Еще два дня, конец близок. Опухолевые дни так глубоко внутри. Так тревожны и очень жестоки. И тебя они убивают, убивают очень медленно и безмолвно. © Lindemann - Home Sweet Home
Утром, когда огненное зарево уже прорывается в наспех зашторенное чердачное окно, а крики на плацу возвещают начало нового дня, Неле подскакивает, сбрасывая на пол мокрую от холодного пота подушку, с комом в горле и тягостным ощущением тревоги за стеной из ребер. Хаотичными движениями проводит ладонью по грудной клетке, как бы проверяя, все ли на своем месте, в порядке ли сердце: оно именно там, где должно быть, учащенно бьется и напоминает о себе давящей болью. Вдохнуть бы, да воздух не доходит до легких… «Только не сейчас, только не теперь, не в этот день!» Она вскакивает босая на холодные скрипучие половицы и в два шага достигает стола, который надо как-то обогнуть, чтобы добраться до окна. «К черту!» — Неле неловко взгромождается на стул и, перегнувшись через письменный стол, как всегда заваленный очень нужным хламом, впускает шаловливый утренний ветер в спальню. Она делает долгожданный глубокий вдох, втягивает в легкие по максимуму, но легче не становится: сегодня тест, завтра Церемония, а она совсем ничего не понимает в жизни. По крайней мере, так говорит Тори, когда Неле от тоски приползает к ней на работу и, ерзая на угловатом металлическом стуле, рассуждает о посетителях тату-салона (они такие разные и все одинаковые), о татуировках (почему люди не задумываются о том, что набивают себе на заднице символы зла, войны и ненависти?), об устройстве мира (неужели всегда так плохо было?). Поняв, что простой свежий воздух не спасет, никого еще не спасал, Вельховер рыскает по всем ящикам, вспоминая, куда сунула успокоительное, чтоб его, гидазепам. От осознания, что можно его так и не найти, становится действительно не по себе. Неле чувствует подступающую к горлу панику, неоправданную, а от этого жестокую. К счастью, все обходится, через минуту она глотает спасительную таблетку, не запив водой, и укладывается обратно в кровать. Подтягивает к себе ноги, сворачивается клубком. Пятнадцать минут. Всего через пятнадцать минут она почувствует легкую вибрацию в мышцах, приятную, мягкую сонливость и тогда встанет, спустится вниз. Тревога спрячется в своем любимом логове и не вернется, потому что Неле не позволит окончательно испоганить этот день. Подобные приступы давно стали нечастыми гостями в доме ее сознания, не зря, видимо, так долго придерживалась предписаний врача: и чрезмерных эмоциональных и физических нагрузок избегала, переутомления миновала вообще с легкостью, даже исправно пила прописанные препараты, несмотря на десятки побочных действий… Правда, в последние дни, когда все планомерно покатилось к чертовой матери, злоупотребила доступом к медикаментам и излишней осведомленностью об их действии. Но это дело другое, за него как-нибудь позже расплатится. — Неле! Ты опаздываешь! — Бодрый голос матери откуда-то снизу заставляет Вельховер подобраться: прошло даже больше получаса, а она и не заметила. Быстро одевается, поборов легкие волновые покачивания. Брюки из эластичной ткани, чтобы удобнее было прыгать на поезд/с поезда, свободная футболка, что чуть велика, зато приятная к телу, и кожаные перчатки с заклепками. Она ведь никогда не выходит из дома без перчаток, да. Просто привычка, наверное… Сверху набрасывает любимую кожанку — от отчима досталась, если не изменяет память. На кухне творится полный беспредел: подгорает омлет с беконом, мама чертыхается, а иногда и не заменяет маты, бегая между испорченным завтраком и Эль — своей младшей дочерью, которая уже успела разбить лоб в честной схватке со шваброй-афракционером и братом-близнецом. Детям лихачей — подходящие игры. — Вот и