Он обращается с ним так тепло и открыто. Он смотрит на его настоящую улыбку, которая давно уже не обращена к нему. Как давно в последний раз Мичиру смеялся вместе с Кагами над очередной шалостью или нелепой шуткой?
Когда-то они сидели в читальном зале, оставленные наедине с собой и с произведениями, что всегда затрагивали их душу. Бывало, они отвлекались, спрашивали друг у друга, где они остановились. Иногда приходилось сдерживать эмоции и ждать, пока он дойдет до того самого места, чтобы обсудить, поделиться впечатлениями. Потому что Кагами всегда читал быстро. И он был рад, замечая в тексте нечто, что точно бы вынудило губы Мичиру растянуться в улыбке. Однако часто он прикрывал рот кулаком и тихо смеялся, а Кагами, охваченный приятным моментом, наслаждался этим мгновением. Он являлся ребенком, который с трепетом озирался на старшего брата и был рад каждому подвернувшемуся случаю, когда Мичиру был на самом деле счастлив.
Сейчас, смотря за спину, чувствуя как ушедшее прошлое заперто за семью замками, — далекое, едва можно что-то припомнить из детства — Кагами затем озирается на брата, который отчего-то кажется чужим. Только попробуй подойди и незнакомец с подозрением посмотрит на него, отшатнется и посчитает, что этот человек неприятен для компании — отойдет от него. Даже находясь на расстоянии от брата, Мичиру все еще продолжал его отталкивать. Кагами был в этом уверен и чувствовал, что до сих пор продолжает отдаляться.
Все в его брате так и кричало о том, что он ему больше не нужен. Тем не менее Кагами понимал, что в этом его вина по большей части. Будто они оба разорвали пленку, на которой запечатлены их общие воспоминания; перечеркнули каждую улыбку, каждое слово, каждое незабываемое мгновение, когда мир сузился практически до них двоих. Их общие горячо любимые воспоминания.
Он следил за Мичиру и Гленом со второго этажа, откуда открывался вид на гостиную комнату. Для Кагами существовало зеркало, которое позволяло лишь смотреть на происходящее издалека, словно из другой вселенной. Можно подумать, что он призрак, душа которого никак не могла найти покой.
Еще тогда, когда он появился впервые в особняке, Кагами понял, что Глен и Мичиру слишком близки. Всякий раз, как ему приходилось видеть их друг с другом, что-то очень крепко сжимало его сердце, вынуждая замереть и с пронзительной болью смотреть на них. Словно ему говорили: «Я буду рядом. Ты мне дорог», а в следующее мгновение он искренне дарит улыбку другому человеку, словно променял свои лживые слова на его общество. Зачем же держать этого человека возле себя? Зачем говорить, как он нужен, если это не правда? Почему так поступают?
Будучи еще в хороших отношениях с Мичиру, Кагами уже тогда слышал, как о Глене отзывался его брат. Он также прекрасно помнил тот день, когда видел близнеца чересчур взволнованным и раздражительным. Младший из братьев молча смотрел на его лицо, пока они зачем-то прятались за дверьми гостиной. Мичиру не видел с каким волнением смотрел на него Кагами, когда все его внимание было приковано к разговору двух взрослых. Сам Хакуя не помнит, о чем разговаривали Глен и неизвестная ему девушка, а даже если бы и помнил, вряд ли бы их понял. Однако, судя по всему, Мичиру это очень не нравилось.
— Кто она вообще такая? — злобно прошипел Мичиру, оглядываясь впервые с момента начала их небольшой игры в шпионов на брата, словно бы тот точно знал ответ на вопрос.
Сам Кагами помялся и посмотрел в щелку. Недалеко от Глена сидела женщина в строгом костюме. Скорее всего она могла прийти, чтобы обсудить какие-нибудь дела, тем не менее ее расслабленность и доносящийся из комнаты звонкий женский смех мог быть доказательством, что это могла быть неофициальная беседа.
— Может, знакомая Глена? — неуверенно ответил Кагами.
Он не хотел обидеть брата или тем более разозлить его, но получилось, кажется, все наоборот. Мичиру сильнее сжал ручку двери и закусил губу. Тогда Кагами отважился на вопрос:
— Почему тебя это волнует?
— Что? О-она мне просто не нравится, разве не ясно?
