Ларец златоглавых сердец

Автор безмерно просит прощения у всех, кто читал и, может быть, еще читает, за долгую задержку! Времени на выкладку было мало, несмотря на определенное число написанных наперед глав. Осторожно!!! Здесь дико заООСена Серсея, слабо оправдываюсь только ее юным возрастом. __________________ Она не знает, как такое могло случиться, не знает, как позволила этому случиться. Не помнит, какую ложь выдумала для служанок, когда дрожащими руками протягивала им окровавленные простыни. Оберин берет её прямо на супружеском ложе, без вечной усмешки и шуток; он мягок и нежен. Элии противно от мысли, что шлюх он ласкает так же обходительно. Со дня свадьбы проходит пара недель; гости, слава богам, разъезжаются. Элия не может нарадоваться, но, когда и дорнийцы покидают замок, одиночество заполняет грудь. Только Эшара отдушина для нее, а Рейгар словно бы боится к ней притронуться. Оберину Элия не рассказывает о неудаче принца в первую ночь. Знает, что брат будет потешаться, чего она не сможет выдержать – как бы безразличен ей ни был Рейгар, он теперь ее муж, и как настоящая змея, охраняющая гнездо, она не может дать его в обиду даже брату. В Королевских садах*, прилегающих к богороще, свежо и прохладно, птицы щебечут наперебой в раскидистой тени душистых кустарников. Говорят, будто Королевские сады были любимым прибежищем королевы Алисанны. Именно она созвала мейстеров из Цитадели, чтобы те вывели для нее самые необычайные и красивые цветы, и жрецов из Асшая, чтобы те зачаровали сад, и он цвел во все времена года. После нее короли Таргариены взяли за традицию добавлять в сад по новому виду растений. Но насколько известно, Эйрис ненавидит сад, потому якобы, что тот смердит женской глупостью и делает Красный замок слишком сладким, выветривает его строгость и привлекает ненужные шепотки. — Будь моя воля, — раскинув руки по изгибистой спинке скамьи, изрекает Эшара, и усеянные белой бахромой листья плакучей ветлы щекочут черты ее лица, — я бы жила в этом саду, а не в плесневелых стенах замка. — Будь моя воля, — теребя ивовый лист, отвечает Элия, — я бы просто уехала домой. — И променяла бы все это великолепие и положение? — Эшара игриво приоткрывает один глаз, откидывая голову назад. — Сотни и тысячи раз, — горячо выплескивает Элия, окунаясь глазами в теплую синеву неба. — Разве тебе не хотелось вернуться домой, когда ты только прибыла в Дорн? — Может быть, и хотелось, — беспечно говорит Эшара, сетка из бусин черного золота блестит на её волосах, переливается под солнцем древесным агатом узоров. — Я ведь была только ребенком, разве могла я понимать, какой подарок мне сделала судьба, когда отправила в Солнечное копье? — произносит Эшара, подмигивая фиалковым глазом. — Так ты довольна? Ты ведь теперь не просто моя компаньонка, ты фрейлина принцессы. — Такой была твоя хитрая задумка? Стать принцессой, чтобы я стала фрейлиной? — Элия лишь смеется, задыхаясь от аромата множества цветов, дерущих носоглотку. Белая ива клонит над их головами зеленые слезы листьев, горбится, как будто прячется от солнца. Скамья укрыта её кроной. Извилистая, усеянная павшими листьями и хрупкими цветами, тропинка ведет от скамьи к широкой, вымощенной камнем дороге. Дорога же опоясывает сады кольцом, в центре которых Старые боги глядят из богорощи. В этой ивовой части сада тихо и блаженно спокойно, сюда не доносится запах дворцовых интриг; длинные крючковатые пальцы королевского безумия не могут проникнуть сюда; здесь не слышно фальшивых изысканных разговоров, здесь все по-настоящему. Прямо как в Дорне, в Водных садах, которые даже рядом не смотрятся с Королевскими. Элия переводит взгляд на подругу. Принцессу Дейн прислали к Элии во служение еще в детские годы, но та никогда не была для нее служанкой или компаньонкой, скорее названной сестрой. Эшара красива, стройна, ладна, изгибы её тела волнующи, её походка чистый шелк – извилистая, льющаяся и струящаяся, бедра маняще покатисты. Эшара знает себе цену, её манеры и движения воистину королевские и изящные, её