соня! — вопит Эль, увлеченно поглощая хлопья. Неле морщится от звука ее голоса, но улыбается с «доброе утро» на устах. — С каких это пор ты самостоятельно готовишь? — Она ежится, заранее зная, что завтрак — попытка проявить материнскую заботу и любовь напоследок. Они не раз обсуждали, куда Неле отправится, когда придет время. Совместно пришли к выводу, что спокойствие и жизнь близ леса и полей — лучший вариант для девушки с пролапсом митрального клапана*. Так себе названьице, и это одна из причин, по которой она скрывает свое заболевание от общества. Вроде все решили, но чем ближе день Выбора, тем страннее ведет себя мама: то скандалит без повода, выводя дочку из хрупкого равновесия, то молчит и со всем соглашается, то снова становится типичной Оливией Вельховер: женщиной-военным, женщиной-боевым патроном — без лишних эмоций, волевой и решительной. — Доброе утро! — пищит восьмилетний Дэн — маленькое чудовище, — и усаживается на стул рядом с Эль. Та моментально щелкает его по лбу и высовывает язык, свободной рукой прижимая лед к голове. Неле отстраненно улыбается, глядя на близнецов. Будет ли она скучать по вопящим, плачущим детям, привносящим исключительный хаос в жизнь? Должно быть… Должна бы. Неле старается не общаться с младшими, чтобы не выходить из себя. Будучи поменьше, она их вообще люто ненавидела — для восьмилетнего избалованного ребенка стало настоящим шоком, когда все внимание переключилось на новорожденных Эль и Дэна, а мама вышла замуж за «нового папу». Сейчас ситуация, конечно, изменилась, но «сестринские чувства» внутри себя вычленить Неле так и не смогла. Да, родственники по маме, да, под одной крышей живут… Что с того-то? Разве она обязана? Мама замирает посреди кухни, спрятав руки в задние карманы джинсов, и открывает рот в нерешительности. Неле хмурит брови и нервно пожимает плечами. «Этого еще не хватало», — пролетает в голове, когда она вынужденно встает перед матерью. — Ты — мой ребенок, — мама прочищает горло после неловкого молчания и неуверенно стискивает этого самого ребенка в объятиях. Неле гладит женщину по синим волосам (сорок лет — все еще не определилась с цветом) и давится удивленным смешком. Как бы то ни было на самом деле, а кажется все это, как в школьном театре, дешевой самодеятельностью. Оливия привыкла все держать в себе. Все чувства, все мысли должны быть под контролем, иначе в Бесстрашии не выжить. — И я… Люблю тебя. — Эм, что ж, весьма неуклюжее признание, но я тоже. И я еще никуда не ушла, Выбор только завтра. Мы обязательно будем видеться в дни посещений… Может, уже отпустишь меня? — Лив отрывается от напряженной дочери, смеясь. — Напоминаешь ежа. С детства не любишь, когда тебя трогают, — Оливия улыбается. Оливковые глаза — вот ирония-то! — вдруг наполняются чем-то блестящим и маслянистом, с головой выдают материнские чувства. «Ни с детства, а со смерти отца, с появления отчима», — снова мимолетом, снова не вдаваясь в глубину, про себя уточняет Неле. — Но сейчас особый случай. Готова сделать исключение! — Она прижимается к маме, стараясь отвлечься от реальности, от того, что внутри ничего не шевелится, не екает. Неловко, не больше. Но это нормально: сильные эмоции всегда нагоняют ее несколько после ситуаций, их вызвавших. — Знаешь, Дружелюбие так только называется. Там, как и везде, все очень относительно. И меня больше не будет рядом, чтобы помочь. Никого не будет, только ты. Бесстрашия в младшей Вельховер и так маловато, а от подобного напутствия бросает в дрожь. Благо, неверно подобранные слова — всего лишь слова. Неле знает: мама всегда будет где-то поблизости, и на ее плечо можно будет опереться.***
