умираешь, так цвети покраше,
чондэ навзрыд рыдает. давится лепестками. блюет побегами. раздирает ногтями кожу, которую стремительно пронизывают корни под рубахой. бэкхен смотрит с непониманием и трепетом. ему абсолютно точно нравится то, что он видит. чондэ сидит на полу в ванной искореженной фигурой, ломается от каждого рвотного позыва. его спина содрогается, плечи то поднимаются, то опускаются. голые ступни стираются об углы кафеля, холод истерично бьет по нервам. в совсем малом помещении каждый всхлип отражается от стен. чондэ безостановочно хрипит, сипит, дышит, пока цветки поднимаются из легких. он сблевывает на пол, себе на руки всю желчь и маленькие, мятые, желтые лютики. мерзко и больно. все внутри вновь сжимается, режется об острые листья и кровоточит. у чондэ паника. смотря на желтые цветки, упрямо выглядывающие из-под воротника чужой рубахи, бэкхен не мог осознать, почему ему так нравится все, что тут происходит. кашель и хрип не раздражали слух, а лишь придавали ситуации безнадежности. атмосфера скорой красивой смерти пробуждала в нем какие-то новые, неожиданно приятные чувства, волнующие. он не знал, болезнь ли это, заразно ли, но разве не романтично умереть, превратившись в ворох цветов? когда приступы прекращаются и дыхание чондэ выравнивается, бэкхен оставляет его привести себя в порядок. ждет на кухне, помешивает ложечкой сахар в чае, мягко улыбается уголками губ. чондэ приходит бледный, держится за живот. из-под воротника торчат оборванные ростки, пострадавшие при приступе немой истерики. бэкхен, спрашивает, как он себя чувствует, а чондэ давит улыбку, готовый поперхнуться застрявшим лепестком в горле, и говорит, что вроде бы он отравился. пальцы на животе сжимаются, когда легкие вновь забивает. бэкхену интересно, как долго чондэ будет молчать и пытаться скрыть очевидное. он не говорит, что цветки уже виднеются у него в волосах и торчат из-под рукавов, ему интересно, что же тот скажет и как попытается объясниться. приступы становятся все чаще, цветки ссыплются с тела чондэ и оседают на полу, стульях, кровати, даже у бена на одежде. он молчит, даже когда лютики начинают прорастать на лице, догадываясь, что бэкхен тоже не дурак и давно заметил. в день, когда цветки застлали глаза, чондэ окончательно сломался и назвал это началом конца. он срывал растения, вырывал из кожи рук зубами, жевал и давился, травился. навстречу шли рвотные позывы, а легкие, полностью покрытые желтыми лютиками, выдавливали последние вздохи. чондэ умер, задохнувшись, когда заросшие органы больше не могли удерживать кислород. бэкхен молча смотрел, как тело теряет форму и рассыпается ворохом миллионов лютиков.***
бэкхена не отпускает чувство, что поступил он с чондэ неправильно. зря молчал, зря упивался его страданиями. зря просто смотрел. все, что у него осталось, это личные вещи, одежда и прах, превратившийся в ворох одинаковых маленьких цветков. он не знал, что с этим делать, но выкидывать не хотелось. наличие всего этого сохраняло ощущение присутствия чондэ здесь и сейчас, рядом. бэкхена не отпускает чувство, что поступил он с чондэ неправильно, когда из тонких ниточек под кожей начали прорастать совсем крохотные лютики и тяжелый раздирающий кашель сдавил горло, оставляя на ладони мокрые желтые лепестки, прилипающие к небу.разве не романтично умереть, превратившись в ворох цветов?