***
Утренняя прогулка была неотъемлемой частью начала нового дня. Особенно в такую погоду, когда на выходе тебя встречает рой медленно кружащих в воздухе снежинок, так похожие сейчас на пепел сгоревшего города. В такое время было тихо и спокойно — ни один пациент не хотел выходить из своих палат в студеный мороз, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом. Шиноа это было только на руку: она про себя смеялась над теми, кто сейчас кутался в теплые одеяла, отгородив себя от внешнего мира и поддаваясь гнету собственных болезней. Подставив ладошки, она ждала, пока ей в руку не опустятся снежинки, а затем наблюдала за тем, как быстро они тают, при этом стараясь успеть рассмотреть их строение. Мелкие пушинки с замысловатыми узорами — одно из прекрасных творений природы. Она не вдавалась в научные подробности того, каким именно образом появляются снежинки таких разных форм, и почему они так устроены. Слишком скучно, сухо и неинтересно. — Мне сказали, что я могу забрать тебя в эти выходные, — подал голос Шинья. Тем не менее младшая Хиираги никак не отреагировала на это, все так же продолжая пристально разглядывать ладони. — Я останусь в больнице на праздники. Шинья прекратил катить коляску и, остановившись, молча начал ждать объяснений. — Но подарок чтобы был, — строго добавила она. — Почему ты так решила? Среди тишины было слышно, как снежный пепел опускается на землю. Шиноа вслушивалась в едва слышимые звуки и пыталась найти слова, которые бы точно смогли убедить брата оставить ее. Запрокинув голову назад, она, вглядываясь в обеспокоенное лицо Хиираги, улыбнулась. Добрая и искренняя улыбка, которую часто, насколько это возможно было, хотел видеть Шинья. Но сейчас он думал лишь о том, что она была совсем не к месту. — Шиноа… Развернувшись, девушка выдала один короткий ответ: — Начни жить для себя. Она старалась выглядеть так, будто эти слова давались ей с обыденной легкостью. Шиноа всегда хотела казаться сильнее, но подлинная боль, отражающаяся в глазах, особенно хорошо сейчас выдавали ее настоящие чувства. Она боялась, что ее брат согласится на это предложение и в то же время желала этого. — С чего вдруг такие заявления? — А ты что, так и будешь продолжать со мной носиться? Ты практически все свое свободное время мне посвящаешь, а это неправильно, согласись. Я хочу, чтобы ты взялся наконец за ум и обзавелся нормальной личной жизнью. — У меня с ней все нормально. Так что… — А, подожди-подожди! — перебила его Хиираги. Ее лицо тут же засияло заинтересованностью, не оставляя от той боли и следа. — Все нормально? Значит, у тебя кто-то есть? — Сейчас это так важно? — Да ладно тебе, расскажи. Хиираги посетила мысль, что в этом не будет ничего плохого, тем более что этот разговор может отвлечь сестру от тех дурных мыслей. — Какая она? — Шиноа снова развернулась лицом к небольшой тропинке и сама начала катить коляску. — Он, — тихо поправил Шинья сестру и пошел следом. Когда Хиираги поравнялся с Шиноа и шел уже рядом, она переспросила: — Подожди, я не ослышалась? — Не думаю, — c улыбкой ответил Шинья. — Знали такого одного, ничем хорошим это не кончилось. — Как закончилось, так и началось. Сказав это, Хиираги почувствовал на себе тяжелый взгляд. — То есть? — Я снова встретил Глена. — Идиот. Данной новостью Шиноа была сильно огорчена. Она ни на секунду не задумывалась, что брат будет в состоянии добровольно наступить на одни и те же грабли. За слепое счастье Шиньи она не испытывала радости: были только горечь и сочувствие. — Ты жалок. У Хиираги нет причин обижаться за эти слова, так как был абсолютно согласен с ними. Он ясно видел всю абсурдность своего опрометчивого