В туннелях родной фракции опять ни зги не видно, одинокие лампочки едва ли помогают обходить стены, обернутые в трухлявую побелку. Сколько этим подземельям лет? Иногда кажется, что их прорыли и обустроили еще до той самой «последней войны». На свое счастье, Вельховер помнит все замысловатые ходы наизусть и не нуждается в проводнике, но это не мешает желать лучшего, лучшего освещения хотя бы. Резво перебирая немного ватными ногами, чтобы успеть на поезд, она больше не думает о своем выборе. Что елозить приевшуюся тему в болтовне с самой собой, когда и так все ясно? А если и не ясно, все равно придется решиться на рискованный шаг — остальные ведь еще опаснее. Внезапно пол выскальзывает из-под левой ноги, словно выдернутый каким-то злобным шутником, и Неле, едва не растянувшись в поперечном шпагате, больно ударяется грудью и локтями о бетон. В ушах включается гадкий звон, и тьма едва не заволакивает глаза. Девушка трясет головой, старается максимально быстро придти в себя, не позволить ушибленным конечностям разболеться. Прямо перед ее лицом — глянцевая фотография, тускло отблескивающая от фонаря, с изображением какого-то ребенка… Или собаки на кровати — в полутьме не разобрать. Она поднимается, опираясь о стену, попутно отряхивается и ощупывает трещащую голову на предмет повреждений. «Что за черт?» — На лбу у Неле пролегают складки, она осматривает пустоту длинного коридора и устремляет недоверчивый взор на открытую настежь дверь, в радиусе метра от которой валяются бесхозные бумажки и фото. Словно завороженная электрическим белым светом, исходящим из незнакомой квартиры, девушка собирает разбросанные вещи. — «Странно, что никто не выходит. Неужели они совсем никому не нужны?» — Хэй, простите… У вас тут… — неуверенно начинает она, аккуратно стуча по косяку. Колеблется минуту — для приличия, — прежде чем ступить на порог. Что ж, это — почти самая обыкновенная квартира Бесстрашия: только просторнее, чище и холоднее. — Есть кто-нибудь? — голос Неле разрезает тишину, которую до ее маленького «вторжения» нарушали только унылое постукивание оконной рамы о стену и шум воды за соседней дверью. «Наверное, именно ветер „украл“ бумаги…» — понимает Неле и заправляет челку за ухо, выжидающе прикусив губу. Она идет, аккуратно обходя препятствия в виде каких-то темных тряпок, бумажек, небольшой коробочки… Неле никак не может сосредоточиться на чем-то конкретном — все из-за головокружения после удара о пол, ну, и транквилизатора, что по обыкновению рассеивает внимание и притупляет реакцию. Присев на корточки, она пальчиками выуживает выглядывающий из-под белоснежных листов предмет, холодный и блестящий… — Какого хрена ты делаешь? — угрожающий рык над ухом возвещает возвращение рассеянного хозяина. И, к удивлению Неле, это… Эрик? Она оборачивается, встречаясь глазами с волком, на территорию которого прокрался посторонний. Поднимается, тупо протягивая ему, взъерошенному и мокрому, снимки. Не произносит ни слова, слишком взволнованная и красная от неловкости и нелепости ситуации. Можно ведь черт знает что подумать! Сама уже десяток вариантов набросала, не хотелось бы знать, что у Лидера в голове творится… Взгляд Эрика бегает по помещению, такой, словно он и сам не ожидал увидеть бардак. Фото не забирает — не заметил руки, — и Неле пристраивает их на стол. Промахивается. Разноцветные картинки снова разлетаются в стороны. — Ты, блять, немая? — у него дрожит голос от злости — впервые он предстает таким… нестабильным. Обычно Эрик предельно спокойный, подчеркнуто холодный и бесстрастный, и вдруг: глаза на выкате, сам весь красный, не лучше Неле, и кулаки сжаты до хруста. — Я в коридоре… Просто шла, а там… — в растерянности она никак не может сформулировать мысль и пытается помочь себе визуализацией, изображая то колышущуюся на сквозняке дверь, то коридорную темень, то собственное замешательство. Сердце