Брак без выбора

Он сопротивлялся как мог, пытался удержать все на плаву, выкарабкаться из помойной ямы, заполнившей себя проблемами. Но постоянно терпел неудачи, будто в один момент весь мир сначала отобрал у него счастье, а затем, разливаясь громким смехом, что по всей Вселенной расходился раскатистым громом, начал унижать его. Мелкие осколки битого стекла врезались в кожу, в старые зажившие раны. Они кромсали, приносили спасительную боль. Для Него мир был черствым и непонятным, и он ничего теперь уже не мог дать Ему — только и делал, что презренно кидал в лицо грязь. Потому Он искал спасение от душевной боли в самобичевании, потому что страдал снова, потому что страдания не утихали. А ему всего лишь нужна была поддержка. Он собирал свой мир по кусочкам, отстраивал все заново. Но пазлы один за другим рассыпались, превращаясь в пыль у него на глазах. Он не унижался ни перед кем, не плакал. Проследив за последней песчинкой, Он принимался за дело заново. В нынешнем мире его ничего не могло мотивировать. Настоящее уходило в прошлое так, что казалось мимолетным и мнимым. А будущее не имело свою достойную цену, чтобы за него стоило бороться. Он делал это только ради прошлого, ради воспоминаний, которые до сих помогали ему справиться со всем, но которые тем не менее причиняли еще больше боли… — Папа? — Ты снова сбежал? — Тц, сколько я вам говорил? Не сбегаю я. Просто… — мальчик замялся и отвел голову в сторону. Ночной ветер едва ерошит его короткие темные волосы. — Просто прекрати держать все в себе. — Отец мальчика слегка улыбнулся и присел рядом с сыном. — О чем ты? — Это слишком очевидно. Я ведь вижу, что тебя что-то беспокоит. — Я с этим справлюсь, оставь меня. Мужчина и с места не сдвинулся. Он не думал оставлять сына одного на растерзание собственных мыслей. Ведь по себе знал, каково это, когда держишь все себе, смотришь на окружающих ясным взглядом, а внутри тебя все разрушается, рассыпая душевное спокойствие в пыль. Человека никогда нельзя оставлять наедине с его проблемами, даже если он того сам желает. Особенно, если речь заходит о твоем ребенке. Никто не говорил, что нужно решить проблемы за него. Это никогда не будет правильным решением. — Ты не уйдешь? — тихо спрашивает мальчишка, чуть посмотрев в сторону отца. Тот качает головой. Не оставлять своего дорогого человека. Быть с ним, дать понять, что ему можно раскрыться. От тебя требуется дать ему совет. Он непременно поможет, он придаст сил, он засядет глубоко в памяти, осыпется приятными воспоминаниями на сердце. Мальчик все еще молчит. Он нервно елозит, затем подбирает под себя колени и, прижимаясь к ним, чуть слышно выдает одно слово: — Смерть… — Что? — Боюсь ее… смерти. Отец не верит в то, что услышал. У него не укладывается в голове, как ребенок в столь юном возрасте мог задуматься о том, что знать ему пока не следует. О том, что скрывает обратная сторона мира, находящаяся за пределами детского разума. Он вглядывается в глаза сына — не видит в них чего-то яркого и теплого, чего-то невинного и чистого. Но именно этим глазам удалось увидеть то, что находится по другую сторону, — ту тлеющую в отчаянии обратную сторону мира. Слова так и остались на губах, его прерывают, не дав сказать и слова. — Боюсь того, что она заберет у меня кого-нибудь. — Мальчик замолкает, потом, обернувшись к папе добавляет, — я не хочу, чтобы мои близкие умирали и оставляли меня одного. — Послушай… — Мне страшно! — прикрикивает мальчишка, едва сдерживая слезы.  