You're that Spider Guy

ㅤㅤ ㅤㅤ       — …меня, — закончил за нее он.       Она молчала, неотрывно смотрела на него, потеряв дар речи, и, кажется, не дышала. А Стайлз, уверенный в своем поступке, и до этого прикидывал в голове всевозможные версии ее реакции, но никак не ожидал, что она вдруг прикроет рот руками и сделает такое лицо, словно сейчас стошнит.       — У тебя совести нет. Зачем ты это сделал?       — Я хотел...       — Боже… — она головой замотала. — Ты хоть понимаешь, что натворил?       — Я ведь не от балды, Лидия...       — Подожди!       Такой реакции он не ожидал. Чего-то близкого, но не такого. Лидию точно в угол загнали. Она отвернулась. Он попытался сделать шаг, подойти к ней, но ноги гвоздями прибили, а тело не слушалось, как если бы он был кораблем, чей якорь упал на дно и не давал встретиться с ледником, хоть разум и требовал каких-либо действий.       — Дай мне объяснить.       — О-о! Ну давай! О чем ты думал?! — она уставилась на него.       В ее глазах и выражении лица было видно это отвращение, а он даже ничего сказать не смог — его настолько пронзила эта Лидия.       — Серьезно, Стайлз. — Она тяжело сглотнула. — Зачем.       Все еще обхватывая себя руками, она попыталась собраться с силами. Часто проморгала. До сих пор дрожала, а тут еще и новые потоки ветра заключили в свои холодные объятия, как в дьявольские силки; в какой-то миг ему показалось, что он будто пригласил ее казнь: она этого не ожидала, а сейчас стояла расстроенная, озлобленная и... разочарованная.       Когда Лидия вернулась домой, ее встретила лишь мамина записка в прихожей. Миссис Мартин снова вызвали на работу, неотложное дело так любило заявлять о себе у полуночи или в два часа ночи, а иногда — и в пять утра. Ей это стало в привычку (за несколько лет она не могла не привыкнуть), самостоятельность взяла верх, Лидия Мартин повзрослела совсем не на маминых глазах.       И черт возьми! Почему так все складывается?!       Если бы можно было повернуть время вспять. Она и вправду доверяла ему...       Больше всего на свете ей хотелось напиться. Мир перевернулся, если раньше она могла скрывать свои раны, то сейчас его поступок пролил на них болезненный свет, все увидели, что прячет Лидия Мартин, и как же это нервировало!       Она привыкла держать все под контролем. А что нужно — в секрете. Люди знали лишь то, что им полагалось, и ей это нравилось, управление ситуацией награждало уверенностью, но один момент — и ее выбило из колеи. Земля ушла из-под ног.       Все исчезло. Все разрушилось под влиянием внешних раздражений — если бы Стилински не тянул кота за хвост, все бы осталось на своих местах! И оттого ее трясло еще больше: чувства страха, уныния, недовольства, связанные между собой той аутентичной тьмой, разбросали перед ней потерянное. И Лидия не смогла бы сделать ничего другого, как кинуться, начать собирать это потерянное, но все снова и снова рассыпалось.       Она была счастлива, спокойна и удовлетворена окружающей ее обстановкой, или всем так казалось. В глубине души она прятала ненависть — никто этого не видел. И она была счастлива. Ни один человек не лез к ней, ни один не расспрашивал о причинах этой ненависти, а потом вдруг это ушло на задний план, ведь нашла то, чего не видела очень давно, а если точнее — вообще никогда не видела.       Теперь и этого нет. Такой озлобленности она еще не испытывала! Лидия кинулась к себе в комнату, все вокруг казалось таким… ненужным. Все мешалось под ногами, хотелось избавиться от всех окружающих предметов, избавиться от «никогда не веди себя по-настоящему», «никогда не плачь», «не позволяй никому видеть твои слабые места», это так достало!       Под руку попадались совсем невинные предметы, но она не видела этой невинности, абсолютно все окрашивало пространство в угрюмость своей вирулентной желчью, проникало в каждую страничку ее записных книжек, каждую ручку, карандаш, тетрадку, как же здесь было много всего!..       А ей было плевать: главное было очистить себя и все вокруг. И в этот момент она поняла, что любая мелочь свободно проникала в ее мозг и дергала за нужные ниточки со всем изощренным садизмом, мешала ей жить, мешала поступать правильно, создавала душевный груз.       Нужно было избавиться от этого. Срочно! Но только последняя вещь, подверженная ее гневу, полетела в мусорку, как она замерла.       Ничего не изменится. Пусть она всю квартиру перевернет — ничего не изменится. Пусть часть аморального окажется на свалке, но эта часть — незначительна. А остальное же продолжит свое существование, продолжит ее мучать, ни за что не остановится, ведь жизнь всегда неслась сумасшедшим потоком, подхватывала первых попавшихся людей, вторых, третьих, получался страшный ураган, ни одна живая душа не могла выбраться из него, оставалось лишь бессильно наблюдать, как твое спасение и решение оставалось на поверхности, пока ты бесследно исчезаешь и тонешь в глубинах…       И ей осталось лишь подчиниться. Беспомощность уже опустила ее руки, она почувствовала, как становится марионеткой, жертвой, как вмешательство в ее личные дела и заявление прав на ее личные вещи заставляет биться в уголке, словно шавку, которую вот-вот прикончат. А оттого хотелось кричать, да так громко, чтобы все разом прекратилось, чтобы все услышали. Все.       Но ситуацию не исправить. Никогда. Ничем. Ни за что.       И тишина шептала ей это. Беспрерывно. Только ей. Только загнанному в угол подростку. Было не скрыться. К ней уже подошли сзади и начали душить. А она даже не сопротивлялась — смиренно наблюдала за собственной гибелью. Вот-вот и должна была настать та точка, конец приближался, развивал стремительную скорость, часы на бомбе тикали, было уже меньше десяти секунд, а вот уже пять, четыре, три, два и…       Стук.       Лидия дернулась, осознав это.       Однако все стихло. Она уже подумала, что ей показалось, под гнетом чувств запросто могли вспыхнуть страхи, извиваясь ввысь, не давая мыслить здраво. Но миг — и вернувшееся спокойствие сгорело.       Вновь застучало. Мерно и… вновь отовсюду.       Мартин сделала пару шагов, прислушалась. Ее схватила оторопь — как если бы в дверь кто-то звонил, но она знала, что звонить было некому. И с одной стороны ей хотелось узнать, кто же это, но с другой — боялась вставать с этим лицом к лицу, боялась того момента разоблачения, словно там что-то ужасное, отчего ей потом не спастись.       А стук все не прекращался, мало того, что это начало раздражать и хотелось просто подойти, прекратить это, так ритм стал еще более настойчивым! Будто вычислил ее желание, а теперь приманивал к себе, мол, подойди и останови меня!       Неизвестный гость жаждал раскрыться — Лидия осторожно дошла до двери в гостиную и прислушалась. Звук шел от стены, что напротив камина, но она не спешила подойти, а настороженно смотрела, будто ожидала такого же потрясения, что и на крыше, но на ум пришло, что ничего хуже того и быть не может, поэтому приблизилась. А эхо от стука все продолжало идти по первому этажу, внизу живота болезненно тянуло, она коснулась стены и… стихло.

