2094

— знаешь, чондэ. знаете, бэкхен немножечко устал. ему надоело каждую неделю минимум один раз подрываться посреди ночи и куда-то ехать, потому что с чондэ что-то случилось и его снова надо забрать. это уже действует на нервы, потому что утром неизменно на работу. — когда ж тебе прострелят что-нибудь поважнее плеча или ноги? вокруг завывают сирены «скорой помощи» и полиции, повсюду ходят люди в форме. раненых на носилках несут к машинам, определённые участки огораживаются яркими предупредительными лентами. чондэ лежит на асфальте с чернеющим пятном на белой рубашке чуть ниже солнечного сплетения и немного виновато улыбается. кончики пальцев едва касаются остывшего пистолета, разряженного вплоть до последнего патрона. — с тобой одни убытки. почему ты всегда в белых рубашках, тебе меня не жалко? бэкхен склоняется над чондэ, закуривая и придерживая очки в круглой оправе, чтоб не съезжали, одной рукой. в одном халате достаточно холодно для сентябрьской ночи, поэтому у него готова новая порция ворчаний. и его не волнует, что возможно раненый чондэ уже долгое время лежит на мерзлом асфальте. сам виноват. — прости, их было слишком много, я не рассчитал. ты мог не приезжать. окончание последнего слова чондэ буквально кричит, потому что бэкхен наступает на сгиб локтя подбитой правой руки. бен считает, что этот горе-полицейский с ним не справедлив. почти каждый день рискует своей чертовой жизнью, гоняется за какими-то уродами, заставляет его переживать и теперь говорит ему, что он мог бы не приезжать? нахмуря брови, бэкхен наклоняется ниже и выдыхает сигаретный дым киму в лицо. — ты такой грубый. — это ты грубый. мне все еще больно. — разве я виноват, что большую часть времени провожу с мертвыми, чем с тобой? это разве я постоянно на вызовах? — я не заставлял тебя идти работать патологоанатомом. пожалуйста, убери ногу, я сейчас сознание потеряю. — что б тебя. бэкхен выпрямляется, затягивается еще раз и выкидывает сигарету куда-то в темноту. подумаешь. он отходит от чондэ и оглядывается в поисках свободных врачей. его изнутри начинает грызть негодование, и он еще больше хочет с кем-то поругаться, потому что какого черта раненый человек лежит на земле около часа, и ему никто до сих пор не оказал первую помощь, банально не помог подняться. бэкхен смотрит на эту, казалось бы, чёрную дыру в груди чондэ и злится ещё больше, потому что он уже может умирать от внутреннего кровотечения /спасибо бронежилету, что не сразу помер/. какого черта. чондэ приходит в себя уже дома, когда бэкхен расстригал на нем испорченную рубашку, чтобы снять. горела лишь настольная лампа в противоположном углу комнаты, но он видел, как трясутся чужие руки. бен без понятия, как аккуратно снять тяжеленный бронежилет, и чондэ предпринимает попытку сесть, чтобы помочь ему, с силой сжимая челюсти, потому что очень больно. бэкхен доходчиво объясняет матом, почему он не должен сейчас дергаться и не лежит с иглой в вене в больнице. бронежилет с грохотом падает с кровати на ковер, а бен — головой на не раз пробитое плечо. — что со мной? — да ничего. руку прошибло из винтовки по касательной, в грудину попало — просто отдача через броник. я думал, внутреннее кровотечение есть, но те якобы врачи мне сказали, что если бы оно было, до дома я бы тебя не довез. но, как видишь, ты здесь. бэкхен как всегда ворчит, обижен на весь свет и ничем не доволен. свои ноги и руки он давно закинул на кима поверх пухового одеяла, потому что «не дай бог обморожение, убью весь ваш отдел, ублюдки». чондэ чувствует, как его снова трясет, и прижимается щекой к чужой макушке. — знаешь, чондэ. я мечтаю пробальзамировать твоё тело и сделать из тебя куклу. чтобы мне не приходилось из-за тебя постоянно волноваться. — давай ты больше никакие выходные в морге проводить не будешь, хорошо? — ладно.