Родительское сердце больно сжималось, видя ребенка в таком состоянии. Будто что-то резко обрывалось, восстанавливалось, а затем опять разрывалось на части. — Ты должен выслушать меня. Мы все хотя бы раз в жизни теряем кого-нибудь. Это неотъемлемая часть нашего существования: что-то приобретаем, что-то теряем. Я тоже терял. Это было и правда ужасно. В первое время это кажется невыносимым страданием. По ночам, или просто оставшись наедине с самим собой, ты вспоминаешь этого человека. А слезы уже катятся по щекам. Ты не можешь это контролировать, такие чувства неподвластны тебе. Они сжимают твое горло, ты задыхаешься. Но это лишь первое время. Потом ты свыкаешься с утратой. Тебе совсем не тяжело вспоминать о нем, тебя согревает любое воспоминание, которое он оставил еще при жизни. И они даже придают тебе сил. Потому ты не должен этого бояться, не думай об этом и не бойся. Просто продолжай смотреть на мир своими большими детскими глазами и создавать с близкими людьми лучшие воспоминания. Мальчик все это время слушал слова отца, он пытался понять его, но получалось с трудом. Он все еще не мог представить, какого это — жить без того, с кем провел бóльшую часть своей жизни вместе. Это выше человеческих сил. — Смелые и сильные люди ведь тоже имеют собственные страхи. — Мужчина замолчал, посмотрев на сына. Он подсел к нему ближе и положил его к себе на колени. Мальчишка перевернулся и посмотрел в лицо отца, ждал, пока тот продолжит говорить. — Особенно имеют страх перед одиночеством. Но им придают силы именно воспоминания, они держатся их и ради них же продолжают жить. Я думаю, что ты именно из таких людей, потому, когда останешься один и рядом с тобой не будет никого, вспомни этот день. Вспомни, эти слова, потому что, я уверен, они придадут тебе сил. Горькие слезы сдавливали горло, и тогда они потекли по щекам. Мальчишка подрывается и кидается на шею отца, крепко обняв. — Пап… — он рыдает и совсем не может сдержать своих детских чувств, которые так неистово рвутся наружу. Это воспоминание навсегда будет храниться в его сердце. Он не забудет, как, будучи маленьким мальчиком, крепко цеплялся за папу и, громко рыдая, пытался передать ему свою огромную детскую самую чистую любовь. — Не оставляй меня…

***

— Прос…ти… — пока что первое и единственное слово, сорвавшееся с губ Микаэлы после того, как он очнулся. После этого он лежал молча, иногда снова проваливаясь в сон. Если и был в сознании, то просто смотрел в одну точку. — Долго он будет пребывать в таком состоянии? — взволнованно спрашивает Шинья, когда доктор выводит его в коридор. — Вы не волнуйтесь. Обычное состояние пациента, очнувшегося после наркоза. Еще повезло, что он не бормочет всякую несуразицу себе под нос и не буянит. Хотя, думаю, лучше было бы чтобы он вел себя как-то поживее. Но тут ничего не поделаешь, у каждого разная реакция. Анестезиологи будут следить за его состоянием. Так что Вам не о чем волноваться. Лучше скажите, что с его родителями? — Они смогут только вечером приехать. — Да уж… Ладно. В таком случае, если у вас нет вопросов, вынужден буду оставить Вас. — Нет, больше нет вопросов. Спасибо. После того, как Ямада ушел вместе с другой небольшой группой врачей, которые до этого были в палате Шиндо, из-за угла показался Юичиро. Шинья говорил ему, что может и один здесь справиться, отсылал Амане домой и говорил, что тот может сейчас проводить время с друзьями, тем более что сейчас каникулы. Юи отмахивался. Не то чтобы он с особым энтузиазмом оставался в больнице, но Амане все-таки променял свое свободное время на пребывание здесь. Когда брюнет подошел к Хиираги, последний почувствовал запах сигарет. Шинья поморщился. Его нервировал не столько запах табака, сколько сам факт того, что Амане начинает злоупотреблять этой привычкой. — Бросил бы ты это дело, Юи-кун. Амане не понимает, что Хиираги подразумевает под этими словами, потому вопросительно смотрит на него. Тогда Шинья подставляет к губам два пальца — указательный и средний, — показывая воображаемую сигарету. — А, — поняв к