Раскаяния достаточно

      Амбулон сидел за столом, обложившись датападами, и постукивал стилусом по одному из них. Фарма замер в углу помещения, скрестив руки. Раньше он не присутствовал на тестовых осмотрах, поскольку это было бесполезной тратой времени. Амбулон обладал достаточной квалификацией для предварительного отбора объектов, на Фарме лежало уже более пристрастное исследование предложенных им конов. Фарма получал их уже с заполненной Амбулоном медицинской картой и никогда не говорил с ними, только изучал их состояние и технические характеристики.       Амбулон же проводил беседу, будто терапевт, принимающий пациентов, а не подручный палачей. Его несколько скованное дружелюбие, довольно неожиданное для Фармы, который прежде не видел его за этой работой, и объектов выбивало из колеи. Он смотрел пусть строго, но не зло, и порой Фарма слышал пробивающееся сквозь жесткость в голосе искреннее сопереживание в вопросах о старых травмах.       Коны реагировали по-разному. Кто-то сыпал оскорблениями, кто-то начинал умолять, кто-то просто сдавался и пытался поговорить… Амбулон не отвечал на оскорбления, не злорадствовал и даже немного… сочувствовал. Как будто.       В перерывах между двумя осмотрами Фарма не выдержал.       – Зачем ты это делаешь?       – Что именно? – Амбулон положил датапад.       – Ведешь себя, как если бы у них был… выход?       Амбулон всегда выглядел так, будто хмурится. Дело было в форме шлема, наверное, а еще в модуляции голоса.       – Ты думаешь, если кто-то обречен, с ним не нужно общаться, как с мехом? Ни ты, ни Ферст Эйд, ни охрана здесь, никто даже не называет их по именам. Перед смертью они, по-твоему, не заслуживают даже этого?       Фарма скривился, надеясь, что это покажется презрением к слабости, которую позволяет себе экс-кон.       Ведь Фарма потому и пришел. Ему предстояло – потом – может быть – выбрать, кого из них спасти. Он понятия не имел, как сделать этот выбор, и потому пытался увидеть хоть что-то в их личных делах. Какой-нибудь намек, кого лучше отдать ДЖД, кто заслуживает жизни больше, чем другие.       Он даже себе казался подозрительным, так что не хотел даже предполагать, что по этому поводу думает Амбулон.       – Так они все и опознают в тебе кона, – хмыкнул Фарма, пытаясь отгородиться от собственного страха.       Или дело в клейме. Или в краске, желто-бежевыми шрамами просвечивающей там, где слезло фиолетово-черное покрытие.       Охрана втащила следующего, швырнула в энергоблокираторы, и объект выгнулся на платформе, прежде чем замереть. Его оптика казалась тусклой, будто мощности не хватало. Фарма заметил и характерное для истощения подрагивание пальцев.       Амбулон включил экран следующего датапада.       – Хайринг.       Тот не подтвердил, хотя и не опровергнул очевидное утверждение. Отдав команду через терминал, Амбулон запустил сканирование. Кон был легким джетом, все вооружение с него сняли, остались лишь разъемы для подключения и запаянные цепи там, где раньше были детали встроенных пушек.       Хайринг дернулся пару раз и затих, подняв оптику к потолку.       Снабжение позволяло держать объектов на хорошем пайке. Они получали достаточно энергии, чтобы не заработать хроническое истощение, даже если пробыли здесь долго. Ферст Эйд считал, что дезактивы в тюремном блоке недопустимы. Смерти возможны только наверху, только во время экспериментов, а никак не от недостатка топлива: энергона на Дельфи много, а вот пленники – ценный ресурс.       Амбулон делал пометки, сверяясь с результатами сканирования. Кривая энергораспределения на экране была нестабильной.       – Ты болел шесть месяцев назад, я помню, – Амбулон поднял взгляд, – отторжение топлива. Не чувствовал никаких схожих симптомов в последнее время? Хочу понять, это рецидив, или ты пренебрегаешь заправкой.       Именно он контролировал состояние объектов. Следил, чтобы они получали все необходимое и дожили до того момента, как станут полезны. Насыщенность энергона в пайках пленных была традиционно снижена, но в некоторых случаях Амбулон подбирал особое топливо. Например, тем, кто демонстрировал признаки болезни.       – Что вы делаете? – голос кона дрогнул.       Фарма не шевельнулся, но Хайринг уставился именно на него. Фейсплейт Амбулона он должен был знать хорошо, особенно если у него проблемы со здоровьем. Именно Амбулон лечил его. Ну, как, лечил. Осматривал. Вкалывал добавки, облегчающие усвоение топлива. Тестировал после выздоровления. Они уже общались раньше.        А вот Фарму он никогда не видел.       – Я проверяю твое состояние, – ответил Амбулон.       – За… зачем? Я… я…       Он запнулся. Явно не зная, что надо говорить. Я в порядке? Я, скорее всего, болен? Объекту не из чего было строить предположения, какой ответ окажется предпочтительней. Он не знал, что хотят услышать тюремщики. О сути экспериментов среди заключенных ходили только слухи, очень далекие от правды, а руководство Дельфи пленники могли видеть лишь случайно, мельком. Они знали лишь, что те, кого уводят, не возвращаются. Никогда.       Ответный взгляд Фармы заставил кона мгновенно вернуться к разглядыванию потолка       – Ответь, пожалуйста.       – Я… у меня будто атрофировалось все, – смирившись, признался объект. – Но я вроде… я принимаю паек, – бунтарей сажали на принудительные заправки. Ферст Эйд распорядился, чтобы они были мучительны и болезненны: это уменьшало число тех, кто желал посопротивляться тюремщикам. – Полностью.       – Не вижу утечек. По крайней мере, при сканировании. Может, микротрещины. Ты же вроде смирный мех, Хайринг. Не бился ни обо что? Были стычки с охраной? Ты можешь мне рассказать.       – Н-нет…       Фарма, глядя поверх плеча Амбулона, убедился, что энергия действительно распределяется внутри корпуса джета неравномерно.       – Хорошо.       – Амбулон, – жалобно, тихо произнес объект. – Ты… чего ради это…       – У тебя были проблемы с трансформацией когда-либо? Повреждения ти-кога, блокировка цепей? Боли?       – Что?! – растерянно переспросил Хайринг.       – Любые нарушения. Пожалуйста, ответь, – терпеливо произнес Амбулон.       Наверное, он был приятным врачом, когда… когда был врачом. До клейма, изуродовавшего фейсплейт. Не самым веселым, зато внимательным.       – Я не знаю.       Кон не знал, сказать ему правду, какой бы она ни была, или солгать. Что лучше? Лучше, чтобы были, или чтобы не были? Что из этого позволит ему вернуться в камеру: сходить там с ума от предвкушения, но все-таки жить? Фарма прищурил оптику, разглядывая объекта. Нервное подергивание, явные проблемы с нейросетью. Очевидно, иммунитет ослаб во время болезни. В любом случае, эта комбинация подходит Ферст Эйду.       Фарма хотел было сказать это Амбулону, но тот как раз добавил:       – Пойми, от твоего ответа зависит, что с тобой будет.       – Вы меня убьете все равно, – тускло, без вызова пробормотал кон.       – Я тоже так думал, – вдруг сказал Амбулон. – Хайринг, просто ответь на вопрос.       – Были. Я… мне вечно не везет. Я магнит для дурацких неполадок.       – Что именно? – Амбулон наклонил голову.       – Подхватил ржавчину на Спайласе. Вовремя не купировали инфекцию… бои шли, не до того было. Потом трансформироваться не мог. Пересадки не было, меня так чистили… – темные губы дрогнули. – Дефицитные детали. Потом облучило в «серой зоне», при трансформации оружие отключалось. Док сказал, программная ошибка. Частично перепрошили, – он выдавал информацию без утайки. С другой стороны, его и не заставляли раскрывать чьи-то тайны. Только свои.       – Хорошо. Спасибо, – Амбулон отложил датапад. – Фарма осмотрит твою энергосистему позже.       Хайринг бросил на молчаливого джета, скрестившего руки на честплейте, еще один взгляд – короткий, испуганный.       – Что? Зачем? Все в порядке, нет, правда… пожалуйста… не надо, – голос упал.       Он ведь ничего не знает. Не знает, что случится потом. После осмотра.       – Ты не должен так волноваться. В плену всегда есть некоторая неизбежность, – Амбулон постучал пальцем по кнопке вызова. – Увидимся.       – Амбулон, не надо меня…       Фарма пугал Хайринга. Безусловно. До дрожи пугал, хотя ничего не делал. Фантазия рисовала кону ужасы, о которых объекты болтали через поля камер, там, внизу.       Он был из смирившихся, из тех, кто не поливает грязью, не обещает месть. Но умирать не хочет никто.       – Жалкая у Мегатрона авиация, – проронил Фарма, когда объекта увели.       – Каждый хочет что-то сделать… для общего блага. Для победы. Мегатрон привлекает идеалистов, – Амбулон хмуро посмотрел на Фарму. – Идеалисты ломаются быстрее всего.       – Ты им не был, – не то спросил, не то сказал Фарма.       Амбулон вскользь коснулся клейма.       – Я решил смотреть далеко, – ответил он. – Дальше плена.       – Разумно, – сухо отрезал Фарма.       Он вдруг понял, что никогда не интересовался историей Амбулона. Почему бывший пленник пользуется таким доверием? Как он заработал клеймо? Наверняка ведь предал своих, рассказал или выдал что-то ценное… убил кого-то? Фарма присмотрелся к аккуратно перебирающему датапады Амбулону. Нет. Едва ли – убил.       Ему пришлось отвлечься от размышлений. Втащили следующего: этот брыкался и рычал, а когда увидел Амбулона, плюнул в его сторону энергоном, натекшим в рот из разбитой губы.       – Калечите пленников, – Амбулон мрачно посмотрел на автоботов, пристегивавших здоровяка к платформе. – Ферст Эйд будет недоволен.       – Заткнись, кон, – огрызнулся один. – Ты с ними нянчись, сколько влезет. От нас они получают, что заслуживают. За собой следи лучше…       – Номер, – повысив голос, Фарма будто сделал шаг из тени, хотя на самом деле не сдвинулся.       Охранники будто только сейчас вспомнили, что здесь есть один из старших врачей.       – Эм, я… – тон сменился мгновенно.       – Твой номер, солдат, – повторил Фарма жестко.       – ИС-18.       – Угроза начальству – достаточный повод, чтобы ты стал номером 779. Внизу. Еще одна жалоба от старшего менеджера, и ты узнаешь, чем я занимаюсь в лаборатории. Ясно?       Тот зло сверкнул линзами в сторону Амбулона, четко кивнул и защелкнул последние блокираторы. Кон трансформировался в тяжелую рабочую технику, так что для него понадобились крепления помощнее.       – Хорошо ты авти ублажаешь, – донеслось с платформы, едва объект понял, что вырваться не сможет, – предатель!       Амбулон не отреагировал на вызывающий тон.       Они чуяли в нем предателя, другие коны. Никого не волновало, подумал Фарма, как Амбулон стал автоботом. Даже коллег, а уж бывших соратников и подавно. Но была же за этим какая-то… история. Впрочем, Амбулон не спешил ей делиться, а доступ к его личному делу был только у Ферст Эйда.       Как правило, перебежчикам в армии автоботов приходилось несладко. Они должны были проявлять чудеса силы и лояльности, чтобы их не то что перестали задевать, хотя бы не избивали при встрече. Фарма знал, что некоторые адаптируются в рядах фиолетовознаковых: те, в чьих программах присутствуют стойкость, жестокость, стремление к выживанию и умение перехватывать контроль. Был ли Амбулон таким на самом деле? Не похоже.       – Сквиб, – сказал Амбулон тем временем, – ты уже дважды пытался сбежать. Куда ты хочешь уйти? Это наша планета.       – Ваша? – рассмеялся тот. Массивный шлем лязгнул при очередной попытке упереться всем корпусом в платформу, чтобы отодрать крепления. – Так я хочу пойти к вашему генератору, засунуть в него свой джампер и трахнуть так, чтобы тут все взлетело!       Он с вызовом взглянул на медика, стоящего за Амбулоном, и в его оптике Фарма прочел желание совершить какое-нибудь безумие. Любое безумие.       Тоже способ прикрыть страх, в общем-то.       Фарма разглядывал его корпус. Многочисленные царапины и вмятины, некоторые – свежие. Любимчиком охраны Сквиб явно не был. Ферст Эйд и правда запрещал солдатам жестокое обращение с объектами, но боты прикрывали друг друга. Если кто из них и заглядывал в чью-нибудь камеру, чтобы поглумиться там над пленником, об этом никто бы не узнал. Только если случайно.       Амбулон тоже не всесилен и не может контролировать все.       – Мощность энергоконтуров у тебя подходящая, – без тени улыбки подтвердил Амбулон. – У тебя были проблемы с трансформацией?       – Мои проблемы начались, когда вы всадили мне чип-ингибитор, ботский выкормыш, – огрызнулся кон. – Вынь, я тебе покажу. Давай.       Амбулон вздохнул. Абсурдно пытать мехов, чтобы выведать состояние их здоровья. Что-то узнается из сканирования, что-то – при более глубинном вскрытии, которое проводит уже Фарма. Можно было бы и не тратить время на разговоры.       Но он тратил.       – Он подходит, – Фарма не хотел вмешиваться в работу Амбулона, но этот объект все равно не будет отвечать на вопросы. И его бунтарский дух – не то, что ценится в пленниках Дельфи. Взять его в проект – избавить и себя, и его от мучений.       – Что будешь делать со мной, беленький бот?       На фоне своих коллег Фарма и правда казался слишком светлым. Довоенная раскраска, бело-зеленая с красным, – осталось не так много автоботов, не подстроившихся под агрессивный цветовой паттерн. Пара светло-лиловых пластин не делала Фарму более похожим на автоботских коллег.       – Любишь тяжеловесов? – продолжал Сквиб неугомонно. – Поверь, я тебе такую перезагрузку устрою, авти! Вместе с мозгом порт вынесу…       Фарма скривился и передернул плечами. Предположение, что он тут отбирает себе партнера для удовлетворения интерфейс-потребностей, было смехотворным. Даже не оскорбительным.       – Все произойдет наоборот, – отрезал он.       – Жду не дождусь отведать твоих апгрейженных мощностей, – огрызнулся кон. – Сунься, беленький. Я тебе джампер с корнем вырву. Не налатаешься, докбот!       – Видишь, Фарма, есть разные десептиконы, – Амбулон сохранил результаты сканирования и вызвал охрану.       Тот пожал плечами. Как бы ты ни вел себя, ты всегда жалок, когда боишься. Фарма знал это слишком хорошо.       – Ты не должен был заступаться, – добавил Амбулон негромко в тот промежуток времени, когда они остались одни, – за меня.       Помолчав немного, Фарма предположил:       – Боишься, что их это разозлит еще больше?       – Нет. Просто я могу справиться с ними сам. Но спасибо, – Амбулон криво улыбнулся. Это выражение можно было увидеть у него очень редко. – Еще двое – и мы наберем нужное количество.       – Хорошо, – на отказ от помощи Фарма не оскорбился. Амбулон был автоботом, так? Кто из них охотно принимает чужую помощь? Помощь всегда означает должок, который придется отрабатывать.       После Сквиба у Фармы пропало желание пытаться узнать об объектах побольше. Не то чтобы глупые оскорбления ранили, просто тянущее ощущение в верхнем шлюзе и общая неприязнь к идее насильственного интерфейса были сильнее.       Он здесь работает, а не развлекается. Можно ненавидеть его за страдания, которые он причиняет, за безжалостность целей этих экспериментов. Но не за извращенное потакание страстям.       – Заканчивай с двумя. Я подготовлю операционную, – распорядился он.       – Да, Фарма.       – Нам понадобится усиленная охрана в исследовательском блоке. Не забудь пересмотреть графики дежурств.       – Не забуду, – откликнулся Амбулон покладисто.       Любой автобот на его месте огрызнулся бы: «Я сам знаю, что делать». Но Амбулон все-таки не совсем автобот.       Вот Фарма – другое дело.              После того как Амбулон закончил, каждый из объектов побывал под его скальпелем. Фарма чувствовал себя так, будто впервые проводил подготовку к эксперименту с включенными аудиодатчиками. Абстрагироваться уже не получалось. Хайринг ныл и умолял не причинять боль, Сквиб грязно ругался… Индекс, десептиконский связист с довольно старым номером, спросил, как здесь утилизируют тела. «Расплавляют», – ответил Фарма сухо. Пленник остался доволен. Судя по символам, нанесенным на внутреннюю сторону брони, он принадлежал какой-то религиозной секте, хотя ни разу не упомянул Праймуса.       