По ту сторону двуличия

В пятнадцать лет жизнь намного проще. Конечно, любой подросток будет это отрицать, но так оно и есть — в пятнадцать лет жизнь намного проще, чем в более старшем возрасте. Это такой своеобразный рубеж, когда ты уже не ребенок, но еще и не взрослый. Нет полутонов и компромиссов — черное и белое. Чистое, несформированное мировоззрение еще не успело смешаться в монотонную серую массу, никаких лишних оттенков. Кажется, что первая любовь — до гробовой доски, ненависть — не на жизнь, а на смерть, дружба — навсегда. И вот когда в дело вступают все эти не испробованные еще чувства, важно не отдаваться им полностью. Особенно если ты житель волшебного мира. Особенно если ты девушка. Видимо, никто не рассказывал об этом Эверли Беннет. Она не разбиралась в людях настолько, насколько это возможно в принципе. Для начала, она подружилась с Карой Деми — своенравной и талантливой наследницей древнего магического рода, уверенной в своей исключительности. Читайте между строк — заносчивой маленькой сучкой. Каре было очень удобно «дружить» со скромницей Эвой — она никогда не спорила, вежливо улыбалась и не отказывала в помощи. Со стороны казалось, что это своего рода классический пример женской дружбы (которой, впрочем, как говорят, и не бывает вовсе) — самоуверенная наглая Деми и тихая молчаливая Беннет. Естественно, когда Эверли настигла неожиданная влюбленность, первой об этом узнала Кара. Джеффри Диксон, душа компании, красавчик и просто «Мистер обаятельность». Его всегда окружала стайка поклонниц и верная свита друзей, а учителя снисходительно ставили хорошие оценки за красивые глаза и активную жизненную позицию. Как он приглянулся именно Беннет, непонятно, но только вот ее он в упор не замечал. Нет, он, конечно, знал, что в его классе есть такая студентка, но вот если у него спросить: «Кто такая Эверли Беннет?» — то он и не вспомнил бы сразу. Так, по крайней мере, считала Кара. С этого момента ее отношение к Эверли коренным образом изменилось. Нет, внешне это никак не проявлялось, но будь Эва внимательнее, она бы заметила косые, полные неприязни взгляды «подруги» в свою сторону. Иногда Кара едва сдерживалась, чтобы не наложить на нее какое-нибудь заклятие, когда Беннет начинала описывать неповторимость Джеффри Диксона. Вечное молчание, неизлечимые фурункулы или внезапное облысение — Деми никак не могла выбрать достойное наказание, и это единственное, что спасало Эверли. Ах да, в чем же была причина такой неожиданно проснувшейся ненависти? Ответ прост — Кара и сама была влюблена в Диксона с первого курса, правда, тайком и молча. Она проводила вечера в компании с ним и его друзьями, смеялась над его шутками и ни слова не говорила о своих чувствах. Почему она не могла ничего рассказать? Она прекрасно знала, что он видит в ней свою хорошую приятельницу, этакого парня в юбке, но, что самое неприятное, иногда рассказывал ей о своих отношениях с девушками. Слава Мерлину, он не связал воедино начало своих отношений с Мэри Майлз и ее неожиданное загнивание ушей. Ну, или не придал значение тому, что стоило ему засмотреться на Эллу Романо, как у нее началась страшная, ничем не выводимая жирная себорея. Да, Кара Деми не могла признаться Диксону в симпатии и последовательно изводила каждую его пассию, в гневе придумывая никому не известные заклинания собственного приготовления. Насчет Эверли Беннет она не переживала: догадаться о ее влюбленности Джеффри не мог, обратить на нее внимание — тем более, поэтому потомственная ведьма тихо злорадствовала, глядя на ее сердечные терзания. Каково же было изумление Деми, когда соперница в безответной любви прибежала после очередного выходного в Хогсмиде с горящими от возбуждения глазами и радостно завизжала: — Я знаю, как влюбить в себя Джеффри! Кара тогда чуть не поперхнулась собственным ядом, но внешне хладнокровно ответила: — И