза, и в её больших карих глазах горел такой же огонь, как в моих собственных. Но Андромеда защищала другую правду. — Волшебники никогда не воевали друг с другом, — покачал я головой. — И никогда не будут. И наши традиции и устои сохранят наше общество от разложения.        Андромеда рассмеялась и покачала головой. — Руди, да что же это с тобой? Открой глаза, наше общество уже гниёт! Слишком большой разрыв между чистокровной аристократией и нечистокровными! А традиции, разве они не мешают нам развиваться дальше? Мерлин и Моргана, да наш образ жизни вовсе не отличается от того, какой вили наши предки тысячу лет назад! — А что тут плохого? — возмутился я. — Как по мне, так это прекрасно, что моя жена не ходит в исподнем, выставляя всё на показ, как магглы, а мои дети растут в активных играх, а не впадают в транс перед синематографом! — Телевизором, — со смешком поправила Андромеда. — Что, прости? — Руди, ты говоришь так, словно тебе сотня лет. Как и все наши — мы застряли в прошлом, а когда молодёжь не ведёт общество к развитию, оно впадает в сонное оцепенение и начинает разлагаться. — Ну, прости, что я не силён в маггловской терминологии, — проворчал я. — Разговор становится невыносим, Андромеда. Ты пугаешь меня, правда, пугаешь. Кто так отравил твоё рассудок, что дочь Блэков забыла всё, что впитала в себя с молоком матери?       Несколько минут Андромеда молчала и только тяжело и шумно дышала. Налила себе воды и залпом выпила целый стакан. Я видел, как быстро вздымается её спина, и как нервно руки сжимают край стола. — Я могла бы и дальше верить в то, что ты говоришь, Рудольфус, — прошептала она. — Меня с ранней юности терзали смутные сомнения, но я вполне могла бы оставаться слепа и дальше. Но, Рудольфус, они умеют любить так же, как и мы, и даже сильнее.       У меня внутри всё похолодело. — Андромеда… — выдохнул я. — Андромеда, что ты наделала?        Она вдруг резко вскинула голову, и обернулась ко мне, смеясь. Опять слишком похожая на Беллатрикс. — Мы и раньше виделись в Хогвартсе, но никогда не общались. Около двух лет назад мы случайно встретились Лондонской национальной галерее и разговорились. Сначала мне было жутко любопытно, и подстегивала неправильность происходящего — мне ведь даже разговаривать с ним нельзя было. Он был совсем другим, Рудольфус, понимаешь? Мы все — ты, я, Беллатрикс, мы прежде всего наследник рода Лестрейнджей, мисс Блэк, дочь благороднейшего семейства, леди Лестрейндж — жена и мать чистокровного семейства. С рождения мы скованы обязательствами и правилами, и очень редко мы можем быть просто Медой, Руди или Беллой. Почти никогда. А Тед, Тед он совершенно другой. Живой, искренний человек… — Тед, вот как его имя, — злобно прошипел я. — Да, Тед Тонкс, — с вызовом ответила Андроменда, вскинув подбородок. — Так или иначе, Рудольфус, но я полюбила его… — В тебе говорит только любопытство и похоть, — покачал я головой. — Ты ещё не понимаешь, Андромеда, это вскоре пройдёт… — И я также думала, — закивала головой Андромеда. — Я бежала от этого чувства… Но прошло два года, и я решилась. Я приняла новую себя, я скинула с себя все оковы своей фамилии, и поняла, что люблю его! Нет, не говори ничего, я знаю, на что я иду, и что я потеряю. Но это ведь такая ерунда — положение в обществе, доброе имя… Такой вздор, когда речь идёт о любви. — Андромеда, ты сошла с ума, — покачал я головой. — Пожалуйста, послушай меня. Не знаю, чем этот человек тебя так покорил, но, прошу тебя, вспомни, кто ты, и кто он. Такая девушка, как ты, никогда не сможет быть счастлива с магглорождённым. Ты родилась, чтобы блистать на балах, постигать тайны родовой магии и жить в нашем мире. — Я просто женщина, которая хочет одного — любить и быть любимой, — с грустной улыбкой покачала головой Андромеда. — Неужели же ты считаешь меня настолько чёрствой, что дорогие платья и бриллианты мне важнее мужчины, которого я люблю всем сердцем? — Меда, ты не знаешь, о чём говоришь, — буквально взмолился я. — Когда страсть утихнет, ты страшно пожалеешь о содеянном, но уже будет поздно. Если ты сохранила хоть крупицы своего острого ума, умоляю, вернёмся к твоим родителям, я поговорю с твоим отцом, и он поймёт, что ты просто впала в заблуждение из-за маггла, который запудрил тебе мозги. И мы все забудем об этой ошибке… — Ошибке?! — воскликнула Андромеда.        