Парень, девушка и собака

СЦЕНА XXXVII

Бард: Когда сделать что-то он решимости полн, Не остановят его ни на земле, ни под ней, ни средь морских волн… (Братья, весьма мрачные, входят в комнаты из коридора, продолжая разговаривать) Келегорм: Думаешь, все так плохо, как он говорит? Куруфин: (качая головой) Нет, он, как всегда, драматизирует. Вряд ли тут больше работы, чем управлять двумя владениями. И это явно не требует столько времени, как он говорит. (мерзким голосом) А может, и требует – от него. Келегорм: Ну и что же нам делать? Это – смешно. И я совсем не хотел, чтобы до такого дошло… Это ее дурацкое решение не отзываться на собственное имя, мы даже не рассказали Ородрету об этом. (морщится) «Осада»!.. Куруфин: Мы можем пробиться через нее, если захотим, конечно. (Келегорм падает в свое любимое кресло) Келегорм: (хмуро) Нет. Уже не получится. Если даже она и будет меня слушать, то она закостенела в этой своей драматичной позе, что должна защищать и верить в то, что говорит, иного ее гордость не позволит. (внезапно вскакивает и складывает руки на груди, мрачно смотря на огонь) Проклятье! Но ты можешь сказать, что она дочь Тингола, без всякого сомнения. Куруфин: (задумчиво) Нет, не думаю, что дело в этом… Я считаю, она окажется поумнее Эльвэ, когда остынет. Ну, хорошо, скажем, у нее, и правда, способности к телепатии, может, от матери передались, и она действительно чувствует Барахириона через пол-Средиземья. Тогда… она ведь узнает, что он мертв. Нам нужно только – ждать. Келегорм: Ну и что в этом хорошего? Это же проклятая упрямица, и я не удивлюсь, если она будет ждать до конца Арды… Куруфин: (усмехаясь) Не-а. (Келегорм хмуро смотрит на него). Смертный. Келегорм: (с радостным пониманием) О! Верно! Я и забыл про это, он уж точно не доживет до этого, и тогда она окажется перед Лицом Фактов, верно? Ха! Как думаешь, сколько это займет? Мне не больно-то нравится идея пятьдесят лет терпеть эти штучки с разными именами, хандру, безобразные Сцены… Куруфин: Пятьдесят? Да ты шутишь! Это в плену-то у Врага? Ты же видел, что рабство делает с одним из Народа – я удивлюсь, если он продержится хотя бы год. А потом тебе останется только прийти и утешить ее. Келегорм: (проявляя остатки здравого смысла) Ты думаешь, у меня еще есть шанс? Или на меня просто повесят вину за это? Куруфин: (качая головой) Нет, когда она освободится от этих странных чар своей ненормальной помолвки, она будет тебе даже благодарна, я уверен – хотя и никогда этого не признает: гордость Элу, знаешь ли. Скорее, она не захочет, чтобы кто-то напоминал ей об этом позорном приступе безумия. Келегорм: А… Хуан? (с мрачной злостью) До сих пор не верю, что он бросился на меня. Он же спас мне жизнь во Внезапном Пламени, помнишь? И правда, странно, что смертный может оказаться вернее, чем Пес Валинора… Куруфин: С чего бы он будет возражать, если она не будет? (ободряюще хлопает брата по плечу) Да и не стоит об этом и говорить, когда ты отвлечешь ее, она и вовсе обо всем забудет. Вот что тебе скажу: я так в этом уверен, что пойду и сделаю макеты колец, а? Что-нибудь в духе символов обоих Домов, самые изящные вещицы, которые ты только можешь вообразить, и, конечно, она будет ошеломлена, вряд ли она когда видела нечто подобное. Келегорм: Возвышенное, выразительное, тонкой работы и поразительной красоты? Куруфин: Да, и ты это получишь. И что насчет того, чтобы проехаться, пока небо еще ясное и очистить от паутины твою душу, а когда вернешься, у меня уже будут первые макеты, чтобы взглянуть. Как, хорошо звучит? Келегорм: (улыбается) Звучит прекрасно. Скоро увидимся. (Уходит. Куруфин подходит к переделанным полкам и начинает искать материалы для лепки, напевая под нос самую простую мелодию, затем останавливается, когда понимает, что это «Десять тысяч миль», застрявшая у него в голове. Фыркает и продолжает работать в тишине).