чему ведет Хиираги, отзывается Юи, — простите, ничего не могу поделать. — Просто будь с этим осторожен, — отвечает Шинья. Амане облокотился о подоконник и, прикрыв глаза, спросил: — Чего там говорят? — Ничего особенного. Сказали просто ждать. — Но он ведь выйдет из такого состояния? Шинья замечает на лице Юичиро явное беспокойство. Нет, это точно не могло показаться. — Да, с ним все будет хорошо. За прошедшую ночь Хиираги думал о двух вещах. Первое, что его беспокоило — это вопрос о том, стоит ли Амане показывать папку с доказательством о возможном прошлом. Второе — хорошая ли идея, подпускать его к Микаэле, когда тот, возможно, вообще может неадекватно отреагировать на появление Амане? Кто знает, что чувствовал Мика, когда прочел это. Злость, стыд, отвращение, обида, опустошенность или же обычное равнодушие. Шинья только сейчас замечает, что на протяжении всего того времени, что Хиираги рассуждал, он смотрел на Юи. На его пальцы, которые постоянно касались кольца, поглаживали его, прокручивали на безымянном пальце. Возможно, Амане даже не замечал за собой этих действий, словно делал подобное на подсознательном уровне. Внутри Хиираги что-то болезненно сжалось, он смотрел на, казалось, спокойного Юичиро, и видел его внутренние переживания. Парень этого не замечал, но его видели насквозь. — Юи-кун, что ты делаешь? — решается спросить Шинья. Амане будто снова на Землю вернулся, сначала непонимающим взглядом оглядывается на мужчину, затем спрашивает: — М? О чем Вы? Даже отвлекшись, Юи не прекратил этих движений. Шинья только прикрыл глаза и, вздохнув, произнес: — Нет. Ничего.

***

Дверь открылась, впуская в хорошо осветленное просторное помещение Глена. Он ругается про себя, не застав никого, затем успокаивается, когда слышит звуки, доносящиеся из бара на другом конце комнаты. Ичиносе быстро направляется туда. Из бара к нему навстречу выходит солидно одетый мужчина в дорогом костюме с бокалом виски в руке. Увидев Глена, он сразу же улыбается. К слову, улыбка его была мерзкой и отдавала какой-то гнилью. Можно даже подумать, что искренне этот человек никогда бы не смог улыбнуться. — Глен… сегодня не собрание, а ты явился. Такая преданность делу? — Я сюда не любезничать пришел. — Он говорил ровно и четко. Никакой злости, абсолютно спокоен и холоден. Возможно, этот человек уже догадывался, к чему приведет разговор, но все равно старался как можно дольше ходить вокруг да около. — В чем тогда заключается суть вопроса? — Сегодня ночью Шиндо Микаэла попал в больницу… Ваша работа? Мужчина щурится и делает глоток из бокала. Отвечать не спешит, словно взвешивает каждое свое слово, которое хочет произнести. — Я не думаю, что это совсем правильный вопрос. — Может, подскажешь? Тонкие губы мужчины снова растягиваются в отталкивающую улыбку, после чего он издает веселый смешок. Даже не посмотрев на Ичиносе, он расстегивает свой пиджак и проходит к дивану, усаживаясь на него. — Конечно. Но это тебе не понравится. Это так, к слову. — Просто скажи прямо, что вы действовали за моей спиной. Лишь на миг человек напротив надел маску серьезности, а после окинул Глена презрительным взглядом. — А если и так? Но на самом деле убивать мы его не планировали, это произошло случайно. Сынок нашего товарища не сдержался и решил отомстить Шиндо. Не знаю, что у них там за перепалка, но он неплохо подлил масла в огонь. Получилось так, что юный Амане сам заказал своего женишка. Неплохо, верно? — Действительно. — Ичиносе, подыгрывая, выдавливает из себя едкий смешок. — В чем заключался первоначальный план? Допив виски, мужчина аккуратно ставит пустой стакан на столик перед собой. Усмехается и вальяжно закидывает на него ноги. — Сначала нам нужно было узнать, насколько они сейчас близки друг к другу. А после, если