Что это могло значить? Разве Мичиру должна волновать незнакомая ему женщина? Почему он так зол на то, что она сейчас с Гленом? Ребенку трудно понять эти чувства, объяснить их. Лишь со временем, вспоминая, Кагами осознавал, почему в тот момент Мичиру сжирала ненависть по отношению к той незнакомой женщине. Таким же чувством переполнен и сам Кагами. Надежно прятал, ради самого брата сдерживал их внутри, скрывал от посторонних глаз как самые нежелательные для демонстрации скелеты в шкафу, который плотно заковал на тяжелые замки.
Когда в детстве Мичиру сломал ногу, он отказался от костылей, игнорировал постельный режим и не упускал возможности оказаться на руках Глена. Чувства так больно обгладывали все внутри, вызывая уже такую знакомую родную боль — всякий раз Кагами испытывал это, когда видел как маленькие руки его брата уверенно обхватывали шею дражайшего «друга». И замечал ли он, чувствовал, как густо он краснел, опуская свой подбородок, а после утыкаясь лбом в плечо мужчины?
И его взгляд — так чужд Кагами, — устремленный на Ичиносе, куда теплее и нежнее. Он тянулся к нему, ладонью касаясь руки и отводя глаза — только бы этого никто не заметил. Действительно ли Мичиру не понимал своих чувств, или просто оправдывался?
— Он тот, кто со мой практически с самого рождения. Это естественно, что я так тепло к нему отношусь.
Кагами лишь однажды спросил Мичиру об этом. Имеет ли смысл спрашивать об этом спустя некоторое время? Ответ будет таким же стандартным. Даже если бы это оказалось правдой, сам Мичиру вряд ли бы признался даже сам себе. Кагами только и приходилось делать, что наблюдать за всем со стороны, отчаянно упиваясь ревностью, которая постоянно мучительно поедала его, как паразит. Время стремительно текло, и ему с каждым днем приходилось откладывать крупицы своего терпения в далеко не бездонную чашу весов. Он знал, что не имел на возражение право, он итак допустил слишком глупые и серьезные ошибки в прошлом. Он не тот, кто может ввязываться в жизнь своего брата и указывать ему, кого он должен любить.
В последнее время Кагами вовсе перестал интересоваться делами своих родителей и компании, если раньше его это как-то волновало. Так он пытался отвлечь себя, заполняя голову любым полезным делом, после того, как Мика стал чаще с ним общаться. Оценки, уверенно держащие планку выше среднего, как и баллы за тесты и контрольные, постепенно скатывались, и уверенно стремились к нулю. Кагами перестал и вовсе интересоваться чем-либо, он снова замкнулся в себе и жил так, словно вокруг него ничего не существовало. Часто уходил в себя и запирался в комнате, не слыша, что до него пытаются дозваться. Одинокий, как призрак старинного заброшенного особняка, он скитался по пустым коридорам, отрешаясь от внешнего мир.
Тем не менее бинты больше не обрамляли его руки или шею. А свежие раны со временем превратились в россыпь шрамов, которые, въелись в самую его душу. Он старался не вызывать волнения со стороны родителей или любого, кто о нем так или иначе беспокоился. На вопросы о самочувствии Кагами отвечал болезненной улыбкой, которую он всячески старался выдать за утешение, тем не менее она могла вызывать лишь беспокойство, словно вина за его состояние лежит на всех, кто к нему обращался.
Разрывающая изнутри ревность копилось в нем долгие годы. Постепенно она переступала грани, давая волю чувствам, которые он до сих старался игнорировать. Лишь однажды, поддавшись слабости и позволив ей вырваться на свободу, управляя телом, Кагами последовал за своим братом. Зачем? Он и сам не знал. Непослушные ноги, твердящие чувства о боли, которую сдерживать больше не было сил, — все это вело его снова к той грани. Не желая оставаться по другую сторону стены и смиренно ждать, Хакуя разрушал ее своими действиями. С жестокостью разрушая ее голыми руками и ломая ногти, он отдирал каждый ее кусок, терпя незначительную боль.
— Постой! Что ты делаешь? — даже если Мичиру обращался к нему, он не слышал.
Он был глух до просьб и вопросов, лишь желание управляло им, как бессознательной марионеткой. Прям как в тот раз Мичиру не кричал о помощи и никого не звал. Сильный лишь эмоционально, упрямый, старался собственными усилиями преодолевать трудности, даже если ситуация критическая, подобная этой. И напротив были лишь эти пустые глаза, выражающие безэмоциональность и смирение перед желаниями, которые так ловко управляли Кагами.
