По ту сторону двуличия

Эверли Беннет напоминала маленького, взъерошенного, но удивительно милого воробья. Пепельные, отливающие светлым золотом волосы. Серые, слегка выпуклые, внимательные глаза. Худое лицо с заостренными чертами. Эву нельзя было назвать красавицей, но ничего неприятного в ее внешности не было. Обычная, ничем особо не примечательная. Однако кое-что в ней привлекало внимание — яркие, пухлые губы, складывающиеся в по-детски очаровательную наивную улыбку. В разговоре девушка застенчиво отводила глаза и прижимала сжатые кулачки к груди, и в этих жестах не чувствовалось ни капли жеманности и притворства. Эва действительно была готова поделиться с каждым своим очарованием и непосредственностью, при этом словно излучая непостижимое умиротворение и доброжелательность. Гермиона сидела напротив Эверли Беннет и наблюдала за тем, как она оживленно жестикулирует, рассказывая о мадам Помфри и волшебных методах ее лечения. Девушка сидела на краю больничной кровати и, болтая худыми ногами в домашних магловских тапочках, восторгалась магией и Хогвартсом. Словно первокурсница, только что прибывшая на свой первый ужин в Большой Зал. На что надеялась Гермиона Грейнджер, стремительно собираясь на встречу с пришедшей в себя ученицей? Она и сама не знала. Судорожно вырвавшись из объятий Малфоя, она как можно быстрее схватила первую попавшуюся под руку одежду и скрылась в ванной комнате. Механически стянув с себя пижаму и встав под струи ледяного душа, колко въедающегося в разгоряченную кожу, Гермиона приводила в порядок бунтующие мысли. «Идиотка! Идиот! Идиоты!» — она проклинала себя и Малфоя, искренне надеясь стереть с себя мочалкой его запах и прикосновения. Как, ну как можно было поддаться сиюминутному искушению и так подставить саму себя в своих же собственных глазах? «Идиотка!» — шептала Гермиона, натягивая джинсы на влажные после душа ноги. «Идиот!» — вторила она, яростно выдирая волосы с корнем, пытаясь расчесаться. «Идиоты!» — напоследок выдохнула, выходя в коридор и заглядывая в комнату. Малфоя уже не было, только высыхали его еще утренние мокрые следы на полу. В воздухе едва ощутимо пахло его парфюмом и ее мылом, а иначе Грейнджер бы и сама поверила, что случившееся между ними ей привиделось или приснилось. Очень удобная позиция — не верить своей собственной памяти. Даже если болезненные следы поцелуев на твоей шее саднят, а в животе подрагивает при мысли о том, что могло бы быть, но «ах да, мне же почудилось!»… — Мисс Беннет! — из-за ширмы появилась единоличная хозяйка лазарета мадам Помфри, неся на вытянутых руках поднос с очередной порцией восстановительного зелья. — Мисс Грейнджер уже устала от ваших рассказов о моих способах лечения! На сегодня, думаю, достаточно. Гермиона поднялась со стула и с улыбкой посмотрела на разочарованную студентку. Озорной огонек в ее глазах поутих, и она снова непроизвольно робко отвела глаза. — До свидания, мисс Грейнджер, — с сожалением произнесла Эва, тихо вздыхая. — Гермиона, можешь звать меня просто Гермиона. До свидания, Эверли! — Грейнджер ни в коем случае не было жаль времени, проведенного с улыбчивой девушкой в оживленном, но абсолютно бесполезном разговоре. Девочка не помнила ровным счетом ничего — даже своего имени, которое ей сказали здесь же, в школьном госпитале. Гермиона стала ее первым посетителем после строгой МакГонагалл, и Эва, видимо, надеялась что-то узнать о себе из уст Грейнджер. Их беседа была непринужденной, но помочь они друг другу ничем не могли. Разве что отвлечься от невеселых мыслей. Гермиона удобно устроилась на огромном подоконнике недалеко от больничного крыла и, прислонившись головой к холодной каменной стене, задумчиво откинула голову. Небо, непривычно светлое для осени в Шотландии, успокаивало. Сквозь частые полупрозрачные облака неуверенно проглядывали лучи солнца, ни капельки не согревающие, но в то же время радующие своими золотистыми бликами. Студенты, воодушевленные отличной погодой, с шумом и веселым смехом бродили по территории школы. Странно было думать, что еще несколько лет назад Хогвартс был разгромлен, над его выщербленными стенами не умолкал плач и пронзительные крики скорбящих, а выжившие в изнурительной битве