Школа. Научи меня любить

«Наверное, есть своя особенная прелесть в том, чтоб быть попеременно то жертвой, то палачом» © Шарль Бодлер "Мое обнаженное сердце"

Raury - Like A Star Если бы боль приходила одна, то это еще можно было пережить очень даже легко! Серьезно. Ты нормально спишь всю ночь, утром просыпаешься, занимаешься своими делами, а потом ты забиваешься в угол и тихо страдаешь. Тогда, когда приходит время боли. У тебя болит душа, но в нашем мире столько средств её излечения! Жить было бы легче, если бы боль посещала нас по определенным часам. Боль приносит с собой кучу других неудобств. Ты не можешь нормально жить. Следишь за восходом солнца, пропускаешь закаты, автоматически ешь и еда теряет свой вкус. Все потому, что боль исходит изнутри, питается твоим отчаянием, точит тебя постоянно. День и ночь. Она пройдет. И ты ждешь, когда же тебе станет все равно, а отголоски боли будут лишь иногда напоминать о себе. Я все-таки закрыла глаза и провалилась в прострацию то ли сна, то ли сумасшествия. Я не заметила, что поезд остановился, а утреннее солнце уже во всю допекало. Джин дотронулся до меня и только тогда я взбрыкнулась и открыла глаза. — На выход, — он встал и ждал, пока я приду в себя. Теперь мой мозг лихорадочно искал ответа на вопрос: «что я тут делаю». Я облизала губы и встала, тут же покачнулась и упала в руки Джина. — Голова кружится? — я промолчала и отошла от него. Джин достает свой рюкзак, и мы идем на выход. Потом Джин договорился с таксистом, и мы добрались до крошечного одноэтажного домика где-то у окраины. Казалось, что совсем рядом горы и до них можно дотронуться рукой, на самом деле до них следовал путь длиною в день не меньше. Я с облегчением вылезла из машины, чтобы набрать воздуха. Целых двадцать минут езды на заднем сиденье рядом с человеком, которого столько не было, это словно увидеть призрака настолько реального, что сердце разрывается. Всю дорогу я просидела в жутком напряжении в одном положении, и каждый раз, когда Джин дотрагивался до меня, я чуть ли не скулила. Дверь оказалась заперта, но после некоторых странных махинаций Сокджин открыл дверь и поднял густую пыль. — Тут грязновато, но ничего страшного. Можешь располагаться, — я как сомнамбула прошла внутрь и застыла. Меня передернуло от спёртого сырого воздуха, от темных и грязных отпечатков чьих-то ботинок на дощатом полу. Будь у меня силы, я бы съязвила, откуда Джин откопал такую халупу. Сил не было, на меня напала страшная опустошенность, и это утро, что было таким красивым, перестало иметь значение. Я знала, что должна была что-то сделать, заставить себя воспротивиться такому повороту судьбы, но руки как висели безвольной куклой, так и остались. И единственный источник света и воздуха, проем двери, неожиданно пропал. Джин закрыл дверь. Одна его рука легла мне на талию, другая на живот, этот капкан сразу сжал меня в сильной хватке и прижал к стройному телу. Я дернулась, но пока сильно не вырывалась. Джин уткнулся носом в мои волосы, потом поцеловал в шею, стая мурашек, что последовали после этих действий, заставили меня очнуться. — Что ты делаешь? — зашипела я, пытаясь освободиться, — отпусти меня! — Ты серьезно? — язвительно усмехнулся Джин и сильнее сжал меня, когда я попыталась отпихнуть его локтями, — так просто отпустить и все? — Да, хватит, Джин! Это не смешно! — Я не смеюсь, я хочу развлечься, правда, — зашептал мужчина на ухо, а его ладонь пролезла под кофту, я стала отбиваться сильнее. Сердце заколошматило со скоростью, и я решила, что буду выбиваться, пока не умру или что-то подобное. Из меня сочился героический пафос. — Отпусти меня, придурок! Как я тебя ненавижу, отстань! — я брыкалась и руками и ногами, а его холодная рука блуждала по моему животу. — Ну, тише, чего ты орешь, — сам Джин начинал закипать и подталкивать меня вглубь дома, я пыталась затормозить подошвами кед, но кто я по сравнению с ним? Он, не жалея, сильно дергал меня за руки, и на