— Э-это уже не смешно. Послушай же меня!
Его не слушали, сжимая запястья лишь сильнее, даже не обращая внимания на глубокие царапины, которые оставлял Мичиру. Ногти не так остры как лезвие или отчаяние, с которым приходилось уживаться в одиночестве. Все, на чем в данный момент было сосредоточено внимание Кагами, — тело его брата. За эти годы он впервые снова может его коснуться, как никогда он ощущал теплое томящееся желание, которое сладко нашептывало ему, приказывало почувствовать, дотронуться и насладиться, уткнувшись носом в шею и вдыхая такой знакомый с детства запах любимого и самого родного человека.
Судя по всему, негромкие призывы остановиться, вышли за пределы этой комнаты. Представшая перед ошеломленным Гленом картина, стала реальным воплощением его самого страшного опасения. Но даже наличие лишнего человека в комнате не вынудило Кагами подорваться с брата. Продолжая тереться щекой о скулу Мичиру, Кагами с презрением смотрел на вошедшего, проявляя невероятное спокойствие.
Сдвинувшийся с места мужчина был остановлен взглядом Мичиру, который прервал его движения лишь одной фразой:
— Я с этим разберусь.
Только взглянув на парня, Глен разглядел в его глазах сожаление, будто бы вина происходящего тяжелым грузом лежала именно на его плечах. Даже если сам Хакуя этого хотел, Ичиносе было трудно отвести глаза от гнетущего взгляда его подопечного, который безмолвно умолял его сейчас оставить. И все, что оставалось Глену — это верить, что парень в самом деле знает, что делает, иначе уход его мог привести к одной из фатальных ошибок, которых совершил он уже не мало за прожитую жизнь. И образы этих двоих, казалось, навсегда отпечатались в его памяти, потому что их взгляды, отражавшие чувства угрызения совести и несоизмеримого настоящего проявления любви, говорили красноречивее любых слов.
Когда они снова остались одни, Кагами облегченно выдохнул и, переместив свою ладонь в руку брата, переплел их пальцы в замок, сильно сжимая. Спускаясь ниже, он приложил ухо к спокойно вздымающейся груди и прикрыл глаза, прислушиваясь к ровному сердцебиению.
— Такое спокойное, — шептал Кагами и, подобравшись к шее, оставил на теплой коже поцелуй, затем еще один все выше подбираясь к щеке. — Это странно. Почему ты его прогнал?
— Почему ты это делаешь? — Кагами был готов ответить на вопрос, но оказался перебит следующими словами брата. — Так поступают с человеком, когда хотят его привязать к себе, хотят обладать его телом. Но разве это что-то изменит? Только потому что ты переспишь с любимым человеком, который не отвечает тебе взаимностью, ты не заставишь его таким образом полюбить себя. Так ты лишь удовлетворишь собственное желание. Почему ты не подумал, что после этого я тебя возненавижу?
— Ты итак меня ненавидишь, так что в данном случае я ничего не потеряю.
— Я… — он ведь говорил ему об этом очень давно. И Мичиру всем сердцем сожалеет о словах, которые непроизвольно вырвались наружу. На самом деле он никогда не испытывал к нему ненависти. — Прости, это совсем не то, что я чувствую.
Казалось, что эти слова Кагами пропустил мимо ушей. Наверно, они просто не были для него искренними.
— Хочешь сказать, я не думал о твоих чувствах? Не думал, каково тебе будет? Знаешь, последние четыре года я только этим и занимался. Я понимал, что лучше ждать, просто ждать, пока это закончится, пока ты снова не заговоришь со мной, как прежде, пока не улыбнешься. Но ничего этого не происходило, а я все равно оставался сам по себе и жил с этим. Я не резал себе руки для того, чтобы ты обратил на меня внимание, тем не менее я не видел в твоих глазах беспокойства по этому поводу. Последние годы я существовал для тебя как гость в особняке, который здесь проездом и лишь занимает квадратные метры.
— Я замечал это все!
— И что ты чувствовал? Безразличие? Однако это тоже проявление чувств, я по-настоящему тронут твоим вниманием! — больше не было спокойствия и проявления нежности, с которой не так давно Кагами целовал Мичиру и держал его руку в своей. Он злился. Со временем накопившиеся злость и разочарование, — которые долгие годы мучили и съедали его, как черви разъедают плоть мертвеца в сырой земле, — наконец дают себе волю. — Замечал, но ничего не предпринимал, словно я был для тебя недосягаем!