выбора, но все равно, закрыв глаза, шагал за своей так называемой любовью. — Но… — начала девушка, — пусть так, все равно не нужно забирать меня и… проведи с ним Рождество. — Я уж было надеялся, что мы не вернемся к этой теме. — Как бы не так. Выполни мою просьбу. А если явишься ко мне накануне праздника, то я, даю слово, отпинаю тебя. Слабостью Шиньи было то, что он никогда и ни в чем не мог отказать сестре. Даже сейчас он осознает, что у него нет возможности сопротивляться ее просьбе. — Блин, лучше бы енота завел, — фыркнула Шиноа, когда получила от брата легкий кивок согласия. Это смехотворное предложение сняло то напряжение, которое только что нарастало между ними.***
— А, Шиндо-кун! — выкрикнула медсестра, опираясь грудью о стойку регистратуры. Она успела остановить Микаэлу, когда тот уже начал подниматься по лестнице. — Что-то случилось? — взволновано спросил он, когда подошел к девушке. — Нет, ничего страшного. Просто Хиираги-сан сейчас на прогулке, так что можете подождать ее пока здесь. Едва она успела договорить, как входная дверь открылась. Придерживая ее, сначала показался Шинья, затем въезжающая на коляске Шиноа. Увидев Микаэлу, ее слегка угрюмое лицо сразу же окрасила ехидная улыбка. — А вот и еще один. Я сегодня прям нарасхват. — Привет. — Давно не виделись, — протянув руку, сказал Хиираги. Из-за этих слов Шиндо стало невыносимо больно. Раньше он встречался с наставником каждый день и мог день напролет находить темы для разговоров, которые впоследствии перерастали в интересную беседу. А сейчас он променял эту единственную радость жизни на человека, от которого не знаешь, чего стоит ожидать, который может причинить боль и при этом не чувствовать вину за содеянное… к которому он просто не знает, что чувствует. — Рад видеть тебя. Прости, что так долго не связывался с тобой. — Это ничего, я понимаю. Но мне все-таки интересно, что происходит в твоей жизни, так что было бы неплохо встретиться. Словно камень с души упал. Сейчас представилась потрясающая возможность восполнить все то потерянное время, что так легко было отдано на волю случая. И эту возможность Микаэла ни за что не упустит. — Это было бы потрясающе. — Тогда приходи завтра в особняк, у меня там дела будут, а после можем поговорить.***
— И сколько же вы не виделись? — уже находясь в палате, спросила Шиноа. — Около месяца, — задумчиво ответил Микаэла. — Яблоко? — предложил он, взяв в руки зеленый фрукт. — Они ведь кислые, да? — Будто бы тебе другие принесли, — сказав это, Мика взял нож и принялся чистить яблоко. — Месяц, значит, а встреча выглядела так, будто целый год не виделись. Видел бы ты свое лицо, когда он предложил тебе встретиться, я чуть было у медсестры солнечные очки не попросила. — Просто был рад его увидеть. — Эй, что случилось? Куда делось твое светящееся лицо, которым было бы удобно ночные улицы освещать, пока топаешь поздно домой? Микаэла и сам не заметил, как его улыбка сползла с лица. Сейчас он осознал, что эта встреча лишь капля в море дегтя, в котором сейчас плавает. — Нет, ничего. — Неубедительно ведь. Одним движением лезвие пронзает фрукт, разделяя его на две равные части. — Шиноа, правда, прости, я не могу сказать. Почувствовав всю напряженность ситуации, Хиираги решила смолчать и больше не затрагивать эту тему. — Хорошо. Но могу я спросить кое-что? Переведя взгляд на девушку, Микаэла кивнул. — Можешь рассказать о том дне, когда встретил Амане впервые? Шиндо замер. Тот день он помнит прекрасно, хоть и прошло довольно много времени. Эта встреча была тем светлым моментом жизни, который он до сих пор бережно хранит в памяти. То единственное хорошее, что произошло в