обреченно смотрели в теперь уже возможное для них будущее. Осколки разрушенных жизней небрежно склеены этими годами и продолжают существование как единое целое, однажды сломанное, но все еще дышащее и чувствующее. Глядя на беззаботных учеников, не видевших или запамятовавших ужасы войны с Волан-де-Мортом, Гермиона размышляла над тем, что же ей делать дальше. Рано или поздно подзабывшее про нее руководство спросит отчет о произошедшем с Эверли Беннет и Джеффри Диксоном. Конечно, главный редактор «Пророка» еще не в курсе, что ребята нашлись, но газете, признаться честно, не впервой дезинформировать своих читателей. Так или иначе, стоило бы уже взяться за перо и сочинить хотя бы коротенькую заметку, так, для успокоения совести и начальства. Почему Гермиона Грейнджер, умнейшая и талантливейшая ученица своего времени, стала журналистом в газете, которая не раз обманывала и шла на поводу у завравшегося Министерства? Она и сама не знала. Любимые книги не давали ответа на этот вопрос. Гермиона, признаться откровенно, и сама не знала, что теперь делать со своим туманным будущим и надколотым прошлым, поэтому просто-напросто ухватилась за первую попавшуюся возможность. Она вспомнила свои первые журналистские тексты — статьи о восстановлении павшего Министерства, отчеты о поимке оставшихся Пожирателей, несколько репортажей из Хогвартса, рассказывающих о продвижении дел по отстройке школы… Казалось бы, важные темы, но ни одна не зацепила Гермиону настолько, насколько когда-то ей была важна, например, защита прав домовиков. В сознании будто что-то треснуло, надломилось — она все так же безудержно поглощала книгу за книгой, запоминала самые сложные заклинания, писала довольно талантливые тексты для газеты, но… не погружалась в это полностью, без остатка. Мысли всегда оставались настороже, скептическим знаком вопроса отражаясь в зеркале, откуда на нее смотрели болезненно покрасневшие глаза и осунувшееся худое лицо, обрамленное пушистыми, непослушными локонами. Слишком раннее душевное взросление обернулось ей боком — рано, трагически рано интерес к жизни покидал Гермиону, оставляя вместо себя холодное безразличие и ненавистное отчуждение. Она прекрасно это осознавала, но делать ничего не собиралась — ее вполне устраивала пустота внутри, не позволяющая привязываться к чему-либо. «Я не умею любить, но ты — умеешь», — эти слова эхом отдавались в голове, гулом заполняя все мысли. Гермиона раз за разом задавала себе вопрос — а умеет ли? Умеет ли она, бывшая заучка Грейнджер, любить? Она, конечно, любила родителей. Безусловно, это любовь, не требующая доказательств или других объяснений, это как врожденный рефлекс. Но испытывала ли она подобные чувства к кому-то, кроме отца и матери? Год-полтора назад она бы с уверенностью ответила — конечно, ведь в ее жизни был любимый мужчина, Рон Уизли. Она пыталась отдать ему всю себя, помогая и оберегая его, но эти отношения точно так же оказались пресловутым врожденным рефлексом, только любви не родственной, а дружеской. Сейчас она практически ничего о нем не знала, и ее не слишком это волновало — хотя, наверное, это неправильно. От прежней Гермионы теперь осталась одна любовь — книги, безраздельно властвующие ее интересами, проглатываемые залпом, но мучительно редко оставляющие желаемое послевкусие удовлетворения от прочитанного. Сейчас же, зайдя в тупик со своим и так вялотекущим расследованием, Гермиона вовсе не знала, как вылезти из этого болота, в которое сама же себя и затянула. Беспамятство Эверли, надежды МакГонагалл и странные, невозможные отношения с Малфоем окончательно вывели ее из хрупкого равновесия, и без того панически неустойчивого. Хотелось свернуться калачиком, прижаться щекой к подушке и тихо уснуть — и проснуться в мире, где никогда не было таинственных исчезновений и заносчивых Малфоев. Впрочем, такой мир действительно существовал, и в нем были люди, способные хоть ненадолго, но все же вернуть Гермиону из клейких дурманящих объятий меланхолии. Резко спрыгнув с подоконника, она поправила на плече привычно увесистую сумку и направилась к выходу из замка — ведь только покинув его можно наконец-то трансгрессировать в мир, где нет места магии, Хогвартсу и его проблемам.

