Володя и Драган

      Совсем скоро после памятного непогожего дня, принесшего столько потрясений, наступили настоящие зимние холода. Проснувшись однажды рано утром, Володя в синих утренних сумерках различил пар от собственного дыхания, и машинально залез в одеяло поглубже. Примерно в полуметре от него по умиротворённому сопению угадывался Драган — из одеяла торчал один только нос. Володя перевернулся на спину и стал хмуро размышлять о том, что отопительного сезона придётся ждать ещё пару лет как минимум, и какого-никакого электричества — тоже; что новых стёкол в окна вообще не достать, что топливо в дефиците, а утеплять что-то всё равно придётся очень серьёзно — либо квартиру, либо брата, который сидит в ней целый день почти без движения, и, чего доброго, заболеет… А лучше и то, и другое, конечно… Сумерки начали белеть. До выхода на работу ещё оставалось время. Володя тихо, чтобы не будить брата раньше времени, поднялся и вышел из комнаты. Зайдя в братову комнату, он поёжился: здесь было ещё холоднее, чем в спальне. Володя критически оглядел заклеенное кусками обоев окно и вдруг вспомнил, что за шкафом лежат несколько больших кусков фанеры, которыми заколотить рамы — и уже можно будет говорить хоть о каком-то тепле. Он достал самый маленький и примерил его к окну, прикидывая, хватит ли этого, или взять побольше — и услышал краем уха, что в соседней комнате завозился брат. Володя поставил фанерку на пол и обернулся. В проёме двери появилась сначала табуретка, а потом — неразлучный с ней Драган, заспанный и взъерошенный. Младший прислонился к косяку двери, зевнул и поёжился — «Ух, свежо! Ты на работу не опоздаешь?» Володя глянул на свои старые наручные армейские часы, с которыми не расставался уже пять с лишним лет, но они никогда его не подводили. «Да не должен вроде. Приду вечером, окна фанерой заколочу, а то мы с тобой зиму не переживём…» — Володя запихал фанеру обратно за шкаф. «Я-то ладно, у нас на заводе потеплее, а ты целыми днями тут сидеть в холоде будешь.» Драган насторожился: «Окна — фанерой? Полностью?» «Ну да, полностью — а как ещё? Щели тряпками законопатим потом.» — Володя встал рядом с братом, оглядывая окно издали. Драган посмотрел на него с иронией во взгляде: «Тебе зарплату теперь свечами будут платить? Или керосином?» «При чём тут моя зарплата?» — не понял старший. Драган хлопнул себя рукой по лицу и посмотрел на брата через пальцы: «Ты спросонья вообще не соображаешь. При том, что мне тут теперь в полной темноте сидеть, что ли? Где ты столько свечей возьмёшь? Ну, или того же керосина?» Володя нахмурился: «У тебя здесь ветер гуляет. Чуть мороз стукнет — и что я вечером получу? Красивый молодой труп? Что по-твоему лучше: окоченеть здесь, или всё-таки посидеть в темноте?» Драган фыркнул: «Постановка вопроса не предполагает компромисса, как я понимаю… Ты знаешь, я лучше надену на себя всё, что найду — но посижу лишних пару часов при свете. А то ты знаешь, если я сижу без дела…» «…шило в одном месте просыпается, и ты идёшь искать на это место приключений. Не надо напоминать, Я ЗНАЮ!» — сердито закончил Володя фразу за младшего. «И что мне теперь с твоим шилом делать?» Драган засмеялся: «С шилом — ничего, мне без него скучно будет. Да и тебе тоже…» — хитро скосил он глаз на брата. Старший было набрал воздуха, чтобы возразить на последнее смелое заявление, но Драган не дал ему ничего сказать: «…а теперь, во-первых: фанера от холода хоть и поможет, но слабо — топить всё равно придётся хоть иногда, иначе и правда замёрзнем. Во-вторых, у меня есть одна идея, но я тебе её не расскажу, потому что ты сейчас точно опоздаешь.» Володя глянул на часы, ругнулся и исчез в соседней комнате.       