***
Раз, два, три — чеканит шаг, но резкие порывы ветра ныряют под рельефные подошвы, смазывают до невнятного шороха и свиста, унося звуки на крышу. Эрик спускается по лестнице с поразительной, в общем-то, не присущей ему легкостью, и это несмотря на разгромный проигрыш вчерашним вечером. Малыш Фор может сколько угодно изображать безучастность и абсолютное равнодушие к их борьбе, возносить себя на пьедесталы святых великомучеников, или что еще там делают любители самостоятельно прилечь на жертвенный алтарь? Пусть-пусть наслаждается жизнью, пока время есть. Эрик доволен собой. Потому что он был прав. Еще в тот первый день, встречая потерянных новобранцев, был прав: Убогая девчонка, щупленькая, серая и забитая, самая потерянная из всех, каким когда-то пришел и Фор, оказалась не так проста. Недолго провела она в образе белой овечки, проявилась даже быстрее своего нынешнего наставника (и парня, само собой, они же чертовы родственные души, иначе и быть не может). Девчонка с норовом, бурлящей кровью и, без сомнений, вульгарная идеалистка. Там, на крыше, Лидеру показалось, что с ней проблем не оберешься — и что же? Истина не так уж далека. В общем-то, ничего удивительного, Эрик привык, что интуиция его не подводит. Последней самой колоссальной оплошностью был Фор, еще в годы юности, когда в голове могла зародиться и прорасти глупейшая мысль заводить новых друзей… Да к черту. Это был не он. Или тот, кем он был, прекратил свое существование. Нынче же Эрик чувствует себя лисом, который, затаившись за сеном под потолком амбара, видит все, что творится в курятнике и знает, что все под контролем и куры ни о чем не догадываются. Власть опьяняет лучше самого крепкого алкоголя и дарует совсем забытое за томительные недели спокойствие. Эти ощущения и шум ветра в ушах, и безлюдная лестница, и одинаковые ровные ступени — все это так прекрасно, что Лидер готов быть тенью весь невообразимо охуительный день, лишь бы ни одна душа не нарушила идиллию его триумфа. Пускай Фор и заносчивая Убогая считают себя победителями. Они не видят дальше собственного носа, не знают, что грядет. Быть может, не так скоро, как рассчитывалось, но все-таки наступит день и час перемен. Тогда-то голова злейшего недруга полетит с плеч. Тогда-то он спляшет на его могиле до потери сознания и отоспится в тени надгробия. Мужчина едко ухмыляется: «Интересно, что отразится на самодовольной роже Фора, если сначала кончить эту Трис, девчонку со шлюшским имечком? Глубочайшее страдание, такое, что каждому на свете станет его жальче, чем маленького щеночка под ледяным дождем? Тоска». Змеи внутри на злобные мысли одобрительно шипят и оживляются. Эрик ведет головой, намереваясь сбросить наваждение, и все же просто отмахивается. За долгие годы, что они владеют его телом и разумом, он адаптировался к ним, привык к ноющему чувству под последним ребром, постоянной тревоге и жажде крови. Он совсем не ждал, что змеи отступят, позорно вывесив белый флаг, из-за одного дня, когда у их хозяина (или раба?) не болела голова. Итак, шаг, шаг, лестничная клетка, поворот — за поворотом путь преграждает темная фигура, согнувшаяся над книгой с пожелтевшими, даже почти коричневыми, как подгнивший апельсин, страницами. У фигуры густые волосы светло-каштанового оттенка, не прикрывающие даже половины белой шеи в точечках родинок; опущенные плечи острыми углами вырываются из-под тонкой ткани кардигана, судя по фасону, украденного из Дружелюбия. Мужчина признает в недвижимой фигуре Неле Вельховер, еще не разглядев ни волос, ни родинок, ни плеч — ну кто еще может не услышать громких шагов за спиной, кроме его вечно несобранной… и откровенно навязанной ему ученицы? Подступив еще ближе, Эрик заглядывает в апельсиновые страницы, вырывает кусочки из контекста и, хитро усмехнувшись, разражается