Ярче солнца

Однажды в среду, но не исключено, что и в четверг, когда ничего не предвещало беды, Ганнибалу Лектеру взбрела в голову новая дурь: он решил, что я, Уильям Грэм, непременно его брошу. Сперва, едва только услышав это заявление, я ничего не понял, но позже он всё мне очень подробно и доступно объяснил, так что никаких сомнений уже не возникало. Якобы он скоро постареет, причём постареет как-то особенно окончательно, в связи с чем станет очень вредным — хотя, казалось бы, куда больше? — и я убегу от него к молоденькому любовнику, а его брошу, брошу, порву пополам его портрет, растопчу каблуком, плюну, а после буду смеяться над ним, старым дураком, уезжая в лимузине и счастливо расплёскивая шампанское из бокала… Стоило мне задуматься об этом, и у меня тут же заболела голова, и после этого она болела всякий раз, когда я об этом думал. Конечно, я безнадёжно улыбался по поводу зашкаливающего уровня безумия этого предположения, но голова всё-таки болела, и я в очередной раз лез в аптечку за анальгином. Ганнибал мой, Ганнибал, когда же это только закончится? — вздыхал я, явственно понимая, что никогда это не закончится, и не может это закончиться. Он то и дело занимал себя этими трагическими вымыслами, что, в каком смысле-то, было неплохо, но для меня это, конечно, было той ещё занозой в заднице. Лектер ежечасно отправлял меня к несуществующим любовникам, многозначительно ухмылялся, намекая на какие-то ужасающих тяжестью греха обстоятельства, тяжко вздыхал, обижался на меня до смерти, гордо страдал, потом шёл ко мне в уже раскрытые объятья, с обожанием цеплялся пальчиками за майку на моей груди и прятал физиономию в моей шее, а иногда так даже и хлюпал носом. Я поглаживал его, почесывал за ушком, и надеялся, что однажды он выбросит всё это из своей красивой докторской головы… И однажды он выбросил. Уровень трагедии в нашей семейной жизни, конечно, не слишком понизился, но Лектер определённо поверил, что я хочу быть с ним «до конца времён», заткнулся и продолжил быть ослепительной дивой. Я, даже не предполагавший, что так обрадуюсь ненавистному мне раньше образу, был готов целовать ножки своей диве, если б она мне, конечно, это позволила, и был счастлив, как сто счастливых поросят, но произошло это, конечно, не в один день и, если говорить кратко, то произошло вот как… Мы доживали паршиво-тягостную весну, вяло ругаясь про носки и пригоревшую еду, когда в наши головы синхронно ворвалось осознание скорого отпуска. Я, помня о прошлом, стал тихо надеяться на что-нибудь хорошее. Лектер же принялся что есть силы ныть. Он ныл мне о том, что у него всё болит, ныл, что хочет поехать в отпуск на поезде, уже будучи в купе поезда он ныл, что хочет в самолёт. Короче говоря, я чувствовал себя папочкой с младенцем на руках, которого надо было без конца укачивать, баюкать, постоянно что-то говорить, делать «тш-тш» и совать в рот соску. Я даже извинялся перед соседями за то, что мой спутник так громко выражает своё недовольство всем на свете. Таков в точности был мой доктор во время нашего пути до места отдыха. Я молча терпел это и только лишь утешал. Я верил в волшебную силу морского берега: хоть мы и решили на этот раз отправиться в совершенно другой уголок вселенной, в нём также наличествовало большое количество солёной воды, а в придачу к воде — целый город. Чудо случилось раньше, чем я предполагал. Ещё за полдня до прибытия на место я поймал своего доктора в коридоре у открытого окошка. Он стоял, заворожёно глядя на море, вид на которое открылся с холма, по которому нёсся поезд. Подойдя к нему вплотную, я наклонился к его уху и едва слышно напомнил: — Я люблю тебя. Мне нужно было непременно создать положительную ассоциацию. Ганнибал стрельнул в меня глазами и кивнул. — И я тебя, — отозвался он, возвращаясь к созерцанию мерцающей водной глади. — Хочу поскорее выйти из поезда, — добавил он. — Подышать воздухом. Посмотрев на часы, я сказал: — Через пять часов приедем. Хочешь воды? Или хочешь, я почитаю что-нибудь, чтобы отвлечься? Доктор немного задумался. — Да, — покивал он с таким видом, будто вообще не ныл никогда в