же все пойдет по плану и окажется так, что Шиндо готов пойти на опрометчивый поступок, чтобы защитить Амане, мы должны были разрушить их связь. — А конкретнее? — А, может, ты расскажешь, зачем именно пришел? Глен уже подсознательно начинал понимать, на что ему намекают. Кажется, игра в двух актеров с треском была провалена Гленом еще в тот момент, когда он увидел улыбку этого типа. — Как ты узнал о том, что Шиндо попал в больницу? — он явно издевался и прекрасно знал, как искусно манипулировать людьми. — От Амане. — Мальчишка не стал бы именно тебе звонить по этому поводу. Или же он такой болтун, что решил рассказать об этом всем знакомым? Не выдать его. Ни под каким предлогом. Ни за что. — Хиираги Шинья. Паренек связался с ним, так как родители Шиндо сейчас в другом городе. А он является доверенным лицом семьи. Ты был с ним. В душу закрадывалось плохое предчувствие, голова начала болеть. Плохо. Очень плохо. Допустить того, чтобы эти ублюдки вышли на него — самая большая ошибка. Ведь он обещал, что не допустит этого никогда. Глен усмехается, ему кажется, что в его жизни слишком много нарушенных обещаний, данных любимому человеку. — Ну так что? Как твой дорогой друг поживает? — Мне нужно знать. — И что же? — с интересом спрашивает мужчина. — Та история и трагедия, произошедшая в 1850 — это все правда? После заданного вопроса, лицо мужчины изменилось. Он прищурил глаза и с интересом глянул на Глена. Он будто играл в азартную игру, но его забавлял не сам ее процесс — он просто знал, что победа будет на его стороне. — Я этого не знаю. — Что это значит? — Как я и сказал — мне об этом неизвестно. Можешь порыться в архивах, поднять с самого дремучего дна все документы и докопаться до истины, в конце концов. Как знать, может, у тебя получится. Игра превосходного актера всегда будет сопровождаться бурными овациями даже такого подлого и отвратительного. — Полагаю, бессмысленно спрашивать, откуда вы вообще достали эту информацию. — Верно понимаешь. Одна из ведущих ролей тебе больше недоступна. Останешься среди нас и будешь помалкивать. Отныне твой так называемый план «Сидеть в зале и наблюдать» будет немного изменен. Больше ждать мы не можем. Думаю, ты понимаешь, что наше доверие к тебе подорвалось в тот момент, когда ты снова заговорил с Хиираги. Будешь водиться с предателем — предателем станешь.

***

— Как ты себя чувствуешь? — Боль в груди, но… несильная, терпимо. Голова еще немного болит. Слабость. — Замечательно! Мика закатывает глаза и болезненно морщится. — Мне бы Ваш энтузиазм. — Не волнуйся. Я с тобой поделюсь. У меня еще где-то полбутылки осталось. — Надеюсь, Вы не оперировали меня с таким же «энтузиазмом». Ямада что-то черкает в больничном листе, а после с улыбкой поднимает глаза на Микаэлу. — Знаешь ли, во время операции немного «энтузиазма» никогда не будет лишним. Сделав последнюю запись, доктор отходит от кровати и спрашивает: — К тебе запустить тех двоих? — Двоих? — Твой друг, Амане Юичиро, и опекун, Хиираги Шинья. Шиндо закрывает глаза. Больно. Воспоминания нахлынули слишком внезапно. Столько болезненных ощущений пробирается в голову, что хочется плакать от бессилия. — Пожалуйста… скажите, чтобы вошёл только Хиираги Шинья. Ямада лишь задумчиво кивает и удаляется. В палату долго никто не заходил. Мика уже хотел было снова отдаться сну, так и не дождавшись своего учителя, как дверь открывается, и он слышит тихие шаги. — Мика-кун. Шиндо медленно поворачивает голову, смотрит на Шинью и улыбается. — Рад видеть тебя. — Не поверишь, как сильно ты напугал меня. Ощущалось, как обеспокоенность медленно отступала на задний план. Шинья видит собственными глазами, что теперь Микаэла и правда в порядке. Все и правда будет хорошо. Только подумав об этом, Хиираги снова