басистым криком: — Пожар! Горим! Всем немедленно покинуть помещение! — Хватает ее за плечи, все не дающие покоя, — короткий полувыкрик, полувсхлип теряется в грохоте падающей по идеальным ступенькам книге. Девчонка вздрагивает, будто на нее опрокинули кипяток, этим все и ограничивается, прежде чем она резко оборачивается и сверкает желтыми кошачьими глазами из-под насупленных бровей. — Как медленно, Тронутая. Жаль, но ты сгорела. — Он картинно щелкает перед ее носом зажигалкой и сопровождает это звуком, напоминающим взрыв. От импровизированного пожара прикуривает. Хохочет почти по-доброму. Весело, по крайней мере. Неле поначалу таращится на него (своего лидера и наставника, между прочим!), как на умалишенного придурка, но вдруг расцветает улыбкой. — Действительно жаль. И как нелепо: «Сгорела жительница фракции Огня». Правда, куда обиднее, что не смогу теперь поведать, как угрюмый Лидер впал в детство… — От смеха глаза сужаются, пуская вокруг трещины, а курносый нос сморщивается, вновь делая ее похожей на енота. Эрика передергивает от слюнявых мыслей, а змеи в груди так вообще приходят в высшую степень возмущения — что за сантименты в их смену? — Это угроза? Не боишься последствий болтовни? — Если я умерла, мне нечего бояться. Тебе меня теперь не съесть, — просто отвечает она, будто говорит сама с собою, и глядит на книгу, по пути закрывшуюся и сияющую новой глянцевой обложкой. Эрик вытягивает ноги по бокам от бедер девчонки, пересаживается для максимального комфорта. — Вот оно что. Значит, боишься, что я съем тебя? Не волнуйся, предпочитаю здоровое мясо. Вельховер неоднозначно хмыкает, складывает руки на коленях, почти не шевелясь. Эрик чувствует резкую перемену: она прячется в норку, затаивается, прижав ушки, и отчего-то лишает губы и щеки всякого цвета… Наблюдать за этим одно удовольствие, как и дышать в незащищенную шею, видеть, как та покрывается гусиной кожей. «Боже, вот она прелесть невинности!» — Улыбка Эрика переходит в оскал. Но это нормально. Ему нравится, нравится запугивать и смущать маленьких девочек. Чем он не главный антагонист? Волк, да при Красной Шапочке. На уровне диафрагмы возникает картинка, на которой он прижимается грудью, всем собою к перенапряженной слабой спине, кладет руку девчонке на живот, ограничивая любую возможность выскользнуть; доказывает, что все — не случайность. Но мгновение этого желания так коротко, что проскакивает мимо сознания двадцать пятым кадром. Резко поднявшись, Эрик спускается вниз за парадоксальной книгой: одновременно очень старой и совершенно новой. — «История фракций. Путь выживания». — Неле подрывается, кажется, в отчаянном порыве затрубить о нарушении прав собственности, но так и замирает с приоткрытым ртом. Ее взгляд мечется под насупленными бровями — до морщин недалеко, если так часто хмуриться! — пока Эрик открывает книгу, позорно скрывшуюся под обложкой агитационной литературы, и бегло прочитывает пару абзацев. «…Это такие фотокарточки, которые наши дети однажды станут рассматривать с удивлением, считая, что их родители прожили гладкие, упорядоченные, хорошо сбалансированные — в рамках картинки — жизни, что они вставали по утрам, чтобы гордо пройти по жизненным мостовым, — и никак не представляя себе драное безумие и буйство наших подлинных жизней, нашей подлинной ночи, ее преисподней — бессмысленной, кошмарной дороги. Всю ее внутри бесконечной и безначальной пустоты…» — Автор слегка отклонился от темы, не находишь? — лаконично интересуется Лидер, будто это единственное, что есть сказать, а в остальном — его запас знаний и мыслей скуден, как ужин Изгоя. — Ему, наверное, стало ужасно скучно в сотый раз пересказывать нашу недолгую историю, поэтому он решил добавить немного художественности, — очень серьезно размышляет Тронутая и, виновато потупившись, спускается