их отношениях. — Да, думаю, тебе я могу рассказать, — протягивая половинку яблока, отвечает Микаэла. Он был готов рассказать своему другу о тех чувствах, что испытывал в момент первой встречи… Тогда нам было по шесть лет. Это был день ежегодного приема, на который приглашались все сливки общества. На этих встречах решались многие проблемы, создавались новые союзы, происходили новые знакомства. И даже враги могли стать друзьями, общаясь на равных. Люди не забывали приводить своих детей. Помимо того, что родители с ранних лет знакомили их с высшим обществом, они также приглядывали для них пару, с семьями которых неплохо было бы объединиться. Помню, что я сильно вымотался за вечер, мой отец знакомил и представлял меня всем, кому только можно было. Я всем улыбался, строил из себя манерного мальчика, применяя на практике все то, чему меня учили. И уже тогда я стал постепенно ненавидеть общество. Ужасно, когда ребенок с ранних лет начинает питать ко всему миру ненависть. Когда у меня совсем не осталось сил, я сказал папе, что очень хочу спать. Поначалу он просил меня потерпеть, но затем во мне начали просыпаться эти детские повадки: начал капризничать, тер глаза, цеплялся за него постоянно и твердил без умолку о том, как сильно я устал. Сущее наказание, одним словом. В конце концов, даже он не выдержал. Папа попросил у прислуги выделить комнату, и меня уложили туда спать. День на самом деле выдался тогда ужасным, так что я скорее желал провалиться в сон, чтобы забыть все, что произошло. Точно не помню, сколько все-таки удалось поспать, но пробуждение было резким и внезапным. Кто-то в коридоре закричал. Я подумал, что мне просто послышалось, и уже начал снова засыпать, как дверь в комнату распахнулась и внутрь кто-то вбежал. Хоть в комнате и было темно, но слабый лунный свет все же мог осветить небольшое пространство. Сонными глазами я все-таки смог разглядеть в вошедшем ребенка примерно моего роста. Он громко хлопнул дверью и запер ее. Он, кажется, плакал и кричал о том, что никого не хочет видеть. — Милый, прошу, открой мне дверь, — послышалось снаружи. Женщина, судя по всему, мать этого ребенка, пыталась докричаться до него. Даже мне удалось прочувствовать все отчаяние, с которым она молила сына впустить ее. — Нет! Я не открою! Оставь меня! — Наоко, что случилось? — из коридора послышались шаги и мужской голос. — Он… он узнал. Теперь отказывается видеть меня. — Затем она снова обратилась к ребенку, — умоляю, не поступай так со мной, — она говорила все это навзрыд. Ее голос мог дойти до сердца каждого, но не до ее сына, который закрыл уши ладонями, не желая слушать свою мать. — Послушай, — снова подал голос мужчина, — сейчас нужно дать ему немного побыть одному. — Но… — Я знаю, что тебе сейчас больно, понимаю твои чувства, которые испытываешь сейчас, и это правда невыносимо. Но мы должны дать ему время, в комнате с ним ничего не случится. Ты ведь прекрасно знаешь, насколько он упрям, а этими просьбами ты ничего не добьешься. Наступило молчание, которое разрывало лишь тихое всхлипывание. Немного привстав, я увидел, что мальчик, сжавшись, сидел на полу, все также закрыв уши. — Да, возможно, ты прав. — Я слышал в ее голосе сомнение, она не хотела уходить и оставлять своего ребенка одного. — Послушай, — последовал трехразовый стук, — милый, я хочу сказать тебе одну важную вещь. Не знаю почему, но в тот момент я слез с кровати и, тихо подойдя к мальчику, коснулся его рук, чтобы убрать их от ушей. Он, само собой, перепугался, но я постарался его тут же утешить. — Тихо, не бойся. Она хочет что-то сказать, послушай. — Но она все еще молчала, вероятно, пытаясь успокоить