— Почему ты только меня во всем винишь? Чем ты лучше?! Корчишь из себя страдальца, упрекая меня в своих же чувствах! Мне все равно! Можешь вены себе резать, признаваться мне в любви сколько угодно, насиловать меня, да можешь хоть с крыши спрыгнуть — мне будет все равно!
Окончательно обрушенная стена надломила пол, на котором постепенно образовывались глубокие трещины, разрастаясь как уродливые корни деревьев. Они уничтожали за собой все с таким трепетом и трудом выстроенное, стирая все то лучшее, что когда-то существовало. Они смотрели на разрушающиеся границы, проваливающиеся в бездну отношения и их общее прошлое, будто все само съедало себя, падая в глубокое забвение. Пропасть становилась все больше, как пасть зверя, обнажившая острые зубы. Чтобы не провалиться следом, они отходили от края шаг за шагом. Дальше. Только бы не видеть, не чувствовать, не оказаться пленниками бездонной пропасти.
— Это твои последние слова мне?
Пробудившись от внезапно застелившей разум ярости, Мичиру уже жалел о сказанном. Снова. И вновь он не мог найти слова извинения, лишь испуганно смотря на безразличное лицо брата. Секунды молчания растягивались в вечность, а боль и тяжелые слова душили все сильнее, лишая возможности произнести хоть что-нибудь.
Сожаление. Сожаление. Сожаление. Он молчит, качает головой, открывает рот, чтобы все-таки что-то сказать, но не может выдавить слова, которые не успевают вырваться из глотки, растворяясь в чувствах, как пыль оседающая на сердце.
— Ладно. Я понял, — горько отвечает Кагами. И сожаление, готовое сорваться истерикой так умело сдерживаются им, что Мичиру готов поспорить, что губы брата, как и его дрожали, когда он, закрыв ладонью глаза, целует глубоко и долго. Этот второй раз совсем не похож на первый. Не желание поцеловать, а лишь последняя возможность поделиться чувствами, которые долгие годы хранились в тяжелом изувеченном, будто лезвием, сердце, пораженное ранами, в коих таились горькие разочарование и любовь, которой никто и никогда не даст права на существование.
***
— Мичиру.
Услышав свое имя, парень вздрагивает, но не оборачивается. Потому что боится, потому что за произошедшее чувствует на себе вину.
Учебный день давно подошел к концу, однако возле школы столпилось непривычно много народу в такое время. Но Мичиру это не волновало. Отказываясь замечать людей вокруг себя, он смотрел на крышу, как если бы там что-то привлекало его внимание. Или кто-то. Красные заплаканные глаза, пустые, как взгляд мертвеца. Он не хочет думать о том, что происходит вокруг него сейчас, ему хочется вернуть все назад, исправить все ошибки, которые в итоге привели к этому.
Игнорируя настоящее, парень не замечает, как рядом с ним на траву присаживается Юичиро, с тревогой озираясь на то место, куда устремлен взгляд сына.
— Ты ничего им не рассказал, — зачем-то говорит Юи и смотрит на Мичиру, надеясь, что он ему ответит.
— Я не думаю, что они тупы настолько, чтобы не понять, что здесь произошло, — выплевывает Хакуя слова так, будто весь мир вызывает у него тошноту и омерзение.
Юичиро понимающе кивает, переводя взгляд на полицейских, которые что-то задумчиво обсуждали, затем на толпу зевак и на пытающуюся прорваться на место событий прессу. По большей части им интересны лишь подробности, чем сам факт произошедшего, поэтому они смотрят на Мичиру — того, кто все знает в подробностях и единственного свидетеля, — как на кусок сочного мяса. Хищники, для большинства которых мораль не так важна, лишь бы вырвать из свидетелей побольше подробностей. Для кого-то — трагедия, а для кого-то пир для уродов.
— Это произошло после клубной деятельности…
После занятия, как правило, Мичиру с друзьями отправлялся в кафе, где они вместе делали домашнюю работу, готовились к экзаменам и просто проводили там свободное время. Кагами знал об этом, поэтому часто он возвращался домой первым. Однако в этот день он позвонил водителю и сказал, что ему придется задержаться в школе.
Телефонный звонок. Некоторое время Мичиру даже думал о том, чтобы не отвечать, за что, скорее всего, в итоге он бы ненавидел себя еще больше.