в лестничный пролет. — Это совсем не то, о чем ты подумал. Похоже на то, но нет. — Откуда тебе знать мои мысли, тля? Ты, верно, скрываешь от меня талант телепата? Если ты хоть в чем-то талантлива, пора бы уже продемонстрировать. — Эрик знает этот свой тон — когда не говоришь, а режешь грубо и не глядя. Ему думается, что Неле, конечно же, не заслуживает подобных нападок — не сейчас, по крайней мере, — но она вздыхает и прижимает сложенные ладони к груди в каком-то молитвенном жесте, принимая его жесткую иронию как должное, если не с некоторым снисхождением. — Я не знаю, это правда. Прошу прощения. Но любой бы подумал, что я злостно нарушаю закон о цензуре. Ты, разумеется, не любой… Только книга действительно запрещенная. — В ее мягком деликатном тоне слишком много чужеродного, отвлеченного от Бесстрашия и никогда тут не жившего. Эрика это настораживает похлеще бесцветно тяжелого взгляда Изгоя: откуда, спрашивается, тогда взялась Неле Вельховер, если не из этих серых стен, не из утробы своей матери-Бесстрашной? Свалилась с Луны? И, судя по всему, до сих пор поддерживает связь с космосом. — Ладно, забудь, твои детские протесты меня не волнуют. — Он всовывает книгу ей в руки и со смаком делает последнюю затяжку, прежде чем растоптать окурок носком ботинка. Что ж, девочка, дурочка, читай про романтику жизни в вечной дороге, про эпоху битников, с которыми тебя не связывает ничего, кроме разбитости. Живи в мечтах, если с нами не дышится. Все равно твои мечты вырвет с мясом, снесет взрывная волна реальности. Но пока твой лунатизм не бесит Эрика слишком сильно — наслаждайся. — Спасибо. Это хорошая книга, — замечает Неле, легонько кивнув. Эрик пожимает плечами: отбирать подобную литературу или, тем более, поднимать из-за нее хай — высшая степень мелочности. — Это глупая книга про глупую жизнь. Бесцельную и праздную. — Вельховер быстро убирает отросшую челку с лица, расчищая обзор; в глазах — ивовый цвет и светлячком мелькает огонек. Эрик характеризует это оживление как заинтригованность. Она ловит уголки губ изнутри зубами, не позволяя им сложиться в улыбку. — Что, поймала? — Щурится Лидер, тоже сдерживая усмешку. — Даже не надейся на тайный книжный клуб… Черт, стою с тобой, хуи пинаю, займемся-ка делом, девочка. — Займемся — вместе? — Нет, я беседовал с голосами в моей голове, не с тобой. — Мужчина обходит ее, больше не глядя, словно полностью потерял интерес, и продолжает счет ступеней уже не так быстро: Тронутая, несясь следом в его привычном темпе, однозначно навернется.***
Неле далеко не сразу догадывается, куда и зачем они направляются. Знает, что следует не упускать момент и идти за Эриком, игнорируя неоднозначные шутки, но о месте назначения только строит догадки. Наверняка это связано с гибелью ее мамы, он хочет что-то прояснить — может, совершить повторный обыск? Она прокручивает в голове их недавний разговор, его рассказ о расследовании и прыжок как обещание, совместный акт доверия. О, по крайней мере, она надеется, что все именно так, как она себе представила. Через некоторое время они оказываются в жилом секторе, и Вельховер выныривает из размышлений, притупляющих работу органов чувств. Сомнений в том, что они направляются прямиком в ее квартиру, почти не остается. Девушка машинально нащупывает ключ в кармане, благо, в кардигане не таскает половину имущества — не вмещается. — Мне открывать? — на всякий случай осведомляется она, остановившись перед серой непримечательной дверью с номером восемь посередине. Почему эта квартира под самой крышей шла восьмым номером и откуда начинался причудливый счет, Неле понятия не имела и призадумалась, не спросить ли об этом у Лидера, но, скользнув по нему взглядом, выбросила отвлекающие мысли из головы. — Можешь выбить, твоя же квартира, — паясничает мужчина, скрестив