жизни. — Хорошая идея. Тает, начинает таять, — с затаённым восторгом подумал я, направляясь дальше по коридору в сторону нашего купе. В купе доктор выпил почти тёплой минеральной воды, но читать не захотел. Захотел играть в какую-то игру, в которой мы что-то чертили на бумаге и потом угадывали, но мне это понравилось, и мой доктор даже смеялся, пока мы были заняты. Через часа четыре доктора снова сдуло ветром в коридор поезда, но на этот раз, потолкавшись там, он вернулся обратно, принимаясь аккуратно и очень медленно собирать все свои щёточки, расчёски с очёчками по купе. Насилу он дождался станции. Он царственно возложил на меня все обязанности касательно всех наших с ним вещей, и сам лично своей царственной персоной спустился с поезда на сухой, обсыпанный песком, перрон. Я, навернувшись с какой-то из ступенек, живо собрал все чемоданы и последовал за стройным телом супруга, облачённого в тонкие светлые брюки и тёмно-синюю рубашку-поло, к каменному парапету, в надежде поставить на него что-нибудь из вещей. Как только я это сделал, за нашими спинами тронулся поезд и, пророкотав набирающейся скоростью, схлынул в далёкую правую кулису, открыв перед нами солнце, море и весь приморский городок с ослепительно белой лестницей, ведущей в его недра. Лектер, бросив меня, сейчас же вспорхнул и как мотылёк с крылышками перелетел по настилу через железнодорожные пути. Он нашёл там такой же каменный парапет, замер около него и вцепился в море глазами. Он о чём-то глубоко думал, когда я, навьюченный как ослик, притащился к нему вместе со всей нашей поклажей. — Милый! — окликнул я его. — Возьми сумку? Лектер посмотрел на меня, на сумку. Он забрал у меня и сумку, и свой чемодан, покачал головой и направился к лестнице. Несмотря на докторское задумчивое благоговение пред водной гладью, бежать скорее к морю он не захотел. В покрытом щёлками во всех деревянных поверхностях убранства номерке с балкончиком в сторону пристани Ганнибал лениво сидел в тонконогом креслице, всё глубже и глубже утопая в нём, сцепив руки, вытянув ноги и смотря куда-то в сторону открытого окна. Я, перешагивая через чемоданы, ходил в комнате. — Разобрать твои вещи? — закинув в ванную полотенце, спросил я. Ганнибал медленно перевёл на меня взгляд. — Хочешь обедать? — предложил я, чуть улыбнувшись. — Переодень меня, — лениво и сладко улыбаясь, попросил Ганнибал, вытягивая в мою сторону руку с кольцом. Я подошёл, опустился на коленки у его ног и стал снимать с него обувь. Отставив лёгкие туфли в сторону, я полез расстёгивать его брюки, успешно с этим справился и попробовал их с него сдёрнуть. Лектер ласково рассмеялся. Он сел, сам снял брюки с бёдер, позволил мне стянуть их полностью и забрать себе. Сам же энергично стянул через голову рубашку-поло, сейчас же вставая. Мы с ним встретились наверху — я со штанами в руках, он с рубашкой. Я обнял его за талию, он дал себя поцеловать. Штаны я отложил на спинку кресла, он рубашку, сложенную вчетверо — туда же. Я по старой привычке чуть не сморозил что-то из старого неловкого репертуара любовника-дурака, но Лектер меня одёрнул. Тогда я очень серьёзно и глубоко на него взглянул и так же серьёзно сказал: — Сэр?.. Лектер снёс меня поцелуем. Мы мигом очутились в кровати. Я уже был в этом хорош: я умел говорить почти что угодно таким тоном, каким следует. И снова, второй уже раз всё те же солнечный свет, морской прибой и ласковое тепло доставили мне эстетически и практически совершенного мужа! Как оно всё взаимосвязано? До вечера Лектер не ныл. До вечера Лектер поел бутербродов. И Лектер так и не ринулся к морю. Ночь была полной, густой и здоровой. Ганнибал крепко спокойно спал на свежей чистой постели рядом со мной. Я слышал его дыхание и периодические похрапывания, которых я, разумеется, вовсе не слышал, а мне только это казалось, и чувствовал разливающееся по всему телу тихое удовольствие. Когда я прижался к его плечу, он, не просыпаясь огладил пальцами край моего лица и подбородок, сладко вздыхая и продолжая спать. Я ждал утра. С Ганнибалом я каждый раз со страхом ждал утра, чтобы поскорее удостовериться в том, что всё