Десять жертв, десять разных – и таких одинаковых – страхов. Один из тех, кого Фарма до сих пор не знал по имени, был нейтралом. Как он попал в Дельфи, оставалось для Фармы тайной. Доработай он с Амбулоном до конца, наверное, оказался бы в курсе. Нейтрал – объект 708, – увидев в хирурге кого-то, облеченного большей властью, чем Амбулон, пытался воззвать к здравому смыслу. Они даже не враги, автоботы могут отпустить его в обмен на…       Как будто для Оптимуса Прайма нейтралы не были такими же непокорными досадными помехами на пути к абсолютной власти, как десептиконы. И даже если бы это было не так: как будто Ферст Эйд позволит хоть кому-то уйти.       Это вновь напомнило Фарме о том, на какую опасную дорожку ступил он сам.       После изучения объектов их карты попали к Ферст Эйду, и тот одобрил отобранных кандидатов. Он с сожалением заметил, что в фокус-группе нет ни одного меха с маленькой энергоемкостью, вроде кассет или других ограниченных по мощности альтмодов, но такие вообще редко попадали в плен. «Запрошу у Праула отдельно», – сказал он и пометил что-то в планшете.       А потом начался эксперимент.       Любопытно, что присутствие товарищей по знаку в одном пространстве меняло всех, кого Фарма и Амбулон допрашивали или вскрывали поодиночке. Задира стал подстрекателем, боявшиеся осмелели, потерявшиеся – собрались. Даже нейтрал высказал парочку совершенно десептиконских мыслей.       Карантинный блок, в котором их разместили, находился под усиленной охраной, и все равно после первой трансформации зараженные попытались сбежать. Вирус, курсировавший по их топливопроводам пару дней, о чем они ничего не знали, только активировался и еще не поразил цепи. Трансформация дала некоторым более сильным мехам возможность вырваться: Сквиб и еще двое воспользовались моментом и оборвали провода, через которые блокировалось управление их корпусом.       Фарма и Ферст Эйд были внутри, когда это случилось. Снимали показания в момент заражения, работы было как раз на двоих, один Фарма делал бы это до пришествия Юникрона.       В какой-то миг Фарме показалось, что эксперимент вышел из-под контроля. По крайней мере, когда Сквиб целенаправленно метнулся к нему, возвращаясь в робомод и занося кулак.       Разряды, уложившие освободившихся пленников, задели и бросившуюся к ним охрану. Правда, ослабленные объекты попадали сразу же, а автоботов лишь ненадолго болезненно закоротило, и все же Фарма вздрогнул от этого уверенного дружественного огня.       – Занервничал? – спросил Ферст Эйд, опуская руки и выключая электрохлысты. Он направлял заряд в свое оружие из собственных ладоней и вполне мог бы обходиться без рукоятей, просто поливая участок бело-голубыми молниями, от которых озонировал воздух. Но предпочитал сильные и хлесткие направленные удары.       Фарма солгал, потому что должен был солгать:       – Мне слишком часто угрожают, чтобы я нервничал. Выдрать искру своими руками, например. Или пророчат ДЖД, – добавил он.       – Ха. Уже завтра самые стойкие начнут вопить, – пожал еще щелкающими от статики плечами Ферст Эйд. Потрясающий контроль напряжения. – Вот и узнаем, насколько они прочные на самом деле. Что вы корчитесь? – мгновенно переключился он, подгоняя охранников. – Вам нужен еще бодрящий разряд? На платформы их!       Автоботы, служившие в Дельфи, боялись исследований Ферст Эйда не меньше, чем пленники. В конце концов, если чем-то заразятся они, их лечить вряд ли будут. А чем именно – это уже насколько богато их воображение. Они боялись, в целом, не зря. На этой стадии вирус мог передаться при топливном контакте: достаточно, чтобы брызнувший энергон попал в слишком широкий стык брони и проник глубже.       Придется осмотреть их всех на всякий случай. Еще больше работы.       Несмотря на страх, приказ Ферст Эйда они все же выполнили, едва к ним вернулся контроль над серво. Схватили неудавшихся беглецов и вернули на места, не жалея болезненных приемов. В этом случае Ферст Эйд не протестовал.       – Вы тут вечно не просидите! – рыкнул Сквиб сбоящим вокалайзером. – И вас достанут! Слышь, беленький, – почему-то именно Фарма казался ему лучшим объектом для угроз. Или Сквиб чуял, что хирург боится больше, чем показывает, или он просто попался на оптику раньше Ферст Эйда, и поэтому ему досталось больше ненависти. – Тебя тут же выпотрошат, ясно?       – Я же говорил, – подавив дрожь, обратился Фарма к Ферст Эйду.       Тот рассмеялся, негромко, коротко. Только несколько раз вздрогнули вынесенные над плечами изогнутые черные пластины, матово впитывающие свет.              Фарма зря надеялся, что если из десяти конов хотя бы трое погибнут во время эксперимента, ему будет легче выбирать.       Ферст Эйд был более чем доволен: двое из объектов свободно трансформировались даже на следующие сутки после активации вируса, несмотря на то, что их системы не отторгнули зараженное топливо. Это означало, что вирус может скрываться и дольше, чтобы сыграть в неожиданный момент. Те, что имели проблемы с ти-когом раньше, сломались значительно быстрее, но этого он и ожидал. Остальные подтверждали статистику: их шестерни и цепи покрылись налетом, а попытка трансформироваться вызывала их распадение.       Хайринг застыл в промежуточной форме: насильственно запущенный протокол требовал продолжить процесс, но рассыпавшиеся цепи не могли выполнить действие. Поток ошибок привел к перегрузке процессора, и большая часть мыслительных функций у него отключилась. Теперь он только тихонько, неосознанно выл. Скрип мерно дергающихся деталей резал по аудиодатчикам остальных подопытных, и они нервничали, рвались, орали ругательства громче, чем в предыдущие сутки.       Тенденция отказа программ у Хайринга показалась Ферст Эйду занимательной, и он сказал, что будет наблюдать его до дезактива. Фарма невольно вспомнил о том, что Амбулон зачем-то дал именно этому бедняге надежду.       Совершенно зря. Слишком жестоко. Иногда обращаться по номеру и не считать за меха – лучший выход, чем проявлять сочувствие.       Сутки его мучений и пара присоединившихся к нему объектов с распадающимися трансформационными цепями погасили в остальных жажду сопротивления. Безысходность встала перед ними слишком ярко, в Хайринге каждый видел себя. Их ненависть, слитую, сгущенную, сильную, как становятся во много раз сильнее скомбинировавшиеся мехи, Фарма осязал всем корпусом. Она давила на него сильнее, чем раньше, хотя и раньше они с Ферст Эйдом проводили групповые заражения.       Ведь в этот раз он обязан был стать спасителем. Для одного из них.       Нет, не обязан. Конечно, не обязан. Никто не знает, кого, как и когда он убивает здесь, и даже ДЖД не могут предъявлять конкретных претензий. Он спасет, кого сможет. Эти объекты едва ли даже захотят принять от него помощь, теперь, когда их объединила боль и злость, вместе они казались сильнее его жалкой попытки быть… хорошим мехом.       Фарма всегда знал, что его преступления едва ли можно перевесить добрыми поступками. Но, следя для Ферст Эйда за логами экспериментов, он еще сильнее сомневался, что спасение хотя бы одного будет чего-то стоить.       Тогда он задумывался о Тарне. ДЖД могли рискнуть и атаковать Дельфи. У них ничего не вышло бы, но так они могли бы прекратить насилие здесь, подарить своим жестом быструю смерть всем, кто ждет медленной. Тарн это знал, но он открыто выразил свои предпочтения: лучше одна жизнь из десяти, чем десять смертей. Какой… какой логике подчиняется эта мысль?       Для Тарна спасение одного стоит дорого.       Может, просто Фарма привык к максимализму, работая с автоботами? Или все – или ничего. Успех – или смерть. Примерно так проходили военные кампании Прайма.       Фарма был близок к тому, чтобы выбрать объект, которого он отпустит, генератором случайных чисел. Это было бы не более справедливо, чем если бы он сделал выбор осознанно. Судьба, впрочем, подкинула более удобный вариант: у Индекса заколлапсировала искра, и приборы зарегистрировали смерть. Событие выпало на дежурство Фармы, но, уже отключив десептикона от аппаратуры, тот понял, что на самом деле Индекс жив. Перегрузка и правда была мощной, температура корпуса затмила тепло еще тлеющей искры, а замедлившуюся пульсацию техника не уловила из-за помех.       Официально мертвый, Индекс был идеальным объектом для спасения.       