Ярче солнца

Наверное, бывают такие свадьбы, которые хочется вычеркнуть из памяти и никогда о них не вспоминать. Не стану хвастаться, что наша была наихудшей — определённо дно бракосочетания ещё очень глубоко по сравнению с нашим, но мне определённо хватило этого уровня, чтобы пару раз подумать о самоубийстве. Подготовка мероприятия была долгой, хотя и не слишком обременительной. Ганнибал был всем на свете доволен, почти не спорил и производил впечатление абсолютно счастливого человека, что, возможно, должно было меня насторожить, но, глядя на него, такого солнечного, я и представить не мог, что это состояние каким-то волшебным и неведомым мне образом может перемениться. Когда наступил этот день, готово было буквально всё: приглашения были разосланы и получены, зал убран наилучшим образом, еда подготовлена отменная… Всё с самого утра шло ровно и точно так, как и было запланировано. Теоретически, такой ход событий обязан был посеять семя тревоги в моём сердце, но в этот — единственный из разов — никакой тревоги не было и это было похоже на пощёчину интуиции. Ганнибал, хоть и беспокоился немного, всё же делал это больше для вида, а я, видя его это кокетливое волнение, был искренне очарован его величественным благодушием и, конечно, мне нравилось то, как он, в моменты наших кратких встреч в течение утра, с улыбкой поглядывал на меня. Я окончательно выдохнул, когда мы с ним обменялись клятвами, кольцами и мне было позволено прилюдно поцеловать своего нового документально заверенного близкого родственника в губы, и все вокруг были счастливы, и всё вокруг было счастливо вместе с нами и за нас. Именно под этим счастливым кайфом, глубоко внутри лелея мысль всё привести в гармонию и помня, что во всём — во всём признался своему лекарю душ, я решил — а была не была — примириться с Аланой Блум. Единственно для того примириться, чтобы не оставляя никаких недомолвок смочь полностью вступить в избранную мной семейную жизнь с Ганнибалом Лектером и забыть о том, что бывало со мной раньше раз и навсегда. Так возвышенно думал я, стоя рядом с Блум, специально для этого короткого разговора выведя её из общего зала и для убедительности взяв за руку. Она мне кивала, твёрдо убеждая, что всё давно в прошлом, что она не держит на меня зла, желает мне счастья и только поэтому прямо сейчас поцелует меня в щёку от великой радости, счастья, что я наконец-то навсегда от неё отвалю и уеду в закат с новым мужем… Который именно в эту секунду и распахнул дверь и увидел следующее: я, полчаса уже как его муж, стою в крохотной комнатке в горе из воздушных шариков лилового цвета (после того, как я отказался от гадкого персикового), нежненько держу свою бывшую любовь всей жизни за руку, а она неторопливо целует меня. Он не заметил тогда, что только в щёку, но очень заметил, что целует. Такого оглушительного хлопка дверью я не слышал никогда в жизни… Секундой позже мне пришло в голову, что, вероятно, поживи я с Лектером чуть подольше — я услышал бы хлопки и погромче, но пока что по уровню ярости этот грохот был самым оглушительным. Алана впала в шок и непонимание, несмотря на то, что и сама так-то встречалась с этим парнем, способным нечаянно вывернуть косяк из стены, но, чуть очнувшись, она порекомендовала мне пойти и сейчас же разыскать Ганнибала от греха подальше. Я, побаиваясь появления трупов на свадьбе, согласился с её правотой и отправился на поиски. Когда я, наконец, понял, что этот психолог-хуёлог счёл адекватным решением просто свалить с собственной свадьбы, я на пару минут впал в объяснимый гневный ступор, выйдя из которого я выдернул из толпы гостей Фредерика Чилтона и, пользуясь тем, что никто ничего пока не заподозрил, отправил его пулей лететь и искать Лектера, если он ему в самом деле друг, сказать очень убедительно, чтобы он