руки на груди. — Нет уж, открою… — тихонько бормочет Неле, всовывая ключ в замочную скважину. Трижды проворачивает, берется за ручку и на мгновение останавливается. Возвращаться во второй раз уже легче, но присутствие Эрика осложняет задачу. В прошлый раз можно было проскочить тяжелые переживания, как перепрыгнуть ступеньку, можно было не заходить на кухню, убежать в любой момент… А сейчас нужно смотреть и, главное, видеть. Замечать детали. Думать, раскапывать правду в «грязном белье». Кажется, что никак нельзя оставаться безучастной — какой тогда в ней толк для пользы дела? Эрик вышвырнет ее из расследования, как драную шавку, и ни на секунду не пожалеет. Такого расклада допустить нельзя. Большая горячая ладонь больно прижимает ее промерзшие до основания пальцы к дверной ручке — это Лидер не выдержал маленького тайм-аута. Он вталкивает растерянную девушку внутрь, попутно выдергивая ключ из замка, и плотно запирает за ними дверь. — Соберись, Тронутая. Нас не должны видеть разгуливающими по месту преступления — в этом смысл тайного расследования. — Прости, — коротко отвечает Неле, честно собираясь с духом. Эрик тем временем уже оказывается на кухне: то исчезает за барной стойкой, то выныривает и открывает ящики. Не слишком тщательно — похоже, он не особенно надеется что-то отыскать там. — Кухню должны были качественно зачистить, тут шансов почти нет, — отвечает на не заданный вопрос, но неофитка только ухмыляется проницательности: привыкла. Она оглядывает помещение бесстрастным взглядом поверх предметов, чтобы не свернуть случайно в лес воспоминаний и не загрязнуть в каком-нибудь тягостном болоте. Нагнувшись, она машинально поднимает красный мячик с ковра, чтобы бросить в корзину для игрушек в углу, но, задумавшись, сжимает его в руке. — Ты хранишь в домашней аптечке свои лекарства? — интересуется Лидер, чем-то увлеченно грохоча. — Да, но под другими названиями. Не думаю, что при огнестреле кого-то заинтересуют таблетки… — В задумчивости Вельховер перекатывает ладонями мяч. Эрик проходит мимо, сворачивает в спальню. Лезет под кровать, поднимает матрас, затем методично прощупывает наволочки. Приходится присоединиться, чтобы не стоять столбом. Она открывает шкаф, перебирает вещи, заглядывает в коробки, оказывающиеся в основном пустыми. Лидер тем временем вынимает из ящиков стола все документы и складирует на постели. Неле хмуро поглядывает на него, вскидывает брови, задавая немой вопрос. — В документах может быть что-то, намекающее на мотив убийства. Переберу их дома. Можно? — На последней ноте он неизбежно срывается в насмешку. Встает на колени и лезет под стол, ища тайники. — Ладно… — Немного пораскинув, Неле решает, что изучение документов не принесет вреда, пусть забирает. — Эрик, что конкретно мы ищем? У тебя есть отчет о прошлом обыске? — Есть. — И что? — Выдыхает, обнаруживая в груди комок раздражения: и почему приходится выуживать у него информацию по крупицам, задавая миллион вопросов? Неужели нельзя рассказать все за раз, полно и ясно, чтобы не осталось места для междустрочного чтения? — По большей части — отписка. — А по меньшей? — А по меньшей — одинокий смазанный след от ботинка на подоконнике в гостиной. Рельеф подошвы — стандартный, размер, похоже, шесть-шесть с половиной — единственная зацепка следствия, но я считаю… — Это мой след, — беззастенчиво перебивает его Неле, потому что сейчас можно, потому что это именно то, что он хотел сказать. На всякий случай, только лишь чтобы удостовериться, она выходит в гостиную и распахивает окно: пыльно коричневый рельеф носочной части ботинка все там же, такой же смазанный и не имеющий никакого отношения к делу. — Если бы убийца оставил его, выбираясь наружу, грязные отпечатки были бы и в квартире, — с практически абсолютной уверенностью говорит она и