Исследователь жизни идет в чужом пространстве, За черными очками глаза его открыты. Фонарик освещает таинственные знаки, Труба провозглашает его ритмичный шаг. Легион, Агата Кристи
— Тори, ты веришь людям? — Дефектная мышца экспериментирует с ритмом, и музыка перегоняющейся крови заглушает голос. Неле упирается дрожащей ногой в батарею, по обыкновению съезжая с хромированной поверхности стула. Чертов хайтек никому еще не облегчил жизнь. — Кому? — Ухмылка у Тори лезвиеподобная, и лучше бы ей вовсе больше не говорить. — Я даже часам не слишком доверяю, котенок. — Ясно. — Одно слово завязывает беседу в морской узел, и философские размышления канут в океане пространства, задохнувшегося в чернилах и куреве. Окна, окна — Неле смертельно не хватает окон в этой ненормированной кризисной весне. Самое время для шизофренического дебюта. — Что с тобой? — Ву бросает в ее сторону один-единственный скользящий взгляд — чересчур сосредоточена на подготовке материалов к началу новой работы. Юрай пока носится по салону, заглядывает через плечо: он должен первым узнать, какими новыми смыслами пополнят свои тела его собратья, прежде чем Тори Ву наградит его пантерой в пол-лопатки, потому как символ и силы, и смелости, и энергии. «Пантера — в одном только слове скрыта пружина, точно», — сказала Неле мимолетом, но Юрайе так понравилась, что он повторил эту фразу десятку человек около сотни раз. — Так, поехали, я готов как никогда! — Он только что был в другом конце салона, этот гиперактивный псих, сущий дьявол, который успевает все, всегда и одновременно, и вот уже с разбегу прыгает в кресло, в предвкушении потирая руки. Он вертится, как юла, вытягивает шею, подобно жирафу, только чтобы рассмотреть эскиз, который в самое скорое — скорейшее! — время перенесется на его тело. Время… Неле смотрит на часы, словно смертного часа ждет. Тошнит. Шум в ушах заглушает мысли, и она сдается, отказывается думать дальше. Перезагрузка. Ей немедленно нужна перезагрузка, как старому компьютеру. Вельховер соскакивает на пол столь внезапно, что даже малочувствительный Педрад дергается — благо, Тори пока не успела поднести иглу. — Так! Ты хочешь нормальную пантеру или в духе абстракционизма? — возмущается Тори, на что Юрай пожимает плечами, вновь сбивая ее с толку. Неле видит их будто из-под мутной воды, и на горизонте мелькают тени несуществующих рыб. Трясет головой, желая сбить наваждение. Не выходит. Тогда она берет эскиз трясущейся, ослабевшей ладонью и подносит к лицу. Практически ничего не рассмотрев, улыбается и кладет обратно. — Это будет отлично, уверена. — Ты помогла. — Юрай улыбается в ответ, обнажив белоснежные зубы, только, в отличие от подруги, абсолютно искренне, с максимальной отдачей: «Да-да, именно, бери все, что хочешь, не жалко, все мое — твое». — Ты не против, я пойду? Уже пора… Ну, сам знаешь. — Она едва связывает слова вместе, но Педрад слишком возбужден, чтобы заметить, а вот от внимания Тори эти странности точно не ускользают. И пусть. Надо же кому-то открываться, жаловаться, плакать в кожаный разворот куртки, цепляясь красным шелушащимся носом за холодноватые заклепки. — Знаю. Оторвись там. «Ага, конечно, только за этим и бегают к диким зверям».***