себя и подготовить к тому, что хотела выразить сыну. — Я… я люблю тебя, — голос женщины все еще дрожал, но она продолжала говорить, — что бы ни случилось, слышишь, всегда и до последнего вздоха буду говорить тебе об этом. Ты тот маленький и дорогой для меня человек, которого я всегда буду защищать и оберегать. Только прошу тебя, не причиняй мне боль и не отворачивайся от меня, пожалуйста. После этого послышались тяжелые шаги и стук каблуков. После этого мы остались одни. — Почему ты так поступил со своей мамой? — вопрос сам собой сорвался с губ, и тем не менее я не пожалел, что задал его ровно до тех пор, пока не услышал ответ. Его плечи все еще подрагивали. Он старался успокоиться, но выходило, судя по всему, плохо. — О-она… я ус-слышал, что… она может… может умереть. Что на это может ответить шестилетний ребенок? Ребенок не был в такой ситуации, он не знает, как отреагировать, что сказать. Но я чувствовал, как сильно переживал, как внутри что-то болело, словно в этот момент у нас получилось разделить эту ношу на двоих. Я мог лишь смотреть на то, как слезы не переставая текут из его глаз, как он вздрагивал, как он страдал. Смотря на него, я вдруг вспомнил одну вещь, хоть и не был до конца уверен, что это поможет. — Эй, послушай. Иди за мной. — Схватив за руки, я потянул его за собой на кровать. Усадив его, я все также продолжал вглядываться в заплаканное лицо, не выпуская рук. — Ч-чего ты хочешь? — Просто подумал, что знаю способ, который поможет тебе успокоиться. Он недоверчиво смотрел на меня; то ли боялся, что я сделаю что-то неправильно, то ли, что мой способ вряд ли будет эффективен. — И как ты это сделаешь? — Моя няня говорила, что, если обнять человека, грустные чувства обязательно его покинут. Именно после того, как я это сказал, мне стало понятно, что это предложение выглядит до нелепости глупо. Я был более чем уверен, что он откажется от этой идеи и предпочтет лучше находиться в противоположной части комнаты, чем с таким дураком, как я. Единственное, что я услышал от него, это произнесенное дрожащим голосом: «Попробуй». Удивление продлилось лишь секунду. Хоть я сам и предложил это, во мне все еще были сомнения, и я колебался. Придвинувшись к нему чуть ближе, привстав на коленях, я положил руки на его плечи. Затем я почувствовал тепло чужого тела и стук сердца, биение которого с каждой секундой становилось все спокойнее. До сих пор я никогда подобного не испытывал, даже если сравнить с теми редкими моментами, когда мама заключала меня в объятия. Его дыхание постепенно выравнивалось, напряжение полностью ушло, и я чувствовал, как он расслабляется в моих руках. Ощущения, которые я тогда испытывал, даже сейчас с трудом могу передать. Словно тот мальчик был дорог мне настолько, что мне трудно было отпустить его. И я не хотел отпускать. Положив свою голову ему на плечо, я продолжал обнимать его. Когда он совсем успокоился, я почувствовал, как его руки поднимаются по спине, как пальцы цепляются за одежду, сжимая ее; он, словно в отчаянии, пытается ухватиться за последнюю ниточку, что выведет его из кошмара. Он вдруг зашевелился, и тогда я испугался, что это мгновение уже подошло к концу. Но он не отстранялся, и я не понимал, чего он добивается, но на тот момент он был похож на котенка, который пытается найти теплое и уютное место для сна. Он утыкался в мою шею носом, делал глубокие вдохи и выдохи, и все это повторялось до тех пор, пока он наконец не успокоился. Возле уха я слышал размеренное дыхание и тихое сопение. Это было приятное умиротворение, такое легкое, ни с чем несравнимое чувство. Я словно погрузился в другой мир, в котором нет проблем, нет