Я с ужасом на неё взглянул — девушка вся тряслась, крылья её носа быстро раздувались, глаза метали молнии. Я вдруг понял, что это всё не блажь избалованной скучающей девицы на выданье, а нечто куда более сильное и страшное. — Рудольфус, я готова бросить в пламя всё ради него, — наступая на меня, процедила Андромеда. — Мы, к счастью, не в средневековье. Отец не имеет надо мной власти, и он не сможет выдать меня силой за какого-нибудь Долохова. Я не такая, как Нарцисса, традиции и обязательства никогда не обретут надо мной власть. Как жаль, что в Белле угас этот огонь — раньше я думала, что она такая же, как я, но она подчинилась воле родителей и вышла замуж, хотя не хотела. Прости, Руди. Я помню, какой она была в первый год вашего брака — на себя на похожая, сломленная, раздавленная. Я не перенесу такого.        Я невольно усмехнулся. Да уж, а старшие сестры и впрямь похожи не только внешне. — Знай же, что я уже перешагнула черту невозврата, — бросила Андромеда, глядя на меня из-под полуопущенных век в лучших манерах Беллатрикс. — Что? — улыбка сползла с моих губ. — Да, мы консумировали наши отношения, — слова Андромеды ударили как хлыстом. — Мерлин всемогущий… — прошептал я, не веря своим ушам. — Андромеда, как… — Как? Очень просто. Полагаю, как и вы с Беллатрикс, и все пары, которые разделяют постель, — бесстыдно глядя мне в глаза продолжала сестра Беллы.        Я был бы меньше поражён, если бы она сказала, что решила вступить в ряды Пожирателей Смерти. — Андромеда, но как же ты пошла на такое бесчестье? — отмер я, наконец. — Что именно ты называешь бесчестьем? Два любящих человека слились в одно целое, это называется квинтэссенцией любви, Рудольфус, а не бесчестьем, — твёрдо проговорила Андромеда. — Негодяй, — прорычал я. — Что это за ничтожество, которое посмело унизить тебя ролью любовницы? Каким чудовищем надо быть, чтобы соблазнить и обесчестить тебя? Он же лишил тебя всего, что у тебя было — семьи, друзей, репутации и положения в обществе. — Я сама этого хотела, Рудольфус, — Андромеда подняла руку и поморщилась, выражая презрения к моим речам. — Ещё одна традиция, которую я никогда не могла понять. Почему считается, что женщина не вольна принимать такие решения? Почему я, будучи совершеннолетней волшебницей, не в состоянии решить свою судьбу? — Да потому что этот негодяй должен был нести за тебя ответственность, раз он тебя любит! — воскликнул я. — Он должен был оставить тебя и не рушить твою жизнь, если хоть каплю тебя любит! — Нет, Рудольфус, он за меня боролся. А я теперь борюсь за возможность быть с ним, — отрезала Андромеда. — Вот что такое любовь. Отступают лишь слабые и неуверенные. Те же, кто любит по-настоящему, готовы бросить в огонь всё ради своей любви. — Это эгоистично и жестоко по отношению к тебе, как ты не поймешь? — не выдержал я. — Что он теряет от связи с тобой? Да ничего! Он получает прекрасную, умную и яркую женщину, тешит своё самолюбие тем фактом, что каким-то случайным образом получил настоящее сокровище, на которое даже смотреть недостоин. А ты? Чего лишаешься ты? Любой, кто хоть немного знает Блэков, понимает, что вся твоя семья оборвёт с тобой все связи, отец лишит наследства, друзья отвернутся, перед тобой закроются все дороги, потому что связи твоей семьи уже станут работать против тебя. Неужели ты будешь довольствоваться жалким жилищем маггла и кучкой детей от него? Ты, в жилах которой течёт кровь Блэков, одна из лучших женщин нашего общества? — Да, буду, — просто ответила Андромеда. — Собственно, в этом и заключается моя просьба, Рудольфус… Если ты ещё готов мне помочь, конечно. Нам надо заключить брак по всем законам нашего мира. Отец, едва услышал об этом, поклялся, что не допустит этого. Но, Рудольфус, я знаю свои права. Я хочу и должна стать женой человека, которого я люблю, и который любит меня. А ты имеешь связи в Визингамоте… — Неужели вам там отказали? — усмехнулся я. — Не злорадствуй, Рудольфус, тебе это не идёт. Я знаю, каковы связи моего отца, и знаю, что нас не поженят ещё очень долго из-за какой-нибудь бумажной волокиты и выдуманных предлогов. — И хорошо, будет время проверить ваши чувства и, быть может, ты одумаешься, — проворчал я. — Времени нет, Рудольфус. Я ношу под сердцем его ребёнка, — медленно и тихо проговорила Андромеда.       