уверенность притягивает взгляд, как первая загоревшаяся на ночном небе звезда. Она и есть звезда, павшая на землю. Элия по сравнению с ней самая обычная замухрышка, тощая, костлявая, смуглокожая, с темными в тон губами. Стражи стоят у прохода к скамье, который охраняется по бокам массивными кустами в форзиции, такими желтыми, что, кажется, солнце спустилось на землю. Сир Роджайл кашляет, гремя дорнийскими пластинчатыми доспехами, и звук этот так неестественен, что напрягает каждую мышцу тела. — Все-таки, — ленно протягивает Эшара, пока полы ее морского платья накатывают на зелень травы, — почему ты не хочешь, чтобы тебя охраняла Королевская гвардия? — Просто не хочу, Красный замок – рассадник сплетен, мало ли что потом эти гвардейцы донесут своему безумному королю. К тому же мне привычнее… Её слова уносит ветер, разнося эхо по остальной части сада. С главной садовой дорожки слышится бархатистый женский смех, а потом голоса, возрастающие по мере приближения: — Но послушайте, вы как будто вовсе не смотрелись в зеркало, куда глядят ваши слуги и её высочество? — Элии приходится напрячь слух и память, чтобы опознать в говорящей Серсею Ланнистер. — Эта небрежность вам совсем не идет, позвольте поправить эту выбившуюся прядь… вот так! — Вы очень любезны, миледи, но думаю, сам мог это сделать, если бы хотел, — заверяет строгий голос Рейгара. Ей так и представляется, как Ланнистерша протягивает к ее мужу свои нахальные ручонки. — Пойдем-ка, разрушим эту идиллию, — сквозь зубы проговаривает Элия. Досада колет сердце, и кашель бьет по ребрам, вырываясь из-за плотно сжатых челюстей. Эшара с азартным смешком спешит за ней. Опалые ивовые листья, белые и желтые цветки резеды брызгами летят в стороны из-под их уверенных шагов. Серсея и Рейгар показываются у прохода к скамье, она держит его за локоть, вышагивая размеренно высокомерно, покачивая бедрами. Рейгар благосклонно улыбается, улыбка эта не такая, какую он дарит Элии – более живая. — Скажите, идет мне это платье? — спрашивает Ланнистерша. Принц раскрывает тонкие губы, чтобы ответить, но Элия опережает его: — Вы неописуемо хороши в этом платье, миледи, — в ее голосе нет злобы, только искренняя благожелательность. Элии смешно при виде пораженного лица Ланнистерши. Та быстро убирает руку, ее глаза блестят страхом и затаенной, порочной обидой. Рейгар же продолжает улыбаться так, словно ничего не произошло. Эшара приглушенно хихикает, задевая спелым дыханием пушистые рукава на платье Элии. От Серсеи Ланнистер пахнет орхидеями и малиной, и дорнийке запоздало думается, что так же пахло любовное зелье, которое вчера во дворец привез какой-то шарлатан. — Ваша светлость. — Серсея, метая искры глазами, смиренно приседает в реверансе. На Ланнистерше красное, атласное платье, на скроенных длинных рукавах искрят вразнобой изумруды. — Вы прелестны в этом платье. Вам очень идет красный цвет, миледи, — продолжает Элия, кивая стражам у ивового прохода, чтобы те шли за ней. Эртур Дейн за спиной Рейгара одобряюще ухмыляется и незаметно подмигивает ей. — Приятной вам прогулки, — вежливо откланивается Элия, разворачиваясь вместе с подругой и уходя дальше по дороге. — Какого змея себе позволяет эта девица? — со смехом выдыхает Эшара, когда они уходят достаточно далеко, скрываясь за округлой полосой цветастых кустарников. — Ты учуяла этот запах? Наверное, я должна сказать обратное, но, по-моему, она собралась одурманить принца. — Она давно это делает, — хрипло выговаривает Элия, позволяя себе наконец откашляться. — Ясное дело, Тайвин Ланнистер не случайно держит дочь при дворе так долго. У десницы короля, похоже, большие планы на этот счет. Его дочь могла бы стать королевой, если бы не я. — Это вполне логично, — задумчиво хмыкает Эшара, морща точеный носик, и ее веснушки сужаются к переносице. — Но почему Ланнистерша еще на что-то надеется? У него теперь есть жена, какой смысл? — Думаю, ты и сама догадываешься, — хмуро улыбается Эшара, глядя на нее. Элия опускает глаза к трескучему ковру из палых листьев, коротких веток