высовывается из окна, опираясь на ладони. Громыхают медвежьи шаги, и Лидер возникает за ее спиной. — Верно. Куда ты вылезала из окна? — Он тоже высовывается рядом, сощурившись, проглядывает внешнюю сторону подоконника и окрестное пространство. Неле полагает, он пытается прикинуть, возможно ли совершить прыжок отсюда на соседнюю крышу, а вопрос задал в надежде, что она знает наверняка. — Никуда. Это было за день до… до трагических событий. Ранним утром я сидела здесь, не могла уснуть и услышала воркотание, писк. Я вылезла, чтобы взглянуть, не свили ли птицы гнездо под нашей крышей… — Вельховер поднимает голову и тыкает пальцем в темный уголок между черепицей и стеной, заставив Эрика тоже задрать голову вверх. — Так и оказалось. Удобное место, коту туда не добраться. — Коту? Просто зверинец… Тем не менее, окно было на проветривании, когда я ушел, и распахнуто, когда вернулся, это я сразу заприметил. Убийца, скорее всего, сбежал через него, только отсюда на соседнюю крышу не перепрыгнешь… — Он вновь присматривается к красным кирпичам, следуя взглядом сначала влево, потом вправо, в сторону окна спальни. Неле обезьянничает, но не догадывается, в чем дело, а потому с явным интересом уставляется на Лидера. — Видишь этот выступ под подоконником? Тянется влево прямо до пожарной лестницы. И достаточно широкий, чтобы рискнуть, не правда ли? «Неправда, самоубийственный выступ», — мысленно парирует девушка, согласно угукнув, и перевешивается через подоконник, чтобы получше разглядеть пожарную лестницу; от ее внимания не ускользает, как рука Лидера, словно сама по себе, независимо от невозмутимого хозяина, едва ощутимо придерживает ее за ткань кардигана. Должно быть, рефлекторное движение. — Странно только… — У Вельховер перехватывает дыхание от насторожившегося тона его голоса, тона человека, который близок к пониманию чего-то чертовски важного; ему нужен всего маленький толчок, чтобы попасть в пазы. — Карниз обрушился, не доходит до спальни, а окна второго яруса слишком неудобно расположены. Как тогда ублюдок проник внутрь? — Ты думал, через спальню? — говорит ерунду, просто слова, лишь бы Эрик ощущал, что находится в диалоге, не говорит в пустоту. Так легче рассуждать. Истина рождается во взаимодействии, Неле готова на полную самоотдачу, лишь бы ему удалось понять. — Остается только это окно, — задумчиво бормочет он, отходя на несколько шагов от подоконника, пока не упирается в спинку дивана. Неофитка соскакивает следом и, склонив голову набок, ждет, что случится дальше. Она обнаруживает, что совсем уже ничего не чувствует, кроме исследовательского азарта, желания разобраться с головоломкой, которую подкинула им сама жизнь. Как там говорят? Холодная голова, горячее сердце и чистые руки? Им с Эриком для полноценности придется объединять силы: ее чистые руки, его голова, а сердце… Сердце тоже у кого-нибудь найдется. — Давай-ка проведем следственный эксперимент, Тронутая. — Мужчина берет ее за запястье, уже не вызывая этим привычного разряда негодования, и отводит на кухню. — Перед нападением Лив стояла здесь, мыла посуду. Она обернулась, когда убийца был за ее спиной. Он сразу выстрелил. — Значит, она не видела и не слышала его до того, как он подкрался? Из-за шума воды? — догадывается Неле и открывает воду в раковине. Эрик вновь преодолевает расстояние до противоположной стены, стремительно отодвигает развевающиеся под действием ветра легкие серо-голубые гардины и переставляет окно на проветривание. — Окно на лестничной клетке выходит на внешнюю лестницу, так? Отлично, пойду туда для достоверности. — Собираешься лезть по карнизу? — взволнованно уточняет девушка, но, поймав удивленный взгляд Эрика «почему бы и нет?», усмехается ему краешками губ. Просто на мгновение забыла, что имеет дело с настоящим Бесстрашным, не таким, как