начинает охватывать назойливое чувство, что еще не все закончено. — Ты не хочешь видеть его? — Не знаю, как говорить об этом… и с чего вообще стоит начать. Хиираги понимает, о чем хочет сейчас рассказать Микаэла, потому прерывает его, начав говорить первым: — Я читал то, что было в той папке. Глаза Микаэлы расширяются от удивления. — Читал? Замешательство длилось совсем недолго. Переспросив, он улыбается. Улыбка напряженная и болезненная. Так улыбаются люди, пребывающие в глубоком отчаянии. — И как тебе история? — Это может быть неправда. — Ты это точно знаешь? — Нет, но мы можем узнать. Можем докопаться до правды. Так что не стоит сейчас верить тому, что там написано. — Нужно очень хорошо постараться, чтобы сфабриковать нечто подобное. Все слишком очевидно. Мика хватается за голову, прикрывая глаза, и тяжело вздыхает. — Ах кто же я? Посмотри на меня, Шинья! Я из мнимой семейки, которая давно покоится в семейном склепе. Носим их маски, притворяемся духами. А я… — хотелось плакать, хотелось рыдать как можно громче, но физическая боль в груди неплохо притупляла душевную, и в ту самую долю секунды становилось так хорошо, что хотелось смеяться. — Я Амане. — Прекрати. — Это правда. — Не доказано еще! — Шинья срывается. Тогда Микаэла замолкает, отвернувшись к стене. — Он читал? — Нет, — уже спокойнее отвечает Хиираги, стараясь взять себя в руки. Подсознание Микаэлы будто подменили. Раньше он бы никогда на подобное не пошел, но сейчас… Он очень сильно хотел, чтобы Амане прочитал те документы. Он не уверен был в том, как отреагирует Юи, но до глубины души ему нужно было, чтобы Амане испытал ту же боль и разочарование. Потешиться над его страданиями. Не факт, но, возможно, он бы воспринял это так же близко к сердцу. Как же хотелось бросить в лицо эти обвинения, хотелось проклясть его и больше никогда не видеть. — Она сейчас у тебя? — Мика-кун, что ты задумал? — Пусть зайдет ко мне. Перед этим всучи ему в руки эту папку. — Мика уже не слышал то, что ему говорят. Сейчас он загорелся своей идей. — Подожди. Ты уверен? Зачем это делать? Можно ведь оставить все как есть. — Пусть придет, — продолжает настаивать на своем Шиндо. — Кстати, как она у тебя оказалась? — Юи-кун привез ее. Шиндо снова удостаивает вниманием Хиираги и смотрит на него так, словно тот сказал нечто глупое. — То есть? — А, это… Он рассказывал, как обнаружил тебя в комнате раненным, оказал первую помощь, вызвал скорую. Там он обнаружил папку и, подумав, что она как-то связана с убийцей, прихватил ее. — Шинья видел, как Мика его внимательно слушает, потому продолжил рассказывать о Юи. — Приехал вместе со скорой. Всю ночь здесь находился… И до сих пор здесь. Когда он придет, ты наверняка почувствуешь сильный запах табака. Он всячески скрывает это, но на самом деле сильно волнуется за тебя. Слишком много сигарет на переживание за одного человека. — Давишь на жалость? — Что? Я всего лишь говорю, как есть. — Пусть придет. — Мика-кун… Шинья не мог поверить в то, что пытается сделать Микаэла. Вряд ли Шиндо когда-нибудь пошел бы на такое. И Хиираги боялся такого исхода больше всего. Амане пришел слишком быстро, даже долго ждать не пришлось. Выглядел он побитым и ужасно уставшим. Походка вялая, и, хоть сам Юи пытался идти нормально, его изнеможение было слишком явным и заметным. Он прошел к стулу и присел. В руке, как Мика и просил, он держал папку. Только открывать ее он не спешил. Юичиро как-то измученно смотрел на Шиндо и можно было даже заметить его полуулыбку. — Мика, ты идиот, — с обычной холодностью начинает говорить Амане. — Прости? — непонимающе переспрашивает Шиндо. — Надо же было в такую историю вляпаться. И зачем только пошел к тому уроду? Мог бы просто проигнорировать записку. — Выбора не было. — Почему? Микаэла