по-прежнему в силе, как это было, когда мы засыпали вечером. Ганнибал проснулся сердитым. Он отчего-то очень сердито чихал, и его недовольно сдвинутые бровки мешали мне умиляться его чиханиям. Умывшись, Ганнибал со знанием дела поворчал на меня за чемодан, брошенный посреди комнаты, после чего мы отправились завтракать. Полбокала вина вместо сока за завтраком привели Ганнибала в чувство, и он даже попросил у меня прощения за свою утреннюю ворчливость. Я, махнув на него кусочком сливы, попросил забыть об этом. Я думал о том, что мы вернёмся с ним в номер, может быть, отдохнём, но после обязательно вскочим на ноги и отправимся куда-нибудь в горы, искать местные достопримечательности, указанные в гиде… но у Лектера были другие мысли по поводу наших планов. — Уилли, — обратился он ко мне, — ты не будешь против, если я немного прогуляюсь сам? — А почему я должен быть против? — чавкая, удивился я, потому что конечно же я был против. Ганнибал пожал плечами с улыбкой. — Если ты не против, то сделаем так. Спасибо, — сказал он. — К обеду я, наверное, уже вернусь… Может быть, дойду сейчас до пристани и тут же пойду обратно. Ты будешь в номере?.. — Да, наверное, — удивляясь ещё раз, проговорил я. — Где мне ещё быть? — Ладно… Спасибо. Ганнибал поднялся, хотел меня поцеловать, но, заметив кучу народу вокруг, передумал и, просто улыбнувшись мне, ушёл. Я вернулся в наш номер один. К полудню на небо над городом очень некстати начали наплывать облака. С каждым часом они закрывали все большую часть неба, обдавая сверкающий мокрый берег и дальние скалы потоками холодной голубо-серой тени. Лектер вернулся тихо, в одну из таких теней. Услышав его, я весь напрягся, читая какой-то дурацкий местный журнал и приказывая себе не шевелиться. Ганнибал прошёл в комнату, где я сидел на диванчике, аккуратно сел рядом, и неожиданно принялся нежно прилипать носом к моей шее, медленно подтягивая всё остальное тело ко мне ближе, как большая седовласая улиточка. В это мгновение я подумал одновременно о том, как я сильно его люблю и том, как сильно я его при этом боюсь. Что-то случилось, — решил я. — Сейчас выдаст. — Если бы я тебе изменил, и ты узнал бы, что бы ты сделал? — спросил он, заметив, что я отвлёкся от чтения. — Мне было бы больно, — сказал я, искоса взглянув на Ганнибала. — И что бы ты сделал? — Сказал бы тебе об этом, чтобы ты знал. — И?.. — И был бы долгое время на тебя обижен. Ганнибал приподнял подбородок с моего плеча. — И всё? — Да. — Ты бы не выгнал меня, что ли? — Конечно, нет, — встряхивая журнал, недобро усмехнулся я. — Ты же бы изменил мне, а не разлюбил. Ганнибал опустил реснички. — Ты изменил мне?! — спросил я, еле сдерживая смех. — Конечно, нет! — испуганно улыбаясь и хмурясь одновременно заявил мой неудавшийся клятвопреступник. В этот самый роковой момент, несмотря на мелькавшее местами солнце, в окнах блеснула молния и, спустя секунду, раздался грозный и клубящийся рокот обожжённого воздуха. Лектер, оставив меня в компании хрусткого журнала, срочно убежал на балкон, чтобы уставиться в небо и оценить ситуацию. — Хочу колбасы, как вчера, — заявил он, возвращаясь. — Есть? — Ну… Вчерашнюю съели, — растерялся я. — Можно ещё купить. — Да. — Мне пойти с тобой?.. — Да! Кто мне пакет нести будет? — Так ты же одну колбасу хотел… — О-ой, — махнул на меня Лектер рукой, куда-то убредая. — У нас зонтик есть? — крикнул он откуда-то оттуда. — Неа. — Хорошо! — решил он, громко меня оповестив об этом. Чего хорошего? — подумал я и посмотрел на балконную дверь: в верхнем её окошечке к нам в комнату заглядывало набирающее синеву, тяжёлое, полное непролитым дождём небо. Разобравшись со своими делами и причесав очаровательную чёлочку, Ганнибал взял меня за руку и повёл в магазин купить «всё» под кодовым названием «колбаса». Уже стоя в магазине он, помимо колбасы, возжелал хлеб, сыр, йогурт, пирожное, банку холодного кофе, большую бутылку минеральной воды, какую-то совершенно не нужную книжку, симпатичную чёрную мочалку для душа, журнал по готовке, пакет молока и маринованные шампиньоны в баночке. Пока я стоял на кассе, желание Ганнибала распространилось