возвращался, скотина такая, и что у него косоглазие, а я ни в чём не виноват. Конечно, на самом деле я сказал ему передать не это, а что-то вроде «скажи ему, что он ошибся, а я безумно его люблю!», но всё-таки Чилтон, смекнув, что без него мы не разберёмся, живо ускакал на поиски дружка и ненадолго я смог выдохнуть, развлекая многочисленных гостей, как нанятый специально для этой цели аниматор. Чилтон позвонил мне минут через двадцать, сообщил, что Ганнибал вернулся домой и что назад идти отказался наотрез, сам он едет к нему, но, кажется, дело дрянь и Лектер из дома больше ни за что не выйдет. Я совершил ритуальный фейспалм, но попросил Чилтона всё же позвонить мне, как приедет к нам домой, чтобы он всё-таки попытался донести до моего доктора всю нелепость произошедшего и тот прекратил страдать ерундой и вернулся. Чилтон мне не перезвонил, а только отправил сообщение, что Лектер отказался ехать. Что мне оставалось делать? В теории, церемонию можно было считать свершившейся, поэтому я, выдумав грандиозно правдоподобную версию лжи насчёт внезапного недомогания любимого мужа попросил у всех прощения и распустил вечеринку. Торт так и остался работникам заведения, в котором мы проводили свадьбу. Надеюсь, хоть они остались счастливы… Так как Лектер оказался более, чем я предполагал поражён увиденным, то я как можно скорее отправился домой сам, надеясь, что (как это часто бывает) эти два учёных болвана не успели раздуть из маленькой мушки рукопожатия огромного слона преступной измены. Как я понял, стоило мне войти в гостиную, они успели раздуть динозавра… Ганнибал сидел на диване в позе лотоса, что-то монотонно хлебал из кружки, в то время как назойливый Чилтон крутился вокруг него, то и дело подсаживаясь на подлокотник. Они о чём-то разговаривали, но, когда я вошёл, замолкли. Лектер на меня не смотрел. Но, когда я на правах парня, любовника, мужа (да кого угодно!) хотел подойти к нему, чтобы всё объяснить, на моём пути возник Чилтон. Обалдев от его наглости, я даже приостановился. — Почему бы тебе не переночевать где-нибудь в другом месте? — спросил Чилтон негромко, подозрительно глядя на меня. — Что?.. — округлились у меня глаза от шока. — Я говорю: пожалуйста, переночуй сегодня в гостинице, — взяв меня за рукав и уводя куда-то к выходу, не смутившись продолжал Чилтон. — Ещё чего! — выдернув у него свою руку. — Это, блин, мой дом на минуточку. Я буду ночевать здесь, в своей собственной спальне! Сделав это, как я считал, полностью оправданное всеми законам логики заявление, я хотел, было, добраться до скрючившегося на диване Ганнибала, когда вновь жуткий лик Чилтона возник перед моими глазами. — Он не хочет тебя видеть, — предупредил Фредди. — Отошёл, — велел я. — Он не хочет тебя видеть, — схватил он меня за плечи. — Вот пусть он мне сам об этом скажет! — громко выпалил я. — Я не хочу тебя видеть, — раздалось с дивана и Лектер посмотрел на меня. Услышав это, я слегка потерял уверенность в правильности собственных действий, хотя всё ещё был возмущён и непоколебим в решении спать здесь, дома. — Да вы что… с ума оба посходили? — растерянно поинтересовался я. Мне никто не ответил. Ганнибал просто равнодушно продолжил пить то, что было у него в кружке, а Чилтон, хоть уже, кажется, и сочувствовал мне, не мог отвечать за Ганнибала. Всё, что он мог: пожал плечами, мол, держись, мужик, я сам не знаю, что у него на уме, но держись. На это мгновение я даже почувствовал с ним какое-то родство: наверное, ему тоже от Лектера такой херни нехило доставалось… Однако же, в тот момент мне показалось, что я не могу и не хочу разрешать сложившуюся ситуацию, корень которой и выеденного яйца не стоит, поэтому я, подумав о том, что Чилтон у нас дома — явление временное, сказал следующее: — Ладно, не хотите — как хотите. Спать я буду