и разномастных цветков. — Тебе нужно быть осторожнее. Ланнистеры известны своей любовью к уплате долгов, считай, что Рейгар – их долг, — невесело говорит Эшара, крепче сжимая ее руку. — Эта Серсея даже больше бес, чем их милейший малышка Тирион, которого они пугаются, словно огня. — Надеюсь, ты тоже считаешь, что ей нельзя этого спускать? Если не показать силу, она и дальше будет виснуть на шее принца. А ты, между делом, будущая королева и не можешь допустить такого оскорбления, — честно делится Эшара. Перед глазами Элии темнеет: только Рейгар, держащий под руку Ланнистершу, теребит воображение и внутренний взор. — Как ты думаешь, он с ней спит? — до крови кусая губу, хрипит она. Подруга останавливается, принуждая её к тому же, и долго смотрит ей в глаза, пронизывая острым взглядом. Элии понятны её мысли – вполне возможно, что так, что Рейгар прельстился львиной красотой, хотя и кажется сотканным лишь из благородства и чести. — Мне стоит поговорить с ней? — робко спрашивает Элия. — Поговорить? — усмехается Эшара. — Будешь отчитывать ее и грозиться? Это только еще больше распалит ее пыл и азарт. Меня бы точно распалило. Как бы она ни начала толстеть и округляться… Сейчас это будет выгодно. Ведь его светлость не похож на того, кто отвергнет своего бастарда. Но это может навредить тебе, кто знает, может даже твоим детям, если у тебя будут одни девочки. — Это нельзя так оставить, — шипит Элия подобно Оберину, когда тот злится. Может, стоит воспользоваться одним из средств Красного змея.

~***~

— Павлин слишком гордая птица, чтобы давать человеку еще что-то, кроме своей красоты, — слегка улыбаясь, выносит Элия. Рейгар чутко проводит пальцами по стройным перьям павлина, сидящего на его руке. — А как же павлинье мясо? — приподнимает бровь принц, обращаясь к Элии. — Тебе придется согласиться, что оно невкусное, — морщится она, разглаживая юбки и снимая с тканей упавшее павлинье перо. Элия задумчиво рассматривает аквамариново-изумрудный рисунок глазка. Несколько павлинов ─ самца и трех самок ─ на свадьбу подарил Ормонд Айронвуд, приложив пергамент с советами по содержанию. Элия опасается, что птицы могут оказаться отравленными каким-нибудь хитрым манером. По крайней мере, это вполне ожидаемо от Ормонда, после того как Оберин убил его отца. Для павлинов сплели вольер из прутьев ивы в северной части Королевских садов. Впрочем, как слышала Элия, Его величество недоволен, что в его саду посадили бесполезных куриц, вместо того чтобы съесть их. Ясное лазурное небо, усыпанное жемчугом облаков, простирает над садом свои объятья. Здесь мало деревьев и кустарников. Поле вокруг вольера чисто-зеленое, и только ближе к тропинке благоухают пестрые цветы. Элия теребит зеленые лучики пера, украдкой глядя на улыбающегося супруга. — Я все думала, как мы их назовем? — Эйгон, Рейла, Дженни… и Элия, — павлин с криком, больше похожим на мяуканье, слетает с его руки, оставляя рваный след на дублете. Но, кажется, Рейгар не замечает этого. — Ты когда-нибудь до этого видел павлинов? — Нет, ничего подобного, хотя думал, что повидал немало. Но эти птицы совсем не бесполезны. Глядя на них, я осознаю свою ничтожность, что еще совсем не знаю этого мира. — Ну, я бы не хотела всю жизнь разглядывать павлинов. — Рейгар усмехается ее реплике. — В детстве я всегда мечтала повидать мир, побывать на Стене и в Браавосе, и в Лисе… признаюсь честно, — Элия склоняется к нему, — я и сейчас грежу об этом. — Ну, это совсем не плохая мечта, — ответно склоняясь к ней, почти шепотом соглашается принц. — Я лично готов ручаться за ее исполнение. — Он в шуточной клятве склоняет серебристую голову и прижимает кулак к сердцу. — Рейгар Таргариен! — смеется Элия. — Я даже не думала, что ты способен смеяться и шутить. — Вы такого плохого мнения обо мне? — вскидывает брови супруг. — Будем честны, да. — Ну, значит, это вы, моя леди, так влияете на меня. — Мы с тобой уже муж и жена, а ты до сих пор обращаешься ко мне на вы? Тебе не кажется, что «моя леди» звучит слишком манерно? — Но ведь ты моя