ещё на конфеты с молочной начинкой, печенье и красивый леденец на палочке. Когда мы уже расплатились, он вдруг понял, что ему обязательно нужны сигареты, и купил и их тоже. Когда мы вышли из магазина, Ганнибал остановил меня, велел подождать и вернулся за зажигалкой. Вернулся он без зажигалки, но со спичками и банановым презиком. — Мы же взяли… — очень вкрадчиво и тихо пролепетал я с улыбкой. Ганнибал, ввиду того, что улица была безлюдна, поцеловал меня, опуская презерватив в мой пакет, и ничего мне на это не ответил. О том, зачем ему сигареты я тоже так и не узнал. За время всего отпуска он не выкурил ни одной сигареты. Он даже сам удивился, наткнувшись на них в своих вещах. Слава богу, он хоть не подумал, что это вещи какого-нибудь моего любовника! Это было бы очень в духе Лектера. Забыть про свои сигареты и так обо мне подумать. Итак я сопроводил доктора Лектера обратно в его покои, где он внезапно вспомнил, что хотел ещё и вина. Конечно, я, баран такой, не удосужился ему напомнить. Будучи бараном, я лишь пожал плечами и продолжил бараньими копытами делать ему бутерброд. В конце концов, Лектер согласился на воду, а, спустя минуту, даже счёл воду более вкусной, чем вино, после чего поблагодарил меня, что я ему не напомнил. Я посмотрел на него и у себя в голове чётко, ясно подумал: «люблю», и сам стал пить ту же вкусную воду вместе с ним. — Почему мы не могли пойти где-нибудь пообедать? — Мне скучно, — как-то таинственно и эпически произнёс резко погрустневший Ганнибал. — Вот и развлеклись бы. Нет? — Я очень устал от приличных блюд, — сообщил Лектер. Перехватив его взгляд, я энергично покивал. — Надо было ехать во Вьетнам или Китай, — усмехнулся я. — Есть с лотков на улице. Ганнибал задумчиво укусил большой кусок сыра, который держал в руках, очистив от упаковки. — Тебе отрезать?.. — заботливо поинтересовался я, указывая на сыр. — Нет, я хочу так, — он скинул туфлю с ноги и закинул ногу на подлокотник кресла. — Мы сходим поужинать куда-нибудь. Мне нужна в день порция чего-то горячего. — Хорошо, — одобрил я. — Ганнибал?.. — Что? Он смотрел на меня так, словно чего-то ждал. Что я что-то спрошу у него. А я не знал, что я должен спросить. Так что я лишь запомнил это, но ответить мне пришлось так: — Ничего. — Может быть, мне лучше будет заказать суп? — подумал Ганнибал вслух, перебивая ощущение чего-то важного. — С каждым годом я… — С каждым годом ты становишься слаще, — говорил я, придёрживая шляпу на ветру. Мы стояли на палубе судна, взявшего на себя труд прокатить нас и ещё сотню пассажиров вдоль живописного побережья. Кажется, где-то на борту продолжалась увлекательная лекция, но мы с Ганнибалом на тот момент были уже очень заняты друг другом: он интеллигентно грустил для меня, а я любил его за это. Услышав от меня о собственной сладости, Ганнибал ничего не ответил, опёрся рукой на край борта и глубоко вздохнул, а я подумал: «ну и ладно, и хорошо, раз так», и ткнулся в тот же борт локтями, чувствуя себя беспомощно барахтающимся в чане со счастьем. Я почувствовал, как Ганнибал касается моей головы. Он подсунул пальцы под мою челюсть и повернул меня к себе, разглядывая моё лицо каким-то елейным взглядом благодушного мясника. Мне этот взгляд как-то подсознательно не понравился. Я встал прямо, поворачиваясь и, вмиг оживившись, обеспокоенно посмотрел на него. — Говори лучше сразу, — попросил я, взял его руку и поцеловал. Он выдержал театральную паузу. — Это… наш последний отпуск… И он отвернулся к морю. Сказать, что я пришёл в ужас — это ничего не сказать. — Что?! В чём дело? Что случилось? — вцепился я в его плечи. — Ничего не случилось… — ошарашенно пробормотал Лектер, ожидавший, видимо, что после такого заявления я всё ещё останусь спокойным и элегантным, как ему нравится. — Почему «последний отпуск»?! — допытывался тем временем я с бешеными глазами. — Что ты хочешь этим сказать? Кто умирает? Ты? Или я? — Да никто не умирает, Уилл! — стряхивая мои руки, сказал он, натягивая рубашку обратно на плечо. — Никто! Я, осознав свои вопли, нервно сложил ладони, потирая их одна об другую. — А что такое тогда? В каком смысле — последний? — Ни в каком, — раздражённо буркнул Ганнибал. — Дай мне пройти. И он, отстранив меня, прошёл именно там, где стоял я, хотя мог, в общем, идти в любую другую сторону, поскольку там никого не было. Я выдохнул, сбросив напряжение. Я должен был подумать. Долгие последовательные размышления и наблюдения привели меня к логичному выводу: этот чудный отпуск был избран доктором Лектером на роль прощального тура примадонны. Но пока Ганнибал с патетикой и бокалом красного полусладкого в руке прощался с большим миром, я, сунув ладонь подмышку, смотрел на это со стороны крайне скептическим взором, поджидая, когда муж наиграется в «Последнюю песню», и мне будет можно забрать его из полной пафоса песочницы домой мыть ноги и жрать гречку с голубцами. Конечно, Ганнибал был до ужаса красив в своих изящных изгибах психики, но мне определённо не импонировал подготавливаемый им для всего этого итог. Я не собирался искать молодого любовника, тем более, даже найдя его, я никогда не пустил бы его в нашу с Ганнибалом спальню и в собственных эротических фантазиях — мне всё ещё нужен был собственный пенис именно в том месте, куда прилепила мне его щедрая мать природа, потому я ни секунды не решился бы дразнить Ганнибала бессмысленными намёками на неверность. Он это понимал, и всё равно пил вино и прощался с солнышком, как принцесса Дюймовочка. Ласточка, ласточка, — думал я от его лица. — Милая ласточка, унеси меня к моему принцу Уильяму! Разумеется, ласточка бы унесла его по названному мной адресу, ведь я бы заранее дал ей двадцатку. Но Лектер в своей печали пока не замечал моих подкупленных ласточек, но я позволял ему это и не мешал. Где-то и когда-то ведь он должен был выплеснуть свою печаль? Последний отпуск. Последнее лето. Мне было смешно. Он стоял перепачканный сереньким песочком, пинал волны, топил взгляд в воде. Как же это могло быть последним летом? Это уже вечность. Как? Я прятал улыбку, почёсывая кончик носа, и незаметно фотографировал его профиль. Мне приходило в голову: что если он вдруг окажется кармически прав, что если это в самом деле наше последнее лето? Ну и что?.. Меня такой расклад совершенно, никоим образом не пугал. Я не чувствовал от такой мысли никакой тяжести. Я был бы рад в любом случае. Для меня было важно только одно: что рядом море, песок и из-за этого мой муж проснулся и он снова живой, снова горячий и честный со мной. Это было главное. Если он вдруг ни с того ни с сего принимался гнусить, я открывал йогурт или доставал пирожное, брал ложечку и насильно кормил его, каждый раз подставляя ноги на перекладинку его стула для «трагедии с вином». Он быстро прекращал свои гнусности. Трудно быть роковым предсказателем судеб, каждую минуту глотая ложечку клубничного йогурта с разноцветными рисовыми шариками. Я специально покупал йогурт с этими бесовскими шариками, чтоб он поскорее затыкался! Когда он отказался лопать шарики, я кормил его шоколадными ирисками. Словом, выходил из ситуации, как мог. Наконец, он созрел до серьёзного разговора, серьёзность которого я уловил уже где-то на середине. — Я хочу, чтобы наш дом остался твоим, — нюхая капельку духов на запястье, с патетикой в голосе прошептал Ганнибал. — Он никак не может остаться моим, — заверил я. Ганнибал дерзко промолчал, а я почти потянулся за йогуртом с шариками. — Уилли, ты же понимаешь… — всё ещё шёпотом продолжал Лектер. — Ты моложе меня, и я не хочу, чтобы ты возился со мной лет через десять. — Почему бы нам не поговорить об этом лет через десять? — с преувеличенно радостным лицом вопросил я. — Уилли… — Лектер поморщился. — Я чувствую, что всё уже не так… — Да уж… — согласился я, качнув бровью, глядя на него — вдохновлённого собственной драмой. — Может… поживём и увидим? — Уилл! — он резко оттолкнулся от своего стула и ускакал на балкон, как маленький дурной олень. — Милый, — оставшись один, сказал я себе. — Я ещё тёплый! Лектер заглянул в комнату и испытующим взором уставился мне в лицо, после чего поднял палец к виску и пару раз стукнул, мол, Уильям, ты — дурак, но я даже не потружусь сказать это вслух. В ответ я показал ему язык, а он