***
Шагая по длинной рыночной площади, Ино и Сай долгое время молчали. Сай на ходу пытался украдкой почитывать «Тысяча советов молодой мамочке», пряча книгу от Ино, по той простой причине, что куноичи пообещала засунуть эту книгу ему очень и очень глубоко в одно место, если еще раз увидит, что муж это читает. Сама же Ино была отвлечена тем, что внимательно рассматривала товары рыночных торговцев: уже купила новый чугунный таз (который тащил Сай свободной рукой), семена зеленого лука, три респиратора и набор пластиковой посуды, мотивируя это тем, что в хозяйстве все пригодится. — А покажи еще раз эту фотографию, — расплылась в улыбке Ино, так неожиданно заговорив, что Сай едва успел спрятать книгу за ремень штанов. — Это не фотография же, — изрек Сай, впрочем, уже копаясь в сумке шиноби. — Это результат ультразвукового обследования, показывающий нам ребенка внутри тебя… Но Ино, выхватив «фотографию», поднесла ее к глазам и с упоением принялась разглядывать малопонятное Саю изображение, которое он, не подумав, назвал в кабинете доктора «черно-белой абстракцией», за что получил по зубам от Ино. — Ой, красавец какой, — гордо произнесла Ино, поглаживая снимок. — Несмотря на то, что ты папаша, Сай. Самым красивым в Стране Огня будет, смотри, какой у него правильный профиль… Сай хотел было сказать, что профиля на снимке не видно, более того, единственное, что было понятно — это размытое изображение овала с ручками, ножками и признаком мужского пола, но злить Ино не хотелось. — А эти надбровные дуги, — умилялась Ино. — Не мальчик, а загляде… Ой. — Что? — обернулся Сай. Ино вдруг замерла посреди дороги и, дрожащими руками сжимая перевернутый вверх ногами снимок, бледнела с каждой секундой. — Ой, мамочка…ой, Господи… — тихонечко пищала она, замахав перед лицом мужа снимком. — Смотри, как он на Орочимару похож… — Ино, ты чего? Какой Орочимару? — опешил Сай чуть хриплым голосом. — Да вот так посмотри! Одно лицо! — Ты снимок вверх ногами держишь! На молодоженов уже оборачивались прохожие, а торговцы заинтересовано навострили уши. — Я НОШУ В СЕБЕ ОРОЧИМАРУ! — прорыдала на всю улицу Ино. – Сай, наш сын будет маньяком… — Не похож он на Орочимару, — заверил Сай, погладив ее по волосам. — Ему четыре месяца, он размером с яблоко, ну чего ты, в самом деле? Но Ино уже была заранее безутешна. — Да как же не похож, смотри, у него щеки как у Орочимару. Ой, мама, что ж мы сделали… Надо достать его пока не поздно, пошли в больницу. Сай тяжело вздохнул и, отобрав у будущей мамаши снимок, перевернул его, как полагается, и вернул Ино. — И не переворачивай его вверх ногами, — посоветовал Сай, за руку потащив куноичи домой. Ино мигом успокоилась, снова залюбовавшись «черно-белой абстракцией». — Ну какой же все-таки красавец. Все девушки за ним бегать будут. А пальцы у него какие музыкальные…***
Хината плакала. Постоянно. Двадцать часов в сутки. Оставшиеся четыре часа — спала. И даже во сне всхлипывала, заливая слезами хлопковую наволочку. Наруто помнил, как неделю назад его супруга лила слезы над судьбой бездомного котенка, которого отыскала под резиденцией Хокаге. Даже притащив котенка домой, отмыв, накормив и оставив жить в семье Узумаки, Хината не успокаивалась — рыдала от счастья, что у котенка появился дом. Плакала, когда готовила обед, считая, что апельсиновый сок, в котором мариновались куриные крылышки, — это кровь убитых апельсинов. Плакала, когда Ино показывала ей перевернутый снимок своего мальчика и клялась, что он похож на Орочимару. Плакала, когда одним солнечным утром обнаружила, что слезы льются из ее глаз в куда меньшем количестве. К кладбищу Конохи ее вообще подпускать было опасно. — Хината, ну что? — осторожно спросил Наруто, застав девушку сидящей на полу в окружении фотоальбомов. Хината покачала головой и снова забилась в рыданиях. — Хина-а-а-та, — протянул Наруто, присев рядом. Утерев слезы тыльной стороной ладони, Хината глубоко вздохнула. — Наш ребенок уйдет от нас, — с трудом не заплакав снова, прошептала она. Слезы снова потекли по ее щекам. Наруто, вспоминая наставления Сая: «Сейчас им нужна наша поддержка, забота и любовь» и слова Шикамару: «Они сейчас шизанутые, лучше лишний раз не трогать», разрывался между этими двумя советами. Но любопытство (надо ж понять, как Хината сделала такой вывод) взяло свое. — Почему уйдет? — Вырастет и покинет отчий дом, — плакала безутешная Хината. — И женится. Или выйдет замуж. Или просто будет жить отдельно. Наш малыш нас бросит. — А, это, — вздохнул Наруто, облегченно вздохнув. — Ну не сразу же, лет через двадцать, не раньше… Хината рухнула ему на грудь и зарыдала еще громче. В считанные секунды футболка Наруто взмокла от горючих слез впечатлительной беременной барышни. — Я тут подумала, — произнесла Хината, в очередной раз утерев слезы. — Наруто-кун, надо троих рожать. — Троих? — аж поперхнулся Наруто. — Минимум. — Минимум? Хината закивала. — Зачем столько? — протянул растерянный Наруто. — Чтоб было, — многозначительно ответила Хината и, кажется, успокоившись, крепко поцеловала мужа в макушку и отправилась готовить ужин.***