дома, а поговорим завтра. Спокойной ночи. После этого я ушёл в спальню, разделся, погасил свет и лёг спать, надеясь, что Лектер, усидевшись на диване вусмерть, придёт, потирая спинку, на кровать, где я смогу схватить его, всё выяснить, а, если будет упираться, то сперва возбудить, трахнуть, а после этого всё выяснить, но он, разумеется, так и не пришёл. «Ничего, — думал я, проснувшись утром один. — Он не сможет не спать на кровати вечно!» Потом я вышел в идеально вылизанную гостиную и меня охватило какое-то странное чувство, будто Лектера в ней и вовсе не было. В идиотическом порыве внезапно охватившего меня испуга, я вбежал в гардеробную, зажигая в ней свет, и упал на стену, тяжело дыша: все щегольские костюмчики Ганнибала висели на местах, все галстуки лежали в своих отделениях шкафа, все туфельки стояли носок к носку в полках. И мой пиджак, и его шерстяные носочки, и наши общие носовые платки… с тех пор, как Лектер решил, что мне тоже нужны платки… Я успокоился, погасил в гардеробной свет и, ворча, как и положено с утра любому нормальному человеку, пошёл завтракать. Лектера в доме не было, но и чёрт бы с ним — подумал я — никуда он не денется. Я спокойно позавтракал, уехал на работу и там, пнув под зад заменяющего преподавателя, призванного на пост в связи с моим предполагаемым послесвадебным отгулом, к негодованию собственных студентов принялся учить их уму разуму. Так ничему их и не научив, я провёл положенные на день занятия, после чего преспокойно свернул вещички в дипломат и укатил домой. Дома я прошёл прямиком в гардеробную — никаких изменений. Я расслабился совершенно и, включив в гостиной телек, развалился по дивану в ожидании Лектера. Ощущая некоторую нервозность, я не удержался от звонка Чилтону, но тот оказался вполне спокоен, отвечая на мой вопрос: — Он что, не на работе? — спросил Чилтон. — А, — оглянувшись на чириканье ключей в замочной скважине, произнёс я. — Он уже домой заходит. Всё нормально, отбой. — Да не за что, — вздохнул Чилтон и повесил трубку. Поборов стремление кинуться к Лектеру ещё у порога, я затаился у диванной спинки, смотря на то, как доктор вошёл, как закрыл дверь и, волоча в руке большой бумажный пакет, прошёл мимо меня на кухню. Я проводил его хитрым взглядом. — Привет, — негромко, пробуя устойчивость почвы, подал голос я. Ганнибал стрельнул в меня взглядом, кивнул и продолжил ставить в холодильник скоропортящиеся продукты. — Ты поговоришь со мной? — спросил я вкрадчиво. — Сейчас некогда, — ответил Лектер будничным тоном, без какого-то бы оттенка угрозы или недовольства, и я сделал вывод, что мы как минимум не играем с ним в молчанку. — Что вчера было? — спросил я, будто не слышал его слов. Но на это Лектер не отреагировал вообще никак. Даже не вздохнул. Расставил всё в холодильнике, отставил пакет на стол и направился в гардеробную. — Ганнибал?.. — позвал я ему вслед. Ничего. «Ну ладно, — подумал я. — Он со мной говорит. Может быть, надо просто не поднимать эту тему и всё? Хотя я, конечно, и натерпелся из-за его выходки… Но ладно, постараюсь выкинуть это из головы, если так надо». Лишь с высоты обретённого позже опыта я могу теперь воскликнуть: «О Всемилостивый Господь, почему ты не вложил в мою дурную голову понимания, насколько сильно я заблуждался, думая так!», но тогда мне было не на что опереться и я, как слепой котёнок, просто тыкался куда попало, пытаясь отыскать носом края коробки под названием «Лектер»… Итак, опрометчиво решив, будто у нас с Лектером всё в порядке и былые обиды забыты, я вернулся обратно к просмотру телевизора, преспокойно поджидая, когда Ганнибал приготовит ужин. Сомнений в мою душу не закралось даже тогда, когда я с удовольствием этого ужина наелся, и когда Ганнибал ел за столом напротив, с интересом читая при этом какую-то книгу и от того не