закатил глаза, хотел уйти на балкон, но передумал, вернулся и вдруг решил на меня напасть! — Не надо, не ешь меня! — заверещал я, закрываясь руками. Он, видимо, собираясь меня пощипать или что-то вроде этого, снова передумал воплощать первоначальный план, и просто очень тоскливо вздохнул, обняв меня, сидящего на диванчике. — Ганни, — сказал я, зная, как он ненавидит это сокращение, — я умру с тобой в один день. — Пошёл ты… — Или в тот же день, или на следующий. Перед смертью ты обязательно скажешь мне, что я должен съесть, чтобы откинуться следом. А лучше оставь мне записку. — Перестань. — Если ты этого не сделаешь, я думаю сотворить с собой что-нибудь неотвратимое. Например, я прыгну с парашютом, если позволит возраст, и намеренно его не раскрою. Но это долго. Топиться я боюсь, кровь я не люблю… Под поезд броситься можно будет. Это быстро. Но в твоих интересах оставить мне яд, потому что иначе тебе может быть стыдно за нелепость всех этих моих попыток закончить жизненный путь после твоего ухода. Это будет мелочно, некрасиво, как мы оба с тобой не любим… Ай! И я вынужден был замолчать, потому что внезапно схлопотал от Лектера хорошую душевную затрещину, и боялся продолжить. Ударив меня, Ганнибал поднялся, натянул туфли и, ничем не показав, что хочет моей компании, ушёл из номера. Я видел, как он прошёл под окнами, но, потирая ухо, ничего ему не крикнул, понимая, что после такого он у меня определённо ещё поживёт, и поживёт со мной! Как минимум до тех пор, пока вновь не вернёт нашему расставанию свой любимый обтекаемый и элегантный, более приличный вид. До тех пор пока всё, что касалось нас было настолько резко бытовым, растрёпанным и блёклым, он физически не мог организовать наш разрыв. Таким образом, я выиграл время, чтобы придумать что-нибудь, пока он откачивал своё опошленное и раскуроченное эстетическое чувство. Следующие пару дней Ганнибал ходил весь в сердитых размышлениях. Он не спал со мной, не ходил со мной в ресторан и у меня не было повода кормить его йогуртом. В какой-то момент я решил, что устал от сердитости во время отпуска. Войдя в номер, я увидел стоящего за шторой балкона Лектера, и я вышел к нему на балкон. — Так, всё! — размахивая руками, громогласно постановил я. — Что «всё»?.. — опешил Лектер, снимая руки с красивого балконного ограждения. — Всё, значит — всё! — пояснил я. — Мы остаёмся здесь! — Чего? — Ты и я — мы оба остаёмся здесь! — Ладно, ладно, мистер… — Я не шучу! — Хорошо, сумасшедший мой, хорошо, — Ганнибал притянул меня, целуя в лоб, думаю, чтобы измерить температуру. — Как же долго ты планируешь оставаться здесь? — Всю жизнь, — легко и просто решил я. — Ну-ну, — ещё раз целуя меня, на этот раз в висок, произнёс Лектер. — Я не ради поцелуйчиков это сказал! — возмутился я, взъерошенный его руками, как лихой воробьишка. — Мы должны жить рядом с морем! — Хорошо, Уилли, — посмотрел на меня доктор. — Я услышал. Я подумаю над этим. — И я тебя не спрашиваю, — добавил я. — Я знаю, что тебе надо. — Было бы удивительно, если бы не знал, — заулыбался солнечный улыбака. — Лектер! — В чём дело? Я заворчал на собственном языке как младенец и улёгся на локти на красивое балконное ограждение, с которого минуту назад стащил локти Ганнибал. Больше мы ни о чём таком в тот день не разговаривали. Ели, спали, купались — вместе и с удовольствием, но о «серьёзном» не разговаривали. Мы прожили в прибрежном солёном воздухе, наплевав на весь мир, целый один лишний месяц, после чего доктор, как я его ни уговаривал, засобирался домой. Ганнибал покупал билеты на самолёт и выглядел так, будто должен лететь на собственные похороны. Я послушно собирал чемоданы и тщетно пытался понять, могу ли я что-то с этим поделать, и, если могу, то как именно. К моменту нашего рейса я так ничего и не придумал… Может быть, всё как-то наладится, когда мы приедем домой? — с робкой надеждой думал я. Потом я глядел на доктора, видел его заострившиеся неизвестно от чего скулы и тень, лёгшую под нижними ресницами, и мне становилось тоскливо. Я хотел протянуть ему свой наушник, но он выглядел слишком увлечённым своим окошком иллюминатора, что