***

Кофе был горький и водянистый, отвратительно пахнущий жженой свеклой, но Малфой, морщась, упорно делал глоток за глотком. В голове он неустанно корил себя за странный порыв, заставивший его купить пачку этого отвратительного напитка в дешевом магловском супермаркете. Словно ничего интереснее в нем не нашлось — лучше бы он задержался рядом с полками, набитыми алкоголем. Настроение бы тогда уж точно было бы на пару градусов выше, тем более что симпатичная молоденькая кассирша абсолютно не двусмысленно строила ему глазки. Только вот в мыслях немым укором поселилось одно-единственное лицо с по-детски пухлыми губами и задумчиво прищуренными карими глазами. «Облажался ты, старина Драко, пиздец как облажался!» И дело даже не в невинных поцелуях с Грейнджер — а в том, что могло бы последовать за ними. Но не последовало. Потому что обнимая ее стройное, теплое, призывно-манящее тело, он наконец-то осознал, чего ему больше всего не хватало. Души. Именно ее он не чувствовал в себе последние несколько лет, ощущая себя мешком костей и мышц, слепо исполняющим приказы уставшего мозга. На смену задыхающимся бессонным ночам приходили серые, ничем не примечательные дни. Иногда в эту унылую череду минут заглядывали приятные подвыпившие девушки, с которыми Малфой успешно знакомился в барах, но с рассветными лучами их имена выветривались из головы, не успев оставить на память ровным счетом ничего. Однако с появлением в его монотонных буднях Гермионы Грейнджер, этой надоедливой всезнайки, привычное течение жизни изменилось. Словно необузданный, незнакомый вихрь эмоций ворвался в привычно распланированный график и смел все на своем пути. Она умела слушать, думать и, самое главное, сострадать. Не жалеть, не притворяться заинтересованной, а действительно вселять надежду одним только теплым взглядом. Грейнджер раздражала его с их первой встречи, но именно ей Малфой с облегчением вывернул свою прогнившую душу наизнанку, а она даже не подумала оттолкнуть его… Малфой без сожаления вылил остатки мерзкого кофе в раковину и вернул кружку туда, где ее взял, — на подоконник. Привычно, в сотый раз, осмотрелся. Опрятная, чистенькая кухня, на которой вряд ли когда-нибудь готовили, — плита, покрытая ровным слоем пыли; пара новых, нетронутых разделочных досок; идеально блестящая небольшая пустая кастрюлька. Маленький стол с яркой скатертью, два стула, накрытых тонкими мягкими подушечками. Легкие цветастые шторки на окнах. Несколько книг на подоконнике, соседствующих с двумя немытыми кружками, одну из которых он только что туда поставил. Эти кружки вносили диссонанс в антураж аккуратной кухоньки, но в то же время удивительно гармонировали с ее хозяйкой — педантичной занудой, любящей порядок в своих мыслях, но при этом умудряющейся заблудиться в бардаке собственного шкафа. Малфой прошел в комнату и присел на край разобранной кровати. Взглянул на часы — время неуклонно подбиралось к вечеру. — Кретин, — вздохнул Драко. По-другому он не мог себя назвать, ибо только патологический придурок, отказавшись от секса с девушкой, вернется в ее квартиру и будет ждать возвращения хозяйки. Хрен знает для чего и зачем, просто потому что привык к ее присутствию. Да и, признаться честно, Малфою было скучно. Калейдоскоп событий замер, рутинно растягиваясь, а Гермиона вносила хоть какое-то оживление. Конечно, можно было бы связаться с друзьями, но их-то как раз у Драко и не осталось. Темная история и воля случая, но вспоминать об этом он не хотел. Только механически констатировал сам для себя — его круг общения невероятно сузился. Драко четко осознавал — то, что он вдруг начал испытывать к Грейнджер, определенно не любовь и даже не привязанность. Обычное плотское