подкорке сознания у меня осталось сожаление о том, что Джин все-таки оставит на мне синяки. Я до последнего сдерживала панику и истерику, я до последнего скидывала равнодушие, и понимала, все, что бы я ни делала, бесполезно. Это, знаете ли, доводит до отчаяния. Следующая комната оказалась спальней, я увидела развороченную кровать с какими-то ужасными серыми простынями, рядом были и другие предметы интерьера, но я увидела лишь эту кровать. И она отпечаталась до миллиметра каждой детали у меня в памяти, такая использованная, холодная и доводящая до чувства угнетения. Джин кинул меня на чье-то бывшее ложе, я попыталась отползти, но он притянул меня к себе за щиколотки и навис сверху, припечатывая своим телом к кровати. Я задохнулась, перед глазами все поплыло, надо мной тяжело дышал Джин и оставлял засосы на шее. Обессилевшими руками я уперлась в грудь мужчины и зажмурилась. Вдруг это сон, вдруг от этого можно вырваться? Но когда ладонь Джина легла на мою промежность, я распахнула глаза и поняла, что это не сон и меня никто не найдет и не спасет. Я же дура поплелась за ним, а теперь это какое-то сранное дежавю. — Ты спала с ним, да? — зашептал Джин, сильно сжимая меня, — спала с ним? Чонгук уже трахал тебя? Тебе понравилось? — Сокджин запустил руку мне в штаны, тогда я истошно закричала, а слезы сами хлынули из глаз. — Блядь, заткнись,— Джин зажал мой рот ладонью и посмотрел так зло и с таким омерзением, что внутри все затухло. Я уже четко чувствовала возбуждение мужчины, и понимала, что если он правда захочет, то я не смогу ничего изменить. Такое порой случается. Как бы ты ни сопротивлялся, ни старался сбежать или исправить, злой рок сделает то, что захочет, и возьмет, и нагнет, и даже не поведется на жалостливую провокацию. Бывший мой учитель убрал руку с моего рта и тогда я снова начала захлебываться и просить, умолять. — Пожалуйста, отпусти…Джин…не…не надо…не надо, — как заведенная истеричка повторяла я, пока хлесткая пощечина не заставила меня остановиться. Сначала мне показалось, будто меня резко встряхнули и выбили весь воздух из легких, потом щека стала гореть, а из-за слез, что уже перестали идти, щека начала щипать. — Заткнись, — уже более спокойно повторил Джин. Его взгляд оставался таким же холодным, таким же похуистичным. Я со страхом наблюдала за тем, как его ладонь расстегнула мои джинсы и залезла в мои трусики. Краска стыда и горечи покрыла мое зареванное лицо. Джин ввел в меня палец, я поморщилась. — Сухая, — поставил вердикт Джин, но руку не вытащил, он стал совершать круговые движения пальцами. — Отпусти, — попросила я, уже не отбиваясь и не плача. Но вместо ответа Джин наклонился ко мне и поцеловал, потом провел носом по шее. — Я тебя хочу, — я закрыла глаза и обмякла в чужих объятиях. Джин дарил свои кроткие поцелуи, успокаивающе глади и пытался возбудить. Но, кажется, он болен настолько, что не понимает: нанеся такую глубокую рану, вряд ли можно вернуть хотя бы каплю понимая для своих действий, не говоря уже о прощении или доверии. Раздербанив мою плоть до мясистого кровоточащего состояния, он теперь пытался залечить все это зеленкой и пластырем. Аж смеяться хочется. И было бы смешно, если бы не было так грустно. Поняв, что по консистенции я больше похожа на овощ, чем на предмет вожделений, Джин бросил всякие попытки пробудить мою чувственность. Поэтому он перестал вводить меня в стыд и поднялся с меня, а потом вышел, оставляя меня в одиночестве. Меня тянуло блевать от отвращения к себе, но жизнь такова, что рано или поздно мы перестаем придавать чему-то такое огромное значение и относимся проще к ситуации. — Давай сходим куда-нибудь перекусить,— предложил Джин, когда вошел через пару минут. Меня никто не собирался слушать, но я решила притвориться, будто у меня есть выбор. — Давай,— я пожала плечами, а потом с опаской поднялась с серых простыней. Мне казалась, что я рассыплюсь, но ничего подобного. Я была целой и невредимой. Пока что.