как же? Приворотное зелье сваришь? — Нет, — улыбалась во весь рот Эва. Деми хотелось пересчитать все ее ровные белые зубы, да так, чтобы парочку потом подарить Зубной Фее. — Я встретила удивительного человека, который поможет мне! — Каким образом?! Беннет смутилась. — Ну… я не могу тебе об этом сказать, прости… я вообще должна была молчать… — она перешла на сокрушенный шепот. — Но я знаю, что это сработает! Он не будет привязан ко мне магией, а просто полюбит, понимаешь? Почти естественным путем, я только немного этому… м-м-м… поспособствую! Не передать словами, какую бурю вызвали эти слова в душе Кары. Как она сдержалась и не превратила Эверли в кучку совиного помета, до сих пор остается загадкой. — Ну-ну! — только и протянула завистница, надеясь не выдать себя. Зря надеялась. Ненависть сочилась из нее, словно сбегающее из котла зелье. Вот только счастливая до пьянящего одурения Эва ничего не заметила и принялась танцевать по комнате. Она пела тонким неверным голоском, а Кара взрывалась изнутри. Ей казалось, что она убьет Эверли голыми руками, по-магловски, заколет ножом или выцарапает глаза… Вот только планам Эверли Беннет не суждено было сбыться. Она всю неделю прилежно училась, куда-то загадочно исчезала и бродила по Хогвартсу в счастливой апатии. Она и раньше казалась не от мира сего, а сейчас и вовсе напоминала сумасшедшую. Девушка отдалилась от своей «подруги», ничего не рассказывала, но та была скорее этому рада. Кто его знает, чем бы закончились очередные откровения — и в какой по размеру мешок поместились бы потом останки Эверли? Следующая прогулка в Хогсмид обернулась для Эвы окончательно блаженным выражением лица. Она молча улыбалась и нашептывала какие-то заклинания, вычитывая их со странного белоснежного пергамента, после чего перед сном сожгла его. Все. Утром ни ее, ни Джеффри Диксона в своих постелях найдено не было. Сначала Кара подумала, что магия таинственного помощника Беннет сработала — новоявленные Ромео и Джульетта куда-то сбежали, и стоит ждать их скорейшего возвращения. Она представляла их довольные, счастливые лица и ненавидела Эверли все сильнее, до потемнения в глазах и зубовного скрежета. Но дни проходили, складываясь в недели, было подключено Министерство, но никакого результата. Кара умышленно промолчала о том, что знала. Ибо какого хрена! Она, эта тупая сучка Беннет, что-то сделала с Джеффри! Если они не объявились сразу, то глупо надеяться на их счастливое появление. Скорее всего, оба мертвы. Мало ли что там и у кого было на уме. Хотя Кара до глубины своей злобной душонки надеялась, что парень вернется, и без своей мерзкой грязнокровой прилипалы! После же обнаружения Эвы и Джеффри Деми только убедилась — кто-то использовал их для своих целей, но даже не убил. Это было странно, но разбираться не хотелось. Она предпочла не лезть и действовать по обстоятельствам. Тем более их соседка по комнате, эта идиотка Ханна Дэвис, как-то прознала про таинственного незнакомца и встречу с ним, но тоже ничего не рассказала. Впрочем, с ней все понятно. Струсила. Слава первой школьной сплетницы сделала ее аутсайдером среди однокурсников, а слишком резонансное дело Эверли Беннет и вовсе могло погубить ее прогнившую репутацию. Да и по допросам затаскают. Все равно никого не найдут! — Ну, так какие выводы, Грейнджер? — Малфой вальяжно раскинулся в стоящем напротив кресле. — Ты отличный рассказчик, старина Драко! — восхитилась Гермиона. Историю, сворованную из сознания Кары Деми она слушала как завороженная, с открытым ртом. — Но как?.. Неужели она прокручивала все это в своей больной голове в то время, пока мы торчали под кроватью? — Конечно, нет. Но я могу проникать глубже, не только в мысли, но и в память. У меня очень развиты психометрические магические способности, — самодовольно протянул Малфой. Гермиона напряженно думала. Как, ну как этот некогда