***
— Я дома, — устало бормочет под себя Шинья, словно так его кто-то смог услышать. Разувшись, он прислоняется к стене и переводит дух. Не было похоже, что дома кто-то присутствовал, помимо него. В квартире царила абсолютная тишина, тогда внутри Шинья почувствовал некую опустошенность. Он был слишком измучен и истощен по большей части морально, чем физически. И сейчас ему было необходимо разделить это отвратительное ощущение с кем-нибудь. Шинья, пошатываясь, поковылял к спальне. Он замирает и задерживает дыхание, когда на застеленной кровати видит спящего Глена. Это то самое теплое чувство, которое столь мимолетно, и потому его всегда мало, когда, казалось, ты остаешься один со своими проблемам; но тут ты видишь, как нужный человек перед тобой — нужно только подойти к нему и упасть в объятия. Нет никакого трепета или прилива теплоты. Есть только умиротворенность и спокойствие. Чувство такое прекрасное, словно в этой жизни ты достиг всего, и больше ничего не нужно. Ты ведь даже готов к смерти, потому что знаешь, что в последнюю секунду ни о чем не пожалеешь, прежде чем закрыть глаза. Вернуться домой, убежать прочь от внешнего мира и оказаться рядом с ним — так мало нужно, чтобы излечить свою душу. Хиираги все так же медленно направляется к кровати. Аккуратно, не делая резких движений, он ложится на нее. Сначала просто вглядывается в лицо Глена и спрашивает себя, чем заслужил это мгновение, которое так не хотелось отпускать. Кажется, вот как выглядит счастье, которое многие так отчаянно ищут. Подушечки пальцев гладят лицо, касаются приоткрытых губ, опускаются на веки. Затем Шинья зарывается рукой в темные волосы, пальцами зачесывает их назад, в коей манере любил постоянно делать сам Глен. Не выдержав, Шинья подвигается еще ближе и утыкается носом в ключицу, и даже так он слышит, как бьется его сердце. Утешительная легкость накрывает Хиираги, и тогда он проваливается в сон под размеренное сердцебиение.***
Канун Нового года сопровождался жутким морозом, неприятно щиплющим щеки и нос. Он забирался даже под шарф, в который так плотно кутался Глен. — Эй-эй! Подожди. Ну остановись же! Наконец парень резко останавливается и оборачивается, недовольно озираясь на того, кто преследует его уже который день. Относительно недавно это сущее наказание с белыми волосами вступило в организацию, противостоящую семейству Амане. Но за все это недолгое время, он успел надоесть Глену. — Как долго это будет продолжаться? — холодно интересуется он, раздраженно выдыхая пар изо рта. На его лице играла счастливая улыбка. На самом деле было ощущение, что он никогда не перестает улыбаться. — Как тебя зовут? Едва дослушав вопрос, Глен разворачивается и уходит. Блондин не отстает и снова нагоняет Ичиносе. — Ладно тебе… — Ты ведь прекрасно знаешь, что ради собственной безопасности нам запрещено называть имена друг другу. Принимаешь меня за идиота? В следующую секунду мир Глена переворачивается с ног на голову, и его глаза уже устремляются в серое небо. Он даже не сразу понял, что произошло. А когда увидел нависшее над ним обеспокоенное лицо парня, Глен поморщился, почувствовав в затылке резко накатившую боль. — Фееричное падение, — рассмеявшись, говорит блондин. В его голосе не чувствовалось злого умысла или издевки. В какой-то мере — лишь на мгновение — эти слова даже показались милыми. Шинья протягивает Глену руку, чтобы помочь встать, но тот отпихнул ее в сторону и привстал сам, потирая затылок. — Идем за мной, — сказав это, парень схватил Глена за руку и потащил за собой. Брюнет и опомниться не успел, как оказался в незнакомом магазине. А точнее, это была кондитерская. Запах ванили и чего-то пресно-сладкого окутывал небольшое помещение, создавая уютную обстановку. Пока Ичиносе непринужденно разглядывал витрины со сладкой выпечкой — просто потому что ему нечего было тут делать, — к нему незаметно подошли из-за спины и приложили к голове что-то холодное. Глен резко отдернулся и отскочил в сторону. Обернувшись, он увидел