Я посмотрел на неё с жалостью и разочарованием. Несчастная, обманутая и соблазнённая подлым магглом. Отравленная его семенем, зачавшая в своём чреве ужасный плод, в котором благородная чистая кровь смешивается с гнилой жижей этого проходимца. С этой минуты я уже не мог видеть перед собой прежнюю Андромеду. Я видел только павшую, лишенную крыльев и нимба, слабую женщину. Я питал к ней теперь только отвращение и жалость. И именно жалость не позволила мне отвернуться. — Мерзавец, он даже просить за вас отправил тебя. Что это за мужчина такой… — пробормотал я. — Рудольфус, я не прошу денег, я прошу помочь заключить священный союз между двумя любящими людьми. Мой ребёнок должен родиться в законном браке и по праву взять фамилию своего отца, — проговорила Андромеда. — Впрочем, умолять я не стану. Если ты не хочешь мне помочь, я смогу удовлетвориться сожительством. Моей чести уже хуже не будет. Я презрела все правила и устои, так что…       Она наклонилась, чтобы поднять чемоданчик, но я ей не позволил. — Сядь и жди, — процедил я.       Сам я сел за свой стол, достал чистый бланк министерской бумаги, некоторым количеством которой располагал и дома, и начал писать.        «Я, Рудольфус Сильвий Валериус Лестрейндж, настоятельно прошу главу департамента Бракосочетаний, сэра Лафингтона, сочетать браком предъявителей сего документа. Во избежание проволочек и каких-либо трудностей, всю ответственность за проведение данной церемонии я беру на себя, а также выступаю в роли свидетеля».        Я проставил свою размашистую подпись и оставил оттиск малой печати Визенгамота, образец который имел при себе из-за рабочей необходимости. Запечатав пергамент своей личной печатью, я вручил свиток притихшей Андромеде. — Спасибо, Рудольфус, я…       Я перебил её: — Вам есть где жить? — Да, у него остался маленький домик от бабушки… — Вы нуждаетесь в деньгах? — Нет, спасибо, на необходимое нам хватит, я одалживаться я не стану.       Я поравнялся с Андромедой и с сожалением и затаённой грустью вгляделся в её красивое, благородное лицо. Нет, я уже не узнавал в этой женщине подругу детских игр, и она уже не была мне роднёй. Я сделал то, что должен был сделать мужчина и благородный волшебник, и только. — Прощай, Андромеда, — проговорил я, отворачиваясь и давая ей понять, что она может идти. — Рудольфус, это много значит для меня, спасибо тебе… — опять начала Андромеда, и попыталась положить руку мне на предплечье.        Я поспешно отошёл и сделал вид, что поправляю бумаги за своим столом. — Я больше вас не задерживаю, мисс, — отрезал я. — Всего доброго.        Мгновение Андромеда всматривалась в моё лицо, а потом стремительным шагом покинула мой кабинет. Мне же оставалось надеяться, что не вся семья Беллатрикс возненавидит меня за помощь в этом деле…        Полагаю, сложись дальнейшие обстоятельства несколько иначе, и Сигнус с Друэллой наверняка прокляли бы меня, а Беллатрикс задушила бы во сне. Хотя, по правде сказать, я лично считал, что все мосты были сожжены в тот момент, когда Андромеда понесла от маггла, и оставалось разве что узаконить их отношения, чтобы это всё не было уж настолько мерзко. Но, хотя семья Блэков и придерживалась другого мнения на сей счёт, и мои отношения с семьей жены стали намного более прохладными, судьба преподнесла всем нам такой удар, что было уже не до семейных склок.       На следующих день, когда я гулял с детьми в саду, я уже заметил, что Алиссандра была немного вялой, но такое с ней бывало и раньше, поэтому я не придал этому особенного значения. Разве что спросил, не болит ли у неё что-нибудь, и после прогулки распорядился выдать ей чай с медом и укрепляющее зелье.       