Проводив брата, Драган вернулся к своему окну и заглянул в один из незаклеенных кусочков стекла, бывшего когда-то двойным, а теперь торчащего крупными осколками из рам и висящего на обоях. Из окна тянуло сухим холодом, отклеившиеся края бумаги шевелились от сквозняка. Драган опёрся на подоконник, полной грудью вдохнул свежего воздуха и с тоской окинул взглядом двор, освещённый утренним холодным солнцем. В первые месяцы после войны, когда голова ещё кружилась от слабости, когда нерабочая нога была ещё чем-то совсем непривычным, когда ещё так слабо верилось, что на пепелище мира и собственной жизни как-то возможно жить дальше… Да, в то время он даже особенно и не выглядывал на улицу. Тогда они с братом нашли себя — и новый способ жить — в создании нового установленного порядка действий, новых привычек, собственных маленьких традиций. Одно и то же каждый день, повторяющиеся действия — день за днём, просто ради того, чтобы вспомнить, КАК жить — ведь рядом нет никого, кто мог бы подсказать и напомнить. Теперь мир понемногу наполнялся милыми сердцу вещами и предметами, смеяться становилось всё проще, а привычный порядок действий уже не страшно было нарушать время от времени: на его основе начинало строиться новое здание жизни. И Драган, слушая с утра пораньше братовы рассуждения про окна и представляя себя в заколоченной тёмной коробке при одной свече, едва удержался от того, чтобы не завыть. Конечно, Володя из лучших побуждений предложил такой кардинальный способ решения проблемы, но Драган уже и до этого знал, что благие намерения любимого старшего брата часто бывают однобоки. Драгану почти до слёз хотелось на улицу, но Володе он этого не говорил, чтобы тот не чувствовал себя виноватым перед ним, возвращаясь поздно вечером и уже не имея сил на то, чтобы таскать младшего на прогулку на руках. Табуретка, как быстро выяснилось, универсальным средством всё-таки не была, и удобна в использовании была в пределах квартиры и подъезда. Поэтому, раз уж выйти никак не получалось — так хотя бы была возможность смотреть в окно сквозь небольшие кусочки целого стекла. И Драган решил во что бы то ни стало сохранить для себя эту возможность.       Наглядевшись вдоволь в окно на подмёрзшую под окнами грязь и напредставлявшись, как хрустит под ногами тонкий ноябрьский ледок, Драган собрался с духом, перекрестился и поковылял претворять свои замыслы в жизнь. Первым делом он отыскал в разных частях квартиры резиновый клей, остатки новых обоев, простой карандаш и нож, собрал это всё в кучку и сел подальше от окна, где было не так холодно. Косясь на окно, он зарисовывал форму и подсчитывал количество самых крупных кусков стекла в разбитом окне. Их вышло 5 штук, форма почти у всех была предсказуемо треугольной. Хорошо, что не стеклопакет, а старое доброе стекло в деревянной раме, довольно произнёс про себя Драган. А то хорошая идея пошла бы прахом. Закончив с предварительными расчётами, он взял другой кусок обоев, растянул его у себя на коленях и почему-то с безупречной ясностью вспомнил, как они с одногруппницами рисовали на первом курсе стенгазету. Рисовали в основном, конечно, девочки, а Драган сидел, закинув ноги на стол, цокал языком, беспрестанно подмигивал всем вокруг, смеялся, и иногда хлопал по заднице пухленькую симпатичную Ленку, которая ходила кругами и своим премилым голосом будущей учительницы возмущалась, что «стенгазеты — это прошлый век, плоттер сейчас есть почти в каждом доме, и вообще она сделала бы всё на компе за один вечер», но проходить мимо стола, где, развалившись, сидел Драган, старалась всё-таки почаще. Драган знал, что он ей безумно нравился, но сам её всерьёз, конечно, не воспринимал — просто баловался. А потом она одна из всей группы не пришла провожать его на фронт, и он про неё быстро забыл. Остальных, впрочем, тоже — как только на второй месяц войны полностью пропала мобильная связь. Эх девчонки-девчонки… Где ж вы теперь, живы ли, куда вас война пораскидала?.. Драган глубоко вздохнул и принялся что-то чертить на куске обоев с обратной стороны.       