— Опоздала. — Эхо от его голоса прорывает оборону покоя, укоренившегося в совсем опустелом зале. Неле останавливается на периферии за невозможностью даже смотреть на этого человека. — Знаю, — почти огрызается она, вымученно убирая волосы с лица. Лучше бы вообще не приходила, дура. Что толку? Что она сделает? Посмотрит пронзительным взглядом с прищуром, презрительно, как на мерзкого клопа, и Эрик сразу же им обернется? Признается в убийстве? Может, и последнюю войну он развернул, а? Чушь. — А тебе только волю дай, так, Тронутая? Бегом по залу, пятьдесят кругов. — Он дает отмашку, не глядя, знает, что побежит, как миленькая, потому что все бегают, все исполняют, исполнительные, мать их. От одного слова «круг» у Неле рассредотачивается в глазах. Дышать труднее, чем с пакетом на голове. Хреново. Хреново кончится. С каждым кругом земля под ногами все мягче и мягче. Вот-вот исчезнет. Слабость разгоняется по телу, а пульс все учащается. Красная тревога, перегрев двигателей! Продержаться бы. Глаза Эрика сосредоточенно бегают следом за ней, он щурится, он чего-то ждет. Неле нутром чует, что ждет. Через круг-другой, кроме этих глаз, полных бесов, уже ничего нет. Девушка останавливается, упершись ладонями в еле гнущиеся колени, и не то чтобы чувствует, скорее замечает, как сильно голова стремится к полу, примагничивается просто. Капелька пота, прошибающая пыль на бетоне — последнее, что Неле видит. — Ну что, отбегала свое? — Последнее, что Неле слышит.***
Белый электрический свет проникает на сетчатку болезненным уколом. Непривычно яркий, необычайно раздражающий. В летающей по кругу комнате (не чертово колесо — центрифуга) мелькают искаженные очертания предметов, кажется, когда-то известных и понятных, но теперь абсолютно незнакомых. Не в силах сфокусировать взгляд, Неле восстанавливает их до целостных образов — куда более жутких, чем были раньше, да и есть на самом деле. Тошнит и знобит, и правая рука затекла. Колокола в голове (откуда, церкви-то в жизни не видала) бьют тревогу. Неле пытается справиться с нарушениями работы системы органов чувств — главный сервер, видимо, полетел, — но в панике не может определиться, чему уделить внимание в первую очередь. — Очнулась, значит? — Усмехается одно из расплывчатых пятен, неожиданно загородив яркую лампу и басом перекрыв (уже) траурный звон колоколов. Неле цепенеет. Реальность постепенно выравнивается до шумированного, но вполне сносного изображения. Лидер сидит, вальяжно развалившись на скрипучем стуле, что-то вертит в руках; себя Вельховер обнаруживает на жестких матах. «Спасибо, хоть не бетон». Хочется подскочить, сделать вид, что все хорошо, она в норме, готова к работе… Но даже приподняться на локтях — геройство. Беда оказывается совсем рядом: ноги в солдатских ботинках практически задевают ее лодыжки. Сам Эрик нависает коршуном, пристально разглядывает ее, оплошавшую и разоблаченную, недобрым взглядом. — М-м-м, Боже… Я сейчас… Ох, да что ж это… — Не мямли — это бесит. Знатно ты грохнулась, я почти поверил, что сдохла. А теперь конкретно, по делу, рассказывай, что с тобой? Я понял, что сердце, — членораздельно и как бы без особого интереса произносит Лидер. Неле проглатывает ком и радуется, что слишком истощена, чтобы по-настоящему занервничать. — Как ты понял? — тупо спрашивает Вельховер охрипшим от сухости в горле голосом. Эрик трясет перед ней желтенькой баночкой с лекарствами и пожимает плечами. — Я же не идиот. — Пролапс митрального клапана, тахикардия и так, по мелочи, в общую кучу… — Неле прочищает горло, но все равно хрипит и свистит, как древняя хибара. Она ощупывает зудящую голову — лоб рассечен по линии начала роста волос. Можно смело снимать скальп. — Зачем ты осталась? Мазохистка или просто дура? — Эрик щурится, читая предупреждения на баночке с лекарствами. Неле с трудом удерживает его насмехающееся лицо в фокусе. — Я объясняла… — уклончиво отвечает она и пытается подняться, но снова падает на спину, будто к голове привязан невидимый груз. — Ничего, еще раз объяснишь, не развалишься… — Лидер бросает разбирать мелкий шрифт, подкидывает баночку вверх, ловит другой рукой и прячет в задний карман джинсов. С каждым его