оказывается в районе горла, глухо бьет в висках, и память о выпитом успокоительном уже не спасает. — Как ты посмела рыться в моих вещах? — требовательно спрашивает Лидер сквозь стиснутые зубы и, как кажется, делает шаг вперед — она инстинктивно отступает на два, только потом понимая, что он так и стоял на месте, не двигался. «Чего так бояться, Неле? Не можешь пережить самую простую внештатную ситуацию? Как дальше будешь, а?» — Ветер вынес эти бумажки в коридор, потому что в такую погоду не стоит оставлять окна открытыми; я подобрала и принесла, потому что дверь тоже была нараспашку, а мне никто не отвечал, — четко произносит Вельховер, собрав логическую цепочку воедино. — Я пойду, — добавляет уже спокойно. Страх, ударивший в голову от накопившихся нервов и внезапности, вдруг отступает, предоставляя место холодному рассудку. Эрика называют чудовищем, но она, Неле, не имела чести в этом убедиться, поэтому имеет полное право не верить слухам, а лишь опасаться его, как любого другого малознакомого человека. Не набросится он на нее сейчас из-за какого-то недоразумения, каким бы страшным ни был. Цивилизованный же человек, не тупое животное. — Иди, — цедит Эрик, уступая Вельховер дорогу. — Но учти, я не терплю вмешательств в мою личную жизнь. Чтоб больше такого не было. Усекла? — Неле кивает, едва не фыркнув. Ох уж эти параноики с раздутым самомнением — ну с чего бы кому-то отчаянно желать всунуться в его личную жизнь? Тем более, ей? Девушка засовывает руки в карманы куртки, не обратив внимание на то, что к перчатке что-то прицепилось… Смеется. Как глупо вышло, курьезно. Еще и Эрик весь мокрый, из душа — она бы на его месте тоже рассердилась!***
Как же душно. Почему так жарко и тошнотворно? Воздуха опять не хватает, будто кто-то с недобрыми помыслами похитил его. Неле никак не может привыкнуть к этому ощущению, что-то подсказывает, оно — не естественно. Тест начался минут десять назад, и Вельховер не находит себе места с объявления первых имен. И чего она беспокоится, если все уже решено и обговорено? Тест определяет предрасположенность к одной из фракций — так чего ужасного ждать от него? Верно, ничего. От его результатов абсолютно ничего не зависит. Укажет он на Эрудицию или Искренность — неважно, она уйдет в Дружелюбие, потому что приняла взрослое самостоятельное решение. «Мама, мама изначально посоветовала переходить в Дружелюбие, а Тори придумала зачем. А я — маленькая», — вздыхает Неле, вновь неуверенная и потерянная. Она оглядывает ожидающих и обнаруживает знакомое лицо Отреченной, которая каждое утро завороженно наблюдает за прибытием в школу их, Бесстрашных. Неле всегда нравилось подмечать детали и странности в поведении других, интересно придумывать возможные истории незнакомцев… Светловолосая девушка с детскими чертами лица, облаченная в непримечательные одежды Отречения, непроизвольно водит руками по брюкам и явно терзается так же сильно, как и сама Неле, расхаживающая из стороны в сторону. Неожиданно сильно хочется курить. Жаль, нечего, да и негде, да и не курит она вовсе… — Волнуешься? Нет причин для паники: значение теста сильно переоценивают, — Бесстрашная (без двух дней Дружелюбная) неловко усаживается на свободное место рядом с Альтруисткой. Та поднимает перепуганный взгляд своих огромных серых глаз — интересно, они там в Отречении все такие забитые? Что там кто переоценивает, Неле понятия не имеет, но ее совершенно убежденный вид слегка успокаивает другую Отреченную, сидящую напротив. Ну, и хорошо. Пусть хоть кто-то будет в порядке. — Я Неле, кстати. А ты…? — голос у Вельховер тихий, мягкий и с легкой хрипотцой, успокаивающе-убаюкивающий. Говорят, что люди, которые тихо разговаривают, зачастую крайне большого мнения о себе, реже — застенчивы. Неле пока не знает, к кому себя отнести. Альтруистка отворачивается и приоткрывает рот, но так ничего и не говорит. Ей, наверное, неудобно. — Хах, только не говори, что вам запрещено знакомиться! Или для Стиффа назвать свое имя слишком эгоистично? — Неле вскидывает брови с легкой усмешкой. — Ладно, прости. Когда нервничаю, иногда не могу удержаться от сарказма. Мне показалось, это не будет звучать обидно. — Отреченная наконец-то перестает тереть ладонями ноги и выпрямляется. — Я Беатрис, — похоже, она и не думала обижаться. Неле расплывается в улыбке, оголяющей ямочки на щеках — ей почему-то очень нравится эта девушка. А еще она понятия не имеет, нужно ли протянуть руку для пожатия или в Отречении это действительно не принято? Сама Неле не поклонник физических контактов. — Удачи тебе, Беатрис. Особенно, если выберешь их, — Вельховер кивает в сторону столпившихся в кучку Лихачей. Она не думает, что Стифф вдруг решит перейти в эту фракцию, но, памятуя о взгляде, с которым Беатрис каждое утро встречала прыгающих с поезда безумцев, решает сделать на этом акцент. — Их? Разве ты не Бесстрашная? — Ну, что ты! Упаси Бог! — истерически смеется Неле и холодеет, когда слышит свое имя в следующей группе. Ищет глазами Юрайя — не находит. Опять сует руки в карманы, так и не заметив, что правой руке что-то мешает… Неле наивно полагала, что во время теста сможет разобраться, что к чему, и предугадать, какое действие к каким последствиям приведет. Выяснилось, что все несколько сложнее — она запуталась и на протяжении моделирования занималась, как ей казалось, невразумительной чертовщиной. И хотя она моментально поняла, что человек в автобусе исключает Искренность, в остальном удалось разобраться только по возвращению в мир. — И что там? — девушку подташнивает, она обращает невидящий взор к потолку, откидываясь на спинку кресла. Почему-то побледневший мужчина в сером одеянии не смотрит на тестируемую, возится с проводками и кнопками, изображая бурную деятельность. — Бесстрашие, — объявляет он наконец. Вельховер кривит ироничную гримасу. «Ну да, конечно, — она одаривает Отреченного скептичным взглядом, — Бесстрашие. Смешно!» — Этого не может быть, — Неле угрюмо поднимается с кресла. — Видимо, ты себя недооцениваешь, — натянутая улыбка мужчины заставляет Неле морщиться. Уж лучше Искренние с их «правдой-маткой». — Помни, что окончательный выбор только за тобой. — Я помню, спасибо, — Неле убирает челку с глаз и спрыгивает с кресла. Перед тем как покинуть комнату, еще раз оглядывается и пристально смотрит на добровольца — чудной он какой-то, этот Отреченный.***
Вельховер бредет по лестнице, не боясь сорваться — привыкла. Она осматривает Яму без интереса и пытается разобрать все по порядку. Как так вышло, что тест определил предрасположенность к Бесстрашию? Или способности, или качества? Если бы они знали, что три года назад ей диагностировали пролапс митрального клапана вследствие перенесенной в детстве ангины (говорили же не купаться в озере весной), то сразу же исключили бы воинственную фракцию. Да и другие, если откровенно, тоже. Раньше Неле больше всего в жизни боялась за свое здоровье. Оказаться среди изгоев — на втором месте. Еще год назад она страшилась любых стрессовых ситуаций, страдания физического и морального, нервного перенапряжения. Иными словами, боялась госпитализации… Но, при этом, всегда была слишком расхлябанной и безответственной, чтобы строго придерживаться правил, режима, всех предписаний. Разве такое возможно? Разве это жизнь? Как хорошо, что близится Церемония Выбора, которая навсегда все изменит. Жалко, конечно, оставлять семью… Особенно маму. Она так крепко держалась за Неле — первое время даже слышать не хотела про боли в сердце, одышку при самых