притяжение, пропитанное ощущением острого одиночества. В то же время он чувствовал, что этот коктейль идиотских чувств сближает их, потому что и сама Гермиона не слишком-то счастлива в своем тоскливом уединении. Наверное, поэтому, неизвестно зачем купив банку этого дурацкого сублимата с гордым названием «кофе», Малфой трансгрессировал обратно в ее квартиру. Сейчас его не волновали ни очнувшиеся Эверли Беннет и Джеффри Диксон, ни чаяния директора МакГонагалл, ни, собственно говоря, все, что связано с Хогвартсом и его обитателями. Даже исчезни они все в синем пламени, он бы не захотел покинуть эту неряшливую комнату с книгами, разбросанными буквально на каждом свободном месте. Малфой ждал, когда вернется Грейнджер и он снова сможет доставать ее своими выходками, с восторгом наблюдая, как она задорно злится и психует, швыряясь заклинаниями. Драко подошел к окну, разглядывая по-осеннему оголяющиеся кроны деревьев. По тротуарам суетливо сновали маги и волшебницы, некоторые улыбались, разговаривая друг с другом, другие хмуро смотрели только себе под ноги. Торговцы утомленно закрывали свои лавки, а заговоренная вывеска ближайшего бара «Нокс» только недавно начала приглашающе мигать разноцветными огоньками. Закатные лучи багрянцем озаряли все вокруг в красные тона, заставляя Малфоя невольно сощуриться. Воздух, ветреными волнами врывающийся в комнату, пах дождем и прелой листвой. Первые тяжелые капли с шумом разбились о стекло. Как бы там ни было, Грейнджер пора бы уже вернуться. Драко точно знал, что исполнительная Грейнджер, скорее всего, направилась в школу, чтобы побеседовать с очнувшимися учениками. Но о чем можно говорить практически целый день? Разве что она вознамерилась заново обучить их магии, заодно сразу же подготовив студентов к сдаче СОВ и ЖАБА, с нее станется. Подумав об этом, Малфой усмехнулся, пробормотал одному ему известное заклинание и медленно закрыл глаза… Шумно, многолюдно, все куда-то спешат. Рев проезжающего поезда, дребезжащий голос в хриплых громкоговорителях, звук захлопывающихся турникетов. Метро. Гермиона стоит недалеко от края платформы и радушно улыбается некоему молодому человеку, лица которого Малфой в своем видении разглядеть не мог. Он видел только его спину в темной поношенной куртке и затылок, обтянутый дурацкой черной шапкой, из-под которой небрежно выбились несколько светлых, почти как у самого Драко, прядей. Парень и девушка мило смеялись в разговоре, иногда поближе наклоняясь к лицу собеседника, так как голосящее на все лады помещение не позволяло четко услышать друг друга. Драко недовольно отметил для себя, что ему не нравится происходящее. Не то чтобы ревность, а скорее неприятное удивление колко его затронуло. Он не привык, чтобы женщина, даже от которой он сам отказался, тут же бежала на свидание с другим. Захотелось схватить Гермиону за волосы и силком притащить в квартиру. «Сука». Несколько минут он наблюдал за ними, пока позволяло произнесенное таинственное заклинание. Вскоре блондин, увидев один из приближающихся составов, неловко клюнул Грейнджер неуклюжим поцелуем в щеку и поспешил войти в вагон, подгоняемый людским торопящимся потоком. Та еще пару мгновений смотрела ему вслед, после чего поспешила в другую сторону. Драко точно знал зачем — она искала укромное место, чтобы аппарировать. Теперь оставалось только ждать, когда она вернется домой и увидит его здесь. Малфой довольно ухмыльнулся — он предвкушал грандиозный скандал и кучу возмущений по этому поводу, что только радовало его. Подпитываясь чужим гневом, он самому себе казался чуточку живее — настолько, насколько позволяла его чахлая, полумертвая душа, которую Гермиона удивительным образом умела разбудить.