Клуб самоубийц

Смерть оказалась предметом не последней значимости в моем профессиональном прогрессе. Как я уже неоднократно упоминал, я учился на психолога и планировал дипломной работой взять тему, как-нибудь связанную с причинами и предпосылками суицидов. В те прекрасные и безоблачные времена я никак не мог предположить, что в итоге сам умру и меня запишут к самоубийцам. Но я, как специалист, и из этого вынес пользу. Еще в первое время пребывания среди самоубийц, я внимательно изучал их. И первоначально составил список основных причин для суицидов в порядке возрастания их сожаления по поводу содеянного. Первыми в моем списке оказались «наивные», они же самые распространенные. К этому типу относятся все верующие в это идеалистичное понятие «любовь», а значит: подростки, инфантильные дамочки и настоящие романтики. С криками страданий, размазывая сопли по лицу, эти особи любят драматично резать вены, напиваться таблетками, сигать с крыш. После смерти являются теми, кто обожает клубы по интересам, клубную деятельность и всячески строить драму. Да, многие из них даже после смерти нисколько не меняются. Вероятно, привлекая всеобщее внимание к своей страдающей особе, они скрываются от глубоко внутреннего одиночества, которое и спровоцировало создание такого искусственного понятия о любви. Будучи по-настоящему никем не понятыми и не принятыми, эти люди отчаянно ищут любое тепло, доброту, и готовы с головой погрузиться в человека, который по любопытной натуре своей подарит им приют. Чаще всего случается, что, удовлетворив свое любопытство и устав от постоянного присутствия нуждающегося в нем страдальца, этот человек просто зачастую жестоко выгоняет своего приемыша. Нежная душа, не выдержав такого подлого удара, не видит смысла в своем дальнейшем существовании и совершает непоправимую ошибку. Как раз к такому типу, во многом соответствуя моему описанию, и относился мой любимый член «Клуба самоубийц»: несгорающий фейерверк, яркая тропическая птица и просто прекрасная девушка страстной испанской крови. В последнее время я стал замечать, что из всех членов клуба чаще всего остаюсь наедине с Рамоной. Не скажу, что это меня как-то нервировало, просто странная такая случайность. Обычно мы говорили на отвлеченные темы (Рамона говорила, а я делал вид, что слушаю) или играли в настольные игры. Но однажды, когда я вновь оказался наедине с испанкой, девушка была на удивление неразговорчива, даже подавлена. Я, как настоящий джентльмен, решил поинтересоваться, что же могло опечалить этот неиссякаемый источник позитива. — Сегодня годовщина моей смерти. Не самое радостное событие, должна тебе сказать, — с грустной улыбкой поведала она мне. — 24 года уже прошло, а я все никак не забуду. — Не думаю, что кто-то может забыть о таком. — И это хуже всего, знаешь. 24 года, каждый день переживать худший день в своей жизни. Думать, зачем я это сделала, могла ли я все изменить. Что случилось бы, не будь я так безрассудна. Каждый чертов день винить себя, сожалеть о содеянном. Именно это и уничтожает нас здесь, каждый день понемногу мы сами себя разрушаем. Существование здесь сродни аду, который мы сами для себя построили. — Почему ты убила себя, Рамона? — наконец я задал вопрос, который тревожил меня с первого дня нашего знакомства. — Я… Сейчас я даже не понимаю почему. Это было так глупо, так необдуманно. Но тогда казалось, что не было другого выхода. Я просто не хотела видеть другой выход. Понимаешь, Эндрю, я, оказывается, никогда не была кому-то нужна. Я имею в виду по-настоящему нужна. Да, окружающие люди всегда наслаждались моей компанией, вокруг меня всегда было весело, потому что если бы не было весело, никого бы рядом не было. А одиночество всегда пугало меня больше всего. Но я довольно поздно поняла, что всем все равно на меня. Кажется, только в университете. Там было так страшно, Эндрю. Студенты бывают очень злыми, не правда ли? Их уже не устраивает доброе