Рыцарь Красной Стрелы

      …Ему с самого начала следовало догадаться, что в чужой нецивилизованной стране под «милей» подразумевают совсем не то расстояние, к которому он привык.       До леса он добрался почти бодрячком и к своей радости быстро нашёл указатель и тропинку. Тут-то бы в поддержку успеха появиться второму дыханию, но если оно и появилось, то лишь затем, чтобы спустя пару минут исчезнуть вместе с первым!       Пашке казалось, что он идёт уже целую вечность, а проклятая тропинка и не думала куда-либо его вывести. Он еле волочил ноги, постоянно спотыкался и трижды пребольно грохнулся. Подняться в третий раз оказалось невыносимой мукой – латы тянули к земле, точно это была не глина, а сплошной магнит. У Пашки даже слёзы выступили.       «Делаю ровно тысячу шагов и – всё! – сказал он себе. – Бросаю это дело к чёртовой матери!»       Помянув до кучи семиэтажным проклятьем Прошмыгайло, он снова двинулся вперёд. Странно, но считать шаги оказалось чуть ли не труднее, чем их делать – от усталости Пашка даже элементарный счёт забыл…       Но вот меж деревьев показался прогал, и на четыреста восемьдесят первом шаге утомлённый путник вышел к лугу. Всё было, как сказал Фу-фу: на луговине паслась дюжина лошадей, а поодаль виднелись крытые соломой крыши низкой лачуги, пары кособоких сараев и навес кузницы. Спиной к Пашке стоял приглядывающий за табуном подпасок. Подмышкой он держал толстый длинный прут, а вся одежда его состояла из прямоугольного засаленного куска дерюги с вырезом в центре для головы. На талии импровизированный плащ перехватывался пеньковой верёвкой. Грязные торчащие во все стороны патлы целой копной венчали его узкие плечи. «Средневековое афро», – съязвил про себя Пашка. Он ещё чуток отдышался в тени, обтёр с панциря грязь пучком травы и направился прямиком к подпаску.       – Здрасте, уважаемый! – сходу гаркнул он.       Подпасок резко обернулся, да так и замер с открытым ртом, чумазым пальцем в ноздре и выпученными полными ужаса глазами. Пашка даже сам струхнул и обернулся – не стоит ли у него за спиной какое чудище? Но там был только лес. Значит, подпасок так испугался его самого.       Тщеславие не отравляло романтичной натуры Гераскина. Однако столь выразительная реакция подпаска на его персону растревожила в Пашке не только чувство собственной значительности, но и желание это самое чувство посмаковать. Да посудите сами, когда вы одним своим видом повергаете человека в культурный шок, имеет смысл хоть самую капельку покрасоваться в свете произведённого эффекта.       Бряцая гардой о ножны, Пашка деловито обошёл подпаска кругом. Тот даже шевельнуться боялся и следил за странным незнакомцем только глазами, что вращались в его орбитах, как два мячика для пинг-понга. Подпасок был страшно щуплый, весь в прыщах и ссадинах, а по его наряду победоносно маршировали целые легионы вшей. Пашка остановился напротив, приветливо улыбнулся и сказал:       – Славный денёк?       – А? – выдавил из себя подпасок.       – Как сам? Жив-здоров?       – А?       – Понятно… – заключил Пашка и продолжил: – Да ты меня не бойся! Матрос лягушку не обидит! Давай знакомиться? Я – странствующий рыцарь Красная Стрела. Во!       Пашка показал щит с намалёванным геральдическим символом.       – А! – протянул подпасок. Он вынул палец из носа, вытер его о накидку и изобразил что-то похожее на почтительный поклон.       – Отлично! – обрадовался Пашка пробуждающимся в подпаске признакам интеллекта. – Давай поговорим об аренде гужевого транспорта?       Но абориген оказался крепким орешком. Надежда Гераскина на установление с ним контакта обернулась разочарованием. Вопрос некстати вернул подпаска в полукоматозное состояние, и он снова промычал своё многозначительное «А?». Красноречивый малый. С таким надо держать ухо востро!       – Мой скакун пал в неравном бою с великаном. Ферштейн? – начал издалека Пашка.       – А? – в такт повторил подпасок.       – Вот мне и нужна замена. Не может рыцарь без коня. Ты как себе думаешь?       – А? – подумал подпасок.       – Мне лошадь нужна, – в лоб заявил Пашка.       – А! – кивнул подпасок.       – Мне сказали, что здесь можно взять лошадь напрокат, – продолжал гнуть своё Пашка.       – А? – отозвался подпасок.       – Значит, можно?       – А?       Гераскин махнул рукой на склонного к дискуссиям визави и направился к лошадям. Он уже успел присмотреть себе крутобокого жеребца вороно-чалой масти.       – Вот этого красавца! – объявил он, указав на коня. – Сколько?       Подпасок растерянно захлопал глазами, ошарашено выдохнув очередное «А?»       Пашка смерил его строгим взглядом.       – Ты мне зубы не заговаривай и цену не набивай. Говори прямо!       – А!       – Бэ! – рассердился Пашка. – Я беру этого коня напрокат. Сколько стоит?       – А?       – Гик тебе в ухо! – в сердцах рявкнул Пашка.       Он подлетел к обомлевшему подпаску, взял его безвольно висящую руку и положил на ладонь блестящий кругляш с изображением дельфина. Громко шмыгая и пузыря носом, в глубокой тоске и задумчивости подпасок уставился на презентованный значок.       – Это задаток, – пояснил Пашка. – Остальное отдам, когда убью дракона и завладею его сокровищами. Понятно?       – А! – фальцетом проблеял подпасок.       – Вот именно! – расплылся в улыбке Пашка. – Договорились?       – А? – всхлипнул подпасок.       – Тебе расписку, что ли? – догадался Пашка.       – А! – горестно подтвердил подпасок.       Ругнувшись, Пашка освободился от перчаток и пошарил по карманам. Из недр комбинезона удалось выудить мятый конфетный фантик. Нашёлся и карандаш. Даже в конце сплошь компьютеризированного XXI-го века полезно при себе иметь обычные писчие средства – мало ли с кем и как придётся объясняться. За эту науку Пашка добрым словом помянул школьного учителя социологии. Сняв шлем, он расправил на нём фантик и принялся быстро писать, а подпасок следил за его манипуляциями с тихим стоном и таким выражением на лице, будто перед ним во всём своём устрашающем величии происходил парад Небесного воинства. Губы его дрожали, из носа текло. Он определённо был счастлив.       Пашка закончил свою эпистолу и, заметив, что абориген совсем оцепенел от восторга такой встречи, положил расписку к значку на его ладони и аккуратно согнул пальцы подпаска в кулак.       – Вот так! Не потеряй. Передашь в контору… Или куда там у вас положено… – напутствовал он впечатлительного оппонента.       – А? – эхом отозвался тот.       – Я пошёл? – скромно спросил Пашка.       – А?       – Коня забираю?       – А? А!       – Будь здоров! – отсалютовал Пашка и, подхватив с земли перчатки, поспешил к присмотренному жеребцу, пока подпасок не уболтал его вусмерть.       Может, эта оторва Алиска и держалась лучше в седле, но уж находить общий язык с лошадьми Гераскин умел вовсе не хуже неё. Лошадь – умнейшее животное, между прочим. Это отмечал ещё мистер Свифт. Лошадь тонко чувствует, когда с ней обращаются по-человечески. Особенно здорово, когда у того человека в карманах есть леденцы и батончик гематогена.       Исполненный благородства конь со значительным достоинством принял протянутое лакомство и дал себя погладить.       – Пойдёшь со мной, богатырь? – ласково спросил Пашка.       Конь храпнул, и мальчишка начал медленно отступать, подманивая его за собой.       – Мы совершим кучу подвигов! Ты же любишь подвиги? – приговаривал он.       Конь качал головой и, принюхиваясь, тянулся за новым леденцом.       – Пойдём, дружище, пойдём! – ворковал Пашка, пятясь в сторону кузнецы. – Найдём тебе красивое седло. Лучшее седло лучшему коню! [1]       Заунывно растягивая минорную ноту «А», подпасок наблюдал за удаляющейся парочкой. Сейчас он здорово смахивал на пассажира, опоздавшего на райский экспресс…       «Наглость города берёт», – любили повторять прославленные полководцы. Пашка свято верил в этот догмат своих кумиров, а потому наглость в себе воспитывал с детства и лелеял её с редкостным чаянием. Чем теперь очень гордился. А вы попробуйте без наглости выторговать у какого-нибудь краснобая отличного коня. То-то!       В кузнице обитал одноглазый кряжистый угрюмый старичина. Он сильно сутулился, из-за чего его и без того длинные жилистые руки казались ещё длиннее и висели аж до колен. Был он смуглым, да чуть ли не мавром. Что тому являлось причиной: загар, копоть, грязь или всё вместе, – разобрать было невозможно.       – Здравия желаю! – приветствовал его Пашка.       – Долгих дней, милорд! – поклонившись, прохрипел старик.       – Отец, у тебя не найдётся седла и узды на этого красавца? – осведомился Пашка, похлопывая по холке остановившегося рядом коня.       – Это жеребец маркиза Фафифакса, – полувопросительно-полуутвердительно сказал кузнец.       Гераскин и глазом не моргнул.       – Его самого. Я его арендовал.       – Чего сделали, милорд? – наморщил лоб кузнец.       – Взял на время. Потом верну, – объяснил Пашка.       – Как угодно, милорд, – кивнул кузнец. Он производил впечатление человека, много повидавшего в жизни и старающегося по пустякам не удивляться.       – Так что с седлом и остальным? – вернулся Пашка к волнующему его вопросу.       Старик жестом пригласил его в сарай. Там висела, стояла, лежала и валялась масса предметов средневекового быта: целых, сломанных и просто заготовок. Нашлась и узда с парой сёдел. Конструкция у них была непривычная: из-за высоких передней и задней лук они более всего напоминали детский стульчак или корыто, у которого сделали вырезы в бортиках. «Рыцарская люлька» называли такие сёдла. Габариты их вызывали невольное уважение к размерам седалища хозяина – в одной такой «люльке» легко бы уместились и Пашка, и Алиса, и ещё осталось бы место для их общего друга Аркаши Сапожкова.       – Тоже милорда маркиза, – равнодушно пояснил кузнец.       – Ага, – согласился Пашка.       – Маркиз велел серебряную чеканку по канту сделать, а я не успел, – повинился старик.       – Ничего, – отмахнулся Пашка. – Мне сойдёт. Я вот это возьму. Сколько?       – Милорд? – приподнял брови старик.       – Прокат сколько стоит?       Кузнец пожал плечами.       – Прокат? Нисколько.       – Отлично! – вдохновился Пашка такой сговорчивостью. – Я беру его напрокат.       – Милорд? – снова со своим безразличным почтением протянул кузнец.       – Да-да, маркизу мои благодарности! – торопливо добавил Пашка.       – Что мне ещё передать маркизу?       – Передай, что рыцарь Красной Стрелы глубоко признателен ему за щедрость и одолженного коня. И за сбрую тоже, – величественно распорядился Пашка.       Кузнец ответил кивком.       Пашка взялся за седло и охнул. Да, это не те изделия из легких композитов и пластика, с которыми он привык иметь дело. Деревянное седло, отделанное дублёными кожами с усиливающими металлическими накладками, весило не меньше пуда!       – Подсоби-ка, отец! – пропыхтел Гераскин.       – Милорд? – отозвался кузнец.       – Помоги коня оседлать…       – Конечно, милорд. Позвольте?       Перехватив у Пашки седло, кузнец выволок его наружу, потом сходил в свою лачугу и вернулся с войлочным потником и вылинявшим затёртым отрезом материи.       – Другого на чепрак у меня нет, милорд, – извиняющимся тоном произнёс он.       – Ничего-ничего, – успокоил его Пашка. – Очень любезно с твоей стороны…       Кузнец снова кивнул, накинул тряпку на холку коня, расправил, положил сверху потник, а на него водрузил седло, подняв то легко, как пушинку, на высокую спину тяжеловоза. Он ловко застегнул толстые жёсткие подпруги и, опытным глазом соразмерив рост рыцаря, приподнял стремена. Уздечку Пашка надел сам.       – Конь добр к вам, милорд, – заметил старик. – Доброй вам дороги!       – Спасибо, отец! – воскликнул Пашка.       Он собирался уже вскочить в седло да отчалить с душевным напутствием проницательного кузнеца, но замер с занесённой к стремени ногой. Вниманием его завладела приближающаяся к кузнице странная процессия. Гуськом друг за другом шаркали босыми ногами связанные между собой измученные понурые мужчины и женщины; одни в бесформенных лохмотьях, другие полунагие, третьи лишь с жалкими повязками на тощих бёдрах. Все они несли следы жестоких побоев и даже увечий. Верёвки, стягивающие их руки, натёрли им до крови запястья и предплечья, а некоторые пленники гнулись под тяжестью висящих на шеях деревянных колодок. Рядом со скорбной колонной важно вышагивал долговязый франтоватый хлыщ, смахивающий на марабу, побывавшего мишенью на турнире по пейнтболу. На ногах у него были зелёные шоссы [2] с оранжевыми чулками и синие пулены. Накидка была красной, а короткий в обтяжку камзол – канареечно-жёлтым. На левой стороне груди в белой трезубой короне помешалось изображение окорока; на правой – в стилизованном розовом цветке – сжатая в кулак латная рукавица. На шее разноцветного субъекта болталась медная геральдическая медаль, повторяющая в своей чеканке нашитые на камзоле гербы. Сама шея была тонкой и длинной с выпирающим кадыком, на ней гордо сидела мелкая лысая голова с непропорционально длинным носом, а венчал всю конструкцию необъятной ширины красный берет с ободранным пером. В руках этот «радужный» конвоир вертел лакированную трость и то и дело охаживал ею кого-нибудь из пленников, прикрикивая, чтобы тот двигался скорее.       Вот процессия остановилась у кузницы, и хлыщ, выступив вперёд, сипло взвыл:       – Пьяза! Пьяза!       – Да, сир? – угрюмо склонил голову кузнец.       Хлыщ небрежно повёл тростью в сторону связанных людей.       – Клеймить и заковать! Поживее!       Кузнец скрылся в тени навеса и загремел там какими-то железками.       Гераскин хмуро разглядывал пленников. Те стояли молча, повесив головы, уставясь в землю, полностью смиряясь со своей участью. Они даже не стонали, а лишь тяжело дышали и не пытались отогнать кружащих над ними мух и слепней.       – Кто эти люди? – спросил Пашка, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал холодно и твёрдо. Это было трудно – ведь он просто кипел в негодовании от наблюдаемого зверства.       Разноцветный хлыщ собрал глаза в кучу на кончике своего шнобеля и удивлённо воззрился на рыцаря, точно только сейчас его заметил.       – Милорд?       – Кто. Эти. Люди? – членораздельно повторил Пашка, указав на пленников.       – Милорд изволит говорить про эти отрепья? – ещё больше удивился хлыщ.       – Я говорю про измученных связанных людей у тебя за спиной, – сквозь зубы процедил Пашка.       – О, милорд! – сладким голосом пропел хлыщ, и кривая усмешка перекосила его физиономию. – Дьявольское наваждение, источаемое этими поскудными ничтожествами, затмило ваш светлый взор. Это вовсе не люди!       – Кто они?       – А с кем я имею честь? – соскочил с темы хлыщ.       – Я рыцарь Красной Стрелы, – звонко представился Пашка. – Борец за справедливость. Защитник угнетённых. Слуга правды…       – О, вы чужеземец? – прервал хлыщ перечисление громких титулов. Он склонил голову набок, отчего его сходство с марабу стало ещё выразительней. Снисходительная ухмылка растянулась от уха до уха, а глазёнки его так и сверкали пренебрежением и насмешкой.       – Что с того, что я чужеземец? – немного опешил Пашка, привыкший везде чувствовать себя, как дома.       – Боюсь, что вы не в полной мере знакомы с понятиями и законами нашего государства, – промурлыкал хлыщ.       – Правда везде одинакова! – прогремел Пашка и, прежде чем хлыщ снова открыл рот, многозначительно положил руку на эфес меча. – Я повторяю вопрос: кто эти люди? Почему они избиты и связаны? И почему их приказано клеймить?       