Вестерос, золотое борское и куртизанки

У него не осталось прошлого. Далёкие голоса во снах шептали, как его зовут, и кем он был раньше, но утро наступало, а люди из сновидений словно удалялись за ширму, глухую и непроницаемую. И он не мог вспомнить ни слова. Наверное, получилось бы при должном старании. Или желании. Но, по правде, ему это было ненужно. У него остался рюкзак, в котором хранились скромные пожитки: шутовской колпак, утащенный из цирка, когда он уходил; краска для тела оттуда же; консервы, прихваченные из мусорного бака и консервный нож. Он берёг свои сокровища, засыпая с поклажей в обнимку, как с любимой мягкой игрушкой. Ночь где только не заставала его: в парках, на автомобильных стоянках, на тёмных проулках. Он спал на лавочках, под забором, на картоне, расстеленном на асфальте возле помойки. Но всегда заботился о вещах. А ещё у него осталась кличка. Пестряк. Так его прозвали в цирке «Волантис», где он когда-то работал. Говорили, что раньше он был клоуном, умел развлекать и срывал настоящие аншлаги. В снах, что ему являлись, играла музыка и публика рукоплескала. Но и это тоже пряталось далеко, казалось ненастоящим, словно чужое видение, по ошибке засевшее в голове. С реальностью его разделила катастрофа, большая синяя вода, окрасившаяся багряным. Теплоход "Горделивая" разбился, и ему пришлось провести в море долгие ночи среди трупов людей, о которых он не хотел помнить. А потом его нашла морская полиция, отвезла в порт "Штормовой Предел". И он заставил себя всё забыть. Только всё равно во сне приходил человек, кудрявый и высокий, пронзительно-голубоглазый, в чёрном костюме и жёлтом галстуке. Рядом с ним всегда была женщина, её глаза наполняла скорбь. Пестряк каждое утро доставал краску из своего рюкзака и рисовал на лице клетки: красные и зелёные. Своеобразный ритуал, оставшийся от жизни в цирке, это помогало начать день. Он разукрашивался тщательно, осторожно поправляя размазавшиеся края квадратов. Они должны быть идеально-ровными. Почему-то это важно. Он любил сидеть у входа в метро и петь песни. Выставлял перед собой шутовской колпак, и иногда прохожие кидали монетки. – На дне морском русалки расчёсывают синие волосы и сражаются с китами, уж я-то знаю, я-то знаю, – напевал он, завидев девушку с шевелюрой цвета индиго. Ей не следовало сегодня выходить из дома, но она этого не знала. Кошмары преследовали и наяву. Видел ли он вещи раньше? Вот что он хотел бы извлечь из глубин своей памяти, но попытки оказывались тщетными. Мимо прошёл парень в кроссовках, подошвы которым светились оранжевым. Он посмотрел на Пестярка и, засунув руку в карман, извлёк пару монеток и швырнул в колпак. – На дне морском железные птицы выпускают пузыри, уж я-то знаю, я-то знаю, – скорбно пропел Пестряк ему вслед. Сначала он пытался предупредить людей о вещах, но от него шарахались, не слушали, лишь бежали прочь или грозились вызвать полицию. Он плакал, но его не понимали. Все оставались глухи к его словам. Тогда он перестал пытаться помочь, и ничего больше не оставалось, кроме как петь. Он не сразу понял, что больше не один. Пестряк поднял взгляд на обладателя тени, заслонившей его от яркого солнца. Напротив стояла девушка, хрупкая фигурка в чёрном пальто, воротник которого был поднят. Волосы зачёсаны набок. Она старалась скрыть большое, уродливое родимое пятно на щеке, но когда что-то прячешь, это только сильнее бросается в глаза. Девушка наклонилась и аккуратно положила горсть монеток в шляпу. Она часто приходила, её большие печальные глаза напоминали женщину из сна. – Волны разбиваются о скалы, и две тени танцуют вокруг них, – грустно сказал он. Девушка отрицательно мотнула головой. – Нет. Я больше не вижу во сне родителей. Они перестали мне сниться. Пестряк беспомощно захлопал редкими ресницами. Он не всегда понимал девушку, зато она понимала его. Гостья выпрямилась и поправила волосы, будто испугавшись, что они предательски могут явить миру пятно на коже. Она протянула пакет с едой. Молча, и так больше ничего не сказав, спустилась в метро. Вскоре её тёмные волосы и чёрное пальто потерялось из поля зрения Пестряка. Он достал консервный нож и выудил из пакета банку паштета. Нужно было расправиться с гостинцами незнакомки поскорее, иначе всё испортится. Кажется, она когда-то называла своё имя, и это тревожно всколыхнуло волны памяти. Потому он спешно выкинул это из головы. Пестряк подставил солнцу разрисованное квадратами лицо и закрыл глаза. – На дне морском олень танцует с черепахой, уж я-то знаю, я-то знаю, – пропел он. Это была часть прошлого, той окрашенной багрянцем воды, и если бы он постарался, то всё встало бы на свои места. При должном старании. Или желании. Но правда была проста: он боялся того, что может вспомнить.