игривым движением злость и благоговейный ужас заполняют тело Вельховер (или это ноющая боль разносится вместе с кровью?). — У меня семья, я должна защитить ее, — девушка собирает все силы, чтобы звучать твердо, но максимум, кого впечатляет, — мотылька, тревожно порхающего вокруг лампы под потолком. — Защитить? — Эрик щерится. — Ты не способна защитить даже себя, даже от человека, который не пытался причинить тебе вред. Он резко хватает ее за ткань майки — Неле сдавленно восклицает в знак протеста, больше, конечно, напоминая маленькую мышку, угодившую под когтистую лапу хищника, — и легко притягивает к себе. Серые глаза — пепел чужих надежд — прямо напротив ее лица, так близко и слишком сверху, чтобы не почувствовать себя униженной. Рефлекторно Неле вцепляется пальцами в его широкие запястья, ощущает под ноготком вздувшуюся вену. — Как же ты меня подставила, маленькая сучка. «Ученица Лидера — вылетевшая пробка» — как тебе такая новость по углам, а? Ну, что будешь делать, девочка? — шепчет он, сильнее стягивая лямки борцовки на ключице; ткань натирает кожу на выпирающих лопатках, в груди грохочет, трепыхается загнанный зверек — это матрешка: слабая напуганная мышка в другой слабой и напуганной мышке. — Давай, думай быстрее, пока я не задушил тебя… Эрик практически молит ее начать действовать, и от этого только жутче. В растерянности Вельховер поднимается на колени, чтобы оказаться ближе и избавиться от трения ткани о кожу, всем телом ощущая, как в этот самый момент мозолистая ладонь отпускает несчастную майку и расползается по горлу, упираясь в вытянувшиеся жилы, перекрывает трахею, артерии и возможность дышать. Что делать? Что вообще можно сделать, когда ни с того ни с сего тебя подвергают стрессу, засунув под ужасный пресс, который не каждый взрослый мужчина вынесет, не то что маленькая девочка?! — Ну же, Вельховер, покажи мне, как ты будешь защищать свою семью, давай! — Лидер сжимает шею Неле, заходя все дальше в давлении и необоснованных угрозах. — Если я убью тебя сейчас, кто позаботится о милых ребятишках? Что ты сделаешь, чтобы спасти их? Быстрее, шевели извилинами! — Э-эрик… — шепчет девушка и обрывает фразу, потому что невозможно «шевелить извилинами» в подобной ситуации, просто нельзя. И все, что он делает, — антигуманно и просто варварство! — Что, что ты пытаешься сказать? — Лидер ухмыляется, придвигаясь вплотную к лицу Неле, будто так лучше услышит ее хриплый лепет. — Слова не помогут, их стоит пускать в ход до того, как схватят за горло, Тронутая. Сейчас — поздно; ищи своему милому ротику другое применение… «Можно сделать что угодно ради выживания. А ради семьи — еще больше…» — вспоминает Вельховер слова матери или, может, не ее, а цитату из книги, и, поддавшись инстинктивному порыву, прижимается губами к сложенным для матерного слова губам, широко распахивает глаза, чтобы вобрать весь электрический шок из расширившихся зрачков, подается вперед, оттолкнувшись от колен Лидера, так кстати оказавшихся под руками… — Дура! — Он реагирует моментально, отпихивает ее от себя, словно чумную, словно открещиваясь от собственных действий, приведших к неожиданному исходу. Неле, вновь встретившись спиной с матами, откашливается и любовно гладит отекшую шею. Глубоко дышит, хватает кислорода на весь объем легких — надо бы запастись им на будущее. Своим оглушительным поцелуем Неле должна была сбить его с толку, а потом хорошенько врезать между ног. Но, по правде говоря, эта мысль посетила ее лишь после того, как Эрик своей медвежьей рукой отпихнул ее в грудь на метр назад. — Разве на войне не все средства хороши? — Она думает только о том, что спаслась, что снова чувствует, насколько это чудесно — просто