Собственно, идея Драгана — по сохранению тепла и света одновременно — была довольно замысловатой и заключалась в том, чтобы вытащить из рамы самые крупные куски стекла и плотно, без щелей приклеить их к вырезанным по их форме дырам в фанере, а потом уже прибить всю эту конструкцию к раме, как собирался сделать брат. Фанера будет держать тепло, а импровизированные «окошки» — оставят комнату светлой. Эскиз этого своеобразного «витража», как мысленно окрестил конструкцию Драган, только что был разработан и изображён на куске обоев в виде пяти треугольников, расположенных так, чтобы края стёкол не заходили друг на друга. Не без труда промерив окно, чтобы не промахнуться с размером фанерки, Драган вытащил один из листов из-за шкафа и плашмя бросил его на свободное место на полу. Попытавшись встать на колени, он охнул, чертыхнулся и повалился набок. Нет, так всё-таки больно, придётся лёжа чертить. Лучше б мне её тогда совсем к чёрту оторвало, хоть не болела бы так — помянул недобрым словом Драган раненую ногу и почти по-пластунски пополз за укатившимся карандашом.       Когда фанера была обпилена со всех сторон до необходимого размера, Драган добрался до окна и встал в полный рост, оперевшись на подоконник и стараясь не касаться ледяной батареи, хотя последнее получалось плохо. Ему предстояло счистить кое-где обои со стёкол и аккуратно вынуть из рам большие куски, на которые он положил глаз. Старые обои резались с приятным хрустом, клей отходил от стекла довольно легко. Четыре куска из пяти вскоре были вытащены и аккуратно сложены рядом. Тут Драган почувствовал, что левая рука, которой он опирался на подоконник, совсем затекла. Он опёрся правой рукой — а левой потянулся за последним, висевшим из рамы сверху, осколком, но, ещё не дотянувшись, почувствовал, что теряет равновесие. Всё произошло очень быстро: на автомате, чтобы не упасть лицом на разбитые стёкла, он ухватился левой рукой за ощетинившуюся осколками раму.       Почувствовав, что снова устойчиво стоит на полу, Драган медленно открыл глаз, будто боясь того, что сейчас увидит. Вниз по раме — и по руке, капая с локтя — текла кровь. Драгана затошнило: крови он не видел с самой войны, но за те пять лет насмотрелся её столько, что век бы ещё не видеть. Осторожно высвободив ладонь из стеклянного плена, он пальцами другой руки прощупал, не осталось ли стекла в порезах, и зажал рану, чтобы немного унять кровь. Повернувшись спиной к окну, он привалился к подоконнику и, закусив губу, стал решать задачку со всеми неизвестными: табуретку не ухватишь одной рукой, бинты далеко, перевязать рану надо, измазать кровищей фанерку не хочется… а доделать надо, теперь в квартире точно дубак, без стёкол… Так, это уже не в тему, проблемы надо решать по мере их поступления — подумал Драган и в несколько прыжков, обогнув фанерку, допрыгал на одной ноге до стоящего в углу шкафа и, вмазавшись в стену, затормозил. От попытки убить себя об стену ему почему-то стало дико смешно, и он, не сдерживаясь, радостно заржал в голос, схватившись за стену и оставив на ней отпечаток кровавой ладони. Отдышавшись, он выцарапал из шкафа остатки перевязочного ящика и, присев в углу, обработал и перевязал пропоротую ладонь. Хорошо хоть не правая — промелькнуло у него в голове, — а то и так уже глаз правый, нога правая… Драган усмехнулся и окинул взглядом комнату в кровавых следах. Ох Володька ругаться будет… не столько за ремонт, сколько за опасную самодеятельность, хех. Кое-как добравшись до окна, Драган с тоской посмотрел на теперь недоступный последний злополучный кусок стекла и вытащил вместо него другой, раза в полтора меньше, который торчал из рамы сбоку. Забинтованная рука ныла, но кровь, по ощущениям, остановилась. Драган собрал все пять стёкол в стопку. Мдааа, когда-то такое можно было назвать крафтом, а теперь — жизненная необходимость, блин-душа, — подумал он и увалился на фанерку — рисовать, пилить и клеить.       