Фарма, как всегда, заполнил документы для Ферст Эйда, а когда передал дежурство Амбулону, поддельного дезактива в карантинном отделении уже не было. Фарма забрал его «для вскрытия» и сказал, что проветрится перед перезарядкой и доставит на утилизацию сам.       «Ты перерабатываешь», – невозмутимо заметил Амбулон.       Интересно, показывал ли Фарма столько же энтузиазма раньше? Он не мог понять, ведет ли себя подозрительно или нормально, и эта рефлексия мешала, отвлекала, сбивала с толку.              Реанимировать Индекса было нелегко. Фарма держал искру на искусственном питании, пока удалял неработающие детали комплекса трансформационных систем, а пациент норовил соскочить обратно за грань. Приводить его в чувство, не избавив от боли, было бы жестоко, хотя и эффективно: работающая нейросеть Фарме была бы сейчас очень под руку.       Правда, одной мысли об этом хватило, чтобы вспомнить еще одного врача, который считал включенную нейросеть обязательным условием для любой операции, даже самой безумной. Рэтчет превращал в пытку даже легкую починку, не говоря уж о реанимации.       Фарма вернул кона в онлайн и первым делом отключил вокалайзер. Выразительно приложил палец к губам, когда оптика Индекса активировалась и начала обработку видеопотока.       – Я верну тебе голос, но не смей кричать. Больно быть не должно.       Едва ли. Призрачная боль бывает не менее сильной, чем настоящая.       – Я умер? – спросил Индекс, когда Фарма осторожно вернул ему управление голосовым потоком, готовый в любой момент вырубить его снова.       – Ненадолго, – Фарма уставился на показания искры. Пульсация была слабой, но возвращалась в пределы нормы. – Формально – да.       Индекс не пытался пошевелиться, хотя бы руку приподнять, и это удивляло Фарму. Убедиться в собственной целостности и возможности двигаться – то, что хотело большинство мехов, переживших клиническую смерть, в первые же клики.       – Твои трансформационные цепи пришли в полную негодность, – предупредил он. – Я заблокировал протоколы, чтобы ты случайно не отдал команду на трансформацию.       – Что происходит? – кон сфокусировал на нем оптику. – Ты говорил, что все дезактивы идут на расплавку. Что не так со мной?       Фарма удивленно покосился на него:       – Что… не так? С тобой? Ты жив, вот что не так.       – Но я был мертв.       – Обычно, когда вытаскиваешь меха из-за грани, ждешь благодарности, а не споров, – возразил Фарма и запоздало подумал, что для десептикона, должно быть, возвращение к жизни означало сейчас возвращение к пытке. – Я вывезу тебя из Дельфи, – добавил он недовольно. Ему не нравилось озвучивать свои планы вслух. – Если будешь смирно себя вести.       Индекс молчал недолго, все еще не двигаясь. Фарма на всякий случай проверил активность серво – все работали.       – Я не знаю, зачем ты это делаешь, – вдруг сказал десептикон очень тихо. – Я даже не знаю, что ты делаешь. Просто, пожалуйста, убей меня.       – Что?! – Фарма едва не забыл, что сам требовал от кона тишины.       Он резко погасил громкость вокалайзера. Не то чтобы кто-то мог влезть в его запертую операционную или подслушать – стены Дельфи надежно гасили звуки, – но Фарма все равно испугался звука собственного голоса.       – Это противо… противоестественно.       Возможно, напряжение все-таки повредило что-то в процессоре десептикона.       – Это медицина, – Фарма выпрямился. – У тебя уникальный шанс убраться отсюда; не слишком задавайся вопросом, за что Праймус так тебя любит, просто делай, что я говорю.       Фейсплейт Индекса выразил тревогу. Ах, да, он же… религиозен. Или что-то вроде того. Что именно за традиции он поддерживал, Фарма не знал, как и диалекта, на котором были вырезаны надписи на броне. Но большая часть верований так или иначе трактует образ Праймуса, может, не всегда ставя во главу угла, однако никогда не избегая его вовсе.       – Я умер, – повторил Индекс упрямо.       – Я положу тебя в контейнер и вывезу, – Фарма решил игнорировать его бред. Пусть душеспасительные беседы с ним ведет Тарн, у него должно неплохо получаться. – И чтобы избежать случайных происшествий, заблокирую твои двигательные функции и голос. Учти, я потеряю больше, чем ты, если это вскроется.       – Ты должен меня расплавить, – почти испуганно заявил десептикон. – Ты сказал…       Да, пожалуй, обездвижить и заткнуть будет хорошей идеей. Главное – покинуть периметр Дельфи, там уже будет легче.       – Может, потом оценишь, – недовольно бросил Фарма, поворачиваясь к контейнеру.       Плавильней пользовалась не только Дельфи, она была официальным местом погребения для всех, кому довелось умереть на шахтах, так что дезактивы всегда были скрыты от глаз. Никто не должен был знать, как они погибли, видеть их инсигнии и расцветку, ничего, что могло бы выдать правду об обычной маленькой медицинской станции, разве что охраняемой, как настоящий военный бастион.       Он услышал возню – кажется, пленник садился, – но не торопился разворачиваться, пока не раздался скрежет прорываемого металла. Фарма не успел перехватить руку, решительно всадившую в честплейт лазерный скальпель, оставленный им на столике с инструментами. Палец Индекса скользнул по регулятору, увеличивая длину лезвия до максимума. Сильнее пахнуло паленым металлом, хотя многие его не необходимые для функционирования детали и так перегорели.       – Какого шлака! – Фарма крепко сжал руку, на этот раз, мешая вытянуть лезвие. Впрочем, это надолго не поможет, Индекс ведь плавит свою камеру…       – Просто расплавь меня, – Индексу было больно, но он шептал, а не стонал. – Расплавь, как обещал.       – Фраг, – Фарма заставил его лечь, мешая отключить скальпель. – Ты псих, что ли?       Он попытался вскрыть замки брони, чтобы добраться до вспоротой камеры сбоку и попробовать остановить утечку, но те не поддавались. Шлаков кон их… блокировал. Фарма уже отключил его от центра управления и не мог отдавать команды с терминала.       – У тебя есть искра, бот, – другой рукой Индекс схватил за крыло Фарму, потянувшегося было к собственным медицинским штекерам, спрятанным в предплечье, и крепко сжал. – Дай мне… умереть.       – Нет, – отрезал тот. Ему было некогда спорить.       – Продлевая свою жизнь насильно, мы противимся замыслу, – бороться с Фармой Индекс почти не мог, он уступал, тщетно продолжая выталкивать скальпель, чтобы дать вытечь околоискровому энергону, которого и так у него осталось немного. – Нельзя переписать смерть.       – Нельзя исправить убийство? – зацепился за слова Фарма и скривил губы, поднеся пальцы с зажатым штекером к разъему под шлемом Индекса. Тот завертел головой, не давая подключиться, высекая из штекера искры. Проклятье! Что говорят одержимым фанатикам? Что говорят дуракам, которые хотят умереть? – Я тебя убил, и я вернул к жизни! Разве не мне решать?       – Никто из нас не решает. Я должен принять новую форму, – движок застучал, тратя энергию впустую, и Индекс рванулся вперед всем корпусом, из последних сил вбивая задержанное Фармой лезвие еще глубже.       Все-таки достал до искры. Вспышка была болезненной, Индекс едва не вскрикнул – в последний миг сам вырубил вокалайзер.       Фарма ведь просил его быть потише.       Немногим по силам самоубийство. По разным причинам: во-первых, убить себя действительно сложно. Нужно знать, куда и как бить, нужно обладать выносливостью и силой, чтобы разрушить собственную целостность вопреки подпрограммам самосохранения. Во-вторых, те, кто способен прожить миллионы лет, со смертью теряют слишком много. Фарма никогда не хотел умереть. Даже когда… даже когда должен был хотеть.       «Я должен принять новую форму». Стать расплавленным металлом – вот чего Индексу не терпелось. А Фарма пытался спасти его. Стоило, наверное, соврать, что клинической смерти не было, но… кто же знал, что десептиконский связист поехал процессором еще до того, как его втянули в эксперимент?       Он усмехнулся, опуская голову. Потом засмеялся – с досадой, со злостью.       Ну, по крайней мере, сегодня он не солгал Амбулону. Он и правда утилизирует объект.