леди, или хочешь поспорить? Элия хмыкает и, шурша юбками, подходит к закрытым лукошкам, подвешенным к ивовой ограде. Птицы неприятно кричат, будто переругиваясь. Павлиньи домишки больше похожи на те, в которых устраивают кукольные представления. Элия запускает руку в одну из корзин, набирая горсть ячменя и пшеницы, и разбрасывает зерна по траве. Павлины вытягивают шеи навстречу съедобным дождям. — Лучше, скажи, как мы будем различать самок? — она переводит взгляд на серокрылых пав, не отличающихся красивым опереньем. — Они же совершенно похожи. — Не совсем, — мудро качает головой Рейгар. — Вон та побольше, с черными крыльями на конце, будет Дженни. Та, что покрупнее, Рейла. И последняя, с пятнистой шеей, будет Элией. — Интересно. — Элия перестает улыбаться и нервно ковыряет деревянные прутья забора. Сейчас лучший момент, чтобы перевести разговор в нужное русло. — Почему же ты решил назвать ее Элией, а не Серсеей… Принц неожиданно смеется. — Что? — живо реагирует он, и озорные искры отражаются в аметисте глаз. — Что не так с Серсеей? — Разве с ней должно быть что-то не так? — наивно отвечает она. Рейгар облокачивается о сплетенные прутья вольера и пронзительно смотрит на нее. — Я знал, что вас, моя леди, это задело. Это было видно по тому, как эффектно вы взмахнули волосами и стрельнули в меня соколиными глазами. Но я не думал, что вы будете ревновать. — Назовите мне хоть одного человека, защищенного от ревности, — задето кидает Элия. — Лучше скажи, как ты находишь Серсею Ланнистер? Она тебе нравится? Как благородный принц, ты должен ответить честно. — Беря его за кожаный пояс с драконьими заклепками, она приближается к супругу совсем близко и с вызовом смотрит в глаза. — Она нравится мне так же, как благочестивому септону нравится грех, — без заминки выдыхает он Элии в губы. — Серсея Ланнистер заманчива, как заморская сладость. И начинка такая терпкая и специфичная, что оторваться от нее нельзя ─ хочется пробовать и пробовать. Но изюм ее неприятно раздражает язык, а орехи такие жесткие, что об них и зубы можно поломать. Больше не будем говорить об этом, — легко отстраняясь, завершает Рейгар. Элии и так все ясно. «Значит, ты успел отведать ее начинку?» — она сжимает кулаки.

~***~

— Королевская гавань прекрасный город и весьма положительно влияет на здоровье. «Только не на твое», — с усмешкой думает Элия, разглядывая красное, как раскаленный песок, лицо Пицеля – плохой цвет, говорящий о больном сердце. Она не выносит это вслух, топит улыбку в горячем отваре от кашля. — Если вы желаете, я буду посылать вам слугу с отварами, которые быстро вылечат ваш кашель. — Пицель бьет о край тарелки белое яйцо, лопая скорлупу. — Желаю, — прямо отвечает Элия, вслушиваясь в ярое хлопанье крыльев, идущее сверху, с вороньей вышки. — Но я хотела поговорить по другому делу. В последнее время меня мучает вопрос… деликатного характера. Кишки как будто скрутило, и мне трудно… — О-о, — понимающе протягивает мейстер, чуть ли не роняя яйцо. — Есть парочка снадобий. Я могу прислать вам слугу с чаем, вы даже не почувствуете… — Вы же понимаете сами, насколько это деликатный вопрос, — настаивает Элия, ощущая себя как-то мерзко и горько. — Дайте мне одно из ваших снадобий и скажите, как его принимать, — нажимает Элия. Врать всегда неприятно, но в Красном замке, как видно, иначе нельзя. — Ну, что ж. — Пицель хмурится, промакивает испарину на лбу легкой тряпицей и со скрежетом отодвигает стул. Медленно проходит в дальний угол с полками, стуча деревянными каблуками о каменный пол. Отвар от кашля в её ладонях пахнет чем-то свежим, ─ хвоей, как уверяет мейстер ─ и привносит легкую ясность в ум. Пицель возвращается чрезвычайно быстро, позвякивая тяжелой цепью. — Вот. — Он ставит на стол небольшой пузырек с белым порошком, больше похожим на снег. — Попробуйте добавить это за завтраком в чай, нескольких капель будет достаточно. Элия долго всматривается в переливающийся белизной песок, думая о том, сможет ли это решить её трудность и при этом не нанести Серсее лишний вред?