она. Для чистоты эксперимента Неле обещает себе, что не повернется, пока не почувствует разгоряченное дыхание у себя на шее — в секунду до выстрела. Стаскивает перчатки и подставляет ладони, как всегда бескровные, холодные, под горячие струи. Прислушивается к окружающей среде: тихому гудению холодильника, удаляющимся шагам, открыванию и закрыванию дверей. Шум воды превалирует над прочими звуками, но не полностью. Она слышит. Может, потому, что слушает? Потянувшись к чашке с засохшим кофейным следом от губ одного из бесцеремонных участников следственной группы, Вельховер капает в него моющего и тщательно промывает, затем быстренько подбегает к барной стойке и зацепляет пальцами оставшиеся стаканы и чашки. Звенит стеклом, расплескивает воду — она вообще никогда не умела мыть посуду, не намокнув с головы до пят. Она старается, но все равно создает вокруг себя маленькое озерцо. Зато надежность эксперимента повышена вдвое. Увлеченно заливая кухню, неофитка почти забывает про Эрика, который вот-вот должен появиться. Тем не менее, реальный момент возникновения его черно-серой туши за тройным стеклом упустить оказывается просто невозможно. Во-первых, собою он загораживает солнце, и окно отбрасывает тень, которой быть по определению не должно. Во-вторых, пресловутое шевеление в уголке глаза, будто черная кошка пробежала, на которое человек тревожный и подозрительный просто не сможет не среагировать. А в-третьих и в главных, скрежет, шорох, порождаемый актом проникновения, перекрывает и воду, и мысли. Да, мысли Неле поглощающие, тяжелые, уволакивающие в небо с повышенной облачностью, сквозь которые бывает и не прорваться. Но с Оливией Вельховер этот номер бы ни за что не прошел. Лидер перемещается от стены к стене, прямо к ней так бесшумно, словно вообще ничего не весит, словно обычно не он распугивает тени своей тяжелой поступью. Остановившись где-то за ее спиной, отчего-то медлит. У девушки смыкаются мышцы живота, и от напряжения воздух останавливается в диафрагме. Она выключает воду и медленно разворачивается, ловя на себе странный темный взгляд с поволокой. — Увлекся охотой? — невольно вырывается интуитивная догадка, скорее даже одинокое чувство тревоги, что испытывают лани, не слыша и не видя, лишь ощущая приближение хищника. — Заманался скалолазанием. Меня было хорошо слышно? — Он неожиданно отказывает себе и ей в удовольствии спора, включив абсолютное игнорирование на уровне несущегося по рельсам поезда. Неле пожимает плечами. — Великолепно. И видно. Знаешь, мама всегда была в состоянии боевой готовности, и малейший скрип ступеньки не ускользал от ее внимания. — Полагаю, убийца не скрипел. И влез иначе, а вот ушел точно так, по карнизу. Если бы я не вернулся в квартиру, столкнулся бы с ним в коридоре… — Эрик рассуждает почти бесстрастно, но Вельховер чудится тихий, едва заметный укор. Не стоит говорить, что в этом нет его вины, доверительно-утешительно класть руку на плечо и поджимать губы в понимающей улыбке, как это делают обычно. Ей даже нравится, что с ним нет нужды использовать шаблонное поведение. Да и возможности тоже нет. — Как же убийца проник внутрь? Или когда? — Неле переключается от одних мыслей к совершенно другим за секунды, поражаясь сама себе. — Черт возьми, что, если он все утро пробыл в квартире, в шкафу или под кроватью? Нет, вряд ли: большой риск, его где угодно могли заметить. Как же тогда? Как же… Как же… М-м-м… — Хватит тараторить! — Я так думаю! — отрезает девушка, резко выставив вперед руку. Лидер смиряет ее взглядом, чуть ведет шеей, насупившись. — Громко думаешь. — Тихо! Тихо-тихо-тихо! — Неле едва не начинает прыгать от злости, нужная мысль мечется в голове, только поймай да оформи в слова. Она жмурится, Лидер собирается что-то ответить, может, влепить ей подзатыльник за нарушение