Через пару часов конструкция была полностью готова, края стёкол проклеены обоями и проверены на предмет зазоров. Всё было идеально и даже немножко красиво. Драган уселся на табуретку, с гордостью оглядывая «витраж», и вдруг осознал, что, увлёкшись работой, целый день ничего не ел. Живот в подтверждение мысли жалобно отозвался из-под куртки. Драган засмеялся и хлопнул по животу рукой — ему не впервой было забывать пообедать за эти месяцы и вспоминать об этом только при звуках открываемой братом двери. Володя обедал на заводе, а вечером обычно садился с братом на кухне и они вместе чем-нибудь перекусывали, рассказывая друг другу, как прошёл день. Понятное дело, рассказывал, в основном, Володя, но у Драгана в запасе на каждый случай всегда было по присказке или анекдоту, и разговор получался довольно оживлённым. Истории запивались чаем или кипятком с сахаром — через день, так как чая было мало, а сахара относительно много. Иногда, глядя, как младший, блестя чёрным глазом в свете свечи, с аппетитом хрустит галетами, Володя с подозрением на него смотрел и спрашивал, неужели тот опять забыл пообедать. Драган никогда не обманывал, хотя Володя и расстраивался каждый раз, услышав положительный ответ. Тогда Володя со вздохом вставал из-за стола, и, ворча, что вместо своего обеда будет приходить домой и напоминать Драгану поесть, открывал для брата банку консервов. Ладно, не буду расстраивать братца ещё больше — и так ведь сегодня расстроится, пойду пообедаю, раз уж вспомнил… С этими мыслями Драган встал с табуретки и по привычке схватился за неё обеими руками. Из глаз посыпались искры. Нет, видимо, недельку придётся по старинке, вдоль стены и без табуретки.       Добравшись до кухни, Драган сел на стул и стал вспоминать, что там есть из съестного и что можно приготовить. Выбор, впрочем, был небольшим — крупа да консервы: иногда Володе удавалось добыть чего-нибудь вкусненького, но сейчас вроде всё закончилось. Хватило бы только тех государственных запасов до весны, с беспокойством подумал Драган. Где поменьше война наследила, там уже, наверно, что-нибудь или кого-нибудь выращивают, а здесь вон голая земля осталась… кровь, бетон и железо. Ну да ничего, Бог милостив, дороги построят — и нам что-нибудь перепадёт, думал Драган, наливая в кастрюлю воды. Готовили они с братом всегда на один раз: для такого предмета роскоши, как холодильник, нужен был не только сам холодильник, но и электричество, которого к домам ещё не подвели. Ну да, сейчас вся квартира — холодильник, поёжился Драган, плеснул ещё воды и сыпанул побольше крупы в кастрюлю. Володя придёт, поужинает…       Пока примус с характерными радостными звуками варил похлёбку, Драган смотрел через незаклеенный верх окна на кухне на сереющее небо и вспоминал, как в первый год войны их вкусно кормили. И всем — наверно, всем воюющим сторонам — казалось, что война скоро закончится. Но потом с каждым месяцем война охватывала всё новые территории, усугублялась гражданскими конфликтами, и снабжение становилось всё более скудным, а к третьему году на всех фронтах уже шутили о том, что совершенно непонятно, в какой войне они участвуют — Третьей, Второй или Первой Мировой. Результаты технического прогресса, которых больше века — от конца Второй Мировой и до начала Третьей — так алкал мир, рассыпались в прах, были стёрты в порошок в стремлении противников уничтожить главное оружие врага — информационное. Все знали, что реальная война началась с информационной. Первыми в расход пошли большие сервера и вышки мобильной связи: интернет — это, конечно, не та вещь, которую можно полностью уничтожить, но сделать это постарались как можно чище и тщательней. Туда же было вскоре отправлено теле- и радиовещание, а к пятому году войны, когда никто уже не понимал толком, зачем и против кого воюет, одно воспоминание осталось и от дорог, и от какой-никакой почты. И именно в пятый год война была самой жестокой — потому что бесцельной… Драган стряхнул с себя мысль, почувствовав, что она увела его уж очень далеко от вкусной полевой кухни давних лет, и помешал похлёбку. На улице начинало смеркаться.       