обычных пробежках и прочих странностях. Не выдержав, в тринадцатилетнем возрасте она сама обратилась к врачу, который работает с ней и по сей день. Очень повезло, что молодой, только начавший работать доктором парень не выдал ее, не позволил выкинуть к афракционерам. А мама долго твердила, что дочь все выдумывает, как минимум преувеличивает, что эта болезнь встречается у многих людей и никак не влияет на их жизнь. ПМК зачастую протекает благоприятно, без риска для жизни, а иногда вовсе исчезает, так что Неле вполне могла остаться дома. Только вот мать не понимала, что вторая стадия на грани с осложнениями в виде вегето-сосудистой дистонии и тахикардии — не только жутко звучит, но и требует серьезных ограничений. Инициация попросту говоря убьет клапан, а значит, придется вмешаться хирургам. А где вскрытие грудной клетки, там и правда. Бесстрашие навсегда закроет для нее свои двери с ужасным приговором — не пригодна. Хорошо, что, в конце концов, доктор Терри — переходник из Эрудиции, один из тех, что пошли добровольцами в мед блок, — сумел убедить Миссис Вельховер «отпустить» свою дочь. Туда, где заболевание не придется скрывать, на свой страх и риск подделывая результаты медосмотров; туда, где «бедную девчонку» не убьют под железом тренажеров и тяжестью чужих кулаков. Неле знает: чем дальше она от стресса и ближе к природе, тем больше шансов навсегда забыть про обмороки, боли, приступы паники и ряд других не менее неприятных симптомов. Эгоистичное желание покоя приглушает всяческое чувство привязанности к семье. Очевидно, Неле себе дороже, чем кто-либо еще. Вельховер пересекает Яму, на автомате добираясь домой. Занятая своими мыслями, она едва ли замечает на себе озабоченные взгляды, сочувственные кивки, шепот небольшой группы Бесстрашных, собравшейся рядом с ее квартирой. Что не так? Неле кладет ладонь на ручку, тормозит в нерешительности открыть дверь. Словно за ней скрывается нечто ужасное. Там сама смерть. Девушка с беспокойством оглядывается на со-фракционеров — те застыли в немом ожидании. Сейчас случится. Что? Вельховер не знает, но чувствует, как кровь приливает в голову, делая ее тяжелее на тонну, а тело покрывается гусиной кожей. Прикусывает щеку, рывком распахивая вход в жилище. Там что-то изменилось. Наверное, все. По родной квартире шастают какие-то люди с колбами и непонятными приборами; в углу Макс, их Лидер, беседует с Эрудитом, а за неплотно запертой дверью в спальню бродят фигуры в белом. Чужаки, заполонившие гостиную и кухню, кажутся знакомыми: вероятно, Неле видит их каждый день в столовой, коридорах, на улицах. Но раньше они — просто незнакомцы, сейчас — каким-то мистическим образом причастные к ее жизни. — Что происходит? — давит из себя девушка, так и замерев на пороге. Она покрепче обхватывает пальцами ручку, чтобы не упасть на пол. Почему-то очень хочется упасть. Вопрос остается неуслышанным, на бледную девчушку с подрагивающими уголками губ почти не обращают внимания. На удивление, только Макс прекращает разговор и выходит вперед. — Ч-что происходит? — переспрашивает Неле уже громче. У мужчины напротив суровый взгляд, означающий, похоже, большие проблемы. Вопрос: проблемы у него или у нее? — Неле, пройдем на кухню, я все тебе объясню, — неохотно произносит он и разворачивается, смыкая пальцы в замок за спиной. Вельховер передергивает плечами — следовать за ним, как идти на смертную казнь. Почему? Она так ненавидит чего-то не понимать! Шаг. Дверь в спальню открывается. Шаг. Оттуда спиной выходит парень, смахивающий по одежде на санитара. Шаг. Из спальни на носилках тащат невразумительную черную массу. Оцепенение. По закону жанра дочь обязана увидеть сквозь неплотно закрытый мешок мертвые глаза матери. Хлопок и темнота. Она видела все.