дышать, а безумный порыв теряется на периферии за жадными вдохами и саднящей болью. — Настоящий враг размазал бы тебя по стенке за такие выходки. — Разбушевавшись и став похожим на ураган, Эрик быстро приводит себя в норму и вновь механическими движениями одергивает полы футболки и поправляет кобуру на бедре. — А ты? Ты не настоящий? — выпаливает Неле с надеждой, вкладывая в эту фразу одновременно столько всего от детской обиды на лживый «мир взрослых» до абсолютно зрелого презрения к потенциальному убийце. Разум очищается под действием мощного высвобождающего стимула, гнев плавно оседает в районе диафрагмы, все шестеренки встают на места. А Эрик даже теряется от ее вопроса — она точно видит это в его выверенных действиях, на секунду сбившихся, забарахливших. — Ты о чем, Тронутая? — Его голос как болезненный удар кулаком в стену. Неле обращает к нему просветлевший взор и медленно выдыхает. Эрик снисходительно усмехается, скрывая некоторую дезориентацию, видимо, придя к окончательному заключению, что она тронулась умом еще до провокации. Это злит, раздражает до скрежета, а от мысли, что Эрик причастен к убийству ее мамы и все их тренировки — настоящий глум над ее семейным несчастьем, дышать тяжелее, чем с ладонью на горле. — Ни о чем, я злюсь и мне страшно. Простишь за откровенность? — Неле не кричит, скорее досадует, с тяжелым сердцем задавливает еще один бездумный порыв, куда безумнее трюка с поцелуем: признаться, что все знает про то злосчастное утро. Но его разоблачение прямо пропорционально ножу у нее в артерии. Подспудно она вспоминает, как собиралась «медленно, но верно» выводить Лидера на чистую воду, чтобы «ему некуда уже было деться». Сейчас некуда деться ей. И разве не ожидаемо? В ней все же больше суицидального, нежели мазохистского, а от нормального человека — крупицы. Мудрость. Нужно стать мудрее, чем она есть и чем может быть в этом возрасте. Она поднимается на ноги, отряхивая пыль с брюк. Коленки неприятно саднят, да и остальной организм протестует против активных действий, если они никак не связаны с перемещением в лазарет. — Что-то ты все-таки имела в виду, конкретное, так, да? — Я сказала первое, что попало на язык. Можно считать это выходом бессознательного, как учил Зигмунд Фрейд. — Она пытается мило улыбнуться, чтобы обозначить и подчеркнуть шутку, но выглядит, должно быть, так, будто она пол-лимона съела. Эрик зависает на месте в нелепой позе, широко расставив ноги, похоже, озадаченный. Его взгляд, тоже вполне безумный, как и порывы Неле, бегает по ее телу, задерживается на багровеющих пятнах на шее, а потом — на глазах. В глазах он силится что-то понять, но не может ухватиться за нужные нити. Вельховер вытягивается, как антенна, настроенная на сигналы бедствия, и выжидающе замирает в двух метрах от вероятной опасности. В вероятной безопасности. Молчание начинает попросту надоедать. Неле вздыхает. Эрик хмурит брови. — С моей стороны было некорректно нарушать субординацию бессмысленными обвинительными выкриками. Прости, пожалуйста. — Она собирает в кулак все свои эмоции, мысли и гордость, проявляя, по ее мнению, просто немыслимое смирение. Вот так — сжимает кулаки — визуализация внутренних образов. Ни демонстрация норова, «зубов», ни предъявление обвинений — ничто из этого ей сейчас не сослужит добрую. Только мудрость не бросаться на амбразуру и обратиться наконец за помощью к близким. — Хорошо. Я тоже переступил черту, верно? — Кажется, ее слова не слишком убедили Лидера. Он насторожился, как лис, которого пытаются хитростью выкурить из норы. — Сложно поспорить… — Теперь они оба, как незнакомые друг другу звери, еще не определившие, имеет место посягательство на их жизнь и территорию