отводит взгляд к потолку и вспоминает последние строки из записки: «…В твоих интересах прийти на эту встречу, иначе для Амане Юичиро сегодняшняя ночь будет последней.» — В записке присутствовал шантаж. Эти строки натолкнули на мысли. Увидев в записке угрозу по отношению к Юи, Мика, даже не подумав о собственной жизни, пошел на эту встречу. И дело не в глупом самопожертвовании, а в том, что он действительно не хотел, чтобы Амане пострадал. Тогда вопрос в другом — пошел бы он на эту встречу, будь в записке имя другого человека? Менее знакомого. Нет. Для начала, он бы подумал, а уж после действовал, но не так безрассудно, как поступил в ту ночь. Невзирая на свое плохое предчувствие и плохое предчувствие подруги, он поплелся туда. И мысли не было, чтобы не идти. Будь на кону жизнь другого человека, он бы включил свое рациональное мышление и подумал, а действительно ли над ним нависла угроза, возможно, можно было бы придумать план, позвать кого-нибудь и попросить о помощи, в конце концов, просто не являться на эту встречу. Если речь заходит о Юичиро, тут один вариант — надо идти. Если речь о другом человеке, есть сомнения, варианта два — можно идти, можно и вовсе сделать вид, что не получал никаких угроз. И ведь Микаэла до сих пор так думает. Амане кладет руку на папку, чтобы открыть ее. Сердце бешено стучит, ребра ноют от ужасной боли, охватившей всю грудь. Микаэла глубоко вбирает в себя воздух. Он ощущает этот запах. «Слишком много сигарет на переживание за одного человека.» Почему же так больно? — Юи! — Мика резко подрывается. На его лице появляется гримаса боли. Шиндо корчится от нее, но дотягивается рукой до папки, снова закрыв. Дышит тяжело, хватаясь рукой за грудь. — Ты что творишь?! — Амане кидается к Шиндо, чтобы уложить его назад, но тот перехватывает его за плечи, усаживая на край кровати. — Твои швы… — Тихо. Стоп. Замолчи, — прерывисто заговаривает Мика. Боль была слишком острой, из-за нее путался язык, путались мысли. Но сейчас все равно, хоть и через силу, необходимо было сказать слишком много. Хоть как-нибудь. — Прости меня, Юи. Прости. Ты не виноват во всем этом. Нет твоей вины. И ты не должен был… нельзя. Никогда не открывай эти страницы, что остались в прошлом. Я не хочу, не хочу, чтобы они уничтожили все, что было. А я просто дурак — тогда и сейчас видел только их перед глазами. Держал на тебя зло, хотел уничтожить морально, а делал хуже только себе. — Микаэла не знал, что говорил, но продолжал выкладывать перед Амане эту слепую исповедь, крепко вцепившись одной рукой в рукав халата, а другой держась за грудь. — Не желаю терять тебя… даже если запретов слишком много. — Вспомнив еще и о том, что Юи может являться его родственником, стало еще больнее и невыносимей. Порочнее и неправильнее связи и придумать было нельзя. Часть слов Микаэлы Юи и правда не понимал, но улавливал из всего этого самое важное: то, что действительно имело свой смысл. После того, как Шиндо прекратил говорить, его притянули к себе. Боль в груди стала еще сильнее, но он продолжал так отчаянно прижиматься к Амане. — Юи… Юи, так больно… Пожалуйста, сильнее. — По щекам текли горячие слезы. Состояние, в котором находился Мика, было по настоящему ужасным: болело все тело и душа терзалась в агонии. Он чувствовал себя отвратительно и одновременно хорошо. Но ни в коем случае не стыдился этих чувств, не боялся показать их Амане. Сколько можно? Такая игра не стоит тех страданий, что в итоге она принесла. Сокрытие чувств никогда и никому не приносило никакого счастья. Какое удовольствие в том, что сердце так изнывает? Что хорошего в том, чтобы играть с собственными чувствами? Если в итоге можешь потерять дорогого человека и лишиться последней возможности все прекратить, то грош цена таким играм.