веселье, простая радость или оптимизм. Но я не понимаю, не принимаю ничего другого. Эндрю, я просто не умею. Они хотели и ждали чего-то совсем иного. И в итоге я осталась совершенно одна. Четыре года полного отшельничества явно не были тем, чего я ожидала от студенческой жизни. Мне даже было не с кем пообедать, представляешь? Да уж, спустя столько лет это звучит уже не так страшно, как казалось в те времена. Но все имеет тенденцию заканчиваться, и ужасных университетских дней это тоже коснулось. Дальше все было не так плохо. Двадцать лет назад на бирже труда еще было место для молодого маркетолога, и я довольно быстро нашла работу в молодом и перспективном рекламном агентстве. Может быть, дело было в том, что художественный директор, под чьим руководством я планировала работать, был всего на пару лет старше меня. Было ли это так на самом деле, история умалчивает. Но меня взяли. Работать было по-настоящему здорово. И коллектив мне попался хороший. Нет, близких отношений у меня и там не было, но все хотя бы вернулось к привычному мне укладу. Проблемы начались всего через пару месяцев. Они были связаны с тем самым художественным директором, которым оказался красивый, но слишком стеснительный парень. Он в самом деле был гением, и в работе ему не было равных, но когда дело доходило до простого общения, это была настоящая катастрофа. И как-то так получилось, что на правах самой болтливой, я взяла на себя ответственность немного приучить парня к неформальному общению. Загвоздка еще была в том, что он совсем не пил, даже когда мы всем коллективом отправлялись в бар. Шансы разговорить его со временем стали казаться все нереальнее, пока не пришло время корпоратива. Там, уже под чутким присмотром президента компании, ему пришлось-таки выпить пару бокалов шампанского, и тут выяснилось, что директор-то совсем не умеет пить. Не то, чтобы он стал агрессивным или что-то в этом роде, просто наш обычно тихий и неразговорчивый директор превратился в излишне активного весельчака. Так как это было ну совсем необычное его состояние, все начали беспокоиться, все ли с ним будет в порядке. Было принято решение отвезти его домой, и ответственной в очередной раз была выбрана я. Когда я подошла, чтобы увезти его, Эндрю, он так посмотрел на меня. Никогда в жизни на меня так никто не смотрел. Я словно была окружена тысячами огней в его глазах, словно только что спустилась с Небес. Вот как он на меня смотрел. Я же как завороженная смотрела на него. Это было тяжело, мне нельзя было ни на что надеяться, потому что надежда причиняет самую большую боль. И я просто отвернулась, еле выдавила: «Я отвезу вас домой» — и уже готова была уйти, как он схватил меня за руку, развернул обратно к себе и, взяв мое лицо в ладони, произнес чертовски странную фразу: «Не уходи. Я держу в руках самый прекрасный фейерверк. Я боюсь отпустить тебя». Как же он был пьян. Но домой я его все-таки отвезла, мне повезло, что он отключился почти сразу, как я посадила его в машину, а у дома его уже ждал брат. Когда мы вернулись на работу, я планировала вести себя как обычно. Он все равно не мог помнить ничего из событий того вечера. И я была практически права. В поведении наш директор себе не изменял, все так же неловко молчал и беседу не поддерживал. Но когда я зашла к нему в кабинет, чтобы отдать отчет, он снова не дал мне уйти не менее странной фразой: «Не уходи. Я помню, как ты была в моих руках. Я не хочу отпускать тебя». И произнес он ее так по-своему: неуверенно, очень тихо, глядя в пол. Я же в тот момент могла думать только об одном: «В первый раз за всю мою жизнь надежда не подвела меня». Очевидно, что после этого у нас начались романтические отношения. Это было нелегко, директор все так же оставался невероятно робким, но для меня это были первые отношения, и его поведение меня полностью устраивало. Я любила его, Эндрю. Это было несложно. Он был исключительно чудесным человеком, самым добрым из