Шинью, протягивающего ему пакетик со льдом. — У продавца попросил, — уточнил тот. — Спасибо, — спокойно ответил Ичиносе и, забрав лед в свои руки, приложил к затылку. Глен чувствовал себя неуютно, так как пара голубых глаз с прищуром неотрывно следили за ним. Это ужасно раздражало, и казалось, что теперь этот взгляд будет преследовать его вечно. Он даже пытался сделать вид, что не замечает ничего, но и это не помогало. — Чего ты хочешь? — наконец задает вопрос Глен. — Хочу знать, кто ты. — По-моему я ясно дал понять, что не раскрою перед тобой свою личность. Смирись с этим и… — договорить парень уже не мог, так как его никто не слушал. Блондин стоял у прилавка и о чем-то разговаривал с продавцом. Теперь уже сам Ичиносе следил за ним. Он смотрел на его улыбку, он следил за каждым его жестом, за взглядом и понимал, насколько все это фальшиво, неправильно, неестественно. На него даже больно было смотреть, потому Глен отвернулся, не став более лицезреть настолько мерзкой картины, от которой становилось не по себе. — А, ты только посмотри. Настоящее произведение искусство, неправда ли? — когда Шинья вернулся назад, то у него в руках было небольшое пирожное, между слоями песочного теста которого были прослойки суфле. Верхушка его была украшена кремом из двух цветов: голубого и зеленого, чередующиеся между собой. Блондин даже не смог удержаться и, испачкав палец в креме, облизал его. — Невероятно вкусно. Ты должен попробовать это. — Ты ведешь себя как маленький. Сколько тебе вообще? — раздраженно бросает Ичиносе. — Ммм, думаю, так же, как и тебе — шестнадцать. — Откуда ты знаешь, сколько мне? — Выглядим мы, как одногодки. — Он снова улыбается этой улыбкой, и потому Глен, не выдержав, отводит от него взгляд. — Так ты не собираешься от меня отставать? — А ты точно не будешь пирожное? Брюнет раздраженно цокает и, развернувшись к парню, открывает рот, чтобы снова высказать ему все, что накопилось за то небольшое время, за которое успел узнать его как самое раздражающее существо на всей планете. Все слова застревают в глотке, когда в рот Глену засунули то самое пирожное. Его глаза расширяются от удивления — а после он и вовсе забывает, что хотел сказать. — Ахах, если не откусишь, то подавишься. И Ичиносе ничего не остается, кроме как откусить кусок выпечки. На вкус оно кажется и вправду самым лучшим, что ему доводилось пробовать. Хотелось еще, но Глен не мог позволить себе опуститься до такого и просто попросить отдать ему пирожное, чтобы доесть полностью. Он облизал губы от крема и посмотрел на довольного блондина, который погрузил оставшийся кусок в рот. Глен сверлил взглядом этого парня и не мог понять, что он за человек. Зачем проделывает подобные вещи? Почему достает его и пытается выяснить его имя? Что с ним вообще не так? Дожевав пирожное, Шинья принялся облизывать пальцы, перепачканные в креме. Пока он делал это, поймал на себе пристальный взгляд. Тогда он посмотрел на Глена, который все еще продолжал неотрывно следить за ним. — Я надеюсь, тебя не волнуют вещи, вроде косвенного поцелуя? — Что? — словно придя в себя, отзывается Глен. — Нет, ничего. — Сейчас Шинья улыбнулся как-то по особенному. И за короткое знакомство это первый раз, когда Ичиносе подумал, что эта улыбка была настоящей. Она ничего не скрывала, не была натянутой или искаженной какими-то неприятными чувствами. Поблагодарив продавца за оказанную помощь, парни вышли из кондитерской. Сейчас уже наступили сумерки, но яркие огни не давали тьме окутать оживленные улицы. — Ты что, до самого дома меня преследовать будешь? — На самом деле, я иду сейчас своей дорогой. — Иди своей дорогой чуть дальше от меня. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы идти вместе. За всю дорогу они больше и слова не сказали друг другу. Постепенно ярко-освещенные улицы меркли, сменяясь спокойными районами. Менее людно, менее шумно, сам путь до дома стал более спокойным и приятным. Сейчас были слышны только свои шаги и шаги человека, который все никак не прекращал следовать за Гленом. Это уже не раздражало. Чувство одиночества никогда особо его не тревожило — он к нему привык, но теперь оно, кажется, будто дышит ему в затылок. От этого становилось не по себе, и это не давало покоя. Глен подумал, что в любую секунду этот парень может снова оставить его одного, и именно тогда чувство пустоты будет ощущаться острее прежнего. В таком случае, следует ли отгораживаться от этого человека? — Эй, ты только посмотри. Чужой голос выводит Ичиносе из раздумий, и он оборачивается к его источнику. Глаза блондина устремлены куда-то в сторону — туда, через дорогу, где улица начинается с пустоши. Мимо этой площадки многие проходят мимо и никто уже не замечает заброшенного здания, которое стало чем-то вроде неприметной достопримечательности. Оно есть, но мало кто по пути домой обращает на него внимание. Но зато у него немало поклонников — любителей сверхъестественного и рискованной молодежи, потому о нем ходит достаточно легенд. Каждый рассказчик добавляет от себя что-то новое — пугающее и опасное. Глен скептически окидывает здание взглядом, затем снова смотрит на парня, у которого, кажется, глаза светились от переизбытка счастья. — Ну, как тебе? — То есть? — Сходим? — он даже не дожидается от Глена ответа. Хватает его за руку и переводит через дорогу. — Подожди! Отпусти! — Только не говори, что ты испугался. Глен высвобождает свою руку из хватки, но не уходит, а смотрит в голубые глаза, которые, как ему кажется, видят его насквозь. — Ты хочешь забраться наверх? Шинья кивает. — Именно, только представь, какой вид там. Наверняка весь город, как на ладони. Здание изнутри выглядело даже хуже, чем снаружи. Бетонные стены давно потеряли свой первозданный вид: серые и блеклые, отдающие могильным холодом, местами разрушенные. На грязном, пропитанном сыростью и плесенью полу валялись крошки стекол и бетонных плит. Всюду разбросаны старые балки и гниющие доски. Казалось, если сделать один шаг вперед, то можно провалиться в ад. Здесь и правда все дышало чем-то потусторонним, было даже ощущение, что кто следит за забредшими в это место людьми. Это нечто дышало прогнившим воздухом, выдыхало из мерзкой пасти гнилой смрад. — Ну как, страшно? — спросил Шинья, поднимаясь по лестнице. — Жутко, но не страшно, — спокойно отвечает Глен, следуя за ним. — Это верно. Есть в этом месте свое очарование, оно отвратительное, но тем и завораживает дух. Я постоянно хожу мимо него домой, но ни разу так и не осмелился зайти. Наконец я могу это сделать. — Только не говори, что ты решил познакомиться со мной только потому, чтобы затащить в это место. — Это было бы слишком смешно. У меня совсем иная цель, — голос Шиньи показался сейчас каким-то грустным: уж слишком явные нотки тоски, которую было сложно скрыть, и потому Глен не мог не уловить ее. — Долго там еще? — брюнет решил перевести тему, чтобы больше не касаться этого вопроса. Почему же так не хотелось расстраивать сейчас его? — Там еще два пролета, кажется. Они оба уже ощущали жуткую усталость в ногах. И казалось, что, чем дольше они находятся в этом месте, тем сильнее оно нагнетает, сбивает с толку, давит на психику. Было похоже, что само время застыло в разрушенных стенах. Оно погрязло в них, как в желе: в вязком, безобразном по ощущениям и, черт, как же воротило от него. Задыхаясь тухлой пылью прошедших лет, Глен продолжал подниматься. Это место было отравлено, но тем и привлекало. От него поднимался адреналин, хотелось бросить вызов этой реальности и оказаться в гуще его событий, потому что, как и сказал Шинья, оно завораживало. — Пришли… — после этого последовал скрип двери. Звук был похож на нечто старое разваливающееся, держащееся буквально на последнем издыхании. Оно пробирало до мурашек, особенно в таком месте, где звуки внешнего мира заглушаются в глухой пустоте потустороннего мира. И единственное, что слышится, это как крошки битых стекол мерзко трепещут под ногами Выйдя на поверхность, Глен чувствует, как время продолжило