беседуя со мной. Сомнение закралось позже. Когда Ганнибал куда-то подевался из мест, характерных для его обитания, после чего я нашёл его — внезапно — в подвале, сидящим в пластиковом кресле под лампой и читающего под монотонную возню включенной сушилки для белья. — Ты чего тут?.. — с улыбкой спросил я, осторожно спускаясь к нему по лестнице. Он поднял своё чётко очерченное скулами лицо и тоже слегка улыбнулся, жутковато в свете одной яркой лампы, но это была одна из его фирменных улыбок и мне она неизменно нравилась, как и остальные. — Да так, — сказал он просто. — Милый… — начал я, присаживаясь на стоящую в безмолвии стиральную машину. — Бельё высушилось, — заметил Ганнибал, поднимаясь на ноги и откладывая книгу. — Я хотел просто сказать… — бормотал я, пока он, вооружившись огромной ёмкостью, открывал дверцу сушилки, нырнув на корточки вниз. — Держи, это твоё, — всучил он мне одну из моих рубашек. — …сказать, что если тебе вчера показалось, то ничего такого там не было, — настойчиво поговорил я, схватив рубашку. — Просто, чтобы ты знал. Это был дружеский жест. Вытряхнув из сушилки всё бельё, Ганнибал, держа корзину с ним в руках, ногой прикрыл дверцу, после чего поднялся на ноги. — У нас всё в порядке?.. — спросил я. — Да. Майка твоя, — разбирая вещи дальше, сказал он, вешая мне на плечо майку. — Можно, я обниму тебя?.. И вот попытавшись обнять его, я, наконец, и начал догадываться, что ни черта-то у нас не в порядке. С края сушилки упала корзина. Не успел я повиниться в неуклюжести, как Лектер без единого слова юркнул на пол, собрал с пола только что высохшее после стирки бельё, закинул с порцией средства для стирки в стиральную машинку и включил её, чтобы перестирать всё заново. Он взял свою книгу и сел обратно в кресло. — Милый… — тихонько начал я. — Ты придёшь в спальню? Ганнибал спокойно посмотрел на меня и, оставив меня в неловкости, открыл книгу и начал читать. — Милый… — упавшим голосом пробубнил я. — Скорее всего, — пообещал Лектер, переворачивая страницу. — Пожалуйста, иди. Я поднялся наверх по лестнице один в большой дом, а он там так и остался. В спальню он не пришёл и где спал — непонятно. Сейчас я могу сказать, что продолжался этот накатывающий волнами дурдом несколько дней. Тогда же он продолжался из часа в час, из минуты в минуту, из секунды в секунды. Мне никто ничего не говорил, я ничем не мог ни на что повлиять; я мог его обнимать, целовать, бить, трахать, отрезать ему пальцы, жечь его книги, делать всё что угодно — это его никак не задевало. Он ни на что не реагировал по-настоящему, и такое тотальное равнодушие понемногу начинало пугать. Это была изощрённая сперва почти неощутимая пытка, из которой я совершенно не видел выхода, как бы ни хотел я его найти. Самая тотальная задница была в том, что за последние месяцы я влюбился в него так сильно, как даже и не думал, что умею, и теперь, несмотря на всю его жестокость, я хотел во чтоб это мне ни стало вернуть его себе такого, каким я знал, он может быть. На третий день мне ненароком пришло в голову, что, может, всё уже кончено и я зря бьюсь лбом в закрытую дверь. Эта мысль буквально заставила меня испытать ужас. У меня в голове не укладывалось, что я могу не быть с ним, что вся эта эпопея с женитьбой закончится лишь тем, что мы разбежимся… Когда вечером третьего дня я пытался уснуть один в спальне, эти размышления достигли своего апогея: так паршиво мне давно не было. Будто тебе четыре года, и вдруг мать говорит собирать вещи и идти жить на улицу, раз ты не умеешь себя вести; от этого жутко и страшно, и мать такая равнодушная, и ужас парализует так сильно, что не можешь вымолвить ни слова. Я был готов пойти и разыскать Ганнибала, но, каждый раз вспоминая его спокойный без помпезности тон, я не решался. Я боялся удостовериться в том, что