Хлыщ встал в позу, но глазёнками косил на брякающие по эфесу пальцы подозрительного рыцаря.       – Коль милорду угодно знать… Это рабы его сиятельства – благородного рыцаря маркиза Фафифакса. Они не заплатили оброк, и потому их ничтожные жизни теперь полностью принадлежат милостивой воле его сиятельства. Как его собственность они должны быть отмечены его фамильным гербом…       – Довольно! – отрубил Пашка. – Рабы, значит?       – Да, милорд.       – В таком случае, я дарю им свободу! – объявил Пашка.       Лицо хлыща странным образом вытянулось, точно к нему подвесили гирю, нос повис, а глаза выпучились от изумления – того и гляди лопнут!       – П-простите, милорд? – пролепетал он.       Стиснув рукоять меча, Пашка угрожающе придвинулся к наглому вассалу маркиза.       – Я сказал: они свободны!       – Но… Но! П-п-какому п-п-праву? – отступая на полусогнутых, попытался возмутиться хлыщ.       – По праву Союза Галактики, сожри тебя кракен, сучья шельма!       – Это колдовство! Это заговор! – заголосил хлыщ. – Все слышали? Слышали!? Чур меня! Чур!       – Я тебя, каналья, не просто заколдую, – рычал Пашка, – я из тебя квадратный корень извлеку вот этим клинком, не будь я рыцарь Красной Стрелы! Скунса мне в камбуз!       – Ай! Пьяза! Пьяза, держи этого полоумного колдуна! – заверещал хлыщ.       – Необучен… – донеслось из кузницы.       – Грабёж! Мародерство! – надрывался презренный клеврет.       Пашка выхватил меч, и хлыщ припустил в сторону леса с ловкостью и грацией паука-сенокосца, оглашая окрестности, как воздушная сирена:       – Карау-у-у-ул! Убивают честных слуг его сиятельства! Карау-у-у-л!       Вскочив в седло, Гераскин погнал за ним коня. Да куда там! У кромки леса хлыщ с причитаниями и проклятиями скатился в овраг и исчез в разросшемся на его дне кустарнике. В победоносном ореоле рыцарь Красной Стрелы вернулся к кузнице.       – Ну-с, милейшие господа! – воскликнул он, кузнечиком спрыгнув с коня.       Небрежно поигрывая мечом, Пашка двинулся было к переминающимся с ноги на ногу «господам», а те возьми да упади на колени. Все разом. И в землю лбом – трах!       – Ребят, вы чего? – оторопел Пашка.       – Не губите, ми-лод! – в унисон и в захлёб зарыдали освобождённые, уткнувшись лицами в землю. – Пощадите!       Вот тут Пашка по-настоящему испугался! Такого оборота он совсем не ожидал. Смешавшись от внезапной и непонятной истерики несчастных, он мигом растерял свой боевой задор и только что-то бессвязно мямлил, пытаясь успокоить беснующихся молельщиков. Тщетно! Те не слышали его, а всё громче выли и буквально рыли носами землю у его ног.       – Да перестаньте вы, в бога душу! – сам чуть не плача, заскулил Пашка. – Дайте я верёвки срежу…       Но едва он потянулся клинком к путам, как люди шарахнулись от него, точно от прокажённого. Они не могли подняться, а неуклюже ползли на коленях, на четвереньках кто куда, но связанные между собой, в конце концов, так спутались и перемешались, что невозможно уже было понять, где кто, где чья рука или нога. И вся эта живая, грязная и кровоточащая куча продолжала неистово орать благим матом в две дюжины глоток: «Милости ми-лод! Пощады!»       Гераскин обречённо взмахнул руками: мол, что делать? Жест этот ещё больше напугал людей. Казалось, они вот-вот передавят и передушат друг дружку, сбившись в тесный вопящий комок. Пашка уже вконец отчаялся как-либо унять это сумасшедшее самоистязание, когда за его спиной раздался настоящий медвежий рёв:       – Цыц, крысиные отродия!!!       От неожиданности Пашка подскочил, исполнив с места и в доспехах изумительный тройной аксель. Развернувшись таким необычным образом, он, поспешно выставил перед собой меч, готовый ко всему, что угодно, но от увиденного впал в полный ступор. Позади него стоял флегматичный кузнец. Вернее, до этого своего рыка он казался флегматичным. Ещё удивительней было то, что бывшие рабы маркиза, похоже, послушались громоподобного увещевания кузнеца. Ну, по крайней мере, они заткнулись и притихли, в немом ужасе косясь на Пашку.       – Что вы хотите от них, милорд? – ледяным тоном поинтересовался кузнец.       – Эээ… – протянул растерянный Пашка.       – Милорд, вы меня слышите? – задал кузнец новый вопрос.       – Э… Да… – нервно облизнувшись, ответил Пашка. – Пьяза?       – Пьяза, милорд, – кивнул кузнец.       Пашка опустил меч.       – Ты это… Спасибо, Пьяза…       – Что вы хотите сделать со своей добычей, милорд? – повторил кузнец.       – Д-добычей?       – Вы только что захватили в плен рабов маркиза Фафифакса, – пояснил Пьяза.       – Я? З-захватил? – не поверил Пашка.       – Да, милорд, – кивнул Пьяза. – Что вы собираетесь с ними делать? Казнить? Устроить игрища со зверьми?..       – Казнить?! – наконец придя в себя, возмутился Пашка. – Я их хотел освободить!       – Освободить, милорд?       – Ну, да! Чёрт бы их побрал!       – В каком смысле «освободить», милорд?       – В прямом, Пьяза, в прямом! Снять верёвки и пустить на все четыре стороны.       – Зачем?       – Что «зачем»?       – Зачем вам это, милорд?       – Мне – незачем. Но любой человек, если он не преступник, имеет право на свободу. А это – люди. Хоть и помешанные. Наверно…       – По-вашему, милорд, они должны быть свободны, потому что они люди и не преступники? – уточнил кузнец.       – Да, Пьяза. Разве может быть иначе?       Кузнец не ответил. Задумавшись, он шамкал губами и что-то выискивал на небе единственным глазом. Пашка ждал, что последует дальше. Ему был очень интересен вердикт опытного человека в щепетильном вопросе, но кузнеца он не торопил. А тот, видимо, осмыслив принцип мировоззрения необычного рыцаря, подошёл к куче тихо плачущих людей и снова угрожающе зарычал:       – Сейчас добрый рыцарь Красной Стрелы будет резать ваши верёвки. Не дёргайтесь, а то без ушей останетесь!       Из бесформенной людской массы раздалось унылое «уууу».       – Пожалуйста, милорд! – пригласил кузнец Пашку к действию.       Тот нерешительно приблизился и протянул меч к ближайшему узлу. Люди молчали, но вся их куча содрогалась от общей крупной дрожи. Они надсадно сопели и косили на рыцаря исполненные боли и страха глаза – точь-в-точь попавшие в капкан звери на пришедшего за уловом охотника. Не в силах терпеть эти взгляды, Пашка зажмурился и полоснул по верёвке.       – Ах! – раздался изумлённый возглас.       Пашка открыл глаза: самые ближние к нему мужчина и женщина с удивлением разглядывали свои освобождённые руки.       – Погодите… Не бойтесь, – пробормотал Пашка. – Я не причиню вам вреда. Я только верёвки уберу.       С этими словами он перерезал петли на шеях мужчины и женщины.       – В сторону! Не мешайте! – приказал им Пьяза. Те послушно встали и попятились, а Пашка уже уверенно резал путы на остальных пленниках и вышибал клинья из колодок. Не прошло и двух минут, как перед ним сгрудилась его «добыча». Люди недоверчиво осматривали и ощупывали себя, а некоторые в прострации мяли и теребили обрывки верёвок – то ли не верили, что избавились от них, то ли сожалели об этом.       – Дамы и господа, – зычно возвестил Пашка, – вы свободы!       Странно, но народ не проникся счастливой новостью. То есть, он не выказывал радости, а на своего благодетеля смотрел так, будто тот ему задолжал. И много… Пашка даже смутился, что с ним происходило крайне редко.       Он ещё подождал реакции. Но так как не последовало даже малых признаков на её появление, Пашка плюнул, махнул рукой и запрыгнул в седло, собираясь оставить неблагодарные подмостки. Тут-то проклятые инертные создания, которых он опрометчиво принял за людей, оживились и с новым плачем потянулись к нему, бормоча какую-то неразборчивую ахинею.       – Пьяза! – взмолился Пашка. – Ты понимаешь, что нужно этим психам?       – Они хотят с вами, – сказал кузнец.       – На кой дьявол они мне сдались?!       – Они – ваши трофеи. Вы – их хозяин.       – Я не хочу быть их хозяином! – разозлился Пашка и, склонившись к народу, проговорил, как можно отчётливей, чтобы понял даже последний дурак: – Я. Вас. Ос-во-бо-дил! Отвалите!       «Трофеи» не хотели отваливать. Они хватались за узду и стремена и (о, предел идиотизма!) целовали Пашке ноги. Пьяза тем временем бесстрастно переводил их плач:       – Они говорят, что вы добрый сюзерен, а они – хорошие работники. Они говорят, что будут вам хорошо служить.       – Да не надо мне служить, гнуть их через штаг! – ярился Пашка. – Вы свободны! Понимаете? Сво-бо-дны! Займитесь своими делами: хлеб посейте, корову подоите… Чем вы там ещё любите заниматься?.. С дороги, я сказал, утлегарь [3] тебе в глаз!       Он замахнулся на особо настырного мужика, а тот даже не мигнул, будто не ползал червём пять минут назад вместе с остальными, умоляя о пощаде. Пьяза что-то крикнул толпе на их варварском диалекте. Народ нехотя расступился. Пашке было больно смотреть на этих жалких оборванцев: они стояли, словно чахлые деревца посреди болотистой тундры, растирали слёзы и метали исподлобья укоризненные взгляды на своего нового хозяина, как на Иуду.       – Ну, что ещё не так? – огрызнулся Пашка на их немые жалобы.       Вперёд выступил долговязый старикашка и, глядя под ноги, прошепелявил:       – Не можно нам без хозяину, ми-лод. Совсем нельзя…       – Почему? – Гераскин уже устал удивляться зашоренности этих людей. Освободил на свою голову!       – Повёсют! – дал исчерпывающее объяснение старик.       – За что?       – А скажут: убёгли от хозяину. И повёсют…       Старик сокрушённо вздохнул, и все кругом затрясли головами, намериваясь рыдать с новой силой. Пашка с мольбой посмотрел на кузнеца.       – Повесят-повесят, – кивнул тот. – Не маркиз, так шериф. Не шериф, так кто другой… Тебя, Соха, первым. Как самого умного.       Старик Соха снова горестно вздохнул.       – Так найдите себе нового хозяина, как вольные наёмники, – предложил Пашка.       – Не можно, – обречённо сказал Соха.       – Почему?       – А не повёрют, что мы вольные. Возьмут и повёсют…       «Вот же зануда!» – подумал Пашка, и вдруг смелая идея озарила его. От радости он хлопнул себя по лбу и тут же пожалел об этом: латная перчатка ударила в шлем, и протяжный гул больно резанул по ушам. Гераскин поморщился и высказал свою гениальную мысль:       – Я вам грамоты дам! Каждому по грамоте, что он свободен. Что освободил его благородный рыцарь. Что…       Он запнулся, потому что народ при его словах заплакал пуще прежнего.       – Вовсе нас погубить хочуте, ми-лод? – сказал Соха.       – Да почему же!?       – Не можно грамуту – повёсют!       – Так это же документ будет! Официальный!       – Не можно, – стонал старик. – Письмена всяки нам таить совсем нельзя.       – Так и не таите, драть вас от киля до клотика! [4]       – Безграмутные мы – закон такой. А с грамутой, значит, противу закону. Повёсют…       – Опять двадцать пять! – взбесился Пашка.       – Вы хозяин не ругайтесь, – подала голос какая-то женщина. – Мы вам обузой не будем. Много не едим…       – В Тускарору [5] вас и плитой сверху! Не нужны вы мне!       От Пашкиной немилости люд взвыл, как свора брошенных щенят. Да Пашка и сам был готов не только завыть, но и сквозь землю провалиться.       – Знаете, что!? – заорал он.       Люди насторожились, затаив дыхание. Понятливые же, гады! Притворяются только чёрти кем…       Пашка глубоко вздохнул.       – Идите-ка вы… в лес!       – А чего вам в лесу нать, ми-лод? – спросил Соха.       – Ни черта мне там не нать! – передразнил его Пашка. – Мне нать, чтоб вы туда ушли. Станьте разбойниками! Вольными стрелками!       Народ замер в тягостном безмолвии.       – Что? – подзадоривал Пашка. – Давайте! Грабьте богатых – раздавайте деньги бедным.       – Это ми-лоду маркизу? – спросил Соха.       – Причём тут маркиз? – не понял Пашка.       Соха развёл руками.       – Так он бедный. Мы ему завсегда усё отдавали…       Пашка обречённо закатил глаза и простонал:       – Сгинь, проклятье моё!       – Куды?       – В лес! Живо! Все в лес! В разбойники!       – Так… так повёсют же, – удивился Соха тому, что хозяин так настойчиво подводит преданных слуг под статью. – Как пить – повёсют.       – Это если поймают, – раздался хриплый голос.       Все обернулись. Оказывается, пока Пашка препирался с нечаянно свалившимся ему на голову хозяйством в две дюжины душ, кузнец Пьяза своим умом дошёл до логичного выхода в складывающейся ситуации. Он сходил в сарай, облачился там в длиннополую кольчугу, надел на голову шишак [6] и вооружился шестопёром. [7] За плечами у него висела глефа [8] с коротким древком, а на поясе – слева длинный кинжал, справа в петле – клевец. [9] В правой руке он держал копьё, которое и протянул Пашке.       – Это вам, милорд. Нельзя рыцарю без копья…       У Пашки от такой неожиданной заботы комок встал в горле. Он со скромным кивком принял копьё, а что сказать - не нашёлся.       – Кто со мной, свободный люд? – спросил кузнец и кивнул на сараи. – Берите вон, что есть, и айда за Ведовью Чарусу!       Народ тихо зашушукался, переводя взоры с Пашки на кузнеца и обратно.       – Давайте! – ободрил их Гераскин. – У нас разные дороги.       – Не можно! – встрял вдруг Соха. – Кража это. Маркизово это. Повёсют!       – А мы не крадём, – невозмутимо ответил кузнец. – Мы напрокат берём. Потом вернём…       С сим разумным замечанием он развернулся и зашагал к лесу. А люди ещё пошептались да в оглядку потянулись в сараи и кузницу. Мужчины брали оружие и инструменты, женщины – домашний скарб. Один ловкач уже катил тачку. Другие наскоро соорудили носилки…       Точно цепочка муравьёв, возвращающаяся в муравейник с добычей, недавние рабы бойко поспешали за Пьязой к зелёной загадочной кулисе, за которой их ждала совсем другая жизнь.       Только старик Соха всё стоял на месте и охал:       – Повёсют же! Ой, повёсют!       «Его уже не изменить», – с сожалением понял Пашка.       Он бросил последний взгляд вслед удаляющимся людям, поднялся на стременах и весело крикнул:       – Счастливо, Пьяза! Храни тебя Весёлый Роджер!       – Долгих дней, милорд! – донеслось с опушки.       Пашка легко тронул коня и поехал своей дорогой…       [1] В оригинальном произведении Кира Булычёва Пашка забирает коня из табуна торговца Пузанелло. При этом говорится, что он просто вскочил на него и ускакал, оставив расписку пастухам. Однако логично предположить, что в табуне конь был не осёдланный, и Пашка в доспехах на нём просто так бы не удержался. Тем более не смог бы принимать участие в турнире.       [2] Шоссы – В Средние века обычный предмет мужского гардероба. Колготки или, по существу, чулки, соединённые гульфиком.       [3] Утлегарь – рангоутное дерево, служащее продолжением бушприта.       [4] Морская пословица, означающая буквально: «Сверху донизу». Делать что-либо «от» и «до».       Клотик – набалдашник на мачте, защищающий торец мачты.       [5] Тускарора – Курило-Камчацкий жёлоб. Глубоководная впадина в Тихом океане. Максимальная глубина – 10542м.       [6] Шишак – разновидность сферического или конусообразного шлема. Иногда с забралом.       [7] Шестопёр – разновидность палицы с хорошо выраженными острыми рёбрами («перьями») по периметру ударной части.       [8] Глефа – разновидность древкового пехотного оружия, родственного алебарде. Боевая часть представляла собой односторонне заточенный клинок длинной 40-60см, на противоположной лезвию стороне которого располагался шип или крюк.       [9] Клевец – боевой молот с ударной частью в виде шипа или клюва.