свой ход. Его лицо обдувает морозный ветер, но от него не пробирает до дрожи. Потому что он живой, настоящий и совсем не веет от него страхом. — Вот это да! Пока добрались, уже так стемнело. Но ты посмотри, я был прав! Хоть здание оказалось и не таким уж высоким, вид все равно отличный. Ичиносе даже не смотрит себе под ноги. Его отвлекали слова и тот образ, что возник перед глазами. Тем не менее он продолжает шагать, и, когда под ногами что-то с треском надломилось, он даже не успевает глянуть вниз, а после — проваливается. Перед падением он что-то выкрикивает и резко зажмуривает глаза. Руки отчаянно, из последних сил, цепляются за разломанную бетонную плиту, из которой торчат прутья. — Глен! — кажется, ему показалось, но его только что позвали по имени. Он отмахивается и продолжает висеть на самом краю, тянется к поверхности, но все тщетно, потому что руки скользят по бетону, но ухватиться там ни за что не могут. Ладони неприятно саднит и щиплет. И становится еще больнее, когда в эти царапины больно впиваются чужие пальцы. Глен старается не обращать внимание на это и позволяет спасти себя. Спустя еще пару секунд и его наконец вытягивают на поверхность. Некоторое время он сидит неподвижно и не может пошевелиться. Он ничего не чувствует, кроме тепла: оно родное, такое приятное и согревающее, что от него не хочется отталкиваться. Глен даже не сразу осознает, что его сейчас крепко сжимают в объятиях. Но он ничем не отвечает: только сидит, опустив руки, и глубоко дышит в шею Шиньи. Только когда он наконец приходит в себя, он пытается отстраниться. Его покорно отпускают. Лицо Хиираги казалось слишком обеспокоенным и растерянным. Без фальши. — Твои руки. — Шинья засучивает порванные рукава куртки и замирает, когда видит жуткие царапины и небольшие ранки. — Ничего страшного, дома обработаю их. — Я так испугался за тебя. — Ты назвал меня по имени. Шинья осекается и опускает взгляд, словно чувствовал себя виноватым перед Гленом. — К чему все это было? И кто ты такой? — Я из побочной ветви… — Хиираги, что ли? Шинья кивает как-то нерешительно. — Шинья, — называет он свое имя, но до сих пор не собирается смотреть в глаза Глену. — Шинья, почему ты пришел в эту организацию? Ведь твоей семьи не коснулся кризис, что устроили Амане. Так какой в этом смысл? — Ты прости, не могу сказать. Нахмурив брови, Глен встает. Ноги отозвались ноющей болью, а телом завладела легкая слабость. Появилось даже желание упасть и забыться сном хотя бы ненадолго. Однако он продолжал аккуратно перебирать ногами и добрался до самого уступа. Не то чтобы вид отличался какой-то особой красотой, но он казался чем-то вроде недосягаемого мира. Он был похож на далекое место, где царила жизнь и радость, в тот момент, когда само тело находилось в этом Богом забытом месте. Эта крыша являлась гранью между реальностью и загробным миром. Глен почувствовал присутствие Шиньи возле себя, тогда он посмотрел на него и сказал: — Но на вопрос — почему ты меня преследовал и пытался узнать имя — ты ответить обязан. — Тут нет никакой тайны. Если честно, я видел тебя уже однажды. Я как-то был в главном доме — тогда меня в первый раз родители взяли с собой. Обычно я оставался дома с гувернанткой. Но в тот раз я попросился с ними, потому что было очень интересно, что из себя представляет семья Ичиносе. На тот момент я был не в том возрасте, чтобы различать хороших и плохих людей, но твой отец мне показался хорошим человеком. Перед тем как они удалились на переговоры, я попросил у родителей разрешения пройтись по дому, чтобы осмотреться. Как-то, проходя мимо окон, выходящих на небольшой сад, я увидел тебя. Ты спал в беседке, положив голову на руки. Это выглядело настолько мило, что я даже улыбнулся. Тогда не представилось возможным познакомиться лично. А потом и вовсе начались проблемы. Я узнавал о том, что происходило в твоей семье из разговоров родителей. Узнал и про твоего отца… Мне очень жаль. — До этого смотрящий на Шинью Глен отвернулся в сторону города, но