трусливый мальчишка получил настолько совершенные возможности? Каким образом он стал превосходным контролером чужого сознания, создателем искусственных мыслей и археологом самого сокровенного, что хранится в воспоминаниях других людей? Ему всего двадцать лет, а он умеет то, чему другие учатся десятилетиями! Дамблдор, Снегг, МакГонагалл, Волдеморт, черт его побери — умели ли они все то, что умел этот недоучившийся слизеринец?! — Я продал душу дьяволу, — тихо и очень серьезно вдруг произнес Малфой. — ЧТО?! — Гермиона вскрикнула. Она ослышалась, стопроцентно ослышалась! Да и какой дьявол, если в волшебном мире нет религии? Есть добро, есть зло. Нельзя убивать, красть, лгать и далее по списку. Здесь нет молитв, но есть заклинания. Какой, к черту, дьявол? — Не вдавайся в подробности, Грейнджер, — Малфой медленно поднялся с кресла, подошел и сел перед ней на корточки. Теперь он смотрел ей в глаза. Стальные, ледяные, усталые. В них не было прежних ненависти, надменности, тщеславия. Только некая испытывающая проницательность, желание и, главное, возможность проникнуть в самую глубину ее сущности. А она… она сжалась перед ним, словно мышь перед удавом в его смертельном броске. Куда делись ее хваленая отвага и выработанная с годами жесткость? Он приблизил свое лицо к ней настолько близко, что она почувствовала запах его дорогого одеколона. Такой же холодный и… свежий? Как и он сам. — Мы партнеры, да. Но пообещай, что никогда, слышишь, НИКОГДА ты не попытаешься узнать обо мне больше, чем того захочу я сам! — прошептал он. Его слова звонко разбились о тишину комнаты. Только огонь потрескивал в камине. — Иначе? — одними губами произнесла Гермиона. Каким-то неведомым образом ее… парализовало, словно в паническом ужасе или в катастрофическом расслаблении. Малфой гипнотизировал, а она поддавалась его чарам. Черт возьми, еще одна гребаная невероятная способность?! — Иначе замолчать придется обоим, храбрая гриффиндорка. Обоим. И навсегда. Он все так же завораживающе смотрел на нее. Постепенно Гермиона стала замечать посторонние звуки, наполнявшие комнату: тиканье часов, шелест самопишущего пера, скользящего по пергаменту (что оно там вообще, само себе приятное, записывает?!), бесноватые удары ветра в окно. Чувства медленно возвращались, внезапный паралич отступал. Гермиона схватила Малфоя за плечи и резко оттолкнула его. — Ты идиот! — закричала она и резко вскочила. Сердце бешено колотилось в груди, а он все так же не спускал с нее пристального взгляда. — Чего ты на меня уставился, Малфой? Опять заиграло твое дебильное чувство юмора? Напряжение плавно, волнами, исчезало. Он перестал походить на демонического ведьмака, запугивающего свою жертву, вновь становясь все тем же Драко Малфоем — самоуверенным и немного высокомерным. Он с каждой минутой словно оборачивался новой гранью — и это напрягало до пульсации в мозге, так как было пугающе неизвестно, какое обличье Его Величество Неожиданность примет в следующее мгновение. В школе было проще — только ненависть и пренебрежение, иногда трусость или самодовольство. От него можно было ожидать только издевательств и подлостей, но никак не ежесекундной смены расположения духа в самой богатой палитре — от торжественного запугивания до почти дружеской нежности. — Я знаю тебя, любопытство и привычка совать нос не в свои дела — твой конек, Грейнджер! Даже сейчас ты пытаешься просчитать мое настроение, верно? — его голос был спокойным, словно он запивал завтрак, обед и ужин настойкой пустырника. Зато Гермиона чувствовала себя на взводе. — Нет, мне вообще не интересно ничего, что бы там тебя ни касалось! Ты роешься в моей голове, как крот, даже не думая о том, что это… ненормально! Да, блять, ненормально! Делай что хочешь, хоть полностью продайся кому угодно, только не лезь в мою душу! — она сорвалась на крик. Ее знобило. Кто бы мог подумать, что