***

      Почерк у нее изменился. Эллисон не спрашивала, но каждый раз бросала взгляд в ее тетрадку, подтверждая свою догадку, и недовольно поджимала губы. Лидия же перевернула страницу сборника тестовых заданий — подготовку к выпускным экзаменам никто не отменял, — но Арджент вдруг захлопнула ее тетрадь, заявив:       — На сегодня хватит.       — Что? — Лидия-таки посмотрела на нее. И заговорила.       — Тебе нужно развеяться! Иначе совсем раскиснешь.       — Но ведь…       — Мы уже три часа решаем эти задания, Лидия, можно и отдохнуть. — (Мартин посмотрела на часы у камина.) — Тем более «Магнолия» еще открыта.       — Углеводы, — простонала рыжая, пока Эллисон собрала все тетрадки и убрала их на диван. Они сидели по-турецки на полу в гостиной; Лидия отказалась выходить из дома, поэтому подруга приехала к ней, захватив все нужное.       — Как будто раньше тебя это останавливало, — улыбнулась брюнетка, а та опустила глаза, помрачнев то ли от воспоминаний о злоупотреблении хлебобулочными изделиями, то ли о недавнем происшествии.       — Да ну это, — коротко выдала она.       — Ну Лидия, — бережно произнесла подруга.       — Не могу, — сказала она.       Эллисон выдохнула и покачала головой.       — Я в курсе. Это тяжело. Ну, случилось и случилось, что ж поделаешь. Нужно ведь жить дальше. Нужно отпустить. Не погружаться с ног до головы в осознания, крутить нескончаемые мысли об алчности, кровожадности и так далее, это же ни к чему хорошему это не приведет, лишь заставит оценить масштаб плохого, а затем в твоих глазах наступит перевес... и...       Мартин молчала.       — Ладно, — продолжила Арджент. — Это было ужасно. Худший жизненный...       — Пустяк, — сухо перебила Лидия.       Ей не хотелось слушать; со всем уважением она молчала, но внутри все сжималось, ведь Эллисон и впрямь думала, что ее сознание стало смотреть на мир с не самой оптимистичной стороны после случая в метро. И да, в какой-то мере она права, но для нее случившееся в вагоне стало менее значимым, чем произошедшее на крыше фитнес-клуба. И пусть по приходу домой ее и трясло (она пыталась всеми силами скрыть это), пусть соврала Стайлзу, потому что была совсем не в порядке, ведь какой нормальный человек сохранит самообладание, если рядом с ним кто-то стреляет, в такие моменты чувствуешь себя беспомощным кроликом, прибывшим на разделку для очередного блюда, но это сразу перешло на второй план: ее сердце разбило совсем другое. Мир помрачнел из-за другого.       А Эллисон все продолжала думать, что она живет лишь в том воспоминании. Дышит тем полным переживаниями воздухом, трепещет от внезапно открывшихся чувств, накрывающих большими волнами нескончаемого цунами. Стихия забирала все ее счастье на своем пути, разрушала все причины мирного существования, неслась дальше, попутно уничтожая самое дорогое и привычное, оставляя после себя лишь крупицу, показывая насколько все тщетно, что былое не возвратишь.       И оттого ей больно. Она никогда не сможет объяснить истинную причину своих волнений, открыться своему единственному человеку, ведь никого ближе, чем Эллисон, у нее нет и не было. А та хотела продолжить эту тему «случившегося в метро», потому ей и пришлось прервать ее. Это будто смотреть на тронувшийся поезд: ведь в нем сидит твой друг, уезжает от тебя, расстояние растет, а обратного пути нет...       И в тот момент Арджент поняла это. Поняла, что там кроется что-то большее, что-то масштабное. Она чуть подняла голову и, замерев, долго посмотрела ей в глаза, будто пересчитывая все ее тревоги, а затем хмыкнула и сказала:       — Тогда посмотрим фильм, — отходя от проблемы, меняя тему. И Лидия сдержала улыбку, все-таки Эллисон замечательная.       Но мысли тут же заняло другое: кажется, ее жизнь с легкостью может стать славным предметом изучения экзистенциализма*. ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