всех, кого я знала. И он с таким трепетом и нежностью относился ко мне. Разве мне нужно было что-то еще? Я же все так же оставалась нежеланным ребенком, которому даже мать не подарила ни капельки тепла. Получить любовь хотя бы от кого-нибудь было пределом всех моих мечтаний, это казалось чудом. И он действительно был моим чудом. Я всегда верила в союзы, скрепленные на небесах. Он разделял мою веру. Мы считали друг друга родственными душами. Думали, что были рождены, чтобы встретить друг друга. Эта сказка продолжалась семь лет. Немалый срок для отношений, не так ли? Казалось, что мы прошли уже через все, что ничто уже не сможет разрушить наш союз. Но получилось так, что вездесущий закон завершения добрался и до нашей любви. Он позвонил мне однажды утром и сказал, что нам нужно поговорить. Я уже тогда заподозрила что-то неладное, но проклятая надежда не дала мне развить мои подозрения. Мы встретились через час после звонка. Прошло уже 24 года, а я все еще в деталях помню тот день. Было пасмурно и зябко, только прошел дождь, и все намекало на повторный ливень. Типичная погода для поздней осени. Мы договорились встретиться в парке. Живописный в теплое время года парк выглядел в тот день наиболее тоскливо, с уже голыми деревьями и грязными от дождя и опавших листьев дорожками. Директор стоял среди всей этой мрачной картины, нервно ломая пальцы, и выглядел так же красиво, как в день нашей первой встречи. Я подошла к нему, и мы простояли некоторое время в тишине, потому что ни один из нас не решался начать разговор. Наконец он все же взял себя в руки и выпалил все как на одном дыхании. Я помню каждое его слово: «Рамона, прости, я давно уже хотел тебе сказать. Не просто хотел, давно уже надо было сказать. Мы больше не можем быть вместе. Семь лет с тобой были чудесными, но нам обоим пора двигаться дальше, и мы больше не можем сопровождать друг друга на нашем жизненном пути. Я встретил другую, Рамона. И я думаю, она — моя судьба. Я знаю, что столько лет мы верили в нашу особенную связь, но я больше не чувствую этого. Я больше не чувствую тебя частью себя. Мой фейерверк догорел. Прости меня, и двигайся дальше, не держась за прошлое. Я желаю тебе только самого лучшего, Рамона. Ты прекрасная девушка, и еще встретишь свою судьбу». Каждое слово, интонацию, жесты, мимику — я помню все. И то, что было дальше, я, конечно же, тоже помню. Он стоял, в нерешительности смотря под ноги, а я просто не могла сразу сообразить, что он мне только что сказал. И я все еще не понимала, когда наконец улыбнулась и сказала: «Все хорошо. Не переживай. Я рада, что ты нашел девушку, которую можешь назвать своей судьбой. Ты прав, наше время прошло, и надо двигаться дальше. Желаю вам счастья, и я, конечно же, тоже буду счастлива». А через полчаса я повесилась в своей квартире. Эх, вот собственно и вся моя история. Да, не особенно впечатляюще. Просто глупая девочка, совершившая непоправимую ошибку из-за расставания с парнем. Рамона замолчала, а я не мог найти слов. Это было слишком тяжело для меня, я и представить не мог, что так будет. Я чувствовал, как трудно сдерживать слезы. Но плакать было нельзя, надо было поддержать девушку. Нужно было оставаться таким же позитивным и неунывающим, как она. Но я не смог. В одно мгновение я заключил мой яркий огонек в объятия и позволил слезам покатиться из глаз, вскоре я услышал тихие всхлипы и тонкие плечи затряслись от беззвучных рыданий. Легко вешать ярлыки на незнакомых людей. Снисходительно жалеть тех самых «глупых девочек», так безответственно оборвавших свою жизнь из-за какого аморфного чувства любви. Все это так просто, пока сам, один на один, не столкнешься с такой «девочкой», пока не услышишь ее историю. А потом уже не получается судить. Кто мы вообще такие, чтобы кого-то судить? Послушайте эту девочку. Может, это «аморфное чувство любви» было единственным светлым пятном в тяжелой, безрадостной жизни. Просто выслушайте девочку.