я смутился и продолжил слушать музыку в одиночестве. Через несколько часов мы были дома. Город за время нашего отсутствия не изменился, как и наш дом, в который мы с доктором тихо вползли, влача за собой вещи, и где мы были встречены радостным лаем Уинстона, за которым во всё время нашего отсутствия присматривал Чилтон. Надо сказать, Томас Британский до тех событий с нами не остался — он давно где-то пропал в погоне за очередной своей кошачьей страстью… Но мы почему-то были за него спокойны. По нашему единодушному мнению кот обрёл любовь и просто перебрался жить к любимой на веки вечные. Разумеется, войдя в дом, я первым делом сдёрнул с вешалки поводок и отправился с собакой на прогулку. Пока я бродил за псинкой по привычным улицам, мне пришло в голову, что в одном Лектер был совершенно прав: что-то не так! В итоге, прогулявшись по всем стратегически важным столбам и помойкам, я и Уинстон вернулись в дом с каким-то щемящим и пряным чувством недопонятости чего-то не пойми чего. Я протёр Уинстону лапы и отпустил его бежать в комнату, сам же задумчиво ушёл в туалет на первом этаже, задумчиво вымыл руки и, тщательно высушив их бумажным полотенцем, задумчиво направился в гостиную. Там на краю дивана сидел Ганнибал с точно таким же, как и у меня, выражением лица. Облокачиваясь на мягкий подлокотник и уложив щиколотку одной ноги на колено другой, он будто только что грыз краешек ногтя на указательном пальце и в процессе так и замер, как мраморная статуя. Телевизор, разумеется, был выключен. Когда я вошёл, Ганнибал перевёл на меня взгляд. Я, скинув какой-то напряг, опустил плечи. Ганнибал поднялся. — Сядь, — указывая на диван, попросил он, и продолжил обсасывать несчастный ноготок. Я подошёл и уселся на диван, и тут же встал обратно. Не знаю, был ли это просто расчёт ради любимого, или мы правда что-то почувствовали, но я, вмиг всё осознав, сказал: — К чёрту всё это, берём ближайшие билеты и возвращаемся. — Смотри, я волосы в хвостик собрал, — ошалело сообщил он мне, вешаясь мне на плечо и показывая свой хвостик: это значило, он очень удивлён тем, что со времени приезда не умер, не покрылся старческими морщинами, а на удивление полон новыми открытиями. — Это хорошо, — согласился я. — Я точно знаю, зачем мы сюда ехали, — я указал пальцем на Уинстона, счастливо машущего хвостом на моё внимание. — За собакой. — Угу, — кивнул Лектер, потянулся и поцеловал меня. — Даже если мы останемся сейчас, я буду весь как… сделанный из моря… — Да ты всегда такой был! — недовольно сообщил я, несильно стукнув его в лоб. — Нет, правда, давай останемся. Я буду любить тебя независимо от того, где море, — заверил Ганнибал. — Нет! Я придумал ещё лучше: мы будем жить здесь два месяца. — Интересно, и как это я за два месяца успею окончить учебный год со студентами… — Ты ради кого: меня или студентов? — Ради тебя, конечно, — смеясь, сказал я. — Тогда подумай над этим. — Я сделаю тебе кофе? — спросил я, входя в кухню, слыша, как он топает следом. — Или всё-таки всё бросить? — сверкая глазами, проговорил он, подходя к жалюзи и начиная играть с длинной ниткой с бусиной, которой они затягивались. — Я сделаю тебе кофе с молоком и без сахара, — сообщил я, не получив распоряжений. — Что-то действительно не так. — Ага! — Лектер обернулся на меня. — Ну… тогда я пойду разбирать вещи… — он повернулся идти, но прервал себя сам: — Не хочу ничего разбирать! Подумав, он взглянул на барную стойку, подошёл и сел за неё, смотря на мою возню. — Какая разница: живи мы тут или там? — произнёс он. — Мы же вдвоём, вместе. Что там, что здесь — так какая разница? — А если нет разницы, почему не ходить каждый день на море? — поинтересовался я. — Мне надоест через неделю. — Вернёмся. — Ради этого разрывать все связи, ради этого и тебе искать другую работу? — Мы живём один раз. — Но я боюсь, что это станет рутиной и превратится в пошлое и липкое общее местечко, — рассуждал Лектер. — С рыбой и туристами. — А, возможно… — Возможно, что не превратится, а я так этого и не узнаю, если не попробую. Уилл! Ты разве не видишь: у меня едет крыша, сделай что-нибудь. — Я