людей, нет абсолютно ничего плохого, что бы могло нарушить устоявшуюся на тот момент идиллию. И в этой комнате были только он и я. Мне не хотелось, чтобы время мешало нам, чтобы пришли наши родители и забрали по разным домам. Я осторожно уложил его рядом с собой. Тогда это был последний раз, когда я видел его, когда я просто держал его за руку, переплетая наши пальцы. Я растягивал эти мгновения настолько, насколько смог. И все-таки я потерял его. Словно в ту ночь он умер у меня на руках, а я даже не подозревал об этом. Стоит ли говорить о том, что каждый день, когда мне попадается Амане Юичиро… или когда он касается меня, меня будто заживо расщепляют на атомы, а эти стеклянные зеленые глаза без конца твердят о том, что того Юи уже давно не существует. Он остался в воспоминаниях маленького мальчика, что до сих пор живет ими. — Шиноа, ты… — он не нашелся, что сказать. Еще никогда ему не доводилась видеть подругу, у которой глаза были на мокром месте. Она молча смотрела в одну точку, будто все еще продолжала слушать рассказ. Наконец она пришла в себя и, сморгнув слезы, перевела взгляд на Шиндо. — Ты ведь прекрасно понимаешь, что за чувство испытывал тогда? Конечно, — она выдавила улыбку сквозь слезы. — Ты понимаешь, но почему-то не хочешь признаться себе в этом, а тем более сказать вслух. Почему? — Потому что я не хочу испытывать подобные чувства к этому человеку. — Разве можно настолько сильно ненавидеть кого-то? — Шиноа увидела в глазах Микаэлы что-то такое, что заставило ее снова заговорить. — Нет, подожди. Не так. Скажи мне, что ненавидишь его. Шиндо не мог. Он понимает, что соврет, если скажет это. В его душе сейчас скапливался непонятный сгусток чувств, которые он испытывает к тому парню. И одной ненавистью тут не обошлось. Мика понимает, что стоит разобраться во всем этом, но также приходит осознание того, что ему вряд ли удастся так легко это сделать. Если он ненавидит его, то почему каждую ночь оказывается в его кровати? Почему ложится под него и позволяет делать с собой все, что угодно? Как бездушная кукла, не имеющая своего мнения и воли, он, завязав глаза тугой повязкой, сбивает ноги в кровь об острые камни, но продолжает идти за Юичиро. Амане — одна сплошная головная боль, сущность которой хочется выдрать с корнем и сжечь. Это желание рождается не потому что из-за нее он испытывает ужасную дикую боль, а потому что она кажется ему ненормальной, неправильной, и он страдает и наслаждается ею, как ослепленный безумец. — Шиноа… я сам себе отвратителен.***
— И все-таки, что тебе приснилось? — Много неприятных вещей, словно прошлое до сих пор преследует меня. Возможно, ты прав, и это моя кара. Та тяжесть, что я вынужден носить в своем сердце до самой смерти. И я чувствую, как она постепенно съедает меня, чувствую так четко, будто совесть превратилась в паразита, выгрызающего мои органы и по кусочкам собирающего душу. Оказывается, бессознательно, на протяжении всей жизни я понемногу создавал свой собственный ад на Земле, а теперь наполняю его своими прошлыми ошибками, в которых и вынужден доживать дни. Истерика норовила вырваться наружу, горечь сдавливала горло, и в конце концов Он поддается чувствам: — Почему мне так трудно злиться на тебя?! — сквозь слезы спрашивает Он, не в силах больше сдерживаться. Говорил много ужасных слов, проклинал, но никогда не испытывал искреннюю и настоящую ненависть. — Ты должен дать сам себе ответ на этот вопрос. И, прошу, не лей из-за меня слезы, это я вряд ли заслужил. Горячие капли, что копились столь долго, скатывались по щекам и оставляли влажные следы на обложке дневника, который и без того впитал в себя слишком много горя.