или нет. Неле — потому, что услышать от Эрика перефразированное «я был не прав» — все равно, что воочию увидеть монстра из-за стены. А Эрик, должно быть, потому, что раскусил ее, как малиновый леденец, и осколками не подавился. — Идем-ка прогуляемся, Тронутая, — внезапно решает он и озирается по сторонам, что-то прикидывая. — Подышим чикагской копотью… — Неле наконец узнает этот тон: размеренный, отстраненный и ненавязчивый. Тон профессионала, который не хочет спугнуть цель. — Там холодно, — жалобно шелестит Вельховер, не найдя, что еще сказать. Ей становится ужасно жаль себя, потому что ошибки быть не может, ее язык уже практически свел ее в могилу. Одной ногой там, в сырой земле, другой — на бетонном полу рядом с великанской ступней Лидера. Сам он пожимает плечами: «велика беда», хватает со скамьи свою куртку и бросает Неле, терпеливо дожидаясь, пока она попадет дрожащими конечностями в рукава. Теперь тепло. Даже невыносимо жарко. Но там наверняка холодно. Лидер удовлетворенно кивает и стремительно направляется к выходу, по пути забрасывая сигарету в рот. Точно, он ведь при ней уже минут десять не курил. С такими аппетитами стоит перейти на семечки. Куртка Эрика пахнет терпким одеколоном. Чужими привычками. Полевыми сушеными травами. Потом и порохом. Странно, но эти запахи кажутся… Приятными. Непривычными и чужеродными, но никак не отталкивающими. Она почти забывает о насущных проблемах, пока они тяжело топают по лестнице на крышу, выбираться на которую для бесед с Лидером тоже стало обычным делом. — А теперь выкладывай, — мрачно произносит Эрик в приказной форме, когда скрипучая дверь выпускает их обоих на крышу. Он проходит чуть вперед, отчего-то уверовав, что девушка позади него не планирует ни бегства, ни убийства в рамках самообороны. А Неле как рассудила: если бы хотел избавиться «по-тихому», вряд ли стал бы отдавать свою куртку (не снимать же ее с трупа потом). Мертвому что? Холод — друг. — Что выкладывать? — Пожимает плечами Вельховер, пытаясь сообразить, какую линию гнуть: дурочки, незнайки или карманного философа без капли конкретики? — Ты что-то знаешь, это заметно. Или думаешь, что знаешь. Так даже вероятнее. — Я все не могу понять перепадов твоего настроения… Вроде местами кажешься устойчивым — и вдруг проваливаешься необъяснимыми вспышками. Из крайности в крайность. — Ничего такого, Вельховер, ты — на таблетках, я — на последнем издыхании, — словно в подтверждение он начинает каламбурить, иронизировать, но в шутке слишком четко прослеживается неприкрытое откровение. — А ты не съезжай с темы, рассказывай, может, я помочь смогу, раз уж камнем повисла у меня на шее. На дно пойдешь — так с моей репутацией к чертям. Неле жадно вгрызается в пологие линии и острые черты его лица, в татуировки, морщинки, царапинки, ища подвох, но Эрик стоически спокоен, даже печален. Да и какая разница? Если заподозрил, решил избавиться — не уйти, с другой стороны — уже все в курсе, что он ее учит, а внезапная смерть подопечной не намного лучше исключения из фракции. Возможно, сейчас есть шанс узнать немного правды. — Слушай, я вряд ли нравлюсь тебе, но ты знаешь, что лучшего предложения не будет. Расскажи все мне, я же вижу твою готовность идти на глупости. — Ты проницателен до тошноты. — Неле, кажется, снова преступает границу, открыто выражая свою мысль, но от прямоты ей легче дышать, словно кто-то открутил кран с кислородом в газовой камере. Она подходит к дыре, огороженной аккуратным бордюром, и заглядывает вниз. В сумеречном свете там только загадочная и молчаливая тьма. — Посмотри на меня, — чуть менее непринужденно просит Эрик, и по спине проходит холодок. «Правда, посмотри на него — этот