Когда варево было готово, сумерки стали уже почти синими. Драган зажёг огарок свечи от примуса, и быстро погасил сам примус, сняв с огня кастрюлю. Стало тихо. Драган перекрестил лоб и, не отрываясь от котелка, сосредоточенно и с чувством уплёл половину того, что там плескалось. Закончив с поздним обедом, он отложил любимую деревянную ложку, которую сам же и выстрогал из обрезка какого-то плотного, как камень, дерева, и, сев поудобнее, с блаженным видом привалился к стене. Наконец ему стало по-настоящему тепло. На сытый желудок мир казался чем-то практически идеальным, и Драган постарался поймать этот краткий миг блаженства. Но реальность не замедлила вторгнуться в мечтательное настроение: в голову вкралась мысль, которую он отчаянно гнал от себя целый день — горькое осознание того, что сам он никак не вставит свой «витраж» в разбитое окно. Одной рукой — тем более. И даже двумя бы не смог — просто не устоял бы, не удержался на одной ноге. И даже пробовать не стоит — на сегодня приключений хватит… Благостное настроение, разумеется, улетучилось. Драган тяжко вздохнул, поставил кастрюлю на окно, из которого ощутимо тянуло холодом, погасил свечу, почти в полной темноте доковылял до спальни и, завернувшись во все три своих одеяла, провалился в глубокий сон.       Драган спал, пригревшись под одеялами, а Володя тем временем нёсся на всех парах домой. На одном плече у него гремела самопальная печка-буржуйка, на другом висел мешок с топливными брикетами — абсолютно непонятно из чего состряпанными, но такими сейчас нужными! Судя по весу мешка, проблема отопления была решена как минимум на месяц. А с тем, как это всё богатство к нему попало, вышла целая история.       В один из перерывов-перекуров, к Володе подошёл один из его товарищей по цеху и сам предложил ему папиросу. Володя поблагодарил и с удовольствием затянулся — курить по фронтовой привычке иногда хотелось, но табак был недешёвым, и приходилось вместо него выменивать что-нибудь другое, более нужное ему самому или брату, а курить только изредка, если вот так вот угощали. В голове крутились невесёлые мысли о предстоящих морозах и холодном доме. «Володь, а Володь…» — раздался голос мужика с папиросами, — «Ты чего с самого утра как в воду опущенный ходишь? Случилось что-то?» Володя, не поворачиваясь к нему, невесело проговорил: «Да вот… в квартире холодно… думаю, что делать — всю башку уже сломал…» Собеседник хохотнул: «Аааа, так вот оно чего… Нашёл тоже, из-за чего напрягаться. У всех одна проблема сейчас. Пришёл домой — завернись в одеяло, да спи. Хочешь, согревающего отолью — у нас мужики из чего-то гонят, чёрт их разберёт…» Володя бросил на собеседника хмурый взгляд вполоборота: «Не надо, спасибо. Я не за себя — у меня младший из дома не выходит. Его бы не заморозить…» Собеседник умолк и посерьёзнел. Володя ещё раз глянул на него из-под низких бровей. Тот смотрел чуть печально и очень понимающе. «Инвалид?..» Володя кивнул и отвернулся. Через пару секунд он почувствовал на своём плече тяжёлую руку и снова обернулся. «Вместе служили?» «С первого до последнего дня», вздохнул Володя. Новый знакомый грустно улыбался: «Не тужи, всех нас война потрепала… Кого-то больше, а нас с тобой, видишь, поменьше…» Володя увидел, что у того на левой руке не хватает двух пальцев. «Вот, да — есть такое» — собеседник засмеялся, увидев, что Володя обратил внимание на его руку. «Демо-версия увечья: жить не мешает, но о себе напоминает. А ты совсем в рубашке родился, боец?» Володя криво улыбнулся: «Угу, в рубашке… так-то всё вроде на месте, а башка теперь дырявая — тут помню, тут не помню… Драган надо мной вечно угорает…» Собеседник засмеялся и хлопнул его по плечу: «Что угорает — это хорошо, даже здорово. Молодец малой, не хандрит. У вас с ним разница…» — мужчина задумался, — «лет… шесть-семь?» Володя с недоверием посмотрел на него: «Верно, шесть…» Лицо собеседника просияло: «Надо же, и я не всё забыл… Да ты не переживай…» — осадил он дёрнувшегося было Володю, — «я до войны два высших успел получить, финансиста и психолога. Вот и вспоминаю… второе высшее. Правда, на войне оно тоже… пригождалось, особенно в госпиталях. А с разницей всё просто: будь она меньше, ты бы его с первого слова младшим не назвал. А больше — его бы в первый год на фронт не взяли.» Володя хмыкнул. «И то верно…» Словоохотливый собеседник на пару секунд замолк, а потом задумчиво продолжил: «Драган, Драган… Болгарское имя вроде… Или сербское?» «Он серб наполовину, мы с ним по