~***~

— Меня весьма радует, что вы согласились прийти, — Элия улыбается деланно и некрасиво. То, что она делает – дико неприглядно, но если Ланнистерша так же умна, как хитра, то разберется что к чему и разгадает в своем несварении послание от ревнивой принцессы. Элия приглашает ее на завтрак в королевскии солярии. Серсея хмурится, глядя надменно и ухмыляясь кое-как криво. Ее прекрасные глаза сверкают враждебностью. — Разве могла я отказать принцессе? — в ее словах нет ни учтивости, ни шутливости, лишь вызов да яд, почти такой же разъедающий, как Оберинов. — Конечно, могли, я ведь только принцесса, а не королева, чтобы приказывать, — улыбается Элия. Ей жаль девушку, понятны её поступки – Серсею лишили мужа, на которого она так надеялась, забрали из дома, чтобы науськивать на принца, учить притворяться и лгать, чтобы продать как кобылу на базаре, если покупателю понравятся ее зубы. Ланнистерша намного красивее, и если Рейгар спал с ней, в этом нет ничего удивительного. Волосы блестят точно золото, струятся медом и пахнут также. — Вина? — невинно спрашивает Элия, молясь, чтобы голос не дрожал. — Разве вам можно вина? — насмехается львица. — Говорят, у вас худо со здоровьем. — Это все из-за трудной поездки, — лжет Элия. — Скоро пройдет, — и разливает штоф по кубкам, в одном из которых – правом – на дне белеет порошок. — Мы ведь с вами уже виделись, в вашем замке Кастерли Рок. — Она протягивает пойло Серсее. — Я помню, вы еще были в восторге от моего братца Тириона, — с нескрываемым осуждением выговаривает Серсея, выпивая из кубка и окрашивая губы вином. — Чудесный малыш! — поспешает заверить Элия, и это правда. — Я надеялась, что теперь мы с вами сможем стать настоящими подругами! — Она берет белую руку Ланнистерши, и та, к большому удивлению, не отстраняется. На мгновение искренняя улыбка посещает губы Серсеи. — Я ведь так и не успела поздравить вас со свадьбой. — Очи львицы лучатся доброжелательностью, и Элия надеется, что так и будут лучиться. — Вам очень повезло с мужем, его светлость Рейгар прекрасный, славящийся своей добротой человек. Дурнота ворочает желудок, слова Серсеи жалят, точно раскаленный под солнцем камень. На своем ли опыте Ланнистерша убедилась в доброте её мужа? — Конечно, но я хотела бы попросить вас помочь мне освоиться в замке, — передергивая завесу настигшего гнева, молвит Элия. — Для меня здесь все так непривычно. К тому же вы дольше знаете Рейгара и, возможно, сможете рассказать о его предпочтениях и развлечениях. Залпы утреннего света лезут в окно, слепят и заставляют жмуриться, поэтому Элия на миг не может видеть эмоций и лица Серсеи, лишь ее голос, обманчиво добрый и вкрадчивый, сладкий как персик, но набивающий оскомину во рту: — Его светлость любит часто играть на арфе, иногда и сам поет, быть может, как-нибудь он сыграет и вам. Если же вы изучили еще не весь замок за столь долгое пребывание, то я могу показать вам и остальную часть. Элию тошнит. Она еле удерживает рвоту. Тошнит ото лжи и притворства, от неправильных поступков и вечно глумящихся в голове злых мыслей, но она, окунаясь в тягучую патоку вежливости, лишь говорит: — Я еще не была в Девичьем склепе, говорят, там король Бейлор заточил своих сестер, чтобы они не внушали ему плотских помыслов. Я думаю, это было бы очень умно ─ убрать с глаз долой всех женщин, вешающихся на короля… или принца. Как вы считаете, правильно ли он поступил? — Она знает, львица поймет намек. — Ну, тогда нужно было бы всех женщин посадить под замок, ведь они все могут внушить королю… или принцу дурные помыслы. — Нет, — не соглашается Элия, — посадить в склеп нужно только тех, которые пытаются отвадить верного мужа от жены. — Ланнистерша молчит, ноздри раздуваются сильнее, а пальцы крепче сжимают ножку кубка. — На такое способны только глупые, изводящие себя попусту ревностью женщины, — наконец, выносит Серсея, победоносно отпивая из кубка. Предупреждение львица получила и прислушиваться не хочет, значит, не зря в ход идет оружие. Элия внутренне улыбается, и угрызения совести стынут в хладе вина.