У отца вечером были какие-то дела, связанные с семейным бизнесом, и его не было в Холле во второй половине дня. Не помню точно, чем был занят я, какими-то пустячными делами, наверняка. Алиссандру уложила спать её нянька. Кажется, старуха потом что-то говорила про то, что юной мисс нездоровилось, и она захотела спать на полтора часа раньше, чем её обычно укладывали. Поэтому, когда я зашел в детскую, я не захотел её тревожить, и только спросил у нянечки, стало ли девочке лучше. По заверениям пожилой ведьмы, Сандра была немного вялой, но обильное питьё, мед и ложка укрепляющего зелья должны были повлиять на её иммунитет. — Вот пропотеет как следует, и к утру будет бодрехонька, — заверила меня нянечка, когда мне показалось, что у Сандры блестит лоб от пота.       Повторюсь, оправдываясь ни столько перед читателями моих мемуаров, а сколько перед самим собой в бесчисленный раз. Я не подошёл к ней и не проверил, нет ли жара, потому что Алиссандра с осени по конец марта постоянно ловила простуду, и часто бывало, что на начальных её стадиях действительно хватало меда с чаем и нескольких капель укрепляющего зелья. Я не приложил руки к её лбу, потому что она спала очень чутко, и если просыпалась, то обязательно начинала звать Беллу и могла расплакаться, если мама к ней не приходила. Я не проверил, есть ли у неё жар, потому что всецело полагался на опыт старой няньки, которая в свою очередь руководствовалась точно такими же мотивами, что и я. Я не коснулся губами лба моей дочери, потому что был уверен — если у неё поднимется жар, нянька это заметит, и я никак не допускал мысли, что нянька может спать ночью слишком крепко, и что приставленного к Сандре домовика отпустили на кухню, так как там не хватало рук. И мой отец думал так же, как и я сам, и потому не стал тревожить внучку. Беллатрикс была у Тёмного Лорда.       А утром меня разбудила встревоженная домовиха Долли. У Алиссандры был сильный жар и кашель.        Когда я пришел в спальню Сандры, там уже был лекарь Фоули, у изголовья сидел мой отец, имеющий одновременно гневный и растерянный вид, а сама Алиссандра лежала в постели бледная и с холодным компрессом на лбу. — Что произошло? — заволновался я. — У неё очень сильный жар, — проговорил мой отец, неловко поглаживая крохотную ручку внучки своей большой рукой. — И ещё она чихает.        Я ощутил укол совести. Да уж, родители мы с Беллатрикс прекрасные. Белла уже третий день в резиденции Тёмного Лорда, а я в упор не заметил, что мой ребёнок болен. — Простуда? — Да, похоже на легкую простуду, — задумчиво протянул целитель Фоули, ощупывая шею Алиссандры. — Но мне не нравятся лимфатические узлы — они увеличены и, кажется, воспалены. — Чем это может грозить? — поинтересовался я, усаживаясь рядом с дочерью. — У меня есть подозрение, что это какая-то лихорадка, — признался целитель. — Утром я был у Малфоев. Леди Присцилла второй день чувствует слабость, сэр Малфой тоже чихает, но при этом у него нет насморка… Вот что, вы пока не беспокойтесь, я возьму необходимые анализы и в кратчайшие сроки скажу всё точно.       Целитель взял у Алиссандры образец слюны и убрал колбочку в свой саквояж. Пока отец рассчитывался с ним за прием, я склонился над Алиссандрой и стал поглаживать её по голове. — Ну как ты, принцесса? — прошептал я.        Сандра была мертвенно бледна, её глаза были полуприкрыты, но она нашла в себе силы на улыбку. — Мне холодно, папочка, — прошептала она. — Эй, лопоухий, смени грелку, — велел я эльфу. — И принести ещё одеяло. Так и знал, что не стоило гулять так долго вчера. Но я ведь раз пять спрашивал, не продрогла ли ты?        Алиссандра чихнула и повернулась на бок. — Я хочу спать, — пролепетала она. — Да, конечно… — рассеяно пробормотал я в ответ, получше укрывая её.       Отец подошел к кровати и мрачно на меня посмотрел. — Беллатрикс не возвращалась? — поинтересовался я. — Я связался с ней через камин, но она не собирается домой. Говорит, ничего страшного, если это просто простуда, — раздраженно рассказал отец. — Как она может, — покачал я головой. — Я проверю Салазара, — перевёл тему отец. — Фоули осмотрел его, и уверяет, что мальчик здоров, но он какой-то тихий…       Я проводил его взглядом до двери, после вновь опустил глаза на Алиссандру. Она уже свернулась крохотным калачиком и забылась сном, только изредка вздрагивала и что-то бормотала себе под нос. — Спи, принцесса, — прошептал я, целуя её затылок. — Когда проснёшься, будет уже лучше.