он ТАК на нее подействует! Она обессиленно рухнула обратно в кресло и запустила руки в волосы. Худые плечи подрагивали под копной непослушных каштановых кудрей, но Гермиона и не думала плакать. Ее трясло от неизъяснимого гнева, хотелось выхватить волшебную палочку и заморозить этого проклятого Малфоя и никогда, ни-ког-да не соглашаться на сотрудничество с ним, какую бы пользу это ни приносило расследованию. Все равно его выгода в этом будет больше, и неизвестно, для чего он ей воспользуется. Малфой стоял и молча наблюдал за ней. Никаких колких комментариев по поводу женских истерик, никаких призывов успокоиться, никаких эмоций. Гермиона ненавидела его за это — его спокойствие бесило до потери пульса, заставляя ее с хрустом в суставах сжимать кулаки. Впрочем, он и сам себя не всегда понимал. Иногда ему казалось, что те умения, которыми он теперь владеет, разорвут его на части, причиняя невероятную боль. Часто, особенно по ночам, голова словно раскалывалась на тысячи мелких осколков, а чужие мысли полчищами врывались в его собственное воспаленное сознание. До утра он метался по горячей от проклятий постели, кусал до крови губы и, подрываясь в темноте, в исступлении бил кулаками в стены. Другими, не менее утомительными ночами Малфой погружался в апатию, обволакивающую его полностью, не оставляя возможности дышать. Он не шевелился, не думал, словно и не жил. Будто душа отделялась от тела и укоризненным призраком наблюдала за бледным застывшим трупом. Когда сознание окончательно проваливалось в беспросветный сонный мрак, он тут же просыпался и, задыхаясь, осознавал, что все-таки еще не мертв. Драко не мог никому об этом рассказать, так же как и о некоторых других несчастьях, периодически приходящих к нему с закатом солнца. Честно говоря, он и не помнил, когда в последний раз нормально спал. Именно поэтому он стал нелюдим, практически ни с кем не общаясь. Только теперь, окончательно наметив план по возвращению былого уважения к своей фамилии, он стал, словно змея, выползать из своего укрытия. МакГонагалл поверила ему, хотя наверняка догадывалась, что все его действия далеко не из-за бескорыстного альтруизма. Она не была столь наивна, но убедившись, что Малфой, по крайней мере, не желает зла другим, разрешила помочь в поисках тех, кто лишил памяти и магии учеников Хогвартса. В школе на Драко поглядывали с подозрением, студенты, завидев его высокую фигуру в дорогом костюме, перешептывались. Даже первокурскники. Они не то чтобы боялись его, скорее избегали. И вот, старуха МакГонагалл навязывает ему всезнайку Грейнджер. Малфой сам не понимал, на кой черт ей это сдалось, но подозревал, что для собственного спокойствия. Уж кому-кому, а подружке Поттера директриса доверяла на сто процентов. Теперь же эта гриффиндорская истеричка сидела перед ним в настолько очаровательной бессильной злобе, что Драко сдерживал себя, чтобы не приобнять ее за угловатые трясущиеся плечи, не уткнуться в пушистые волосы и не прошептать что-нибудь утешительное. Он понимал, что пугает ее своими сиюминутными преображениям, но поделать с этим ничего не мог. Единственное, что он сдерживал, это порывы успокоить девушку, считая эти желания не то чтобы странными, а скорее неправильными. — Грейнджер, угомонись, ради всего святого! — вместо этого раздраженно протянул он и, заметив, что Гермиона, наконец, подняла на него усталый недобрый взгляд, продолжил в своей ироничной манере: — Ну, что там у тебя святое? Книжка по трансфигурации, подштанники Дамблора, старые очки Поттера? Давай, прекращай надрываться. Или, может, ты есть просто хочешь? Я как-то и позабыл, что ты нас чуть не выдала своим урчанием в животе во время засады! В нем не было участия, уговаривал он скорее из желания поскорее закончить с ее слабостью. Так, по крайней мере, казалось самой Гермионе. К сожалению, даже наливаясь сарказмом, Малфой