~***~

Закат садится в Королевской Гавани, золотые руки его тянутся к Красному замку и укрывают толстыми вечерними пальцами. В королевском солярии Элии в Твердыне Мейгора жарко и душно, приставленные фрейлины плавятся от пота, их улыбки теряют лоск искренности, кривятся в заученных вежливых фразах. С этого зрелища они с Эшарой откровенно потешаются, эти неженки просто не знавали дорнийского солнца. За формальными беседами и улыбками она почти забывает о том, что Серсее Ланнистер стало плохо ─ что-то с желудком, бедняжка провела в своих покоях весь день и, похоже, проведет еще неделю, ведь Элия высыпала ей половину пузырька. Но Эшара хвалит ее и уверяет, что львица верно раскусит замысел. Наконец, они с леди Дейн остаются одни, дорогие сердцу секреты распускаются в долгих разговорах. Элия не хочет идти в их с Рейгаром опочивальни, не хочет вновь видеть его мученическое выражение лица. Перед тем как проститься, Эшара грозится высушить все королевские запасы вина, Элия лишь смеется, ведь терпкое дорнийское – единственное, что напоминает о доме и позволяет забыть о том, как низко она пала. Боги точно недовольны ей, падшей в грехе женщиной, совокуплявшейся со своим братом, отравившей невинную девушку только за то, что та бросила любовный взгляд в сторону ее мужа. Стражи-дорнийцы уходят с Эшарой. На какое-то время Элия остается в солярии одна, ощущая на языке привкус дома, навеянный дорнийским хмелем. Свет жаровни пляшет на стенах, через застекленное окно мелькают огни в домах, тлеющие в сумерках и притихших волнениях. — Его высочество обеспокоился вашим отсутствием. — Эртур Дейн нагло рушит тишину, и Элия только вздыхает. Коридоры Мейгоровой крепости сонны и пыльны. Элия слегка шатается и чуть ли не падает, но Эртур ловко придерживает ее. Его глаза темными глубокими пятнами мелькают на прерывистом свету. — Не смотри на меня с таким осуждением. — Может, хмель дал ей храбрости, а может сегодняшняя проказа с Серсеей. — Разве я смею смотреть на вторую женщину во всех королевствах с осуждением? — строго отрезает Эртур, даже не глядя. — Вы углядели то, чего нет, миледи. — Ну, тогда ты будешь не против? — безразлично бросает Элия, глотая сладкие винные капли из почти опустевшего пузатого бурдюка. Эртур кивает и грустно улыбается. Он красив на свой лад. Высок, чуть ли не семи футов росту, выше Рейгара, черты его лица прямые и строгие, именно строгие. Он глядит на все с едва заметной усмешкой, как отец смотрит на своих нерадивых чад. Коридоры тянутся бесконечно медленно в жидком молчании. За это время Элия даже успевает несколько отрезветь, представляя, с каким громоздким осуждением на нее посмотрит супруг, увидев такой. В их опочивальнях виснет прохладная ночная стужа, которую смело лижут неспокойные языки пламени в камине да разгоняют стройные аккорды, издаваемые арфой. Элия замирает при виде мужа, блаженно провалившегося в мир музыки и не замечающего ее прихода. При ней он редко играет. Мелодия возвышенная, парящая под самым потолком и оседающая неплотным туманом, греет и ласкает слух. Приступ кашля обрушивается на Элию, и она не в силах удержать его. Рейгар перестает перебирать струны, беспокойно оборачивается. — Я не заметил вас, моя леди, — тускло произносит он, когда она прочищает горло. Рейгар приближается и оставляет слабый след губ на ее щеке, беря за руки. — Ты перестал играть только из-за моего прихода? — с вызовом вопрошает она, разглядывая его лицо, светящееся в лунном свете. — По-твоему я не смогу оценить хорошую музыку? Её слова заметно сбивают кронпринца с толку, как и саму Элию. Однозначно, дорнийское вино такое же развязное, как сами дорнийцы. Какое-то время Рейгар молчит, хмуро глядит затененными глазами, а потом