он навсегда потерял ко мне интерес, какой бы ни была невинной та сцена, свидетелем которой он стал. Тогда бы я мог бесконечно оправдываться перед ним, но в этом бы не было никакого смысла, если ему всё равно, существую ли я вообще. Ровно тогда, когда я сам глубоко в него вляпался, вдруг он просто меня разлюбил и я ему больше не нужен? Очень, очень долго и тошнотворно я мучил себя этими мыслями, а Лектер как-то не спешил меня в них разубеждать. Днём четвёртого дня я едва не расплакался перед студентами. Едва успев сдержаться, я накарябал им на доске мелом тему занятия, сказал, чтобы что-то писали, и улизнул в подсобку, а там, уже плюя на всё от своей безысходности, заревел, зажимая рот рукой. Я слишком нервничал тогда, любая чушь, как упавший со стола листик, могла вывести меня из равновесия. Одним из скверных обстоятельств всей этой ситуации была одна маленькая деталь, которую я и сам не сразу вспомнил, но которая имела место быть в действительности. Тогда, когда мы говорили с Аланой в уединённом месте, после чего она и поцеловала меня в щёку, в голове моей мелькнула мысль: а не поцеловать ли её самому и не в щёку, а куда-нибудь вроде губ? В своё пусть хилое, но оправдание я могу сказать, что в свои телодвижения я не вкладывал никакого особенного смысла, кроме переполняющего меня удовольствия бытия супругом Ганнибала; поцеловать Алану было всё равно, что поцеловать целлофановый пакет. Но поцелуй я её в действительности и узри это Ганнибал, не знаю, были бы у нас какие-то отношения, но вот голову бы мне оторвали сразу до выяснения обстоятельств. Всё-таки, какими бы тщедушными отговорками мои оправдания не выглядели, мне всё равно кажется, что между нами всё было совершенно мило и безвинно. Утешение слабое, но хоть кто-то из нас с Лектером был в этом уверен твёрдо. Спустя сколько-то там дней, в течение каждого из которых я не оставлял попыток донести свою невиновность до сознания Лектера, я осознал, что больше это не выдержу. Меня уже в прямом смысле слова трясло от собственной беспомощности. Вернувшись домой в тот вечер, я целенаправленно дождался возвращения Ганнибала и как только смог — поймал его. Сначала я хотел поговорить по-хорошему, спокойно, как сильный и уверенный в себе мужчина, но потом нервы взяли своё: я захлюпал носом, бормоча в стопятитысячный раз, что «ничего не было». Ганнибал, хоть и смутился от моих слёз, но хотел уйти, но на этот раз я был переполнен решимостью разобраться во всём до конца и вцепился в него мёртвой хваткой. То, что было после этого, я помню смутно. Смутно — от потоков льющихся ручьями слёз из моих глаз. Никогда в жизни я не унижался так, как в тот вечер. Я рыдал в голос, обнимался с его ногами, умолял дать мне шанс, приводил миллиарды доводов. Я ползал перед ним на коленях, как тварь дрожащая, понимая, что, кажется, другого выхода у меня нет. Наконец, на некоторой особенно жалостливой ноте, он меня поднял и дал обнять себя. Тогда я ещё сомневался — он мог просто меня пожалеть. Он оторвал меня от себя и вытер мои солёные реки на щеках ладонями, тогда я уставился на него мокрыми глазами и рассказал ему всё о том, насколько сильно я его люблю. Я глядел ему прямо в лицо и говорил, говорил, что очень-очень-приочень ужасно невероятно охренеть как люблю его, что он самый золотой, бриллиантовый и яхонтовый, что никто-то с ним не сравнится, что он единственный-разъединственный, никогда и ни с кем я не хотел ничего даже на миллиграмм, ни за что. Я говорил и говорил, и очень много наболтал. Так, что даже высохли ресницы, пока говорил. Выслушав весь этот поток признаний, Ганнибал, наконец, заметив, что перед ним стою живой и чувствующий я, а не любой другой предмет в комнате, он взглянул на меня, уже точно прямо на меня, и вдруг сказал: — Мне кажется, что ты мне врёшь. Услышав