оставался чертовски привлекательным. Это замечала даже она, и то, что происходило с ней в течение последних минут, как-то блекло. Гермиона напрягалась, понимая, что Малфой становится ей каким-то непостижимым образом интересен, однако позволять ему бессовестно овладевать своим сознанием она не собиралась. — Малфой, напомни, для чего ты ввязался в эту историю? — требовательно спросила Гермиона. Тот скривился, словно слишком рьяно хлебнул муравьиной кислоты. — Ты и сама знаешь, — отрезал он. — Не вижу смысла напоминать. — Я требую, чтобы с этой минуты ты навсегда перестал лезть в мои мысли, практикуй свои психометрические способности на ком угодно, кроме меня! — с жаром воскликнула Гермиона. — Иначе я отказываюсь работать с тобой! — О, какая угроза! Я боюсь, Грейнджер! — съязвил Драко, ехидно ухмыляясь. — Ты всерьез считаешь, что я кайфую от твоего присутствия в моей жизни? — Малфой! Ты… ты… хорек!!! — Как оригинально! Я думал, ты способна на большее! Она была разъярена. «Твою мать, Грейнджер, кто бы мог подумать, что ты так сексуальна, когда злишься!» «Вот ведь ублюдок! Как же хочется разнести твою смазливую морду к чертям собачьим!» «Ты всерьез считаешь, что я?..» «Нет, блять! Свали из меня, идиот!!!» Их мысленный диалог сопровождался тяжелым дыханием, казалось, даже воздух в камине был прохладнее, чем атмосфера между ними. Злость, ненависть, удивление, интерес, даже в какой-то степени желание — эти двое сами не знали, чего им хочется больше — разорвать противника на мелкие кусочки или спрятаться друг в друге, найти укромный уголок в закутке чужой души и все-таки обрести бесценное успокоение? — Свали из меня?! Мерлин, мне так еще ни одна девушка не говорила! — Малфой захохотал в голос. — Это действительно обидно, знаешь ли! Отпустило. Ее разом отпустило раздражение, готовое обрушиться на собеседкика градом безвредных, но неприятных заклятий. Она засмеялась вместе с ним. Невероятно! Малфой подошел к огромному резному шкафу, притаившемуся в темном углу комнаты, и что-то из него достал. Это был маленький шелковый мешочек, перевязанный лентой изумрудного цвета. Драко прошептал заклинание, и узел, сдерживающий ткань, развязался. Ровное сияние пробилось изнутри, озаряя четко очерченное лицо Малфоя мягким светом. — Я не всегда могу контролировать себя, поэтому, если ты так страдаешь от моего присутствия В ТЕБЕ, возьми это, — на ладони Малфоя лежало тонкое золотое кольцо, украшенное причудливым орнаментом. Именно оно было окружено светлым ореолом. — Зачем? Ты меня замуж зовешь, что ли? — глупо спросила Гермиона. «О да, пять очков Гриффиндору за тонкое чувство юмора!» Малфой скривился. — Не обольщайся. Оно заговорено таким образом, чтобы тот, кто его носит, был неподвластен психометрической магии. Иными словами, пока оно будет на твоем пальце, я не смогу проникнуть в твое сознание никаким образом. Ты же этого хотела? — Почему я должна тебе верить? Может, с его помощью ты наоборот подчинишь меня себе? — резонно заметила Гермиона. Доверять Малфою опасно. Брать что-то из его рук — вдвойне. — Если бы я хотел, ты бы уже ходила под Империусом и ласково звала меня пончиком! — вспылил Малфой. — Ну так что? Ты же не хотела, чтобы я знал твои маленькие пошлые секретики, а, Грейнджер? Гермиона молча взяла с его руки кольцо. Странно тяжелое. Большое в диаметре. Она раздумывала, на какой палец надеть его, боясь, что в случае потери Малфой превратит ее в лягушку. Или крысу — одно другого не лучше. Хотя, она же Гермиона Грейнджер, и не ей бояться недоучки Малфоя! Она решительно просунула в кольцо большой палец правой руки и с тревогой заметила, как, внешне огромное, оно жадно прижалось к коже, неприятно затягиваясь. Свечение, излучаемое до жжения холодным металлом, погасло, и Гермиона смогла рассмотреть орнамент, покрывающий золотой ободок. Руны? Определенно, только вот значения их она не