совсем неожиданно берет ее за руку и ведет к креслу перед арфой. Элия, пораженная и завороженная, не может произнести ни слова, когда супруг, разместясь в мягком кресле, сажает ее на колени. От всего этого детский восторг селится в ней. Новые волны музыки укутывают ночную тишь. Элия, затаив дыхание, кладет голову на грудь супруга. Он не возражает, молча перебирает еле приметные тонкие струны. Она даже не замечает, когда мелодия, грустная и пронзительно высокая, умолкает, сменив музыкальный ритм на ритм его сердца. — Тебе стоит только попросить, — шепчет он ей на ухо, колыша дыханием темные пряди вьющихся волос. — А я и попросила, — поднимая голову, хихикает Элия, пока тихое умиротворение ворошит внутренности. Конечности как будто становятся жидкими, расплавленными теплом от происходящего и крепким вином, осевшим на языке кислой мозолью. Рейгар легко обнимает ее и касается губ своими. Поцелуй какой-то бледный, безвкусный, лишенный специй, но все-таки не бесчувственный. Наверное, так Рейгар целует всех женщин – без запала, но с захватывающей нежностью. Истома бросает тело в жар. Элия едва слышно усмехается, чувствуя его желание, натянувшееся в бриджах, упирающееся ей в бедро. Кажется, все идет, как надо, до того момента, когда мякоть постели оказывается под ней, и рвота прорывается к самому горлу. Элия быстро отстраняется, отталкивает ошарашенного Рейгара, прислушивается к собственному телу, и, спотыкаясь, припадает к деревянному ведру. Ужин, сдобренный кислым вином, выходит наружу. Кишки скручивает тугим узлом, неприятное послевкусие образуется во рту, и Элия силится сплюнуть его. Рейгар вмиг оказывается рядом, его тонкая рука гладит ее по спине. Как всегда, сама учтивость. — Я… мне просто плохо, и все, — слабо оправдывается Элия, вытирая дрожащей рукой подбородок, стараясь выгнать покалывание в пальцах. — И как часто тебе становится так плохо? — догадливо, слишком догадливо и проницательно произносит Рейгар. «Слишком часто», — думает Элия, вспоминая, что за последние дни рвота задевала ее не раз, и не два, и это не может пройти незамеченным для мужа. Она закусывает губу, запоздало понимая, что не стоит этого делать – лицо выдает ее. Рейгар разочарованно вздыхает, потирая переносицу и отходя к кровати. Ей хочется разрыдаться, даже самой себе она боится признаться, что пребывание Оберина в замке принесло свой результат. Рейгар же не дурак, слишком не дурак, чтобы не понять, в чем дело, еще при виде того, как они танцуют. Он, сидя на краю постели, поникше разглядывает холодный пол, сложа локти на коленях. Элия осторожно усаживается рядом. Этого он никогда не простит ей. Может даже никогда не сможет пересилить себя, чтобы притронуться к ней. — Прости, — шепчет она, не видя смысла скрывать или оправдываться. — Прости, прости, прости… — продолжает, надеясь, что он откликнется, что хотя бы услышит. — Перестань, — строго обрывает Рейгар, сжимая её ладонь. Элия поднимает голову, встречая его взгляд. В аметистовых глазах нет упрека или предубеждения, обиды или непонимания, только жалость. И это более всего невыносимо, лучше уж быть ненавидимой, чем жалкой. Судорожные всхлипы, вырывающиеся из ее груди, перерастают в дикий плач. Не в силах больше смотреть на него, она обвивает его шею руками. Обнимает слабо, не надеясь на ответную теплоту. Но Рейгар, сплав учтивости и доброты, обнимает в ответ, шумно втягивая воздух, как будто пытаясь примириться с ее ошибкой. — Ты будешь меня ненавидеть, — пересиливая слезы, выдыхает Элия. — Но я хочу оставить его ребенка. — Это мой ребенок, запомни раз и навсегда, — уверенно заявляет Рейгар, и ей кажется, что это самый великий человек, из всех которых она знала. Во сто крат благороднее Оберина.