человек, вероятно, убил твою маму! — Вельховер, оборачиваясь, мечет молнии взглядом, но холод разума отводит их в сторону. — Почему вероятно? Почему же только вероятно, а?» — Ты был там, — только и произносит, но не из страха или безысходности, нет, что-то другое развязывает язык. Она с холодным любопытством наблюдает за реакцией Эрика, ожидания трескаются по шву: его взгляд наполняется осознанностью, а из уст вдруг вырывается раздосадованный выдох. — Это все? Твою мать, я надеялся на большее. Да, я был там. Конечно, был. — Пожимает плечами мужчина. Опустившись на бордюр, устремляет утомленный взор вдаль. Неле трясет головой, пытаясь избавиться от ощущения, что она его глубоко разочаровала. С чего бы это? Что вообще происходит? — Был? — Сказал же. — Лидер все-таки «возвращается» в мир, снова пожимая плечами, и заглядывает в сумрачное лицо Вельховер снизу вверх. — Я не убивал Лив, девочка. — Его слова не витиеваты, просты, а в глазах непривычное прозрачное серебро. Закрадывается предположение, что так у него выглядит проявление искренности. Неофитка проталкивает комок, вставший поперек горла, дальше, и она понятия не имеет, как реагировать; от напряжения сводит лицевые мышцы. — Если ты был там в тот самый момент… С чего мне верить тебе? — Ну, выбор не так велик, правда? Дай мне немного веры в кредит. — Он скалится, но взгляд остается прежним: честным и печальным. — Кстати, как узнала об этом? — Я не сдаю свои источники… А ты громко хлопаешь дверьми. — Слушая его размеренный тон, Неле не желает позволять облапошить себя. Она не скажет ничего, что могло бы навредить другим, в частности, Ведьме. Эрик хлопает ладонью по месту рядом с собой. Поколебавшись, девушка присаживается на край — колено касается колена, — она отодвигается на добрые полметра, словно через прикосновение передается зараза вроде беспринципности, никотиновой зависимости или хронической бессонницы. — Интересно. — Хмыкает он. — Смотри, какая складывается картина: я пришел к тебе домой около девяти, когда большая часть добропорядочных Бесстрашных отправляется на службу или учебу, убил Лив, наследив и оставив отпечатки по всей кухне, потом выскочил, как ошпаренный, громко хлопнул дверью и успешно засветился перед всей гребаной жилой зоной. — Еще перед этим ты столкнулся со мной на пороге своей квартиры и продемонстрировал чудеса гостеприимства. — Девушка позволяет себе усмехнуться, вспоминая ту встречу. Уверенность оказывается в пробирке — демонстрируется химическая реакция распада. Либо он действительно непричастен, либо достаточно наделен полномочиями и властью для столь дерзкого поступка. — Ага, встреча с тобой как раз напомнила мне, что перед завтраком неплохо бы грохнуть твою мамашу. — Тон мужчины почти оскорбленный, но Вельховер хмурится, сжимает челюсть до скрежета. — Что, сарказм неуместен? Пора обзавестись броней. Я был там, разговаривал с Лив о делах старых и новых, немного о тебе, Тронутая, и твоей тронутости, кстати… И он тоже был там, я чувствовал его затылком, но успешно наплевал на интуицию. — Похоже на правду… Только ничто не мешает ей оказаться хорошо замаскированной ложью. — Неле колеблется, кусает губу и тяжело дышит. Она никак не может проверить его слова. Презумпция невиновности гласит, что человек невиновен, пока не доказано обратное. Естественно, это ничего не дает без суда и следствия. — У нас был конфликт на профессиональной почве. Я отошел от двери и закурил. Сигарета прогорела наполовину, когда я услышал выстрел. На возвращение назад ушла секунда-две, но я никого не застал: окно было открыто. Только я пока не понял, как он так быстро исчез. После я почти сразу доложил о случившемся. Явился Макс и взял бразды правления в