субординации, но, видно, передумывает и молча ждет. — Все, я поняла, пойдем, — произносит она победно, самодовольно. Понемногу входит в роль, а может, ныряет в нее не глядя. Сама не знает, просто подгоняющим жестом, брошенным за спину, увлекает недоумевающего мужчину за собой. Легко взбегает по лестнице, осматривает двери на втором ярусе и проходит за перила, в неосвещенный угол, где вместо обычного потолка — дверь на чердак, ставшая почти незаметной, стоило снять с нее предупреждающую табличку «Verboten». Оглядывается на Эрика, который красноречиво вскидывает брови, и толкает невидимую дверь вверх. — Не знал, что у вас есть чердак, — сдержанно комментирует мужчина, сразу же забираясь в проем. Неле только теперь начинает беспокоиться из-за того, как далеко приходится его пускать, сколько личного раскрывать, и переживания кажутся неестественными, словно она надумывает проблему, исходя из сложившегося представления о себе. Неле Вельховер нелюдима, не любит вторжения на свою территорию, избегает установления реальных контактов и чрезмерно чтит свои границы. Неле Вельховер не должна спокойно реагировать на медведя, взбирающегося на ее сосну и ворошащего ее улей, с медом ли он или с роем разъяренных пчел. — Это моя комната, — информирует девушка, залезая следом. — Тут слегка не убрано… — Наспех накрывает постель полосатым пледом, собирает попавшиеся под ноги бумажки, пока Эрик не ловит ее руки своими и неодобрительно качает головой. — Не трогай ничего, дура, это возможное место преступления. — Я уже была здесь после… И на стол лазила, окно дергала, перекладывала вещи. — Вельховер виновато пожимает плечами, забывает вырвать руки, впервые живой плотью встретившиеся с огрубевшей кожей Эрика. — Убийца мог спокойно попасть на крышу по той же пожарной лестнице, спуститься на подоконник и влезть внутрь. Так даже я при определенных обстоятельствах смогла бы. — В котором часу ты вышла из спальни? — Они вдвоем завороженно приближаются к столу, погруженные в работу, серьезные до невозможности. — В семь двадцать где-то, и уже не возвращалась. — Значит, приблизительное время проникновения с семи двадцати до восьми десяти. Думаю, где-то посередине, пока в доме было полно людей. Будем искать свидетелей. Надо опросить соседей здесь и в доме напротив. Начнем с этой, из седьмой квартиры, как ее? — Эстель. Она отводила близнецов в школу, сомневаюсь, что она что-то знает. — Неважно. Завтра начнем, — уточняет он, разглядывая комнату. — Мило тут у тебя… Неле его уже не слышит, отдергивает руку от стола, словно ужаленная притаившейся под альбомными листами змеей, и касается пальцев сухими губами. Неравномерно выпускает воздух из легких на прерывистом выдохе. Ее вновь переключает и вновь неожиданно одна-единственная мысль, что убийца был в ее комнате, что он влез в ее небрежно брошенное нараспашку окно, что он провел здесь все чертово утро. — Не могу… Как представлю, что он, убийца, был здесь… — Она пытается сбросить с плеч озноб, но лишь усиливает дрожь — это тонкие ощущения, что пространство, ей принадлежащее, осквернено, испорчено недоброжелательным вторжением, но это же и смесь гнева с поглощающим чувством вины. — Как здесь находиться после всего, сидеть за этим столом, спать в этой кровати, думать, что всего этого он мог касаться? Представлю… И не могу, плохо делается. — Так прекрати представлять, — зло цокает мужчина за спиной, словно решение очевидно. — Только башку свою, и без того дурную, забиваешь. Мистифицировать — гиблое дело. Считаешь, раз он был здесь, — все, это место проклято вовеки веков? Откуда тебе знать, может, он сидел рядом с тобой или даже пил из той же столовской кружки; и вы однозначно ходили одними и теми же коридорами, улицами, может быть, вежливо скалились друг другу при встрече, может быть, вы вообще друзья. Откуда