знала. Это напрягало не меньше, чем внезапная щедрость Малфоя, раздаривающего кольца гриффиндорским грязнокровкам. — Как только мы найдем того, кто заварил всю эту дерьмовую кашу, вернешь, — приказал Малфой. Он пристально смотрел на ее руки, словно оценивая. — Не переживай, старина Драко. Не имею желания носить твои вещи дольше, чем необходимо, — прохладно, в тон ему, ответила Гермиона. — Но и терпеть тебя в своем сознании тоже не хочу. Малфой внимательно оглядел ее с ног до головы, задержавшись взглядом на тонких, по-девичьи розовых губах и слегка разрумянившихся щеках. — Ты всерьез считаешь, что, если я сойду с ума и возжелаю оказаться В ТЕБЕ, мне что-то помешает? Гермиона от возмущения покраснела еще больше. Весь ее вид говорил, что Малфою просто повезло, что он не может теперь узнать все, о чем она думает. — Ладно, ладно, — Драко остался искренне доволен произведенным эффектом, но вместо привычного злорадства примиряюще поднял ладонь: — Ты не хочешь обсудить наши дальнейшие действия за чашкой кофе? — Не горю желанием, — холодно ответила Гермиона, параллельно вспоминая все известные ей способы самоорганизации и успокоения. Кроме подсчета мифических овец ничего в голову не приходило. Или это для того, чтобы уснуть? О, да, уснуть — и хотя бы несколько часов не видеть самодовольную рожу этого ублюдка — что может быть прекраснее? — Грейнджер, ради Мерлина, не надо только истерить и обижаться, — ирония в голосе Малфоя выводила из себя, — это непрофессионально! — Если ты считаешь, что можешь вызывать у меня хоть какие-то эмоции, то ошибаешься, — ядовито прошипела Гермиона, — ты мерзкий, отвратительный, жалкий… — Да, да, я в курсе своей уникальности и неповторимости, — обыденным голосом заключил Драко, не забывая при этом довольно ухмыльнуться, — я помню, что ты на самом деле обо мне думаешь. Так что насчет кофе?

***

Гермиона сама не понимала, как могла согласиться на эту авантюру. Не только на совместную работу с Малфоем, который, кажется, только и искал удобного случая, чтобы уколоть ее своими низкопробными шуточками, но и на вполне милую беседу в кофейне мадам Паддифут. Насколько ее умиротворяла ранее здешняя обстановка, настолько же сейчас и нервировала — все, начиная от рюшечек на шторках и заканчивая ароматом свежеиспеченных булочек, казалось напыщенным и тошнотворным. Беспричинная злость на улыбчивую хозяйку заведения, на весело гомонящих посетителей, на сидящего напротив Малфоя разгоралась изнутри, не позволяя думать ни о чем другом, кроме как о собственном раздражении. Драко что-то говорил, но Гермиона не слышала его — только крепче сжимала горячую фарфоровую чашечку, наполненную дымящимся кофе. Все казалось ей противоестественным. Саркастические усмешки собеседника, неискренняя улыбка совсем юной официантки, призывно переливающаяся цветными буквами реклама… Несмотря на то, рука уже горела от слишком сильного соприкосновения с чашкой, Гермиона лишь упорнее прижимала пальцы к обжигающему сосуду. Раздался тихий хлопок, и кипяток пролился на ладонь. Нежная кожа мгновенно покрылась краснотой. Проходящая мимо официантка перестала заинтересованно строить Малфою глазки и кинулась к Гермионе, причитая. Посетители с любопытством оглядывались. Даже сам Драко рывком склонился над ней. Но Гермиона ничего не замечала. Она с ужасом наблюдала, как ожог отчего-то распространяется по руке выше, быстро покрываясь уродливыми волдырями, лопающимися и кровоточащими. Невыносимая боль спазмами прошла по всему телу, словно не кофе, а по меньшей мере жидкий огонь охватил всю ее. В глубине души проскочила мысль, что так быть не должно. Это странно, противоестественно. Но довести свои размышления до логического конца Гермиона не смогла: только что перед ней было сосредоточенное лицо Малфоя, а в следующую секунду — темнота. И только хлопок аппарации отозвался в сознании пульсирующей болью.