— Идите вперед. Я вас догоню.
Все ведь хорошо, зачем волноваться? Разве этот день каким-нибудь образом может оставить след в его жизни? Телефонный звонок будто становился все громче, побуждая парня скорее принять вызов и одновременно с тем, по какой-то причине пугая.
— Кагами?
На другом конце раздался едва сдерживаемый выдох облегчения.
— Я боялся, что ты проигнорируешь.
— Почему? Что-то случилось? — какое-то чувство заставило Мичиру оглянуться на видневшееся из-за деревьев часть здания средней школы, где они оба учились. Что-то тревожило.
— Мне просто хотелось услышать тебя, — на удивление голос Кагами был спокойным и размеренным, будто не он вчера так сильно злился на брата, будто того дня и вовсе не существовало в его памяти.
— Это странно, мы ведь можем поговорить дома, разве не так? — Мичиру тянуло назад, а страх все продолжал издеваться над ним, со смехом надевая на шею парня петлю.
— Что? А! Нет, не в этот раз.
— Почему?
— Скажи, ты ведь счастлив?
Хакуя сделал шаг в сторону школы и остановился, услышав вопрос.
— Прекрати, это не смешно.
— Смешно? Этот вопрос может вызвать смех?
— Нет, просто… Скажи, где ты находишься? Ты в школе?
Еще несколько шагов и Мичиру завернул к воротам школы, после он резко замер, а по спине пробежал холодок, веющий страхом, когда в трубке раздался крик:
— Стой! Стой там, где стоишь и не смей делать еще шаг вперед!
Прикованный к земле липким страхом, охватывающим всю местность своей тяжелой атмосферой, Мичиру не нашел силы, чтобы двигаться дальше, хоть его все еще и одолевало желание продолжать идти. Ноги не слушались, а органы перекрутились тугим узлом, как если бы он на катался на качелях и чувства захватывали дух.
— Ка-Кагами…
— Всего лишь выполни одну просьбу. Я прошу не так много.
Только сейчас, пока Кагами молчал, дожидаясь ответа, Мичиру услышал сильный порыв ветра в трубке. Вернувшись в реальность и стоя на ватных ногах, он огляделся по сторонам и понял, что на улице не так ветрено. Осознание как тяжелым молотком ударило в голову, словно по наковальне, снова окуная Мичиру с головой в страх.
— Эй, скажи мне, где ты находишься?
— Я все еще в школе.
— «В» школе? — Мичиру обернулся, посмотрев на забор школы, но он стоял к нему слишком близко, поэтому Хакуя не имел возможности осмотреть крышу школы. — Кагами, ответь.
— Лучше бы ты по отношению ко мне был таким проницательным.
— Кагами, прошу, прекрати это.
— Нет-нет, я позвонил тебе не для того, чтобы ты меня сейчас отговаривал и проводил бесплатные консультации, я все-таки не на приеме у психолога.
— Ты хочешь, чтобы я просто стоял и слушал твой треп, пока ты находишься на крыше?! — закричав, Мичиру сделал еще несколько шагов вперед, пока вновь не был остановлен Кагами. Значит он его видит. Он там стоит, выйди — и увидишь его.
— Я всего лишь хотел услышать тебя. Тебе ничего не нужно делать, только слушать.
— Ты точно ничем не лучше меня. Долбаный эгоист, хочешь, чтобы последние минуты твоей жизни вечно снились мне в кошмарах?
— В последние минуты своей жизни хочу побыть немного эгоистом. Я никогда ни к чему тебя не принуждал, верно? Мичиру, я хочу попросить прощения. Если мое существование тебя угнетало, если был тем, кто всегда пугал тебя. Мне жаль, что я такой. Жаль, что я неправильный и омерзительный в твоих глазах.
Хакуя понимал, что если выйдет во двор школы, то увидит на крыше Кагами, который без объяснений сделаешь шаг вниз, но если есть еще надежда отговорить его, то он использует этот шанс, оставшись здесь, разделенный с ним еще одной стеной.
— Нет, послушай, тогда… Тогда это не то, что я хотел сказать. Я просто разозлился. Я не думаю так о тебе, — Хакуя начинал заметно волноваться, и дрожащий голос полностью выдавал его тревогу.