свои руки. — Мне не говорили, что громких хлопков было два. И что ты возвращался. Странно, правда? — Твои источники не так уж компетентны? — Бесстрашный щелкает зажигалкой прямо перед ее носом, закуривая в очередной, сто пятидесятый раз. Так ему недолго на этом свете ходить осталось. — Что, все-таки ведешь независимое расследование, Тронутая? — Не то чтобы… Просто у меня такое впечатление, что никто совсем ничего не делает, все только темнят и запутывают следы. Знаю, звучит параноидально. — Эрик коротко смеется, носком ботинка разбрасывая гравий. Неле заторможенно вздрагивает от резкого движения и закрывает шею, обдуваемую порывами ветра, такими же резкими и неожиданными, как действия Лидера, воротником кожанки. — Хех, ты права, не все гладко с этим расследованием: меня ни разу не вызвали на допрос, как, полагаю, и твоих соседей; результаты вскрытия предоставили только после моего вмешательства… Да и вообще, выглядит так, будто дело хотят замять, иначе привлекли бы меня и подробно подняли этот вопрос на совете. — Значит, ты расследуешь убийство моей мамы? Сам? — девушка переходит на заговорщицкий шепот, чувствует, что приблизилась к чему-то важному и точно знает, что случайно может важное спугнуть. Она щурится, уже беззастенчиво оценивая Эрика. Нет, она не перестанет подозревать его так быстро, но и утверждать вину с упорством ослицы тоже не стоит. В ответ на ее взгляд мужчина вскидывает брови, ухмыляется. — Да, сам. Хочешь присоединиться? — Эрик поднимается с парапета — Неле спешно вскакивает следом — и зачем-то протягивает ей руку. — Вне нашего основного договора, разумеется. У меня свои причины узнать, кто это сделал, у тебя — свои, но конечная цель одна, это главное. — И я не буду тебе мешать как обычно? — с недоверием интересуется Вельховер, пряча руки за спину. — Посмотрим. Возможно, будешь очень полезна. А так, знаешь ли, мне еще думать, как выкручиваться с твоей немощностью в дальнейшем, не дай бог, провалишься. — Не провалюсь, Эрик. Давай я попробую поверить тебе, а ты — мне? Проведем такой эксперимент. Они пожимают руки, хотя оба так и не пришли к окончательным внутренним решениям. Их новый уговор ненадежный, легкомысленный. А для правильного эксперимента испытуемые не эквивалентны друг другу, гипотеза не уточнена, а про валидность и надежность исследования вовсе лучше не заикаться. Тем не менее, в житейские рамки благосклонные условия не всунешь, результаты можно получить лишь рискнув. — Ступеньки меня заебали. Давай по старинке вниз? — Неофитка изумленно приподнимает брови, косясь на манящую и страшащую пропасть. Окончательно стемнело, уже почти ничего не видно, кроме чертиков, весело пустившихся в пляс в глазах Лидера. — А сетка натянута? — Всегда, — подтверждает он убежденным кивком головы. Неле обходит ограждение и останавливается, только оказавшись напротив Эрика. Молчит. С замиранием сердца ждет. Мужчина поднимается на парапет, она его отзеркаливает. Она хочет помнить, но совершенно забывает весь тот ужас, дикую смесь эмоций, что испытала сегодня по его вине. Впечатлений и материала для интеллектуальной обработки чересчур много, просто не умещается в одной уставшей голове. — А что, если ты решил так от меня избавиться? Я прыгну, а сетки нет. — Вельховер все еще колеблется, переминается с ноги на ногу, но сердечный ритм не превышает нормы, сердце жаждет поверить. Скорее не в сетку внизу — в остальное, в правду Эрика. — Не знаю, вдруг там вода? Не выяснишь, пока не прыгнешь. — А вдруг ты упадешь, а я улечу? На милой невинной шутке они делают шаг вперед. Лидер Бесстрашия и слегка тронутая на голову неофитка. Один — сразу, другая — задержавшись на несколько бесконечных мгновений недоверия.