ничего не ответил. Тогда Хиираги продолжил. — Я никак не мог найти с тобой встречи: постоянно что-то мешало, или же я и вовсе терял тебя из виду. Но кто бы мог подумать, что я встречу тебя в подобном месте. Я на самом деле счастлив. — Довольно странно слышать подобное от парня. — Только не пойми меня неправильно. — Нет уж, это слишком очевидно. Шинья никогда и ни в чем не принуждал Глена. Разве что, просто раздражал. Хиираги никогда не мог усидеть на месте, постоянно о чем-то спрашивал, говорил о всяких вещах, которые редко были в тему. Но в этих отношениях никогда не было тягости или того, что называют наигранностью. Глен был одинок. Раньше это слово его не пугало, и потому он спокойно воспринимал тот факт, что живет только для себя. Но чем больше в его жизни было Шиньи, тем сильнее он понимал, что нуждается в нем. Ичиносе уже успел изучить его. Были такие моменты, когда Хиираги просто смотрит в одну точку, думает о чем-то, возможно, даже сам не замечает, как отстраняется от мира. И Глен никогда не спрашивает, о чем Хиираги думает. Это не эгоизм или безразличие, просто он знал, что тот не ответит — снова улыбнется, скажет нечто глупое и постарается сменить тему. Копаться в душе Шиньи и узнать его мысли не представляется возможным. Их отношения похожи на любовь. Но эта любовь была из тех, о которой двое никогда не говорят вслух: в этом никогда не было необходимости. Слащавые слова, о которых, если столь часто говорить, будут только портить отношения, они приедаются, надоедают и в конце концов кажутся лишь обычным словом — не важнее слова «привет». Отношения с виду напоминают дружбу. Первое впечатление и суждение по одному взгляду всегда обманчиво. Кто может подумать, что эти двое уже не первую ночь отдавали себя друг другу. Они не должны быть одиноки, потому всегда передавали свои чувства через прикосновения, желали тепла и той живой страсти, в которой они так нуждались. Далеко не детские поцелуи, движения тел, сводящие с ума, и до невозможности жаркие стоны погружали их в желанное забвение и отрешенность от мира, в котором они были чужими.***
— Этому сучонку все-таки удалось улизнуть от нас? Его досье из базы данных стерто; дом, в котором он прописан, передан в руки другого владельца, а тот вообще ничего не знает о нем. В общем ушел с концами. Что там с Гленом? — Даже под пытками ничего не говорит. Думаю, ему и правда ничего неизвестно ни о нем, ни о его планах. — Надо же, и ему лапшу на уши навешал. Ахах, парень не промах, такие шпионы на вес золота. — Мне все-таки интересно, кому он сливал всю информацию? — Ладно, оставим его. Как бы то ни было, информацию о нашем местонахождении он не сдавал, а значит, этим людям нужно было знать непосредственно о том, о чем знаем мы. Им нужно была информация об Амане. Довольно интересно. Я бы даже сказал забавно. Что же, ладно, отпустите Глена: от пыток уже не будет толка, а такими темпами мы его скорее на тот свет отправим.***
Тело Глена безумно болело. Эти люди, похоже, не собирались оставить на нем живого места. Тем не менее он старался всячески отвлечься. Лежа на берегу реки в густой траве, он раскинул руки в стороны и закрыл глаза. Он ничего не видел, не было никаких образов, ни всплывших воспоминаний, только легкий лунный свет просачивался сквозь веки, а в ушах только звук журчащей воды и легкого ветра. Все случилось так быстро. Слишком. Глен и не мог предположить, что Шинья окажется предателем. Он ведь видел его настоящего, он знал, что тот не пойдет никогда на нечто подобное. — Глен… — неохотно глаза Глена открываются, встречаясь с ночным небом. — Предатель, — не поворачиваясь к гостю, шепчет Глен. Он снова закрывает глаза на этот раз не для того, чтобы отстраниться от боли, а для того, чтобы не видеть это лицо. Рука невесомо касается его лица, которое было усыпано ушибами и ранками с запекшейся кровью. Сначала Глен хочет поддаться этим прикосновениям, но потом отдергивает себя, возвращаясь в реальность. Отбросив назойливое чувство боли, он