делаю, делаю, — успокоил я. — Я кофе делаю. — М-м… — недовольно промычал Лектер. — Я уже почти сделал! — обнадёжил его я. — А после я принесу сюда ноутбук. Мы вместе посмотрим с тобой, когда будут следующие рейсы. — Хорошо, — согласился успокоенный Лектер. Я сделал всё, как обещал: оделил его кофе, нашёл ему все рейсы. Как назло ближайший рейс был только около полудня на следующий день… Но мы купили билеты. Пока ещё ни в чём не были уверены, но купили. Честно говоря, это было какое-то синхронное помешательство. Такого дом Лектера ещё не видел! Побоявшись подниматься наверх во избежание столкновения с непреодолимыми обстоятельствами, мы спали под телек в гостиной в позе бутерброда: я был хлебом, по которому тонким слоем распространился мой тёплый доктор Масло. Утром мы встали рано, ещё до рассвета. Доктор кашлял. Я жарил ему яичницу и думал о том, что он, вероятно, пересматривает сейчас всю свою жизнь и вчерашнее нелепое решение куда-то ехать, и думает о том, как без ущерба для своей гордыни свернуть разговор о переезде. — Уильям, — раздался после кашля низкий голос доктора. — Да? — Мы идиоты. — В каком смысле? Ганнибал шмыгнул носом. — А Уинстон? Мы забыли про Уинстона! Неси ноутбук. Я, отставив яичницу, скинул прихватку с руки, а груз с души и помчался за ноутбуком. Мы с Ганнибалом долго спорили, чуть-чуть поругались из-за потерянных денег, но отменили самолётные билеты, купив тут же билеты на поезд, отправляющийся через пару часов. Там уже точно было местечко и для Уинстона. Сегодня ровно год, как мы живём у моря. Засранец Чилтон жил всё это время в нашем старом доме, мои студенты, ничуть не лучше его, оставили мне в одном из сетевых сообществ анонимное «Ну наконец-то!» как только я прекратил читать у них лекции, Алана, сочтя своим долгом меня поддержать, прислала сообщение с текстом а-ля «но пасаран!», которое я удалил яростно и сразу же, после этого ещё двадцать раз проверив на всякий случай, точно ли оно удалилось… А я-то, дурак, думал, что буду скучать! Единственные люди, которые вызывали у меня чувство некоторого душевного расположения и по кому я теоретически мог скучать — Прайс и Зеллер — однажды приехали к нам с Ганнибалом в гости. И вот уже как будто скучать по ним не было никакой необходимости. Мне они оба очень понравились, и я от души смеялся над ними, пока мы играли в какую-то глупую командную игру, где нужно изображать предметы. Позже Ганнибал, хотя и понимал безосновательность своих подозрений, намекнул мне, что Зеллер как-то странно смотрел на мою голую коленку. С тех пор я всегда носил в его компании шорты ниже колен, и тема никогда больше не поднималась. Сегодня ровно год, как мы живём у моря. В честь этого знаменательного праздника я, оббегав в поисках полгорода, купил клубничный йогурт с разноцветным рисинками, красивую цветную свечку и бутылку красного полусладкого. Я положил всё это отсутствующему, читающему в этот момент где-то в городе какую-то важную лекцию, Ганнибалу на стол, а сам тем временем торчу на подоконнике, высматривая его среди уличных прохожих. Скоро он придёт домой, увидит йогурт и обязательно посмеётся. Я отправлю его гулять с Уинстоном, а потом, будто бы из необходимости, соглашусь пойти с ними. Мы будем шляться туда-сюда по улицам, искать стратегические кусты, может быть, поднимемся выше, выйдем из города, чтобы посмотреть на вечернее море… — А чем мы будем ужинать? — спросил Ганнибал, дёрнувшись от рывка Уинстона. — Рядом! — Ты хочешь ужинать? — спросил я. — Конечно! — А ты ешь сегодня ресторанную еду?.. Ганнибал усмехнулся, обнимая меня так, чтобы продолжать таращиться на море. Это значило, что сегодня ресторанную еду он ест. — Вот что: надо на завтрак купить масло. — Только масло? — Хлеб я куплю утром, — сказал я. Это означало, что я вызываюсь встать рано утром и протащиться вверх по улице до булочной, чтобы купить только что испечённого хлеба, и Ганнибал оценил это. — Люблю тебя, — путаясь в поводке Уинстона, сказал он и тут же гаркнул: — Уинстон!!! А ну «рядом», я сказал! — Пусть побегает… — испуганно проблеял я, потирая оглохшее ушко и радуясь, что сам не описался от страха.