— Я уже не маленький и давно уже понимаю, что моя любовь к тебе аморальна, — Кагами печально улыбнулся, сказав это, и посмотрел вниз. — Мичиру, я не могу отягощать тебя собой всю твою жизнь, не хочу, чтобы ты смотрел на меня с сожалением, каждый раз встречаясь взглядами. Я знаю, что это будет вынуждать тебя чувствовать вину передо мной, словно на тебе лежит груз ответственности за то, что ты не можешь быть со мной.
Мичиру медленно опустился вниз по стене, придерживая рот рукой, стараясь не срываться на громкие всхлипы и балансируя на грани истерики. Потому что понимал, что не может спасти, что действительно он ему дорог, что, потеряв, перестанет быть прежним, как инвалид, потерявший частицу души.
— У меня нет выбора, — он не знает, зачем это говорит, будто это как-то утешит его брата. — Быть сильным очень трудно, так что я просто устал.
Мичиру распахнул слезящиеся глаза, услышав эти слова.
— Выбор есть всегда! Его… лишь нужно увидеть.
— Смириться с обстоятельствами и в то же время найти выгоду для себя?
— И-именно! Ты ведь понимаешь?! — зародившаяся совсем крохотная надежда, что Кагами в самом деле понял это, вмиг была охвачена реальностью, раздроблена на мелкие кусочки и съедена.
— Мичиру…
— Да?
— Ты видишь эту выгоду? Видишь другой для меня выбор? — сидевший на самом краю крыши, Кагами медленно поднялся на ноги, держась за ограду.
— Мы… мы ведь… просто можем быть…
— Просто хорошо общаться, улыбаться друг другу и дурачиться, как все нормальные братья? — Кагами тяжело вздохнул в трубку, после слыша как там в одиночестве тихо плакал его брат. Тогда он уже продолжал говорить одними губами, почти шепотом, оставив здесь свое тело и стремительно спустившись вниз по лестнице, подбегая к Мичиру, прижимая к себе крепко и успокаивая. — Будто медленно отрезая кусок плоти от тела.
Прохожие, будто живые манекены: безликие, неживые, не из этого мира. Все вокруг — одна большая декорация для грандиозного представления. Всего этого не существует, а значит не имеет смысла. И Мичиру в это почти верит, когда в его сознании все окружающее сужается до одного телефонного разговора, до одного спокойного голоса. Ему страшно представить, что в любое мгновение он может оборваться и навсегда застрять в прошлом.
— Мне жаль, что я родился твоим братом… Возможно, в другом мире все по-другому? Может, там мы счастливы? Если так, то я очень рад за нас. Как бы то ни было этот мир я хочу проклясть за то, что он натворил.
Кагами продолжал вслушиваться в приглушенное рыдание Мичиру, который то ли не мог говорить из-за плача, то ли просто не знал, что ответить, однако:
— Я… я все равно рад… что ты… мой брат. Прости, пожалуйста, прости меня… — Хакуя не думал, что это так пошатнет его. Он не знал, что на самом деле так ничтожно слаб и беспомощен. Что даже слова глупца, не могут никому помочь.
Мир постепенно возрождался заново, медленно теряя свою статичность. Отведенного времени было бы мало, даже если бы его можно было растянуть на вечность. Мало и слов — они не выражают и половину томящихся в груди чувств: больных, пропитанных многолетними терзаниями и сожалениями, так и не высказанных прежде. Хочется больше сказать, больше слушать. Больше. Больше! Больше оставаться рядом! Проклясть себя не раз за все обиды и острые, как бритвы слова.
— Мичиру, — Кагами поднимает глаза к небу, оглядывая белоснежные кучевые облака, проплывающие мимо. Они такие свободные, словно не принадлежат этому миру. — Посмотри на небо. Его цвет чисто-голубой, имеющий глубокий оттенок. Так же прекрасен как твои глаза. А ведь именно по глазам нас всегда различали. Свои я всегда видел в отражении пустыми
Утирая от застилавших слез глаза, Хакуя выполняет просьбу младшего брата, задирая голову к верху. Над ним небо, потерявшее цвет, с уродливыми серыми тучами на нем. Кажется, для него все потеряло краски, значит у него такие же безжизненно серые глаза.
— Скажешь родителям, что я их очень люблю? Они так много для меня сделали, и, не смотря на то, какой я, продолжали обо мне заботиться. Я знаю, что они никогда никого не обделяли своей любовью, хоть часто и пропадали на своей работе. Они относились к нам одинаково, — смеясь сквозь слезы, Кагами продолжал говорить, постепенно освобождая себя.