резко подрывается и, схватив Шинью, опрокидывает его, нависая сверху. — Как ты мог?! — кричит он, вглядываясь в распахнутые глаза Хиираги. — Я не… — его прерывают на полуслове, ударив в челюсть. Нижнюю часть лица тут же охватило болью, но он, несмотря на нее, снова пытается сказать, — я не понимаю… — Чего ты не понимаешь? Могу объяснить! — несколько ударов снова приходятся по лицу. Глен уже не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он нанес первый удар. Сбился с счета. Не помнит. Почему вообще бьет? Почему зол? — Глен. — С побитым лицом Шинья все равно улыбается и тянет руку к лицу Ичиносе. Он тяжело дышал, пытаясь перевести дух. — Тебя разве я предавал? — Это равносильно тому. Сколько раз я прикрывал твою задницу в опасных моментах? Ты просил меня это сделать, а я даже не понимал, что ты в этот момент творил у меня за спиной! Сделал меня негласно своим соучастником, подставил, в конце концов! Долбанный ублюдок! — Глен ухмыляется, всматриваясь в спокойное лицо Шиньи, словно не его только что избивали. — Даже словом не обмолвился. — Именно это и спасло твою жизнь. Глен цокает и резко встает с Хиираги. Он поднимает лицо к небу и стоит так некоторое время, прежде чем подойти к реке. — Прошло столько лет, а ты так и не изменился. Такой же легкомысленный кретин. Медленно направившись к водоему, Шинья опускает руки в воду и, набрав ее в ладони, ополаскивает лицо. Шипит от боли и жмурится. Проделывает ту же процедуру еще несколько раз, затем зачесывает пальцами мокрую челку. — Будем просить прощения друг у друга? — рассмеявшись, задает он вопрос. — Кому ты сливал информацию? Хиираги качает головой. — Я не могу этого сказать. Но сейчас это неважно, теперь, когда я раскрыт, от меня не будет толку. Мне придется уйти. Ичиносе ничего не отвечает. Между ними наступает пауза, которая превращается в пропасть. Чувство недосказанности не дает покоя. Но Глен не знает, что должен сказать. Слова рассыпаются, мысли теряются. — Глен… давай уйдем вместе. — Эта идея кажется настолько заманчивой и желанной, что Глен сопротивляется из последних сил, чтобы не согласиться. Но его здесь держит слишком много факторов, которые было бы трудно отбросить. Чересчур много цепей и оков, снять которые — равносильно смерти. Ичиносе размышлял об этом слишком долго. Тишина для Шиньи была уже невыносима, она резала по сердцу и называла его глупцом. Глупец, потому что опрометчиво полагал, что Глен вот так просто все бросит и пойдет за ним. Как же далеко зашло его самомнение. Поняв, что ответа он не дождется, Шинья поднялся на ноги. Глен даже не пошевелился, продолжая все так же смотреть в воду. Возможно, сейчас ему тоже было больно от выбора, сделанного негласно. Он ощущал, как все внутри сжимается. Можно было бы заплакать, но разве станет легче? Врал тот, кто придумал подобный бред. Плакать в одиночестве от нахлынувших чувств и безысходности? От этого станет легче? Какой бред. Хиираги в один шаг сократил расстояние до Глена и, посмотрев сверху вниз на него, наклонился. Он провел рукой по темным волосам, затем, опустившись ниже, поцеловал макушку. — Прощай, Глен. Ничего не изменилось. Все осталось на своих местах: тот же ветер, высокая трава, журчание реки, лунный свет и прежнее одиночество, которое с каждым днем теперь будет поглощать его. Обгладывая душу изнутри, оно не оставит от него ничего. Только сожаление о том дне, когда он не смог сделать правильный выбор; когда потерял человека, который так самозабвенно отдавал себя ему, огораживая от серости бытия. Он тянет к нему руку, пытаясь удержать возле себя, но сдается в самый последний момент; стремится защитить, но не получается. Снова неудача и крах. Он словно сам рушит свою жизнь, рушит жизнь человеку, которого так любит. Отвратительная реальность ни за что не позволит сделать ему все правильно, заставит собственными руками раскромсать и стереть в пыль с таким трудом выстраивающееся счастье. И Глену не позволят быть счастливым, потому что он любимый человек одиночества.