тебе знать, а? Если так посмотреть, получается, что весь мир — одно черное проклятье. — Ты умеешь утешить. — Вельховер скатывается в банальный сарказм, обращая внимание на несущественный (да и несуществующий) факт, но не на оживившийся, пожалуй, разгоряченный тон Лидера. Неожиданная эмоциональная включенность ставит в тупик, заставляет стыдливо отводить взгляд, отворачиваться и краснеть, будто подсмотрела что-то непотребное, слишком личное в замочную скважину. Запрыгнув на подоконник, она, как может, разыгрывает равнодушие: Эрик ведь разорвется от «праведного» негодования, если поймет, что сам себя проколол, выдал, что где-то там, под грубой кожей, еще есть чему болеть. В том, что все именно так, а не иначе, Неле совершенно уверена. В месте, где «все равно», не может быть столько энергии. За окном в грязных разводах начинает заходить солнце. Как раз есть на что посмотреть. Девушка прислоняется коленом и лбом к нагретому маем стеклу и принимает решение, что лучше будет думать про сложности в общении с ее странным сообщником, про живое и важное непосредственно сейчас. — Я просто знаю эти идиотские настроения, которые ты холишь и взращиваешь. Тебе бы поучиться здраво смотреть на вещи, Тронутая. — Хм, все-то ты знаешь, все видишь, как старый филин на ветке Самого Большого Дуба. Я удивлюсь, если однажды ты чего-то не сможешь объяснить, — задумчиво произносит Неле, разрисовывая окно невидимыми завитками. Слышит короткий смешок, больше похожий на фырканье разъяренного быка перед рывком, чувствует запредельный жар, которым наполняется комната. Густые облака тем временем обгладывают крыши, как небесные крокодилы: у них мягкие зубы и чешуя пушистая, но верхушки домов без остатка исчезают в их розово-белых глотках. С солнцем, небось, тоже они расправились, раз просвечивают теплым оранжевым из набитых брюшков. — Откуда столько наглости, Тронутая? Родители в детстве не научили со старшими разговаривать? Так я быстро поправлю… — Секунда — и вот Бесстрашный сидит на краю стола, зажимает подбородок ученицы меж двух пальцев, словно в железные клешни берет. Боже, какой он параноидальный неуравновешенный псих! Мелочь, пшик, а сколько нервов. Неле находится на грани самоубийственного вопроса: «Сколько же тебе, такому взрослому, лет? Двадцать пять-шесть?» Впрочем, в их фракции рано становятся стариками, поэтому язычок можно и прикусить. — Думаешь, ты реально мне нужна? Я посвятил тебя в дело, чтобы ты, дура, под ногами не путалась. Это ясно? — Ясно… Ты мог мне запретить расследовать самостоятельно. — Какая умная! Тебя бы выпороть хорошенько, да толку: все равно полезешь, не те обстоятельства. — Вельховер, у которой уже шея затекла от неудобного положения, вдруг улыбается, сморщив нос, как довольная лиса. — Вот видишь, и это ты тоже знаешь! — по-доброму, без язвы подмечает она. В непроницаемых глазах Эрика вспыхивает какое-то новое, нечитаемое желание, и тут же выгорает. Он пренебрежительно бросает подбородок, почти ударив девушку головой об стекло. Соскакивает со стола, спешно направляется к зловеще темнеющему провалу в полу — впрочем, к провалу исключительно правильной квадратной формы. «Понятно, — мысленно фыркает Неле, — демонстрирует, что все это больше не стоит его внимания». — Продолжим в другой раз. Встретимся на тренировке. Физический этап подходит к концу, остался финальный рывок… — Дальше уже не слышно, Эрик спрыгивает в пролет, его голос глушат стены. Он торопится покинуть «похабную квартирку» и ни в коем случае не признавать за Неле остроумную шутку. Все правильно: не пристало самому жуткому Лидеру Бесстрашия смеяться вместе с глупой неофиткой, тем более, реагировать на ее подколы. Он ведь взрослый, он ведь не с Луны свалился. От этой мысли отчего-то делается грустно. Жителям Луны с землянами, скорее всего, не по пути.