— Кагами… я…
— Я люблю тебя…
Треск и глухой звук, заставляющие окружение и вовсе распасться на части. Все внутри Мичиру оборвалось, рухнуло, надломилось, превратилось в кровавое месиво. Он не отрывал расширенных глаз от неба — это последнее, что видел Кагами перед тем, как погрузиться в небытие.
Отняв трубку от уха, Мичиру до сих пор слышал в голове длинные гудки и женский голос, оповещающий о том, что абонент недоступен. Повернувшись на бок, Хакуя прислонился лбом к холодной кирпичной стенке. Там за стеной все еще находился его брат, так близко — достаточно выглянуть из-за угла, чтобы после этого уничтожить последнюю надежду на то, что все это только что привиделось.
От Кагами осталось лишь его тело, но на что оно живому мертвецу? Он продолжает мучиться даже после трагичной смерти. Снова став единственным ребенком в семье, Мичиру не испытывал той радости, которой он был полон еще в далеком детстве, когда был один. То счастье отныне для него было чуждо, потому что в сердце отведено место для еще одной скорби, навсегда оставившей клеймо непосильной боли.
— Я понимал, что не могу его спасти. Но чувство, что он был совсем рядом, будто бы я мог протянуть ему руку, я запомню отныне навсегда.
Мичиру был далеко не единственным человеком, чувствовавшим вину за смерть своего брата. Мика и Юи так же ощущали на своих плечах этот груз, мысленно ругая себя за то, что не сделали ничего для того, чтобы помочь сыну справиться с этим. Или же сделали недостаточно.
***
Даже спустя какое-то время трагедия, затронувшая семью Хакуя, никак не отпускала единственного наследника, который и по сей день не забывал тот день, помня практически все до мельчайшей детали. Почти не оставившее никого равнодушным событие, постепенно переставало быть главной темой, уходя в прошлое, но только не для Мичиру.
— Прошло два года, а траур все еще является частью тебя, — говорил Глен.
— Смирись уже с этим, грех за его попытку самоубийства я не отпущу даже сам себе. То, что с ним стало теперь, хуже любой смерти и это гложет меня больше, чем если бы я испытывал скорбь.
Задумчиво листая довольно потрепанную книжку, Мичиру смотрел на заученные слова, каждое из которых насильно вгрызлось в его память. Он даже мог бы рассказать эту книгу наизусть.
— Вряд ли бы он это одобрил.
Глен с жалостью смотрел на Мичиру, который, приходя в читальный зал, всегда брал с собой эту книгу. Он давно перестал ее перечитывать, лишь листал, временами на некоторых моментах задерживая взгляд, несколько раз бегая глазами по заинтересовавшей его странице. Возможно, они были связаны с неким воспоминанием, и он всего лишь пытался тем самым вернуться назад.
— Его нет. А мое сожаление все еще при мне.
Эту книгу несколько раз Мичиру видел в руках Кагами, когда тот выходил с ней из своей комнаты, чтобы почитать в другом укромном месте.
— Просто обвиняя себя в его выборе, ты не избавишься от сожаления. Будешь жить с этим всю жизнь?
Смотря на обложку, Глен вспоминал, как по списку выдавал книги, которые близнецам следовало прочитать для саморазвития. Он помнил, как Мичиру прочел ее еще за долго до того, как отдал ее Кагами. А ведь он читал быстрее Мичиру.
— Каждую ночь я слышу длинные телефонные гудки. Подрываюсь в кровати, а в ушах продолжает раздаваться глухой удар тела о землю, я даже слышу, как ломаются его кости и разрываются органы. И среди многочисленных звуков, которые рождают из ночи в ночь во мне ужас, как в первый раз, я различаю еле уловимое «Я люблю тебя.». Я не молюсь Богу, чтобы мне перестали сниться эти сны, я не пью снотворное и не бегу от наложенного на пожизненно на меня проклятия, потому что это моя исповедь перед ним. И теперь, видя его пустые глаза мертвеца, я постоянно испытываю обиду, что не протянул ему руку.
Книга, которая покоилась на коленях у Мичиру, — последняя, что была отдана Кагами и которую он так и не смог дочитать. Закладка, торчащая почти на середине — помятая и изношенная — все еще находилась там, Мичиру не трогал ее. Будто бы ждал, что Кагами прочитает оставшуюся часть и обязательно узнает, что случилось в конце истории.