матери братья» — Володя затоптал окурок. Второй в последний раз затянулся и сделал то же самое. «Вот я и подумал сначала — побратались вы что ли со своим Драганом? Тебя-то какой стороной ни поверни, всё одно — русский… Эх, заболтались мы с тобой, пора и честь знать» — он ещё раз хлопнул Володю по плечу и стряхнул пепел со своей спецовки. Болтаешь тут ты в основном, подумал про себя Володя, — но идти пора, не поспоришь. «Не переживай насчёт квартиры…» продолжал тем временем новый знакомый, «мы обязательно что-нибудь придумаем, и брата твоего мёрзнуть не оставим…» Володя почти не слушал его. «Эй…» — Володя почувствовал, что его трогают за рукав. Он поднял голову и безразлично посмотрел на болтуна, впервые за всё время разглядев его как следует. Это был крепкий мужчина, чуть ниже Володи ростом, со шрамом на брови; когда-то темноволосый, но теперь почти полностью седой, хотя лет ему было не больше сорока. «…ты не сердись на меня, что я болтаю много.» Володе стало немного неловко. «Поговорить хочется… очень хочется. Меня-то дома никто не ждёт…» У Володи всё внутри оборвалось, и он на секунду зажмурился, не отдавая себе в этом отчёта. Но когда он открыл глаза и набрал в грудь воздуха, чтобы извиниться, рядом уже никого не было.       Весь остаток дня Володя мучился совестью за свои невежливые мысли, которые с такой лёгкостью прочитал его собеседник, казалось, прямо у него из головы. К нелёгким думам об отоплении добавилось чувство вины. Голова раскалывалась. В обед он в столовой проглядел все глаза, пытаясь в толпе отыскать знакомое лицо, но — безуспешно. Вечером, в отвратительном настроении закончив смену и проторчав на заводе едва ли не дольше всех, он уже собирался уходить, как услышал позади знакомый голос: «Володька! А я тебя на выходе жду. Ну-ка, пойдём со мной!» Володя открыл рот, чтобы попросить прощения, но тот оборвал его — «Никаких извинений, всё в порядке. Ну же, пойдём!» Володя виновато поплёлся за ним в соседний цех. Мужчина провёл его по какому-то замысловатому коридорчику между замершими до утра механизмами: на ночь работу останавливали, поскольку на две смены не хватало работников. «Вот! Забирай!» — вывел Володю из оцепенения голос собеседника. В углу лежал большой тканевый мешок и сваренная из обрезков труб печка-времянка. У Володи по-настоящему захватило дух. «Откуда? Откуда у вас? Кто?» — слова путались в голове и вылетали в произвольном порядке. «Кто? Что? Кому? Куда?» — передразнил Володю собеседник. «Мы с ребятами в обеденный перерыв сварили. У меня тут один человечек есть, он быстро пару труб под брак списал, пока никто не заметил, а мы потом порезали и склепали вот пару штук. Забирай, это твоя. В мешке — чем топить: никто толком не знает, что за ерунда, но горит хорошо и долго.» Володя покачал головой: «Да я ж с вами не расплачусь за это всё… Вы чего?» «Это не я чего, а ТЫ чего!» — возмутился собеседник. «Ты-то конечно не расплатишься. Забирай, говорю, это подарок.» «Как? Что… мне?» — выдохнул Володя. «Да не тебе, контуженная ты башка» — мужик засмеялся уже в голос. — «Брату твоему! Ему ничем платить не надо, он за всё уже авансом расплатился… здоровьем своим.» Собеседник тяжело вздохнул и хлопнул Володю по плечу. «Забирай. И привет передавай от нас.» Володя стоял и хлопал глазами, не зная, как и чем отблагодарить неожиданного благодетеля. «От Вас… от кого? Я… имени не помню» — почти прошептал ошалевший от нахлынувших эмоций Володя, наконец сообразив, что собеседник его называет весь день по имени, а он сам даже не знает, как к нему обратиться. «Ох ты бедолага… Сильно тебя по голове приложили, видать» — покачал головой мужчина и по-отечески обнял растерянного парня. «Владимир я. Тёзка твой. Третий раз за третий месяц знакомимся — разве что про брата ты раньше не рассказывал. Ну, иди, иди — он тебя заждался уже.» Володя сбивчиво рассыпался в благодарностях, подхватил печку и мешок и, грохоча печкой и сапогами, практически побежал к выходу. «В долгу не останусь!» — крикнул он уже издали. Владимир смеялся и качал головой, глядя ему вслед.