Надо сказать, что самым фартовым из квартета будущих отцов был Саске. Наслушавшись ужасов причуд беременных женщин, Учиха был рад, искренне рад, что Сакура не двигает мебель по ночам, не рыдает каждые десять минут, не истерит и не ноет. Но нельзя сказать, что трудностей не было. Они были просто иного характера. Родители Сакуры, к которым будущие молодожены наведались с радостными новостями, были рады внуку, но, судя по всему, не очень рады тому, что внук от нукенина Саске Учиха. Саске и сам хотел было пояснить, что не особо рад, что его ребенок от него, но слов подходящих не нашел, потому как в стрессовых ситуациях мозг думает несколько иначе. Да, визит к родителям Сакуры — стрессовая ситуация. Нельзя сказать, что Саске не любил супругов Харуно… просто, скажем так, не был к ним столь привязан, как хотелось бы Сакуре. И это было взаимно: мать Сакуры, Мебуки-сан, за час до прихода дочери и ее «кавалера» перепрятала коллекционные серебряные чайные ложечки, словно боясь, что Саске их украдет, да и вообще ожидала, что зять рано или поздно обчистит их дом, а отец, Кизаши-сан, постоянно травил похабные шуточки, настолько идиотские, что Саске, пытаясь вежливо улыбаться, выглядел так, словно у него резко заболел живот, а «улыбка вежливости» напоминала кровожадный оскал. Вдобавок, мать Сакуры постоянно заваливала их едой. Более того, заворачивала еду с собой, аргументируя это тем, что «есть там в вашем квартале Учих нечего, рынок далеко, небось на одном рамене сидите». К подобной заботе Саске всегда относился с подозрением, впрочем, чтоб не расстраивать Сакуру, ужинал переданными Мебуки-сан пирожками и рисовыми шариками и, запивая каждый кусочек томатным соком, все никак не мог отделаться от мысли, что ушлая теща отравила еду, чтоб оставить дочку богатой вдовой. И поэтому, начав следующее после тещиной трапезы утро в туалете, склонившись над унитазом в приступе безудержной тошноты, лишний раз убедился в том, что Мебуки-сан жаждет его смерти. «Пережить войны и умереть от тещиных пирожков — в этом весь я» — подумал Саске, протирая синюшно-бледное лицо влажным полотенцем. Спустившись к завтраку на зов Сакуры, Саске, завязывая на ходу пояс кимоно, переступил порог кухни и тут же замер. — Что это за запах? — спросил он. — Какой запах? — вскинула брови Сакура. — Запах чая? Саске посмотрел на невесту, как на идиотку. Чудная смесь копченой рыбы, чего-то кислого и раскаленного прогорклого масла никак не напоминала тонкий аромат жасминового чая, который Сакура разливала по чашечкам. — Да ты уже принюхалась, — произнес Саске, метнувшись к окну. — Дышать нечем, надо проветрить. И хотел было уже сесть за стол, как… — Нет, ну этот запах! Ринувшись к холодильнику, Саске с остервенением дернул дверцу на себя и принялся обнюхивать продукты, в поисках источника нестерпимой вони. Сакура, удивленно на него глядя, мешать не стала. — Ага! — торжествующе прошипел Саске, выудив с верхней полки сверток с тещиными рисовыми шариками. — Вот оно. Понюхав рисовые шарики, Саске чуть не потерял сознание от запаха, наполнившего всю кухню. — На, понюхай, — прохрипел он, протянув сверток Сакуре. Послушно понюхав мамину стряпню, Сакура пожала плечами. — Чуешь, чем пахнет? — не унимался Саске, встав у окна и жадно вдыхая свежий воздух. — Рисом. — Да это испортилось, мы их с другого конца Конохи в самую жару несли, — заверил Саске. — Тебе от них плохо не было? — Нет, — покачала головой Сакура. — Странно. Не ешь их. И вообще, выкинь. Нет, котов не корми, жалко, если подохнут. Сакура, пожав плечами, снова понюхала рисовые шарики. Чем может пахнуть рис, как не рисом? Замотав сверток в три бумажных пакета, куноичи отправила источник утреннего раздражения Саске в морозильную камеру и ласково улыбнулась. — А так не пахнет? Саске отпрянул от окна и прищурился. — Нет, так не пахнет, — нехотя выдавил он. — Ну и замечательно. Садись чай пить. Придвинув к Саске чашку с горячим напитком, Сакура села напротив. Саске поднес ко рту чашку и, сделав маленький глоток, едва ли не выплюнул чай на стол. В нос ударил тот самый ненавистный запах, от которого, как Учихе показалось на секунду, они избавились, но, хуже того, сам чай по вкусу напоминал что-то мерзкое, так похожее на этот запах копченой рыбы, чего-то кислого и раскаленного прогорклого масла. — Саске? — забеспокоилась Сакура, завидев, как шиноби побледнел еще сильнее. Саске, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, опустил чашку на стол и, мужественно глотнув чай, который отпил, поднялся на ноги. — Найди мне что-нибудь от отравления, — прохрипел он и, неспешной, как ему показалось, походкой, направился в туалет, снова воевать с тошнотой. Сакура лишь кивнула и моргнула. На всякий случай понюхав чай, затем снова понюхав рисовые шарики в морозильной камере, она опустилась на стул, понимая, что ничего не понимает.