это, я едва не умер прямо на месте, а, чуть придя в себя, снова почувствовал, что из глаз хлещут слёзы, которые я не могу остановить. Я только мотал головой, выражая этим то, что нет, не вру, и, не умея сказать ничего убедительнее, уселся на диван. Он сел рядом. Я пытался что-то сказать, оспорить, оправдаться, но из-за слёз только заикался «я не… я не…». Ганнибал взял меня за руку и проговорил серьёзно: — Расскажи в точности, как всё было. Тогда я, наконец, немного успокоился со своими рыданьями, собрался с силами, вытер лицо от слёз и, припоминая, стал всё рассказывать: зачем ушли, о чём говорили, кто что сказал, она смеялась над тем и над этим, в щёку поцеловала, рассказал и о том, что хотел поцеловать её, но ничего — святые мне свидетели! — ничего интимного в этой мысли не было! — И мне можно не бояться, что однажды я случайно увижу у тебя в телефоне сообщения от неё? — спросил Ганнибал. У меня перехватило дыхание на мгновение. — Да ты что… — пролепетал я, как только смог говорить. Я в шоке смотрел на Ганнибала, смотрел, и вдруг почувствовал, что у меня не хватает человеческих слов, чтобы объяснить — и тогда я сорвался на новый приступ и снова зарыдал навзрыд! Тогда я обнял его, весь истекая слезами, за шею, уткнулся макушкой ему в плечо и заговорил всё самое правдивое, о том, что никогда такого не случится, что буду я ему верен, пока свет стоит, что я только с ним, только для него… — Пожалуйста, поверь мне, — бормотал я, порывисто вздыхая от слёз. — Я так люблю тебя… — и я снова плакал. — Так люблю! Говоря это, я оказался со временем в его крепких и горячих объятьях. И только тогда, когда уровень моей самооценки, уважения, достоинства — все они дружно сползли ниже уровня плинтуса, распространяясь о полу, как я, ползая у него в ногах, только, когда кончились слова, какими можно умолять, когда я натёр мозоли на коленках от ползанья перед ним, когда я десять тысяч раз сказал ему, что люблю, вот только тогда взамен на всё это я получил право наконец-то и впервые в жизни поплакать в воротник рубашки собственного настоящего мужа. — Ладно, — сказал Ганнибал, тут же на всякий случай осадив: — Тш-ш! Ладно. И он поцеловал мою щёку… Шершавую, не как у Аланы. Да и поцеловал он хорошенько, не для вида, как она меня. — Господи, — сумасшедшим шёпотом прошептал я, не веря благополучному исходу. — Никогда я тебя, Бог, ни о чём не просил… Но за это спасибо. Спасибо… — Перестань, — просил Лектер тихонько. Может, посчитал эти слова моей типичной шуточкой, но я испытывал такое колоссальное облегчение в этот момент, что мне было плевать. И я даже не думал об этом шутить. Тогда уже я обнял его очень, очень крепко. Как умеют только на секундочку отчаявшиеся, которых с порога возвратили обратно в жизнь. Я заметил, пока мы обнимались, как Лектер сам легонько тронул собственное веко. Он сделал вид, что этого не было, но понял, что я знаю… Что моя яхонтовая скотина поганая… то есть любимая тоже чуть не расплакалась в сочувственном экстазе. Возможно, сообразив, что чуть-чуточку перегнула палку с втаптыванием в грязь и сопли чужого самомнения… Впоследствии я думал о том, что в моей жизни происходили разные вещи, но вот такого невероятного пи8деца никогда ещё не случалось! Когда и любимый он, и единственный, но ни одна па9ла на свете не делала тебе так больно! Да ещё и ерундой такой… Радостно осознавать, однако, что позже и ему тоже прилетело бумерангом… С тех пор, как-то так вышло, что я боялся оставить его одного и на пять минут. И он отзванивался мне после каждого своего пациента с утра до вечера. И он сообщал мне о своих планах и отчитывался во встречах. И да, он покорно терпел мои 500 сообщений с вопросами где он, куда пропал и что случилось, когда он просто отошёл в туалет. И нет, я не считаю, что это хоть сколько-нибудь жестоко.